Текст книги "Численник"

«Ночное хлопанье дверей…»

 
Ночное хлопанье дверей,
ночная речь звучит невнятно,
ночная жизнь течет обратно,
где нет ни дна, ни якорей.
Как щепки носит по волнам
ничто, разбитое на щепки,
так ум, в дневное время цепкий,
в себе отказывает нам.
И пережевывая вновь
то, что однажды пережили,
рвем перерезанные жилы
и тихо-тихо сходим в ноль.
 

20 февраля 2004

«В вас подпрыгивает мальчик…»

 
В вас подпрыгивает мальчик
и бежит вперед вприпрыжку,
он не мальчик, он сигнальщик,
рыбку ловит на мормышку,
в свет закидывает сети,
а с луной играет в прятки,
чтоб сигналы те и эти
занести в свои тетрадки,
он горнист на зорьке ранней,
рыцарь и поэт при звездах,
он смельчак на поле брани —
и подпрыгивает в воздух.
Эта радость с ним случилась
посреди дороги длинной,
все сошлось, сплелось, сличилось
за отметкой серединной.
Упадет к ногам миледи,
шпагу вынет за свободу
и под звуки трубной меди
сквозь огонь пройдет и воду.
Мальчик прыгает картинно,
сердце прыгает, как мячик,
за отметкой серединной
вверх подпрыгивает мальчик.
…Смотрит в зеркало: обвисли
щеки, складка лоб терзает,
старые вернулись мысли,
мальчик молча исчезает.
 

29 февраля 2004

«Не любовник и не возлюбленный…»

 
Не любовник и не возлюбленный,
что он мне, его потерявшей,
приголубленный и погубленный
ведь не мной, а сестрой моей младшей.
Отчего же такая скука,
плач без слез: я так не играю!..
Опустелая центрифуга
отжимает все ближе к краю.
Глаз насмешливый, голос в трубке —
не увидеть и не услышать,
человечек, такой он хрупкий,
не будите его, тише, тише.
Сон с дрожаньем ресниц и сердца.
Век тяжелый, больной, увечный.
Веки поднимите, чтоб наглядеться.
Тише, сон переходит в вечный.
 

2 марта 2004

«Ни фигуры, ни лица…»

 
Ни фигуры, ни лица
ни в окне за занавеской,
взгляд куда бросаем дерзкий,
ни в саду, ни у крыльца.
Город странный и пустой,
где шуршат одни машины,
и качаются вершины,
и недвижим сухостой.
Где вы, где вы, господа,
отчего пусты жилища?
Будет день и будет пища —
говорили нам всегда.
День стоит, а пищи нет
ни для глаза, ни для сказа,
словно праздная зараза
расцвела за двести лет.
Только бродит почтальон,
по домам разносит вести,
чеки долларов на двести,
реже – если на мильон.
Получатель далеко,
он в конторе ставит кляксы,
зарабатывает баксы,
это, скажете, легко?
Он придет, настанет срок,
он вернется ближе к ночи,
в телевизор вперит очи,
и очнется городок.
На какой-нибудь часок.
 

Урбана-Шампейн, 3 марта 2004

«Свистит и воет за стеклом…»

 
Свистит и воет за стеклом,
такие здесь шальные ветры,
в плед завернувшись целиком,
лечу свои больные нервы.
Читаю. Вести из Москвы
ловлю по телеку лениво,
американской пробы сны
глотаю ночью терпеливо.
А утром, пялясь из окна
на распростертый городище,
я верю, что придет весна
и средь чужих меня отыщет.
 

5 марта 2004

«Пора собирать прошлогодние листья…»

 
Пора собирать прошлогодние листья,
сегодня подснежники разом очнулись,
там жемчуга россыпью нежно качнулись,
здесь ниткою бус завязались слоистой,
лиловым, и желтым, и розовым выстрелив,
в пожухлой листве разбегаются крокусы.
О, как мне милы эти первые фокусы,
измены внезапные, острые, быстрые!
Пролет кардинала, не серого, красного,
рубиновый след прочертившего звонко, —
сетчатка откликнулась и перепонка,
цветная весна поздоровалась: здравствуй!
Но к вечеру небо, дары искупая,
осыпалось хлопьями остервенело.
Мой милый, когда-то я плакать умела,
я снова, как прежде, в слезах утопаю.
 

