Текст книги "Иван-Дурак"

Глава двадцатая

Вот и получилось, что брак был вроде как фиктивный, зато развод случился вполне настоящий. После душераздирающей сцены в спальне Иван, как водится, запил. И с горя, и для расслабления, и для поднятия боевого духа, да и просто так, потому что хотелось. На третий день разлуки, ободряемый и научаемый друзьями лихих студенческих времен, он вдруг понял, что еще очень и очень молод – ему не было еще и двадцати пяти, что вся жизнь у него впереди, да и мужчина он хоть куда – красив, умен и даже в некотором роде богат. Словом… Да любая женщина счастлива будет как минимум ему отдаться, а как максимум стать ему верной, преданной подругой. Так стоит ли горевать о потере этой коварной, жестокой суки? Наверное, нет! Точно, нет! А баб-то вокруг пруд пруди. Конечно, мало кто из них сравнится с Ольгой в красоте, зато уж точно любая из них добрее и заботливее этой стервы! В ту же ночь, когда он сделал открытие, что на жене, почти уже бывшей, свет клином не сошелся, он получил тому неопровержимые доказательства – первая же дурочка в мини-юбке, которую он подцепил в клубе, согласилась разделить с ним постель, а наутро исчезла без следа. Ну, разве что пара длинных светлых волос осталась на новенькой подушке в свежеотремонтированной Ивановой квартире. От волос Иван незамедлительно избавился, ибо был человеком крайне брезгливым. Как звали девушку, он не запомнил, а может, даже и не спросил. Какое это имеет значение? Главное, Иван удостоверился, что нравится женщинам и может получить любую, не прилагая никаких особенных усилий. В следующую субботу он доказал себе это еще раз, а потом еще… Спустя месяц разгульной жизни Иван подал на развод – бросил, так сказать, жребий, перешел Рубикон и сжег мосты, чтоб уж наверняка разные злые силы не смогли вернуть его в лоно семьи. Ольга несколько раз звонила, интересовалась, как у него дела и говорила, что Леся очень тоскует по папе, плачет и требует, чтобы он вернулся. Возвращаться Иван твердо отказался, хотя искушение такое и возникло на мгновение, но тут же было прибито видением тонкой Ольгиной ноги на посторонней мужской спине. Лесю он раз, а то и два в неделю по будням забирал к себе. Ольга хотела было, как и многие женщины, запретить Ивану видеться с ребенком, тем более что это все равно не его ребенок, но не смогла: во-первых, Леся слишком любила Ивана и устраивала жуткие истерики всякий раз, когда мама говорила, что папа не придет, во-вторых, у самой Ольги была насыщенная личная жизнь, и дочка ей немного мешала, ну, а в третьих, сколько она ни убеждала себя, что этот «чертов муженек» сам во всем виноват, окончательно убедить так и не удалось, поэтому чувство вины слегка погрызывало черствую Ольгину душу.

Тестю и теще Иван сразу же все рассказал, опустив, впрочем, интимные подробности и оставив при себе свое мнение относительно того, какая же сука-дочь у этих уважаемых людей. Честно признался, что из дома ушел окончательно и навсегда, что намерен развестись в самое ближайшее время и даже готов незамедлительно уволиться с работы в том случае, если Михаил Львович сочтет, что бывшему зятю не место в его конторе. Михаил Львович повздыхал, почесал лысину, плеснул водочки и себе, и жене, и зятю своему почти что бывшему. Выпили, закусили, потом еще выпили и еще закусили, и после третьей уже стопки Михаил Львович изрек:

