Текст книги "Иван-Дурак"

Глава двадцать восьмая

Иван всю жизнь считал себя сугубо провинциальным молодым человеком, казалось ему, что столица – не для него. Любил он губернскую размеренность, неспешность, покой, свободу перемещений, и даже то, что все в небольшом городе друг друга знают, ему нравилось – ибо много дел удавалось разрешить успешно именно благодаря связям. Едучи в Москву, был он полон тревог: а вдруг не приживется в этом мегаполисе, не верящем слезам. И пусть в отличие тысяч других провинциалов, отправляющихся покорять столицу, ехал он не в неизвестность, а на вполне определенное, неплохое, к тому же, место службы да еще и в заранее приготовленную съемную квартиру, все равно волновался. Волновался он, безусловно, не зря – ибо свой профессионализм ему пришлось заново доказывать, как в двадцать лет, когда только начинал он свою трудовую карьеру. Это у себя там, в областном центре, был он чуть ли не первым парнем, а здесь таких молодых и рьяных пруд пруди. Иван справился, разумеется. Через два года после переезда собрал он все сбережения, продал первую свою квартирку, которая так нелегко ему досталась, да и купил жилплощадь в центре столицы. Не такую большую, как хотелось бы, но все же: новых своих приятелей-снобов приглашать было не стыдно. С личной своей жизнью он по совету все тех же циничных приятелей поступил просто: раз в год на московском автосалоне выбирал себе подружку из моделей, рекламирующих авто, и встречался с ней до следующего салона. А что? Красиво, статусно, дорого и легко. А когда девушка надоедала либо, наоборот, Иван чувствовал, что начинает к ней привязываться: прощальный тур к голубым морям и золотым пескам, бриллиантовые серьги в подарок – и «до свиданья». Точнее, «прощай на веки». Девушкам, может, и не нравилось такое скоропостижное завершение романов, но Иван успокаивал себя тем, что был с ними честен: любви до гроба не обещал, сразу предполагал лишь краткосрочную интрижку, от которой сам намерен получить порцию сексуальных радостей, а партнерша щедрое денежное вознаграждение. Разумеется, он не был столь прямолинеен в обозначении своих пожеланий, но смысл был примерно таков, и Иван очень надеялся, что его понимали правильно. И все же разрывы часто бывали болезненными и даже скандальными. Иван иногда подумывал о каких-то более длительных, серьезных отношениях, наполненных не только плотским и товарно-денежным содержанием, а даже и чем-то вроде духовной близости, но такого рода союзов он страшился и всячески старался избегать. Аню он встретил на том же автосалоне. В тот день много чего совпало. И девушка эта была как-то особенно хороша или даже, скорее, мила, и на челе ее была ярко выраженная печать интеллекта, и видно было, что пришла она сюда не кавалеров богатых цеплять, а всего лишь работать, да и сам Иван к моменту их встречи, что называется, созрел: был измучен одиночеством и жаждал тепла и поддержки. Естественно, эту девушку пришлось завоевывать – такие без боя не сдаются. Они ведь не денег ищут, а любви. Любви он ей дать не мог, но был достаточно хитер и умел создать иллюзию. Впрочем, после третьего свидания он действительно влюбился, так что и играть ничего не пришлось. Бриллианты Аня принимала крайне неохотно, но все же принимала, и когда через месяц ухаживаний, свиданий в лучших ресторанах и идиллических прогулок по ночным переулкам, как писали в старинных романах, свершилась их любовь, Иван решил, что ему удалось купить и эту девочку, а Аня решила, что нашла свою половинку – лучшего мужчину на свете. Через полгода Аня из своей съемной квартирки, где она обитала с подругой, окончательно перебралась к Ивану. Собственно, она и раньше оставалась у него, но вещи ее хранились в скромной хрущевке в Чертаново. Она жила на два дома. С каждым днем расставаться им было все сложнее. Так что однажды Иван в порыве страсти предложил переехать к нему. Потом, конечно, раскаялся, но было уже поздно – Аня приняла его предложение. Оказалось, что жить с этой девушкой очень комфортно: она хорошо вела дом, была спокойна, весела, некапризна, умна и нетребовательна. И аппетиты у Ани по сравнению с бывшими подружками Ивана были весьма умеренные. Влюбленность и страсть прошли, для Ивана они так и не переросли в более серьезное чувство, но ему было хорошо с Аней: жить с ней было гораздо приятнее, чем одному. Наверное, не зря люди испокон веков стремились создавать семьи. Словом, через год Иван пропустил автосалон – от добра, как говорится, добра не ищут. Через полтора года он решил жениться на Ане. А почему бы и нет? Таким образом, он будто утвердился в своем статусе настоящего москвича – теперь у него здесь был свой дом и своя семья. Годы в бизнесе многому научили Ивана – он стал осторожен и предусмотрителен, поэтому перед свадьбой они с будущей женой подписали брачный контракт. Составлен он был таким образом, чтобы Иван не понес ощутимых потерь после развода: каждый из супругов оставался при своем имуществе, денежные средства также оставались у своих владельцев. Подарки, даже самые ценные, дарителю не возвращались. Так что по этому контракту Ане следовало бы выманить у Ивана как можно больше подарков – ибо, после того как брак распадется, ей ничего, кроме них, не достанется. Учитывая это обстоятельство, Иван включил в контракт пункт, согласно которому он обязался в случае развода обеспечить свою бывшую жену жильем, площадью не менее шестидесяти квадратных метров, в Москве или в любом другом городе России по выбору экс-супруги. Аня на этом пункте не настаивала, ибо она вообще отнеслась к брачному контракту в высшей степени легкомысленно, но Иван все-таки его внес, поскольку посчитал, что было бы крайне непорядочно поступить иначе.