9 марта 2004

«Собаку не пускали в дом…»

 
Собаку не пускали в дом,
собака выла и стонала,
на лапы задние вставала,
окно лизать не уставала
и обегала все кругом.
Что люди в доме не ушли,
что чем-то заняты ненужным,
нелепым, мелким и натужным,
неинтересным и недужным,
собака знала. Донесли
ей звуки ссоры и любви,
ей запахи любви и ссоры,
неразличимые укоры,
ответов темные повторы,
людская, словом, се ля ви.
Собака внюхивалась в речь
ступеней, стен, веранды, стекол,
и кто-то в ней протяжно ёкал,
и кто-то безнадежно цокал,
у ног родных тянуло лечь.
Собаку в дом забыли взять,
сгущалась тьма, потом светало,
она ложилась и вставала,
и с неба звезды ртом хватала,
чтобы одной за всех зиять.
 

27 марта 2004

For sail

 
Веранды старомодные,
ступени деревянные,
какие дни холодные,
какие ночи странные.
 
 
В плетеных креслах без людей
играет ветер солнечный,
то вдруг становится лютей,
то утихает к полночи.
Качели детские пусты,
лишь изредка качаются,
и чей-то мяч летит в кусты,
и игры не кончаются.
Зеленый шелковый лужок
цветами брызнет скоро —
внезапной памяти ожог
пронизывает поры.
Зеленый дым в другом краю,
и в то же время года,
кручусь, свечусь, верчу кудрю,
лечу, не зная брода.
Я песенку пою тому,
кто песенки не слышит,
и слезы капают во тьму,
и дождь стучит по крыше.
 
 
Веранды старомодные,
ступени деревянные…
 
 
А после полная луна
над местностью всходила,
как почка, лопалась струна,
кровь, как вино, бродила.
И первый робкий соловей
рассыпав тонко трели,
нырял в другую параллель,
не зная параллели.
 
 
Веранды старомодные,
ступени деревянные…
Теперь пишу тебе e-mail,
а соловей защелкал.
Дом с креслом выставлен for sail,
и жмет седая челка.
 

26—31 марта 2004

На день рожденья Бобышеву

 
Заворачиваешь за угол —
завораживает дерево,
за другой – другое дерево
мессою органной грянуло.
Здесь царят такие гранулы,
из которых бьет созвездьями —
полотно бы, кисти, краски бы
написать цветущий воздух.
Как огромны эти сферы,
что на ветках голых серых
лиловеют словно розы,
словно яблоки они же.
Как бесстыже их явленье,
как торжественна их поступь,
все распахнуто и страстно,
и такой калибр безумный.
 
 
Я верлибром торопливым
или прозою заемной
на клочке бумаги мятой
занесу себе на память:
песнь торжествующей весны…
И напев знакомый вспомню:
как дикая магнолия в цвету…
 
 
Но вопрос старинный, вечный:
в чьи же яблоки глазные
жаждет перетечь природа,
так выкладываясь мощно?
 
 
Но вопрос, увы, неверен:
в видах целеполаганья
человек, не Бог, замечен.
Deus Ludens – Бог играет.
 

11 апреля 2004

«Вы были в Кикапу…»

Памяти Тихона Чурилина

 
Вы были в Кикапу
когда-нибудь весной?
Мы были в Кикапу,
висел весенний зной.
Смеялся Фаренгейт,
а Цельсий утешал.
Люби или убей,
вдруг голос прошептал.
Чей глас? Из-под земли?
Из воздуха? С небес?
Исчез ли он вдали
или в веках исчез?
Вы были в Кикапу?
Там скрытое от глаз
летит, как легкий пух,
из прошлого в сейчас.
Там длинные пруды,
в них тайное дрожит,
над омутом воды
там леший ворожит.
Мы были в Кикапу,
где измерений тьма:
поставишь здесь стопу —
а там сойдешь с ума.
Поедем в Кикапу
и в поисках пути
найдем себе тропу,
с которой не сойти,
с которой не свернуть,
не повернуть назад,
и это будет путь
не в адский – в райский сад.
Там, опустившись ниц,
увидим лиц толпу
с Единственным из лиц…
Поедем в Кикапу!
 

10 мая 2004

«Я буду скучать по скрипучему этому дому…»

Даше

 
Я буду скучать по скрипучему этому дому,
там долго сквозить будут две наши легкие тени,
свободные люди, тому подчинялись закону,
где тягот всемирных сменяет поток тяготений.
 