– Вот что, сынок, ты мне эти глупости брось! Я тебя ценю вовсе не за то, что ты муж моей дочери – ты мне как работник дорог, так что увольнять я тебя не собираюсь, только если ты сам вдруг надумаешь уйти. Твои отношения с Олей – это одно, а наши с тобой – это совсем другое, и не надо мне тут путать туризм и эмиграцию. Это разные вещи. А Оля… Жаль мне, конечно, что не сложилось у вас: с тобой я был за нее спокоен, даже не за нее больше, а за Лесю. Что и говорить, хороший из тебя отец получился, даже получше, чем некоторые родные папашки… Жаль, нда, очень жаль. – Михаил Львович тяпнул еще рюмаху, закусил маринованным огурчиком. – А может, простишь ее? Жили бы как прежде. – Иван отрицательно помотал головой. – Ну и правильно, я б за такое вообще прибил бы и из дома выгнал, в чем мать родила. – Михаил Львович грозно посмотрел на жену. Та съежилась. – Бабы, бабы – волос у них долог, да ум короток. Вишь ты, что эмансипация-то с ними сделала – совсем от рук отбились, черте что творят. При домострое-то их за такие дела живьем в землю закапывали, так, небось, и не прелюбодействовали, боялись! А сейчас равные у них, видите ли, права!

– Михаил Львович, – робко ввернул Иван, который сидел уже весь потный и красный, – я бы предпочел больше не обсуждать эту тему. Как-то она мне не слишком приятна, знаете ли.

– Ладно, не буду, не буду. Прости меня, дурака старого. – Михаил Львович похлопал Ивана по плечу. Давай выпьем за твою новую, свободную, холостую жизнь! – он завистливо вздохнул.

Когда Иван сообщил Ольге о предстоящем разводе, она долго бесновалась. Кричала, что это она должна была на развод подать, причем давно, что он всю жизнь ей своей добротой и благородством исковеркал! Что это совершенно несправедливо и недопустимо, что это он от нее ушел, а не она его выставила из дома, тем более еще разводиться собрался! Что она теперь будет подружкам говорить? Что ее муж бросил, потому что она ему изменяла? Никто ведь не поймет, что изменяла она ему исключительно потому, что он слишком хороший был. Этого ведь никто не поймет! У людей мужья пьют, дерутся, гуляют. Тут-то понятно все и простительно. А кто теперь ее, Ольгу, пожалеет? Кто ей посочувствует? Так! Никакого развода она ему давать не собирается, а если до суда дойдет, то она у него и квартиру отсудит, и алименты огромные, и с дочерью видеться не даст. И вообще она не понимает, зачем им разводиться: ну живут себе отдельно, ну трахаются с кем хотят, штамп в паспорте стоит, и она, Ольга, с этим штампом не разведенка какая-нибудь, а вполне себе законная жена, хоть и свободная. Так что она категорически против развода и будет всячески ему препятствовать. Иван твердо ответил, что он, в свою очередь, категорически настроен на развод и никакими угрозами его не запугать, а подружкам своим она может про него врать все что угодно, это его заботит мало.

Через неделю Ольга позвонила и сообщила, что она согласна на развод и на все условия Ивана. Он понял, что этому звонку предшествовал серьезный разговор отца с дочерью: Михаил Львович всегда был убедителен в аргументации своих пожеланий.

Саму процедуру развода Иван помнил плохо. Помнил, что волновался он даже больше, чем перед свадьбой, что вид имел крайне потрепанный, даже носки умудрился разные надеть и все переживал, что Ольга это заметит и будет над ним глумиться в своей обычной манере. Однако Ольга, похоже, и сама волновалась не меньше Ивана, хотя и выглядела в отличие от него даже лучше, чем обычно: была в прическе, сотворенной в салоне, в элегантном темно-синем платье, туфлях на высоченных каблуках. Весь вид ее кричал: видишь, какое сокровище ты теряешь! Где ты еще сыщешь такую красивую женщину? Ты еще горько пожалеешь, что отказался от меня! Горько пожалеешь! Впрочем, говорящим в Ольге был только вид – сама она хранила гордое молчание. Точнее, общалась исключительно со своим адвокатом, которого привела с собой, несмотря на достигнутые договоренности касательно развода, да отвечала на вопросы мирового судьи. Когда все было закончено, Ольга, так и не взглянув на своего теперь уже бывшего мужа, запорхнула в свою красивую машину и укатила в свободное, разведенное будущее. А Иван тоже сел в свою машину и тоже укатил. Он долго кружил по городу, пытаясь заглушить тоску, которая сменила волнение. Тщетно. Его преследовал образ Ольги, которая сейчас, когда он окончательно ее утратил, представлялась ему какой-то совсем уж невероятной красавицей. Он мучительно сожалел, что никогда больше не прикоснется к ее гладкой, прохладной коже, не задохнется от восторга, когда она выйдет из спальни в новом платье, что никогда уже они не будут спать в одной постели, тесно прижавшись друг к другу. Никогда. Развод – это ведь не смерть, но сейчас было очень похоже.