Торжество было скромным: на нем присутствовали лишь молодожены, их матери (отец Ивана к тому времени уже умер) и ближайшие друзья. Ане, конечно, хотелось настоящую свадьбу – с белым платьем, с фатой, с подружками невесты, с толпой гостей, но когда будущий супруг рассказал ей трагическую историю первого своего брака, упустив, разумеется, некоторые подробности, особенно сюжетец с получением квартиры, она не стала капризничать и отказалась от своих грандиозных планов. После церемонии бракосочетания молодожены отбыли в свадебное путешествие в Париж, а потом начались семейные будни, полные тихих радостей, забот, хлопот, маленьких удовольствий. Будни без ярких событий, но и без особых потрясений. После того, как Аня стала законной супругой Ивана, он попросил ее оставить работу, поскольку теперь, с его точки зрения, в ней не было необходимости – он мог легко обеспечить их обоих. Аня сначала было отказалась, сказав, что дело тут не только в деньгах, но и в интересе, а потом на службе у нее случились какие-то неприятности, и она все-таки ушла. Стала состоятельной домохозяйкой с кучей денег и свободного времени. Ивану казалось, что она была счастлива и вполне довольна жизнью, но увы… Оказалось, он замечал лишь то, что хотел видеть…

Он привык жить один. Хотел было по своему обыкновению окунуться в пучину разврата, дабы развеять боль потери, но вдруг понял, что случайные связи приносят ему некоторое удовлетворение, но не удовольствие. Отчего-то ему стало это ненужным. Утонул в работе. Весь свой пыл туда направил, всю творческую энергию. Провернул несколько занятных комбинаций, заключил несколько смелых сделок и победил – заработал очень приличную сумму. И снова испытал лишь некоторое удовлетворение, но не удовольствие. И на что ему тратить эти деньги? Однажды прожил неделю на тысячу рублей – как пенсионер какой-то: в рестораны не ходил и даже продуктов в супермаркете почти не покупал, питался какими-то подсохшими сырами из холодильника – аппетита не было. Он даже пошутил горько, что начинает напоминать себе Верочку с ее театральной анорексией. Только у Ивана необходимости в таком представлении не было – кто ж его пожалеет-то, такого состоятельного и успешного. В лучшем случае пожмут плечами и усмехнутся: «у богатых свои причуды». Собственно, и семейная драма Ивана не вызвала у окружающих должного сочувствия: приятели оптимистично заявили: «Ванька, ну че ты паришься? Ты за свои бабки любую телку купишь. Анька она, конечно, красавица была, ну так ведь таких красавиц в Москве как грязи. Только выбирай!». А проблема Ваньки как раз в том и заключалась, что покупать он никого больше не хотел. Душу его бередили какие-то юношеские совсем мечты, чтобы нашелся кто-то, кто любил бы его таким, какой есть: хоть бедного, хоть богатого; хоть здорового, хоть больного; хоть доброго, хоть злого. Чтоб любили его, Ивана, не за что-то и даже не вопреки, а просто любили. Так его мать только, наверное, и любит. А может, Анька еще. Только если она его так любит, отчего же ушла? А скорее всего, никто его не любит. Не нужен он никому. Да и себе, похоже, тоже. Покупать-то любовь он больше не хотел, только по-другому уже не умел. Вот и Лесе приобрел квартирку намного больше, чем планировал. Послушал в телефонной трубке ее счастливый визг. И снова получил некоторое удовлетворение, но не удовольствие. Верочке еще денег выслал. Ей, правда, звонить не