 
Я буду скучать по скрипучему этому дому,
там части, как снасти, от ветра под утро скрипели,
за окнами птицы нам как сумасшедшие пели,
от самого сложного переходило к простому.
 
 
Вот смех, а вот плач, вот беда преходящей обиды,
а вот телефонный звонок телефона, которого нету…
Какие из окон давались прекрасные виды!
Какое вино подавалось к воскресному ланчу-обеду!
 
 
Скрипел холодильник, мы в рифму скрипели зубами,
желая понять, шифровали слова и поступки,
любить не умея, теряли за сутками сутки,
упорно бодаясь упрямыми хмурыми лбами.
 
 
Я буду скучать по скрипучему этому дому,
где скрипы, как скрипки, причудливо тонко звучали,
и мы отвечали – ты мне, я тебе отвечали,
сквозь жизненный скрежет помех пробиваясь к другому.
 

Май 2004

«Подражание Параджанову…»

 
Подражание Параджанову,
бродит Бродский, как пена пенится,
свои тараканы от музыки Темирканова —
вот чего душа моя пленница.
Цель фиалковая от Циолковского,
ноосферы брод от Вернадского,
проявления нежно-жесткого
жизнь-чудачка мешает запросто.
Версии максим Аверинцева,
качества Гачева в прорезь
открывают для человечества
морок с обмороком Мориц.
Выбирает товарищ товарища,
прикипает, милуется, любится,
на огнище, кострище, пожарище —
несгораемый куст от Кустурицы.
 

25 июля 2004

«Угли потухли…»

 
Угли потухли.
Обмякли иглы.
Как кегли, куклы.
Как иго, игры.
Потухли угли.
Углы протухли.
Из кожи угри
пролезли в туфли.
 
 
Рассыпан пепел.
Алмаз утерян.
Считает петли
судьба-тетеря.
 

27 декабря 2004

«Тезка полная, Ольга Андревна…»

 
Тезка полная, Ольга Андревна,
творог, ряженка, масло домашнее,
разнотравье, корова, деревня,
все сегодняшнее, свежайшее.
Пышный стан и рука огрубелая,
сероглазая тетка спокойная,
и косынка повязана белая,
и скотинка достойная дойная.
Рынок полнится снедью-продуктами,
ароматы, что в знатной таверне,
я иду меж колбасами-фруктами
прямо к фермерше Ольге Андревне.
Мы знакомы лет пять или более,
часты наши свидания краткие,
тетя Оля, зову, тетя Оля, я,
и смеюсь над собою украдкою.
Тетка младше и не улыбается,
поведенья скупого и верного,
на весах то не творог качается,
то кончается время Андревнино.
На дороге заснеженной хреновой
заскользила машина убойная,
и убило в ней Ольгу Андревну
вместе с мужем и третьей покойною.
Где вы, где же вы, Ольга Андревна,
творог, ряженка, масло домашнее,
разнотравье, корова, деревня,
все вчерашнее, все вчерашнее!..
Тем же днем, не доделав полдела,
оскользнувшись и руку ломая,
я в осколок, как в воду, глядела,
ничего еще не понимая.
 

27 декабря 2004

«Знай форси…»

 
Знай форси,
если знаешь фарси.
А не знаешь фарси,
обойдись хоть польским,
накось выкуси.
 

27 декабря 2004

Новогоднее

 
Ююнныююры,
Ююрыююнны,
де факто, де юре
дрожат ваши струны.
С любовью, и болью,
и снова с любовью,
ваш ангел склоняется
нам к изголовью.
В две тысячи пятом,
родные ребята,
наш ангел шлет вашему
все, что нам свято.
И с криком петушьим,
и смыслом пастушьим
в две тысячи пятом
опять отчебучим
чего-либо эдакого!
 

Валероли. 31.12.2004

Перепелки

Олегу Чухонцеву

 
Лучевая кость правой руки сломалась
тринадцатого декабря,
кость в горле времени встала, малость
лучом пространство посеребря.
Лишенка пера, руля и зубной щетки,
ушла в себя, как уходят под воду,
серебряный след уходящей подлодки
подоспел аккурат к Рождеству и Новому году.
 
 
Движенья скованы, дыханье сперто,
давленье в крови рвет перепонки.
Внезапным цунами время стерто
тысяч жизней, дешевых, как перепелки.
 
 
Мне гусь не брат,
свинья не сестра,
утка не тетка,
а своя – пестрая перепелка.
 