Дома Ивана встретили друзья-товарищи, которые пришли поддержать его в трудную минуту, которую, впрочем, они отчего-то называли радостной. Не дав новоиспеченному холостяку опомниться, сунули в его руку стопку водки и заставили выпить за собственное досрочное освобождение из оков брака. Иван послушно выпил. Потом они усадили его за стол, обильно уставленный закусками и бутылками, и принялись повествовать о прелестях свободной жизни, не забывая при этом выпивать и закусывать. Друзья поведали, что Иван для себя-то пожил как-то совсем мало – как-то слишком быстро его охомутали, что почти не довелось ему вкусить беззаботных радостей юности. Но ведь не поздно еще – он совсем еще молод и очень вовремя скинул с себя этот тяжкий груз, это ярмо в виде жены и дочери. И вот сейчас, сейчас – самое время наверстывать упущенное. Добрать все-все-все возможности, утехи и наслаждения, от которых он добровольно отказался ради сомнительного удовольствия быть женатым. Иван приободрился и с пьяным энтузиазмом распространялся на тему, какая же все-таки у него бывшая жена сука, да и вообще все бабы такие. Друзья-товарищи вдохновенно ему поддакивали и не скупились на примеры из собственной жизни.

Проснулся Иван рядом с незнакомой женщиной. Подумал еще – хорошо хоть в своей постели, а не где-нибудь в канаве. Как здесь оказалась эта блондинка с размазанной по лицу косметикой, он решительно не помнил. Позже выяснилось, что это проститутка, которую вызвонили для Ивана его друзья-товарищи в качестве подарка по случаю начала холостяцкой эпохи в его жизни. Вызванивали они ее всего на часочек, и уплачено ей было за часочек, только она как-то подзадержалась, поддавшись на уговоры выпить рюмочку «беленькой», а потом еще одну и еще одну… И теперь вот сидела она на Ивановой кровати, продирала обрамленные осыпавшейся тушью глаза и требовала с хозяина помещения плату за дополнительное время, проведенное с ним. Причем ни она, ни Иван не помнили, было ли между ними то, ради чего, собственно, и призвали сюда эту девушку. Деньги Иван ей все же отдал и даже чаем напоил. А потом, после того как она, наконец, ушла, мучаясь похмельем, проклинал свою невоздержанность, обещал себе больше так не напиваться и посмеивался, морщась от головной боли, над своим бравурным возвращением в отряд холостяков.