стал. Так, пофантазировал просто, как она обрадовалась. Матери отправил денег и строго-настрого наказал, чтобы она тратила их без зазрения совести, чтобы спустила все до последней копейки на всякие приятные глупости и ни о чем не жалела. Деньги – они ведь для того и нужны. И вообще, пора бы ей уж отправиться попутешествовать, мир посмотреть. Вот пускай хватает в охапку Александра Васильевича и едет. А мать взяла да и поехала. Она-то только сейчас и начала ощущать вкус жизни. Отправились они с Александром Васильевичем в Италию. Он там еще с отрочества мечтал побывать – ведь именно в этой стране проходили обучение многие русские художники. Старички радовались, как дети. А вот Иван радоваться, похоже, разучился. Совсем уж было собрался некогда вожделенный домик на Лазурном берегу прикупить или хотя бы в Подмосковье, но тут на него такая хандра навалилась, что и не совладать. Тут не только домик подыскивать, тут на улицу лишний раз выходить не хотелось. Все размышлял он о том, что такое счастье? И почему у него, у Ивана, вроде бы все есть, а вот счастья нету. И к чему все эти деньги, если даже нет желания их тратить. Хоть на трамвае катайся, в надежде заполучить счастливый билетик. Хотя кто его знает, какие сейчас билетики в трамваях – Иван уже и не помнил, когда в последний раз пользовался наземным общественным транспортом. А может, прав Петр Вениаминович, и Аня права – как-то не так он живет или действительно не свою жизнь проживает. Когда же он со своего пути-то свернул. И что это за путь такой – его?

А тут и Иваново сорокалетие подоспело. В середине июня жара стояла жуткая: Москва совсем взопрела, разомлела, испеклась. Отмечать день рождения Иван не собирался – чего людям настроение портить своей унылой физиономией? А потом решил, что с ума сойдет, если в этот день останется в полном одиночестве. Собрались с приятелями в кондиционированном ресторане. И разговоров-то за столом только и было, что о жаре да о делах, про именинника и не вспоминали почти. Все по парам были, один Иван бобылем. И пусть знал он, что Серега, например, жене своей изменяет, что Влад с какой-то случайной знакомой заявился, а Гоша привел одну из троих своих постоянных подружек, все равно завидовал – у друзей хоть кто-то есть, а он, Иван, один-одинешенек. Сидели недолго, сдержанно поздравили, пожелали всего наилучшего, вручили подарки, поели, да и разошлись… Подарков был целый багажник Ивановой служебной машины: коллеги уважили, друзья. Сам бы их Иван до квартиры донести не смог бы, спасибо водителю – помог. Вроде, ко всему можно привыкнуть, только вот с тишиной дома, в котором тебя никто не ждет, смириться сложно. А вот бы сейчас произошло чудо? Открыл бы он дверь, а за ней – ярко горит свет, кругом шарики, а посреди этого великолепия стоит улыбающаяся Аня… Открыл дверь: нет, дома никого нет. Это было предсказуемо, но почему-то Иван был разочарован. Как глубоко все-таки в человеке сидит вера в чудеса. Иван послонялся по пустым комнатам и с тоски начал разбирать подарки. Тоже никаких чудес: дорогие коньяки, виски, сыры, даже кусок хамона, редкие книги, альбомы с репродукциями шедевров живописи, пафосные ручки, очаровательные безделицы из специальных магазинов для людей, у которых все есть, серебряный кувшин, пара английских гравюр 19 века… Ничего особенного. Иван прихватил одну из бутылок коньяка и побрел на кухню – праздновать свой сороковник.