 
Родная косточка, поломанная досточка,
лучевая кость,
запоздалый гость —
поэт, застрявший в душе, как гвоздь.
 
 
Он вошел в замкнутое пространство,
перекрыв лучи, что шли с экрана,
как лекарство мы приняли пьянство,
заговорив о простом и сложном пьяно.
 
 
Левой рукой я поднимала рюмку
за всех ушедших и оставшихся жить,
а сломанной правой ковыряла лунку,
соображая, как всплыть.
Я дышала под водой тем, что было с нами,
мой перелом был перелом,
за моим плечом поднималось цунами,
а мы продолжали, и все было в лом.
 

17 января 2005

«Но знает ли Земля, что звать ее Земля?…»

 
Но знает ли Земля, что звать ее Земля?
Что имя ей Титан – Титан-планета знает?
Небесного хлебать за версты киселя —
от нас посылка к ним прочь в ночь летит, чумная.
Как будто дамский зонт, да нет, не зонт, а зонд,
откуда-то с Земли – а это что за чудо? —
и пробует на вкус какой-то там мезон
какой-то там метан и остальные блюда.
Пыль, камни, густота и пустота обочь,
ни костерка, ни речки, ни собаки,
нигде нет жизни, жизни нет, и ночь
не отзывается на наши знаки.
Картинка входит в дом за тридевять земель,
ощупывает щуп титановое что-то,
а следом на Земле – собранье пустомель,
а следом – у старух отобранные льготы.
Какое время здесь, и знает ли оно,
как называется, и кто его проверит?
Я наблюдаю жизнь как будто бы в кино,
включая собственные риски и потери.
Титан метаном, или чем там, разойдясь,
цепляет зонда щупальца и панцирь,
обратную метановую связь
установив невидимо с посланцем.
И вот уже титановый народ,
народец или просто мю-мезоны
спокойно лезут в наш домашний огород
и знают наши цели и резоны.
Да мы-то их не знаем! Заведя
привычки, огороды, клюкву с чаем,
мы отличаем снег и ветер от дождя,
а больше ничего не различаем.
Мы, правда, можем Солнце Солнцем звать —
и что?
 

20 января 2005

Парижский салон

 
Сиротка Хася пишет детективы,
пришла свобода для сиротки Хаси,
убийственно-корыстные мотивы
преследуют герой и новый классик.
В Париж сиротка Хася вылетает,
в кармане чуть позвякивают евро,
границу отпирает Хасе стерва,
на фото в ксиве Хася, как влитая.
Какие у нее дела в Париже,
на родине б сидела да молчала,
овечка с виду, та еще волчара,
зато мы с ней к Европе стали ближе.
Сиротка Хася пишет детективы,
открылся Божий дар в сиротке Хасе,
кремлево-криминальные мотивы
закладывает в текст и бурно квасит.
Издатели французские ретивы,
как пес цепной, реакция цепная,
пассивы превращаются в активы,
чей выигрыш – ей-богу, я не знаю.
Издатели французские небрежно
опять загадку русскую решают,
и евро шелестят в кармане нежно,
и жизнь, как сумма, впереди большая.
 

Март 2005

«О себе не хочется…»

 
О себе не хочется,
о тебе не можется,
в промежутке вечности
что-нибудь да сложится.
 
 
Позади безмолвие,
впереди безмолвие,
сказанное-сделанное
промелькнуло молнией.
 
 
Слово было – звонница,
колос в поле клонится,
в ясном небе поутру
проскакала конница.
 

Апрель 2005

«Заговорили заодно…»

 
Заговорили заодно,
духовна или материальна
вина пригубленная тайна
и пищи, смоченной вином.
Блестели речи и глаза,
искрила искренность озоном,
и было место всем резонам,
и отпускали тормоза.
Он вспоминал, как век тому,
разгорячившись, отвечала,
все, как тогда, все, как сначала,
гимн сердцу, воле и уму,
когда привычный бедный стол
с работой, не достигшей блеска,
застолью уступали место,
где наливали всем по сто.
И возрожденчество опять
над вырожденчеством победу
готово праздновать…
К обеду
съезжались гости.
Било пять.
 

Апрель 2005

Ночной пейзаж

 
Красный глазок
на потолке,
классный мазок
на полотне.
Холст моей памяти пуст,
мусора слой над ним густ.
 