В последующие месяцы и даже годы Иван был крайне благожелательно настроен по отношению к сексу, но всячески старался избегать так называемых серьезных отношений: к чему это? Зачем ему новая боль? Он еще и со старой-то до сих пор не разделался. И тут снова добровольно лезть в ярмо? Нет уж! Ни за какие коврижки. Барышни только вот были какими-то странными: нет бы получить взаимное удовольствие, да разойтись в разные стороны подобру-поздорову, так ведь нет – чувства им какие-то подавай, перспективы, виды на будущее. А ему-то, Ивану, это зачем, позвольте спросить? Пробовал он с некоторыми понравившимися девушками по два-три раза встречаться в интимной, так сказать, обстановке, и к чему это приводило? Да ни к чему хорошему. Тут же начинают с хозяйским видом советовать – сюда, мол, надо бы картину какую повесить, а сюда вот полочку приспособить, а шкафчик-то у тебя платяной вообще какой-то совсем малюсенький. Это они, наверное, с намеком, что все их наряды сюда не поместятся. А и не надо им сюда помещаться, не будет тут их нарядов! Что это еще за беспочвенные фантазии? Иван незамедлительно от таких барышень избавлялся, вероятно, причиняя им при этом страдания разной интенсивности. Только Иван об этом предпочитал не задумываться – он, в конце концов, никого не обманывал – честно предупреждал, что его интересует только секс, ни на что большее в отношении его, Ивана, рассчитывать не нужно, ибо это глупо, и ни к чему все равно не приведет. А эти дурочки, они ведь и не верят ему. Им-то ведь кажется, что перед ними, всеми такими из себя красивыми, полными разного рода достоинств, тайных и явных, он не устоит, и их страстное соитие непременно будет иметь какое-нибудь продолжение. Наивные! Предупреждал же, чего они теперь от него хотят? На что рассчитывают? Все по-честному. Не обещал он им любви до гроба, обещал лишь ночь любви. Так что их страдания – это исключительно их проблема, а он, Иван, ни в чем не виноват. Абсолютно. Кстати, он заметил, что это вот его «Скажу сразу: могу предложить только секс и ничего больше» действует на некоторых дамочек самым волшебным образом – мгновенно стимулирует к принятию положительного решения относительно проведения ночи любви с Иваном – появляется у них тут же спортивный такой интерес: «а вдруг я все же смогу чем-нибудь зацепить этого прожженного Донжуана, и он будет только моим, будет принадлежать только мне». Впрочем, Иван был натурой творческой, и к каждой девушке он применял разные способы воздействия: то он прикидывался жертвой несчастной любви (хотя, собственно, почему прикидывался, так оно и было) и взывал к состраданию, то он проявлял чудеса щедрости – угощал девушку самыми дорогими напитками, то он покорял будущую жертву своим интеллектом и обаянием, то элементарно, незатейливо так, спаивал. Успеха он добивался не всегда, но это его не слишком огорчало – ведь на любой охоте случаются промахи. Ничего страшного – девчонок в этом городе полно. Словом, за два года свободы он наработал целый арсенал всевозможных уловок по соблазнению женщин. Стал, можно сказать, профессиональным Казановой. И с каждой женщиной он будто мстил Ольге, доказывал ей, что он настоящий мачо, и только такая дура, как она, могла им пренебречь и предпочесть его другому. Сама Ольга тоже однажды побывала в его постели. Встретились как-то в клубе, поговорили, напились… ну и вспомнили былое. Ольга после постельных безумств все же признала, что она, действительно, была дурой, что такого мужика ценить надо было – таких порядочных, чутких и заботливых ей больше не встречалось. Да и в сексе он, надо признать, хорош как никто. Какое это было мучительно-сладкое поглаживание Иванова истерзанного самолюбия. Та рука, что нанесла рану, теперь ее пыталась и лечить. Хотя, скорее всего, просто имел место пьяный бред или какая-нибудь хорошо замаскированная издевка. Глупо подозревать бывшую жену в каких-то благородных поступках. Это же просто кощунство! Когда Иван проснулся, Ольги и след простыл. Вместо нее на подушке лежал листок, вырванный из блокнота, на котором было написано: «Надеюсь, ты понимаешь, что это был всего лишь секс, и никакого продолжения не будет? Ты ведь умный мальчик? Кстати, мне понравилось». Так Ивана добили его же оружием. Но довольно скоро он возродился из пепла и принялся за старое. Так и жил, не без приятности, между прочим.