В дверь позвонили. Кто бы это мог быть? А вдруг она? Иван побежал открывать чуть ли не вприпрыжку. На дисплее видеодомофона он увидел какого-то подростка с огромным пакетом.

– Вам кого? – спросил Иван.

– Вам подарок! – ответил подросток.

Иван открыл дверь. Парень вручил имениннику пакет. Он был тяжелый.

– Молодой человек, а кто это передал? – поинтересовался Иван.

– Меня попросили вам не сообщать.

– А так? – Иван выудил из кармана тысячную купюру и протянул парнишке. Тот посмотрел на деньги с вожделением, замялся, на лице отразилась работа мысли.

– Нет, не скажу, я слово дал, что не проболтаюсь. Уговор дороже денег.

– Приятно иметь дело с человеком, который держит слово. – Удивился Иван. – По нынешним временам – это явление уникальное. А деньги все равно возьмите – за честность.

Парнишка принял деньги и с достоинством прошествовал к лифту.

В пакете были краски, пастель, карандаши, кисти, несколько папок с бумагой разного формата. Ни записки, ни открытки к подарку приложено не было. От кого это? Кто мог подарить ему ТАКОЙ подарок? Это что же, Петр Вениаминович опять шалит? Ну, это вряд ли. Он все-таки существо из сновидений, эфемерное, можно сказать, существо. Держать несуществующую сигару он еще может, а вот настоящий тяжеленный пакет с красками – наверняка нет. Хотя, безусловно, этот хитроумный персонаж мог внушить кому-нибудь замечательную идею презентовать бестолковому, непокорному Ивану Сергеевичу краски, чтобы вновь пробудить в нем тягу к художествам. Бред! Паранойя! Хотя учитывая способности этого любителя бабочек, не такая уж и абсурдная идея. А если отбросить мистику? Краски могли Ивану подарить только два человека в этом городе, ибо только они знали, что он когда-то баловался живописью. Это Машка Аверкиева, она же модная художница Мари Арно, и Анна Лёвочкина, его жена, которая так и не удосужилась объявиться, чтобы хотя бы уж развестись. Впрочем, однажды она все же была здесь, он это точно знал – Аня забрала свою машину. Он тогда почему-то очень обрадовался: если она забрала машину, значит, Иван не так уж ей и противен. Это вселяло надежду. Иван и сам не знал толком, надежду на что: то ли на ее возвращение, то ли на то, что она все еще неплохо к нему относится, то ли на то, что сам он неплохой человек и хотя бы этой дурацкой машиной смог расплатиться с ней за годы нелюбви. Впрочем, это совершеннейшая глупость, это вещи несопоставимые, но нужно же хоть чем-то себя утешить? Так кто из них: Машка или Аня? Это легко проверить – можно просто позвонить Машке и поблагодарить за подарок. Тогда сразу все станет ясно. Только вот нужна ли ему эта ясность? А вдруг на самом деле это Машка? А Ивану хотелось, чтобы это была Аня. Пусть будет она.