 
Ночи набросок —
черный квадрат,
уголек папиросы —
в углу рта.
Дождь смоет следы на песке,
мольберт и художник в одном виске.
А море насосом,
как пылесосом,
с возгласом sos
или безголосо,
втянет во тьме в общий мусор,
утром придут – а ты ноль с плюсом.
 

6 мая 2005

«Идут бессмертные старухи…»

 
Идут бессмертные старухи,
шагают по проезжей части,
упорно, в вёдро и ненастье,
свои проделывают штуки.
Пересекают рю и стриты,
бульвары, трассы, переулки,
осуществляют, кляты, квиты,
свои бессмертные прогулки.
Задравши к небу подбородки,
по сторонам не озираясь,
как перед смертью обираясь,
идут, давно уж не молодки.
Глядит водитель очумело,
из-под колес встает старуха,
бессмертье лезет вон из уха,
и девочка идет несмело.
 

9 мая 2005

«Возвращалась домой с покалеченным взором…»

 
Возвращалась домой с покалеченным взором,
разоренным нутром, затрудненным дыханьем,
не облегчить ни жалобой, ни разговором,
обойтись крепко стиснутым ртом и молчаньем.
Прежде были счастливые ссоры до крови,
страсть наружу рвалась, молода и всевластна.
Помолчи. У судьбы, как у вредной свекрови,
не допросишься воли, а слабость напрасна.
Нет, не перешибить того обуха плетью,
нетерпение больше не верховодит.
Телефонный звонок: я забыл вам заметить,
ваше мужество нынче проверку проходит.
 

23 мая 2005

«Я хороший человек, это важно…»

 
Я хороший человек, это важно.
Ах, не стоило б писать мне такое!
Просто кто-то произнес это нежно,
когда вовсе я лишилась покоя:
ты хороший человек, это важно.
 
 
Я запомнила – и стало легче.
 

5 июня 2005

«В деревянном дому…»

 
В деревянном дому
не бросают зажженные спички.
Я себя не пойму,
у какой я стою перемычки.
Дом медовой доски
в полыхающих солнечных пятнах.
Жилы рвет на куски —
что с того: нету ходу обратно.
Пересмотры житья
запретить бы железным указом,
чтобы точно статья,
если тень на плетень, ум за разум.
Говорила, клялась:
все, что есть, то как есть принимаю.
Отреклась, мордой в грязь,
бунтовщица, черница чумная.
Неумна, негодна,
из нелепостей и оговорок,
голодна и жадна,
как пацанка, в прыщах и повторах.
Бог однажды простил,
отведя от жестокого краха.
Деревянный настил —
то ли пол, то ли все-таки плаха.
 

6 июня 2005

«Косым лучом диковинного света…»

 
Косым лучом диковинного света
Бог делал первые наброски без помарок
себе в подарок,
как свечной огарок,
сверходинок,
и ничьего ответа.
Сияли дали, близь была подробна,
в косом луче играла пыль земная.
И никого, кто рядом, понимая,
и участь навсегда.
Другим подобна.
 

8 июня 2005

«Приходи, загляни в мои сны…»

 
Приходи, загляни в мои сны,
посети мою явь ненароком,
кто-то, что-то, что мечено роком,
что могло бы сыграть роль блесны.
Ах, попасться б, как встарь, на крючок,
раскатать бы губу, раскровянив,
на щеках – озаренья румянец,
а о том, что случится, – молчок.
Разрывает прощай и прости,
исцеляет бесстрашное здравствуй,
не лукавство, простое лекарство.
И – песок в опустевшей горсти.
 

9—17 июня 2005

«Мои случившиеся дни …»

 
Мои случившиеся дни —
загадка случаев несложных,
казалось, только подмигни —
и мастью масть побьет картежник.
Случилось – стало быть, сошлось,
сходитесь – слово секунданта,
закономерное авось —
в составе рока и таланта.
Секунды – им решать в любви,
игре, дуэли, состязанье,
как ни готовься, ни зови
удачи час себе заранее.
Случилось, осветив лучом,
а это значит – состоялось,
и все, что было, нипочем,
и в силу обратилась слабость.
Мои случившиеся дни
случайно на земле случились,
что было родом западни —
спасло.
Nos mutamur in illis.[1]1
  Часть латинского выражения, означающего: «Мы меняемся вместе с переменой времен».