Глава двадцать первая

Верочку Иван встретил в музее. Каким-то она там была младшим научным сотрудником или кем-то вроде того. Она экскурсию проводила для иногородних партнеров Михаила Львовича. Безусловно, сам Михаил Львович в музей не пошел, он человек занятой, солидный – делегировал Ивана показать гостям достопримечательности города. Верочка рассказывала вдохновенно, неспешно, с массой подробностей, которые спустя пятнадцать минут после начала экскурсии показались Ивану чрезмерными. Он отозвал девушку в сторонку и шепнул ей деликатно, что надо бы как-то побыстрее что ли… Верочка возмущенно взметнула брови над очками, презрительно хмыкнула, но все же прочитала свою лекцию в ускоренном темпе. После музея, посещению которого предшествовала автомобильная прогулка по самым красивым местам города, Иван планировал отвезти гостей в ресторан, где к ним уже должен был присоединиться сам Михаил Львович. Иван потом даже себе не мог объяснить, что это на него нашло, но он подскочил к Верочке и залихватски предложил ей составить компанию ему и его товарищам. Верочка потом тоже не могла понять, что побудило ее согласиться. Как-то это было не в ее стиле – шляться неизвестно куда с шестью неизвестно какими мужиками. Да она вообще с мужиками никуда никогда не шлялась. Кто ж ее такую позовет? Убогонькую. Да, Верочка, мягко говоря, была не слишком-то сексуально привлекательна. Наряжена была она в кургузенький костюмишко серо-буро-малинового цвета. По-другому этот цвет и не назовешь. Такой костюмчик постеснялась бы надеть даже мать Ивана. На ногах – стоптанные туфли, впрочем, хорошо начищенные. Каковы были сами ноги, можно было только догадываться – ибо туфли были столь уродливы, а юбка такой отвратительной длины, что зрительно разрезала ноги в самом неподходящем месте, так что понять, какие они, было практически невозможно. То же можно было сказать о всей фигуре – то есть она была загадочна. Можно было вообразить, что она у нее отличная, а можно – и наоборот. Верочка вроде как была достаточно стройная – это все, что можно было сказать о ее фигуре. Волосы были собраны в куценький хвостик, лицо надежно спрятано за огромными очками в черной оправе. Словом, Верочка представляла собой жалкое зрелище, которое, впрочем, будило фантазию Ивана: что будет, если снять с нее эти идиотские очки, распустить волосы, накрасить, надеть на нее какой-нибудь легкомысленный цветастый сарафанчик, туфли на высоких каблуках, а еще лучше вообще раздеть. Любил Иван всякие фокусы с перевоплощениями. Он сам точно не знал, но пригласил он Верочку все-таки не ради гипотетической возможности метаморфоз, а в качестве… клоуна. Вероятно, ему показалась забавной перспектива беседы семи состоятельных джентльменов, живущих в исключительно материальном мире, с одной нищей барышней, пребывающей в каком-то сугубо духовном мире, неведомом для этих мужчин. Конечно, этот мотив лежал не на поверхности, и Иван раскапывать его не стал. Точнее, копнул – и не понравился ему как-то этот мотив, неблагородный он какой-то, так что пришлось его зарыть поглубже. Но, в общем-то, беседа получилась именно в таком ключе – в комическом. Джентльмены задавали барышне вопросы о том, чем занимается она в своем музее, нравится ли ей ее работа, хватает ли ей зарплаты на жизнь? И искренне потешались над ее ответами. Потому что получалось, что у нее самая интересная в мире работа – она несет людям свет искусства, она открывает им глаза на духовные ценности, а то ведь мир сошел с ума и помешался на деньгах. Ну а что касается ее, Верочкиной, зарплаты, то ее вполне хватает на скромную жизнь, тем более что запросы у нее невеликие, к тому же деньги – это зло, и чем меньше денег, тем меньше зла. Сначала джентльмены сдержанно похихикивали, а потом начали хохотать в голос. В Верочкиных глазах появились слезы, которые были многократно увеличены толстыми стеклами очков. Джентльмены немедленно извинились за свое неучтивое поведение, заказали барышне шампанского, слегка опоили, после чего барышня засобиралась домой, для нее было вызвано такси, и уже после того, как она покинула ресторан, мужчины приступили к решению деловых вопросов, которые сулили им немалые прибыли. А духовное… Да бог с ним, с духовным. У них-то запросы большие, им-то деньги нужны. А духовность… ее на хлеб не намажешь и в рот не положишь.