Иван принялся рассматривать содержимое пакета: обычная пастель, масляная, акварель, гуашь, масло. А какая бумага! В детстве он бы с ума сошел от счастья, если бы получил такой подарок! Боже, как он радовался, когда ему на день рождения подарили чешский набор фломастеров. Двенадцать цветов! Таких ни у кого в классе не было! Он об этих фломастерах два месяца мечтал, он по нескольку раз в неделю заходил в магазин полюбоваться на них и так боялся, что их раскупят – приличный товар в те времена долго на прилавках не залеживался. Он тогда схватил эти фломастеры и тут же принялся рисовать бригантину под цветными парусами. Он на неделю забросил учебу, потому что не мог остановиться: он рисовал, рисовал и рисовал… Он изрисовал весь альбом и принялся за другой… А потом мама отобрала фломастеры и пригрозила, что не отдаст, пока он не поест нормально, не исправит пару по математике, не выучит уроки и не погуляет, то есть не подышит свежим воздухом, что крайне полезно для здоровья…

Кем он хотел быть в детстве? Космонавтом, разведчиком, путешественником, археологом! Знаменитым художником, в конце концов! Таким, как Пикассо или Дали. Ну не алкоголем же торговать, в самом деле, он мечтал! Так почему же торгует? Откуда это взялось? Получается, что он всю жизнь этим занимается только потому, что когда-то в смутном и голодном начале девяностых он поступил на службу в контору, торгующую алкоголем? Только поэтому. А ведь он даже никогда и не задумывался, нравится ему эта работа или нет. Она приносила серьезный доход, и это было главным и единственным аргументом в ее пользу. Может, потому он так несчастен, что долгие-долгие годы занимается нелюбимым делом? Занимает чье-то чужое место? Проживает чужую жизнь? Деньги на одной чаше весов и его жизнь на другой? И что же до сих пор перевешивало? Деньги? Деньги! А что, ничего нельзя изменить? Но ведь можно же!

– Нельзя, Ванечка, нельзя! – пропищал в голове Ивана какой-то вредненький голосишко. Глас разума, может быть? Или сомнений?

– Это почему же?

– Да поздно, Ванечка, поздно! Вспомни, сколько лет тебе исполнилось?

– Ну, сорок! Так это ж только зрелость, еще не старость. Самое время, чтобы что-то менять, а то потом точно уже будет поздно.

– Да ты же, Ванечка, не умеешь больше делать ничего, кроме как население спаивать!

– Это я не умею?! – возмутился Иван. – Это я не умею?! Я тебе сейчас покажу, как я не умею!

Иван схватил большой лист бумаги, карандаш и, глядя в окно, начал набрасывать улицу и Аню, идущую к нему. Потом налил в новый серебряный кувшинчик, который первым подвернулся ему под руку, воды, открыл гуашь, взял кисти и нанес первый мазок. Очнулся он только под утро, когда рисунок был закончен. Он устал до дрожи в руках, глаза его слипались. Он был счастлив!

Глава двадцать девятая

Это была страсть. Одержимость. Служба теперь его раздражала. Он с трудом дожидался окончания всех дел и устремлялся домой: к своим холстам, кистям и краскам. Там он творил. А работа… Она представлялась теперь бессмысленной тратой времени. Совершеннейшей глупостью. Так он тосковал на службе, так тосковал по своему мольберту, как ни по одной женщине не тосковал. Тело его в кабинете сидело, а душа легкой бабочкой витала по холсту. Все никак не мог понять, как же мог он жить без живописи? Как же это он так сглупил тогда, когда бросил ее? Как он обходился без этого упоения, восторга, без этой счастливой усталости? И даже пресловутые муки творчества, когда не получалось у него ничего, Ивана радовали. Удовольствие доставляли. К августу он не выдержал – взял отпуск на целый месяц, чего не делал уже много лет, и отбыл на пленер. Сначала хотел было податься за вдохновением в родной городок, да передумал – в Италию отправился: очень его впечатлили этюды, которые привезли оттуда мать и Александр Васильевич. Снял небольшую виллу на Сардинии да и поехал. Сбылась мечта идиота. Домик у моря! И никаких баб! Все, как грезилось ему во время скитаний в поисках дамы, которую нужно было спасти. Так и не понял Иван, чего же хотел от него этот старый безумец – Петр Вениаминович. Мучил, мучил, а что в итоге? Иван кучу времени потратил, денег, чуть до нервного истощения не доспасался, и что же? И не спас никого, и у разбитого корыта остался. К чему все это было? И ведь нет бы объявиться, да все объяснить! Так нет же – пропал. Совсем пропал. А может, и не было никакого Петра Вениаминовича, может, это был только сон? Простое сновидение. Ничего больше. К чему были все эти мытарства? Только для того, чтобы понял Иван, что не в деньгах счастье? Что существуют все же в этом мире вещи, которые купить нельзя? Что гораздо ценнее простые человеческие отношения? Ну, так это каждый школьник знает. Многие, правда, потом об этом забывают… когда у них деньги появляются. Странные у Петра Вениаминовича способы преподавания жизненных уроков. Мог бы ведь и просто так сказать. К чему был этот путь? Что это, путь в никуда?