[Закрыть]
 

29 июня 2005

Терроризм

 
Аэропорт, стекло, объем,
народ пускают через рамку,
чтоб террориста наизнанку,
поймавши, вывернуть живьем.
И я, послушный гражданин,
отдав часы, ключи, монету,
без целей злых, каких и нету,
спокойно прохожу один.
Но раздается звук и звон,
и лязг, и дребезг, и проклятье,
и дергают меня за платье,
и я взволнован и смущен.
Мне предлагают повторить
по новой ту же процедуру,
и я сопротивляюсь сдуру,
хотя мне, в общем, нечем крыть.
Я делаю обратный шаг,
я снова, как картина в раме,
подпрыгивая и звеня, как в драме,
перед охраною простак.
Мне предлагают в третий раз
вернуться к собственным баранам,
пока не поздно и не рано,
и не исчерпан сил запас.
И лишь в четвертый – как ожог:
что в третий, и второй и в первый
железные звенели нервы.
И терроризм не прошел.
 

Июнь 2005

«Молодая жена, изменившая мужу…»

 
Молодая жена, изменившая мужу,
собираясь уйти, собирала вещички,
он молчал, зажигал и обламывал спички,
а она объясненьями мучила душу.
Сели ужинать, водки махнули, во-первых,
приводила мотивы, глупей не придумать,
кисть ударом о стену разбил как придурок,
чтоб ее не убить, не сдержавшись, на нервах.
К девяти заказная явилась машина,
часть нажитого в кузов перекочевала,
из совместного лихо себя корчевала,
и, как женщина, тихо заплакал мужчина.
А потом на работу к ней ездил опасно,
оставлял полевые ромашки и розы,
и в махровых бутонах, похожи на слезы,
непролитые росы стояли напрасно.
 

7 августа 2005

Твоим рисункам

Даше

 
Твои рисунки бедные в моей победной книжке,
бумага тускло-бледная, и горестей в излишке.
Тела несовершенные, косой летящий почерк,
дела незавершенные, меж ними воздух-прочерк.
Во все четыре стороны распахнутый набросок,
до встречного, до скорого – дорога, путник, посох.
По случаю под тучею, а там алмазный отсвет,
судьба змеей гремучею, а там разбойный посвист.
Не бойся, все оплачено, рисуй дома и лица,
что трачено – не трачено, что длится – то продлится.
Виват тебе, наследница, мой знак и признак чуда!
Вон видишь, в небо лестница?
Я присмотрю оттуда.
 

3 сентября 2005

«Мое физическое тело…»

 
Мое физическое тело
что делало, то и хотело,
а если делать не хотело,
кривилось, мялось и болело.
Душа Божественная в теле
всегда держалась еле-еле,
но как там все на самом деле,
чтоб знали, власти не хотели.
Струна Божественная пела,
душа рвалась, рвалась из тела,
куда-то в высоту летела,
а оболочка все пустела.
Болезненный полезен опыт:
строкой удержанные стропы,
под небом вечной Азиопы
растрачен трепет, шепот, ропот.
Душа, расставшаяся с телом,
не может быть единым целым.
И лекарем остолбенелым
жизнь пишет белое на белом.
 

4 сентября 2005

«Этой ночью…»

 
Этой ночью
я увидела все воочью:
что скажут о нас люди
и на каком преподнесут блюде.
Я думала о значении Юры
для русской литературы,
и о том, что надо о нем
написать роман,
уникальный, на 168 стран.
Юра, если ты меня слышишь,
может, сам и напишешь?
Но, Бог мой, что значит вечность
там, где правит сердечность!
Ночью этой
шептали стихи поэты,
и я знала, на каком кто месте,
и снился жених невесте.
 

6 сентября 2005

Опус

 
Часть первая:
 
 
– Так целебно смотреть на девушек.
– Так смотри.
– Так целебно брать их за руку.
– Так бери.
– Так целебно лежать с ними в постели.
– Так лежи. Только знай, что я тебя убью.
 
 
Часть вторая:
 
 
– Так целебно смотреть на девушек.
– Так смотри.
– Так целебно брать их за руку.
– Так бери.
– Так целебно лежать с ними в постели.
– Так лежи. Делай, что хочешь, только будь жив.
 

6 сентября 2005

«Спрашивают: зачем вы пишете…»

 
Спрашивают: зачем вы пишете,
когда до вас писали Пушкин и Гете?
Спрашиваю: зачем вы живете,
когда до вас жили Цезарь и Македонский?
 

6 сентября 2005