На следующее утро Михаил Львович сделал Ивану строгий выговор, в устной форме, разумеется, на тему того, чтобы впредь он не позволял себе проявлять инициативу и приглашать на деловые встречи посторонних людей. Девушка-то, безусловно, занятная, и давно уже никто его так не веселил, но все же… Вчерашняя выходка Ивана носила совершенно безответственный характер, ибо вполне могла привести к неблагоприятному исходу переговоров. Ивану просто повезло, что партнерам этот незатейливый аттракцион понравился, что с чувством юмора у них все оказалось в порядке, и не приняли они Михаила Львовича за шута горохового. В общем, впредь никаких экспромтов. Точнее, любой экспромт должен быть предварительно согласован с начальством – то есть с ним, Михаилом Львовичем. Так-то, сынок.

Иван не то, чтобы сильно обиделся, но ему была крайне неприятна эта выволочка – казалось ему почему-то, что за столько лет безупречной службы имеет он право на некоторые вольности, и на инициативу в том числе, и на экспромты. К тому же, до сих пор все переговоры, которые готовил Иван, проходили успешно. Так что можно было бы обойтись и без воспитательных мер. Тогда впервые в Иванову голову забрела мысль, что неплохо было бы как-то отпочковаться от Михаила Львовича и начать собственный бизнес, но тогда эта идея так и осталась просто идеей. Потому что ее затмила другая – насолить бывшему тестю, да и самому яблоку раздора, то есть Верочке, другим способом, более увлекательным и легким, как ему показалось в тот момент – он позвонит нелепой экскурсоводше. С целью ее соблазнить. Это была очень непростая дичь. Охота обещала быть увлекательной. А то эти легкодоступные девицы из клубов в последнее время стали навевать на него скуку – пара стандартных приемчиков, и они готовы. А потом Верочку можно будет предъявить Михаилу Львовичу в качестве своей невесты со словами: «Вы вот гневаться изволили, а, между прочим, эта дама оказалась моей судьбой».

Он позвонил ей в музей:

– День добрый, Вера! – произнес Иван низким бархатистым голосом, – а это вас Иван беспокоит, тот, который вчера имел дерзость пригласить вас в ресторан.

– Ну и чего вам еще надо? – поинтересовалась Верочка холодно, – снова поглумиться надумали?

– Ну что вы, Вера, и в мыслях не было.

– А эти ваши… товарищи, они, разумеется, вчера не надо мной смеялись?

Иван покаянно вздохнул:

– Вынужден признать – над вами. Но чего вы от них хотите?! Это же грубые, необразованные мужланы! Они же от культуры и искусства далеки, как Земля от Альдебарана. Они же так называемые новые русские! У них же одни деньги на уме! Вполне естественно, что ваши взгляды на жизнь показались им странными. Они же поклоняются исключительно золотому тельцу! Такой у них бог! Сокровищница мировой культуры для них наглухо закрыта! Если уж их и заинтересует что-то в каком-либо шедевре, то исключительно его стоимость. Вы уж их извините.

– Хотите сказать, что вы не такой?

– Я? Конечно, нет! Я, знаете ли, большой поклонник и знаток литературы, кроме того, я в некотором роде художник: с отличием закончил художественную школу. Рисую на досуге пейзажики, натюрмортики… Кстати, мечтаю написать ваш портрет.

– Мой? – удивилась Верочка. – Вы издеваетесь?

– Отчего же? У вас такой необычный типаж. Вы представляетесь такой хрупкой, ранимой, немного, извините, старомодной девушкой. Вы – штучный товар. Такие барышни нынче большая редкость. – Иван будто бы даже увидел, как Верочка зарделась. – Соглашайтесь!

– Ну, я не знаю, – промямлила девушка.

– Вы заняты?

– Да, вроде, не особо…

– Тогда, Верочка, вы уж извините, но я не вижу причин для сомнений. Соглашайтесь! А знаете что, давайте для начала вместе поужинаем, вы ко мне присмотритесь, а там уже и решение примете. Вы во сколько заканчиваете?

– В шесть часов вечера, – проговорила Верочка тихо.

– Хорошо, в шесть я буду ждать вас у выхода из музея.

– Но…, – начала было Верочка – в ухо ей полетели короткие гудки.