Впрочем, вскоре солнце, море, вино, покой и творчество освободили голову Ивана от тяжких раздумий, осталась в нем лишь радость. Он уже и забыл, что так бывает. Думал, осталось это состояние в детстве, которое давно ушло и не вернуть его больше. Думал, что только тогда и можно было радоваться простым вещам: утреннему стакану молока и куску батона с земляничным вареньем, случайному взгляду девочки, которая тебе нравится, пятерке по математике, похвале отца, запаху свежескошенной травы, снежным брызгам, которые обжигают твое лицо, когда ты летишь с горы на куске картона. А еще когда на белом листе бумаге, повинуясь твоей руке, рождается новый мир. Маленький мир, ограниченный размерами листа, но все же мир. Новый. И создаешь его ты. Как же так? Как получилось, что в вечной гонке за успехом, деньгами и женщинами он разучился радоваться жизни? Утратил способность наслаждаться ее маленькими, незаметными праздниками. В тот август на Сардинии Иван снова почувствовал себя ребенком.

Он просыпался рано утром и как мальчишка бежал купаться. Потом завтрак, простой и незамысловатый: кусок свежего хлеба, который он обмакивал в оливковое масло, и бокал белого холодного вина. Затем Иван прихватывал этюдник и отправлялся на охоту: искать причудливые виды и интересные типажи – часто он уговаривал ему попозировать трактирщиков, торговцев или туристов. В портретах Иван пока не преуспел, но не унывал по этому поводу: каждый новый рисунок становился все лучше и лучше. У Ивана формировался свой стиль – размашистый, нервный, экспрессивный. В каждом мазке трепетали Ивановы сомнения, метания, неспокойное счастье обретения себя. Или возвращения себя. Иногда поздним вечером, сидя в одиночестве на веранде и слушая плеск волн, он размышлял о своей прежней жизни: это был какой-то совсем другой Иван, не истинный. Иван, появившийся под влиянием обстоятельств, настроений общества, изломанный женщинами и компромиссами с собой, со своей совестью, со своими убеждениями. Зачем он так жил? Стоят ли деньги и материальные блага потери себя? Ну, он не беден, ну может себе позволить практически все, что пожелает. Ну, не все, конечно, не все, но многое. Почему же тогда он забыл, что такое счастье? Почему за последние двадцать лет он разучился получать удовольствие от жизни. Почему сейчас он не может вспомнить эпизодов, когда он был по-настоящему доволен жизнью? Почему он остался одинок, и почему так и не удалось ему купить любовь самой лучшей на свете женщины?

К окончанию своих творческих каникул Иван решил покончить с бизнесом и целиком посвятить себя живописи. Только покрывая уверенными широкими мазками холст или лист бумаги, он чувствовал себя собой. Тем Иваном, каким его, очевидно, и задумал Господь Бог. Ибо только рисуя, он исполнял свое предназначение. Тем более что Ивану довольно стремительно удалось снискать признание – все побережье знало странноватого, одинокого русского художника, который не был похож на художника, а скорее на холеного бизнесмена, и восхищалось его работами. Несколько рисунков он раздарил особо эмоциональным поклонникам своего творчества и был счастлив их счастьем. Господи, как же он жил-то без этой радости раньше? Это ни с чем не сравнимое наслаждение – видеть на лице человека, которому ты даришь свою картину, а, значит, и частичку себя, частичку своей души – восторг, подлинное счастье. Тогда и понимаешь, что живешь не зря. Словом, по возвращении в Москву Иван твердо решил уволиться – дабы ничто больше не отвлекало его от живописи. А это еще один род удовольствия – когда ты принял решение, и сомнения, наконец, тебя оставили.

В день перед отъездом Иван задремал в гамаке на веранде. Он пребывал в состоянии полнейшей безмятежности. Одно лишь его смущало, что завтра нужно было возвращаться в суетную Москву и объясняться с коллегами по поводу своего решения оставить службу. Иван предвидел, что это будет для них настоящим ударом и вряд ли они безропотно его отпустят – был он весьма ценным и изобретательным сотрудником, приносящим компании неплохой доход. Но это все будет завтра или послезавтра, а пока он вполне может себе позволить насладиться покоем.

Петр Вениаминович, как обычно, появился эффектно: он возник лежащим на шезлонге в сибаритской позе. В одной руке сжимал бокал циклопических размеров, наполненный красным вином, в другой дымилась неизменная сигара. На лице – выражение крайней удовлетворенности. Одет нынче Петр Вениаминович был без всегдашней своей эпатажности – обычный белый полотняный костюм, впрочем, несколько замаранный и слегка залитый вином; на голове имел капитанскую фуражку, острый черный взгляд прикрывали солнцезащитные очки. Бабочка синела на белом фоне костюма строгой кляксой. Петр Вениаминович молчал – не счел нужным даже поздороваться с Иваном: лишь жадно хлебал вино, будто его мучила нестерпимая жажда. А Иван также молча созерцал это загадочное существо и улыбался – он был раз видеть Петра Вениаминовича. Почему-то сейчас, расслабленный отдыхом и покоем, воспринимал он героя своих ночных кошмаров и причину своих мытарств как старого доброго знакомого, а возможно, даже и друга. К тому же Иван был убежден – сейчас он все делает правильно, как раз в соответствии с замыслом Петра Вениаминовича: вернулся к творчеству, презрел деньги, начал с должным уважением относиться к духовным ценностям. Была у Ивана такая фантазия, что именно к этому его и склонял старый обаятельный сатир. Жестокий, но справедливый. Иван в последние дни начал испытывать к Петру Вениаминовичу даже что-то вроде благодарности, ведь если бы не он, так и торговал бы Иван своим алкоголем, богател и был глубоко несчастен.

– Голубчик, вы не перестаете меня удивлять, – промолвил, наконец, Петр Вениаминович холодно и отчужденно.

– Отчего же? – удивился Иван.

– Что это еще за блажь, позвольте полюбопытствовать?

– Вы о чем?

– Оставить службу ради какого-то мифического творчества? Ради, пардон, каких-то там легкомысленных художеств?

Иван остолбенел:

– Как? Не к этому ли вы меня склоняли? Не вы ли толковали о предназначении? Об истинном пути? Не вы ли говорили мне о тщете денег и всего материального? Так вот я и решил, что моя жизненная стезя – это художества, как вы изволили выразиться. И вообще, Петр Вениаминович, что за вздорный у вас нрав! Вы непрестанно сами себе противоречите! Сами-то понимаете, чего хотите?