Вечером она безропотно села в машину к Ивану, смущаясь, приняла букет роз, улыбнулась, сказала, что ей впервые дарят цветы и умолкла. Даже не спросила, куда ее везут. А Иван, кстати, и не знал, куда ее везти – стыдно появляться в обществе с такой дурно одетой барышней. Он планировал сходить в ней в одно модное кафе, которое открылось совсем недавно и уже пользовалось большой популярностью, но потом подумал, что если, не дай бог, его увидит кто-то из знакомых в обществе такого чуда-юда… Да над ним же смеяться будут! Сегодня Верочка выглядела еще нелепее, чем вчера – на ней был явно мамин еще кримпленовый костюм, в каких щеголяли модницы семидесятых, туфли на толстенных каблуках тоже явно антикварные, в качестве прически снова был жиденький хвостик. Ну и очки… Подобное чудовищное сооружение надевала на нос Иванова бабушка, когда читала газету «Правда» или своего любимого Чехова. У бабушки была близорукость, но в люди она выходила без очков.

– А вас кто-нибудь когда-нибудь наряжал? – спросил Иван.

– Нет, никогда. Мать редко покупала мне новую одежду. Мы жили очень бедно. Да и сейчас, в общем, тоже живем не сильно богаче.

– А хотите, чтобы кое-что еще у вас сегодня было в первый раз?

– Это вы о чем? – Верочка вся сжалась и отодвинулась от Ивана настолько, насколько позволяло сиденье автомобиля.

– Чего вы испугались? – игриво поинтересовался Иван, – боюсь вас разочаровать, но, вероятно, я имел в виду вовсе не то, о чем вы подумали. Я хочу отвезти вас в магазин и превратить Золушку в принцессу. – Верочка насупилась и приготовилась возражать. – Послушайте, только не вздумайте обижаться и уж тем более отказываться! Я открою вам маленький секрет: я принц, такой вот современный молодой принц, и я обожаю маленькие чудеса, например, делать подарки. Все, мы едем в магазин.

– Ну, это неудобно… неприлично… я не знаю… я не могу…, – лепетала Верочка.

Иван безмолвствовал и упрямо вел машину к торговому центру.

А там началось настоящее волшебство. Иван даже будто захмелел от изумления и восхищения. Будто грамм сто пятьдесят коньяку выпил. Сначала Иван повел Верочку в отдел одежды, где Ольга обычно покупала кое-что для себя. Там продавались действительно приличные вещи, хоть и дороговатые. Иван подобрал для Верочки платье-карандаш длиной чуть выше колена, приглушенного василькового цвета, и белый жакет. Когда девушка вышла из примерочной, смущенная, раскрасневшаяся, Иван чуть не упал. Это была вроде все та же Верочка, но уже немного другая, преображенная – оказалось, что она очень тоненькая, стройненькая. Такие фигурки обычно называются точеными. Голова, украшенная уродливыми очками и куцым хвостиком, а также и ножки, обутые в прабабушкины стоптанные башмачки, выглядели совсем уж странно на фоне нового роскошного наряда.

– Вера, вам очень идет! – воскликнул Иван. – Платье и жакет мы берем, – обратился он к продавщице, – девушка пойдет в новых вещах, а старые, пожалуйста, упакуйте. – Или сразу выкинем? – спросил он у Верочки.

Она в ответ испуганно покачала головой и пискнула:

– Нет, лучше не надо.

– А еще мы, пожалуй, возьмем вот это и это платье. – Иван схватил с вешалки еще два платья. Так… размер… Размер подходит.

– А мерить не нужно? – робко спросила Верочка.

– Нет, – отрезал Иван, – я вижу, что они вам подойдут.

Когда эта странная пара – модный, красивый молодой мужчина и дурнушка, пришедшая в магазин в обносках, покинула отдел, продавщицы долго их обсуждали. Всё возмущались несправедливостью этого мира: ну вот почему они, две такие замечательные девушки, сидят тут почти невостребованные, на них только разные нищие Петьки с Сережками в спортивных костюмах и клюют, а таким вот мымрам достаются шикарные богатенькие красавцы? Да он этой замухрышке барахла накупил на две их зарплаты вместе взятые! Нет, ну есть ли справедливость в этом мире?

А между тем, парочка, вызвавшая столь бурную реакцию, направилась в обувной отдел. Там Иван купил для Верочки две пары туфель – синюю и белую. Иван никогда не догадывался, что женщину до такой степени может изменить обувь: как только Верочка встала на шпильки, из замарашки она мгновенно превратилась почти в принцессу. Ну, почти… Все-таки хвостик и очки как-то мешали окончательному преображению.

– Черт! – подумал Иван. – Парикмахерская займет слишком много времени, а уж очки… Их вообще за один день не сделать. – Иван решительно подошел к Верочке и сдернул резинку с ее волос. Подвел к зеркалу и приказал:

– Расчешите волосы. – Верочка покорно достала из сумки расческу. – Ну вот, посмотрите на себя, вы же совершенная красавица. И волосы у вас чудесные. К чему вам этот дурацкий хвостик? Он вам не идет. – Верочка принялась укладывать расческу в сумку. Иван взглянул на данный аксессуар и пришел в ужас: это был кошмарный драный мешок из дерматина. – А сейчас мы с вами заглянем еще в одно место и будем считать, что метаморфоза успешно завершена.

Иван купил Верочке великолепную сумку из белой кожи. Критически осмотрел девушку и удовлетворенно улыбнулся: она была очень хороша. Ну, если не считать очков, разумеется. Ладно, с очками он разберется позже. Она уже не похожа на пугало огородное. И тем не менее, в модное кафе он не решился с ней пойти – они заглянули в шашлычную на окраине города, а визит в какое-нибудь приличное заведение Иван решил отложить до тех времен, когда преображение Верочки будет окончено: то есть нужно было все же сменить ей прическу и очки.

Верочка долго изучала меню, которое и состояло-то всего из нескольких позиций, краснела, бледнела, пыталась заказать стакан воды и салат из помидоров. Когда Иван предложил ей взять мяса, поскольку в шашлычную ходят именно для того, чтобы есть мясо, она смущенно забормотала, что это слишком дорого, а он и так уже потратил на нее много денег, и ей неудобно вводить его в новые расходы. Иван посмотрел на девушку недоуменно, задумался на мгновенье и заказал для нее двести грамм шашлыка из свинины и бутылку «Киндзмараули» – нужно же было хоть как-то развязать ей язык. После первого бокала вина Верочка начала рассуждать о Бродском, а после второго призналась, что сама пишет стихи, но просила никому-никому не говорить об этом, потому что это большой секрет. После третьего бокала Верочка уже вовсю декламировала стихи собственного производства с характерными для поэтов подвываниями. Стихи, Иван не мог не признать, были неплохие, хотя и несколько наивные. Сколько лет было Верочке? Года двадцать три? А стихи будто принадлежали четырнадцатилетней девчушке. Ожидание любви, чуда, одиночество, мир, раскрашенный во все оттенки серого, миллионы людей вокруг, и среди них нет ни одной родственной души. Как-то так. Хотя Иван и понимал, что такому существу, как Верочка, действительно сложно найти родственную душу, но все же эти детские стишки его коробили, а в особенности манера и место их исполнения. Посетители кафе посматривали на пьяную поэтессу с усмешкой, а некоторые откровенно смеялись. Иван размышлял, как бы поскорее увезти ее отсюда, да и вообще жалел, что связался с этой сумасшедшей.

– Верочка, а знаете что? Может быть, вы дадите мне почитать свои стихи, а сейчас мы поедем по домам? Поздно уже, а завтра рано на работу.

– Вам не понравилось? – глаза Верочки наполнились слезами.

– Мне очень понравилось, правда, – Иван для убедительности даже руки к сердцу приложил, – очень понравилось, но завтра у меня очень важная сделка, и мне нужно быть в форме. Вы очень талантливая поэтесса, Верочка. Да, кстати, я бы с радостью еще послушал ваши стихи в машине по дороге домой.