– Ишь, как осмелел! – проворчал Петр Вениаминович. – Ишь, как он заговорил! Дерзить изволите? – он снял очки и метнул в Ивана гневный взгляд. – Впрочем, будучи человеком мудрым, вполне могу понять ваше смятение. Однако! – он значительно поднял вверх указательный палец, – хочу заметить, это не повод хамить. Где вас только воспитывали, молодой человек? Хотя можете не утруждать себя ответом, я прекрасно знаю, где и как вас воспитывали. Вынужден преподнести вам урок учтивости: несмотря на то, что я зол на вас, на вопрос отвечу. Итак, я вполне понимаю, чего я хочу. Я, знаете ли, обожаю комфорт, даже, можно сказать, роскошь. Я, как вы наверняка уже успели заметить, гедонист. Я обожаю удовольствия, а вы своим странным поступком – я подразумеваю ваше предполагаемое увольнение – собираетесь меня всего этого лишить. Это негуманно! Это просто возмутительно! Вы на данный момент самый состоятельный из моих подопечных. И только с вами, Иван Сергеевич, я могу себе позволить пожить на такой чудесной вилле на берегу моря, как эта! Только с вами! То есть, я хочу присматривать за вами в условиях достатка и максимального удобства. Поэтому ваш выбор я нахожу странным и неприемлемым ни для себя, ни для вас! Тоже мне, свободный художник выискался! – хмыкнул Петр Вениаминович и вновь сосредоточился на вине. Его, кстати, как заметил Иван, меньше почему-то не становилось.

– А мне плевать на ваши прихоти, на ваши желания, – твердо ответил Иван. – Почему, позвольте полюбопытствовать, я должен жить так, как хочется вам? Да кто вы вообще такой?! Я от решения своего не отступлюсь! Вы поймите, – кипятился он, – я впервые за долгие годы счастлив, я нашел себя! И к чему же вы меня призываете? Снова вернуться к торговле алкоголем, к работе, которая давно уже не приносит мне ничего, кроме денег?

– А разве этого недостаточно? – Петр Вениаминович хитро сощурился.

– Теперь уже нет! Теперь мне этого уже мало! Я теперь, видите ли, хочу заниматься тем, что мне нравится, что удовольствие мне приносит! Чувствовать себя не рабом денег, условностей и представлений о жизни людей своего круга, а свободным человеком! Слышите! Свободным человеком!

– Браво! – вскричал Петр Вениаминович. Взор его запылал неподдельным огнем восторга. Он даже воспроизвел что-то вроде аплодисментов, легонечко ударяя сигарой о бокал. – Браво, юноша! Сколько патетики! Это слова не мальчика, но мужа! Презреть презренный металл, пардон за каламбур, ради высокого искусства, ради того, что раньше вы считали пустой забавой, шалостями для детей и пенсионеров. Боже, теперь вы готовы возложить на алтарь искусства все, что раньше составляло для вас смысл жизни! Я восхищен! – Петр Вениаминович приложился к вину, придал лицу участливое выражение. – Но позвольте спросить, а на что вы намерены жить? Вы что же, настолько самоуверенны, что надеетесь зарабатывать живописью? Осмелюсь высказать сомнения, что у вас это получится, по крайней мере, в ближайшее время. Иван Сергеевич, что вы так загрустили, закручинились? Думаете сейчас наверняка: «Конечно, художника каждый может обидеть, что же это он сейчас утверждает, что я бездарь какой-то». Так ведь, Иван Сергеевич? Да, люди искусства весьма чувствительные и ранимые, это общеизвестно. Вот и вы, всего месяц, как не занимаетесь бизнесом, а уже каким сентиментальным стали. Чудеса, да и только! Спешу вас успокоить, талант у вас определенно имеется. Могу даже вас уверить, что большой талант, однако вспомните, вы же образованнейший человек, сколько гениев от живописи погибло в нищете и безвестности. Вы к этому готовы? Готовы вы принести такую жертву во имя искусства?

Иван помрачнел. Хотел было выкрикнуть с юношеской горячностью: «Да, я на все готов!», но не выкрикнул – он задумался. Была в нем такая привычка, сложившаяся за годы его предпринимательской деятельности – просчитывать все на несколько ходов вперед. Тут же припомнил имена успешных художников, которые стали богатыми и знаменитыми еще при жизни. Пожалуй, что и в современной Москве таких довольно. Пусть талант некоторых из них и вызывает некоторые сомнения, но все остальные атрибуты успешности имеют место. Но у них уже есть имя. Они уже являют собой бренды. А что он, Иван? Кто о нем знает? Ему имя еще придется создавать. Как это сделать без денег и без связей? Решимость Ивана угасла. Очевидно, это слишком явственно отразилось на его лице, поскольку Петр Вениаминович задорно расхохотался: