Текст книги "Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы"

Время путешествия
Италия. 1981

Возможность работы на Западе Андрей Тарковский получил благодаря фильму «Ностальгия», заказчиком которого выступила Итальянская государственная радиотелевизионная корпорация (телеканал RAI-2). В августе 1981 года директор телеканала Пио де Берти Гамбини прилетел в Москву для возобновления деловых связей с «Совэкспортфильмом» и заключения договора на совместное производство фильма.

Вспоминая о той поездке, сеньор Гамбини рассказал нам и о своей первой встрече с Тарковским.

По приезде, перед входом в гостиницу, я ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Однако там толпилось множество зевак, и я не придал этому взгляду никакого значения. Меня поселили в номере, а затем вместе со встретившими меня представителями «Совэкспортфильма» я отправился ужинать в ресторан. За ужином я несколько раз спрашивал о встрече с Андреем, однако не слышал в ответ ничего вразумительного. Только в конце ужина, когда мы пришли к соглашению, мне сказали, что скоро я смогу увидеться с режиссером. Было уже около полуночи, и я решил, что речь идет о завтрашней утренней встрече. Но оказалось, что Андрей все это время находился рядом – перед гостиницей! Тогда я понял, что именно ему принадлежал запомнившийся мне взгляд. Я немедленно поднялся из-за столика и вышел на улицу. Я увидел Андрея сидящим на скамейке, поскольку он не мог свободно войти в гостиницу, а пригласить его люди из «Совэкспортфильма» не посчитали нужным. Так и состоялось наше знакомство. На упомянутой скамейке мы провели той ночью несколько часов, несмотря на прискорбно слабый итальянский моего собеседника. Именно тогда я ощутил внутреннюю необходимость сделать наш с ним фильм во что бы то ни стало.

Тонино Гуэрра вспоминает, что «Ностальгия» родилась на основе первоначального проекта – запечатленного на кинопленку путешествия Тарковского по Италии:

Когда Андрей приехал, и мы начали обдуманное и подготовленное мною знакомство со страной, то из совместных раздумий родился замысел «Ностальгии», которая тоже есть, по сути, путешествие русского по Италии.

Поискам «натуры» – места съемок будущего фильма – посвящена документальная лента по сценарию Тарковского и Гуэрры «Время путешествия», снятая Донателлой Баливо.

Начав путь из дома Тонино в городке Пеннабилли, расположенного в долине реки Мареккья (провинция Романья), съемочная группа объехала множество мест.

О, эта натура! Невысокие холмы, на склонах которых зеленеют оливковые рощицы. Виноградники. Долины. Поля нежно колышущихся маков. Где-то на горизонте – одинокие островки ферм, словно кусочки рафинада, политые сверху томатным соусом черепицы. Городки у подножия гор, издалека похожие на голливудские декорации к фильму «Спартак». Озера в сердцевине горных хребтов. Почти игрушечные красно-коричневые коттеджи. Дворики с лимонными и апельсиновыми деревьями. Листья пальм, от малейшего ветерка дрожащие, как веер в руках кокетки. Живописные античные руины и развалины средневековых храмов.

Обилие впечатлений было таково, что на четвертый день Тарковский сказал:

– У меня такое ощущение, что мы путешествуем уже две недели…

Он искал свою Италию, красота которой существует не сама по себе, а как часть состояния души, и потому очень редко брал что-то на заметку. «Слишком красиво», – таков был его обычный приговор.

Тарковский не взял в «Ностальгию» фантастически прекрасные пейзажи, дивные шедевры архитектуры, великие произведения искусства. Чего, например, стоит один только каменный мозаичный пол XII века в соборе Лечче! На нем изображено огромное дерево, каждая ветвь которого символизирует одну из культур человечества.

Гуэрра старался изо всех сил, показывая все новые и новые красоты, но Тарковский был неумолим. Он говорил:

– Я еще ни разу не видел места, где мог бы оказаться наш персонаж. Мне очень важно, чтобы это было связано не с красотой Италии, не с шедеврами ее архитектуры, а с людьми, происшествиями, чувствами, – тогда мне будет легче…

Крутой горный маршрут привел съемочную группу в Кастильоне и Рокка д'Орча, где расположены средневековые замки – основательные, приземистые сооружения в романском стиле, возвышающиеся над широкой речной долиной. Однако внимание Тарковского привлекли не замки, а вполне заурядное с точки зрения обычного итальянца курортное селение Баньо Виньоне, куда группу привез кинооператор Товоли, чтобы показать режиссеру свои любимые места. В центре селения, где в маленьких городах обычно находится главная площадь, расположен большой облицованный камнем бассейн с целебной водой из минерального источника. Средневековый бассейн на холмах Тосканы заворожил Тарковского загадочной атмосферой, игрой воды и света. Он решил сделать его центром будущего фильма. «Я заметил, – рассказывал позже Тонино Гуэрра, – как Андрей заволновался перед бассейном с термальной водой, где, по преданию, купалась святая Екатерина Сиенская; здесь и закончилось наше долгое путешествие по Италии».

Итак, выбор натуры завершен. Местный (обычно полупустующий) отель «Ла Терма» заполнился шумом застолья, громкими разговорами. Хозяин отеля Маурицио Банчетти молился на чудаковатого русского сеньора. Тарковский провел здесь несколько недель. Все это время он снимал «Поляроидом» элегичные окрестные пейзажи – музыку веков, поэзию запустения. Обветшавшие храмы, холмы, поле со снопами, корова, лежащая у сарая, кукла, выброшенная на свалку, скульптура ангела с наброшенным на нее покрывалом…

Осенью следующего года Тарковский вернулся сюда для съемок «Ностальгии». Он снова жил в «Ла Терма» – в номере 30, который поразил его тем, что одно из его окон выходило в шахту несуществующего лифта – спроектированного, но так и не смонтированного.

Позднее, размышляя о фильме «Ностальгия», Андрей говорил:

Я хотел бы здесь рассказать о русской форме ностальгии, о том типичном для нашей нации состоянии души, которое охватывает нас, русских, когда мы находимся вдали от родины. В этом я видел – если хотите – свой патриотический долг, так, как я его сам ощущаю и понимаю. Я хотел рассказать о похожей на судьбу связи русских со своими национальными корнями, со своим прошлым и своей культурой, своей землей, друзьями и родными, о той глубинной связи, от которой они не могут отрешиться всю свою жизнь – куда бы ни забросила их судьба. Русским трудно переориентироваться, приспособиться к новым условиям жизни. Вся история русской эмиграции показывает, что русские – «плохие эмигранты», как говорят на Западе. Трагическая неспособность к ассимиляции и их неуклюжие попытки усвоить чужой стиль жизни общеизвестны. Могла ли во время работы над «Ностальгией» мне прийти мысль о том, что состояние подавленности, безнадежности и печали, пронизывающее этот фильм, станет жребием моей собственной жизни? Могло ли мне прийти в голову, что я теперь до конца своих дней буду страдать этой тяжелой болезнью?

«Унизил бы я собственную речь»
Москва. 1983

После того, как Андрей завершил съемки «Ностальгии», официальные лица всячески тянули с решением вопроса о визе. Руководство Госкино не хотело разрешать Тарковскому и дальше работать на Западе, но в то же время боялось, что режиссер станет невозвращенцем. Одновременно Госкино обратилось к отцу режиссера с просьбой, чтобы он написал письмо сыну, где намекнул бы на то, что Андрея ждут на родине и так далее. Арсений, боясь навредить сыну и не зная о его планах, такое письмо написал.[63]63
  Андрей в это время работал в Италии над документальным фильмом «Тарковский снимает». Письмо ему передал тогдашний директор студии «Мосфильм» Н. Сизов. Как говорит в своих воспоминаниях Ф. Ермаш, Тарковскому не только письмо передали, но и «было четко сообщено, что соответствующие советские органы согласны положительно рассмотреть и удовлетворить его просьбу о работе в течение 3 лет за рубежом по контрактам с западными фирмами над постановкой фильма «Гамлет» и оперы «Борис Годунов» при условии приезда А. Тарковского в Москву и оформления документов в установленном порядке. Он отказался, опасаясь, что его не выпустят».


[Закрыть]

На наш взгляд, Филипп Ермаш откровенно лжет в своих мемуарах, когда заявляет:

Я дважды разговаривал с его отцом, он был убит горем, он мужественно страдал. Он не осуждал сына, он только очень просил, даже молил помочь ему. Он употребил такую фразу: «Он не мог так поступить, он не такой, его вынудили… Помогите ему…»

Те, кто был дружен с Арсением Тарковским, знают, что никогда великий поэт не мог сказать подобное Ермашу, и уж тем более в просящем, жалобном тоне. Этот благородный человек обладал удивительным, поистине аристократическим чувством достоинства. Безусловно, он страдал от разлуки с Андреем, но никогда страдания не заставили бы его унизиться, выступая в роли просителя перед государственными чиновниками. Отец хотел помочь сыну, чувствуя сложность, двойственность положения Андрея. Недаром в одном из стихотворений он сказал:

 
Унизил бы я собственную речь,
Когда б чужую ношу сбросил с плеч.
 

Арсений не писал Андрею.

Александр Гордон свидетельствует, что это письмо Андрею (якобы по просьбе отца) написала Марина Тарковская (вот уж действительно абсолютный цинизм, полное унижение речи!), и нет оснований Гордону не верить. Вставим только примечание, что письмо явно сочинялось не по просьбе отца, а по просьбе «органов». Никогда Арсений Тарковский не унизился бы до написания подобной «эпистолы». Любимая «доня» оказалась менее щепетильной.

Александр Гордон пытается оправдать жену:

Она знала, что письма просматриваются работниками КГБ, и поэтому подчеркивала, что и она верит в его возвращение, желая тем самым помочь Андрею добиться цели – приезда к нему сына Андрюши.

Александр Гордон мужественно признается в ошибочности этого послания:

Представляю, как его [Андрея] покоробила «прямолинейность» ее письма. Игры ее ни он, ни тем более его жена не поняли. Андрей, скорее всего, разозлился. Не отозвался, не позвонил.

Еще бы! Интонация послания была такова, что Андрей, разумеется, понял, кто (Госкино и КГБ, в данном случае – «сиамские близнецы») является его инициатором и реальным автором. Поэтому и ответ Андрея звучит не так, как звучало бы письмо сына к отцу, в нем слишком много подтекста и официальных формулировок. Андрей прекрасно понимал, что письмо будет прочитано в Госкино и КГБ, и писал именно в расчете на это прочтение.

Дорогой отец!

Мне очень грустно, что у тебя возникло чувство, будто бы я избрал роль «изгнанника» и чуть ли не собираюсь бросить свою Россию… Я не знаю, кому выгодно таким образом толковать тяжелую ситуацию, в которой я оказался «благодаря» многолетней травле начальством Госкино <…>.

Может быть, ты не подсчитывал, но ведь я из двадцати с лишним лет работы в советском кино – около 17-ти был безнадежно безработным. Госкино не хотело, чтобы я работал! Меня травили все это время, и последней каплей был скандал в Канне <…>, где было сделано все, чтобы я не получил премии (я получил их целых три) за фильм «Ностальгия».

Этот фильм я считаю в высшей степени патриотическим, и многие из тех мыслей, которые ты с горечью кидаешь мне с упреком, получили свое выражение в нем. Попроси у Ермаша разрешение посмотреть его и все поймешь и согласишься со мной…

Когда на выставку Маяковского, в связи с его двадцатилетней работой, почти никто из его коллег не захотел прийти, поэт воспринял это как жесточайший и несправедливейший удар, и многие литературоведы считают это событие одной из главных причин, по которым он застрелился.

Когда же у меня был 50-летний юбилей, не было не только выставки, но даже объявления и поздравления в нашем кинематографическом журнале, что делается всегда и с каждым членом Союза кинематографистов.

Но даже эта мелочь – причин десятки – и все они унизительны для меня. Ты просто не в курсе дела.

Потом я вовсе не собираюсь уезжать надолго. Я прошу у своего руководства паспорт для себя, Ларисы, Андрюши и его бабушки, с которыми мы смогли бы в течение 3-х лет жить за границей с тем, чтобы выполнить, вернее, воплотить свою заветную мечту: поставить оперу «Борис Годунов» в Covent Garden в Лондоне и «Гамлет» в кино. Недаром я написал свое письмо-просьбу в Госкино… Но до сих пор не получил ответа.

Я уверен, что мое правительство даст мне разрешение и на эту работу и на приезд сюда Андрюши с бабушкой, которых я не видел уже полтора года; я уверен, что правительство не станет настаивать на каком-либо другом антигуманном и несправедливом ответе в мой адрес.

Авторитет его настолько велик, что считать меня в теперешней ситуации вынуждающим кого-то на единственно возможный ответ просто смешно; у меня нет другого выхода: я не могу позволить унизить себя до крайней степени, и письмо мое просьба, а не требование. Что же касается моих патриотических чувств, то смотри «Ностальгию» (если тебе ее покажут)[64]64
  Не показали. Впервые «Ностальгию» Арсений Тарковский увидел на видеомагнитофоне у друзей.


[Закрыть] для того, чтобы согласиться со мной в моих чувствах к своей стране. Я уверен, что все кончится хорошо, я кончу здесь работу и вернусь очень скоро с Анной Семеновной и Андреем и с Ларой в Москву, чтобы обнять тебя и всех наших, даже если я останусь (наверняка) в Москве без работы. Мне это не в новинку.

Я уверен, что мое правительство не откажет мне в моей скромной и ЕСТЕСТВЕННОЙ просьбе. (В случае же невероятного – будет ужасный скандал. Не дай бог, я не хочу его, сам понимаешь.) Я не диссидент, я художник, который внес свою лепту в сокровищницу славы советского кино. И не последний, как я догадываюсь… И денег (валюты) я заработал своему государству больше многих. Поэтому я не верю в несправедливое и бесчеловечное к себе отношение. Я же как остался советским художником, так им и буду, чего бы ни говорили сейчас виноватые, выталкивающие меня за границу.

Целую тебя крепко-крепко, желаю здоровья и сил.

До скорой встречи. Твой сын – несчастный и замученный Андрей

Тарковский.

P.S. – Лара тебе кланяется. Рим. 16.IX.83.

Мания преследования
Италия. 1983

Как же отнеслось советское руководство (киношное и политическое) к просьбам Андрея? Весьма примитивно и однообразно – призывами вернуться в СССР, якобы для оформления необходимых документов.

О том, что нужно было сделать Тарковскому для продления визы, с самым серьезным видом рассуждает Ф. Ермаш:

Госкино СССР не имело никаких оснований для решения поставленных им вопросов, потому что никаких просьб от зарубежных партнеров о его работе у нас не было. Сроки же пребывания его в Италии давно кончились. Оформить проживание за границей в течение трех лет мог бы ОВИР МВД СССР, куда он мог бы обратиться, если бы приехал. Советник посольства В. Жилябов и представитель «Совэкспортфильма» В. Нарымов, встретившись с ним в городе в условленном месте,[65]65
  Все это напоминает дешевый детектив.


[Закрыть] а от посещения посольства он отказался, сообщили ему ответ[66]66
  Чей?


[Закрыть] и разъяснили, как следует поступить. На встрече он был в сопровождении нескольких итальянцев. На предложения наших представителей он заявил, что все равно подпишет контракты с англичанами на постановку оперы «Борис Годунов» и с итальянцами на постановку фильма «Гамлет», но сейчас не поедет в Союз.

Идя на свидание с советскими чиновниками, Тарковский на всякий случай написал письмо к «мировой общественности». Если бы с ним что-нибудь случилось, Франко Терилли передал бы его итальянской прессе.

В конце 1983 года в Италию приехал очередной «эмиссар» – на сей раз сам Ф. Ермаш. Андрей, узнав о его приезде, позвонил киноминистру в гостиницу. Тот предложил встретиться в посольстве, но Андрей, естественно, отказался. Тогда условились о встрече в гостинице. Андрей пришел с Донателлой Баливо. Ермаш настоял, чтобы итальянка удалилась в другой конец гостиничного холла.

В своих воспоминаниях Ермаш пишет:

Честно говоря, разговор не ладился, он нервничал. Чтобы его успокоить, я сказал, что мы не будем обсуждать все, что он написал в мой адрес, об этом говорят дома. Он, потупив взор, согласился и облегченно вздохнул. Какая-то неловкость у него прошла. Я объяснил, что в стране происходят изменения, что меняется и отношение к зарубежной работе советских мастеров искусства. Привел пример с Отаром Иоселиани, который снимает фильм во Франции, есть и другие проекты. Думаю, что это станет нормальным процессом, но только решать это нужно при соблюдении установленного порядка. Да и потом – нужно же подготовить фильм «Ностальгия» для выпуска на советский экран, нехорошо, если кто-то другой будет дублировать его фильм. Однако для него этот вопрос был решенным. Никакие заверения его уже не интересовали.

На что рассчитывали те, кто заманивал Андрея в Москву? Ведь это было в 1983-м, когда пост главы государства занял бывший руководитель КГБ, а строптивого художника, разумеется, ждало наказание за «плохое» поведение: никаких заграничных поездок и, возможно, лишение режиссерской работы.

После завершения съемок «Ностальгии» Андрей покинул квартиру в Риме, не сообщив в советское посольство своего нового адреса (он переехал в Сан-Грегорио).

Франко Терилли рассказывает, что Андрей, отказавшись вернуться на родину, стал панически бояться КГБ. Однажды, вспоминает Терилли, Андрей позвонил ему в огромной тревоге – какие-то люди пытались проникнуть к нему в квартиру на виа (улице) Рома.[67]67
  Этот эпизод описан в дневниках Андрея (запись от 7 июля 1983 года) следующим образом: «Сегодня ночью Лариса проснулась в 4.10 от звука проезжающей машины. Через десять минут она услышала шаги. Потом кто-то долго и упорно пытался открыть внизу нашу дверь. Открыл и вошел внутрь. Лариса подошла к окну и никого не увидела, машины тоже. Через час после того, как она снова легла, кто-то вышел из нашей двери. Было 5.20 утра. Я позвонил Франко. Тот поговорил с Луиджи и выяснил, что никого из местных быть не могло, т. е. из своих. Франко говорил с Николой, и тот сказал, что вряд ли стоит беспокоиться. Вот, может быть, появился микрофон или в телефоне или отдельно. Не знаю. Я очень обеспокоен…»


[Закрыть] Франко вместе со своим знакомым из SID (итальянская контрразведка) помчался в Сан-Грего-рио. Непрошеных гостей уже не было. Случалось, что в окно Андрея бросали камни, – очевидно, это были местные хулиганы. А может, кому-то надо было, чтобы он выглянул.

В конце концов у Андрея возникло нечто вроде мании преследования; он боялся, что его могут похитить и вернуть в СССР.

Говорит близкий друг Андрея режиссер Норман Моццато:

Лариса тоже участвовала в этом психозе. Однажды он сказал нам с женой:

– Все кончено, скоро они меня заберут. Мы уже не можем жить в Сан-Грегорио. Если мы туда вернемся, нас похитят, и никто не будет знать об этом.

Был случай, когда Андрей и Лариса приехали к нам внезапно, ужасно напуганные, потому что встретили какого-то подозрительного человека. В какой-то период Андрей чуть ли не в каждом втором подозревал советского агента. Он понимал, что, возможно, страхи его не совсем обоснованны и старался бороться со своей подозрительностью.

Но так ли уж беспочвенны были опасения Андрея? Он ведь знал о загадочной смерти во Франции Александра Галича, которая произошла якобы из-за неосторожного обращения с телевизором (!). В период гласности стало известно, что КГБ был причастен к убийству в Лондоне болгарского диссидента Георгия Маркова. Существуют свидетельства, что в августе 1971 года агенты КГБ пытались отравить Александра Солженицына с помощью растительного яда. Ну а современные истории вроде дела Александра Литвиненко можно даже не комментировать.

В 1992 году в российской печати были опубликованы фрагменты из текущих отчетов 5-го Управления КГБ СССР (ныне ФСБ РФ) периода 1980-х годов. Из них явствует, что в 1984 году на Андрея Тарковского было заведено дело оперативной разработки (ДОР) «Паяц»[68]68
  Кличка, под которой Андрей Тарковский фигурировал в бумагах КГБ.


[Закрыть] с окраской «Измена Родине в форме отказа возвратиться из-за границы и оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против СССР» (Фонд 6, опись 5/16, дело Ф-175, т. 1, с. 11). Так что работу против Тарковского советская госбезопасность несомненно вела. Вопрос только в том, ограничивалась ли эта работа одним лишь наблюдением. Вероятно, именно КГБ «подсказал» Ермашу идею попросить Арсения написать письмо сыну с просьбой о возвращении.

Быть может, КГБ и не планировал репрессивные акции против Андрея, но вероятность их, учитывая маразматичность дряхлевшего советского режима, все же существовала, и потому меры предосторожности, принимавшиеся режиссером, вряд ли были лишними.

Готовясь к самому худшему, Андрей Тарковский на всякий случай написал завещание, экземпляр которого сохранился у Франко Терилли. Оригинал написан на итальянском; приводим его в переводе.

ЗАВЕЩАНИЕ

Я, Андрей Тарковский, хочу заявить следующее. Устанавливаю наследницей всего моего имущества свою жену Ларису Тарковскую-Егоркину, с обязанностью оставить в банке 70 % всех наличных и пользоваться только процентами. Только в случае необходимости она воспользуется этой суммой, следуя советам г. Франко Терилли, проживающего в Риме, улица Санта Мария делла Сьеренца и г. Андрея Яблонского, проживающего в Париже, улица де Собле. Оставляю своей жене все права на мои фильмы, статьи и все мое художественное творчество. Назначаю г. Франко Терилли душеприказчиком этого завещания.

Спасти мир
Италия. 1984

Плохой ли, хороший, но выбор был сделан. Андрей Тарковский, подобно герою своего последнего фильма пожертвовал родным домом, но во имя чего… Возможности творить? Да, конечно. Он словно предчувствовал, как краток срок, отпущенный судьбой, и работал неистово. За несколько лет работы на Западе сняты художественные фильмы «Ностальгия» и «Жертвоприношение», документальная лента «Время путешествия», поставлена опера «Борис Годунов», закончена книга размышлений об искусстве кино «Запечатленное время» (написана при участии Ольги Сурковой).

Сделано много, очень много, но работа не была для Андрея самоцелью. Это было средство, чтобы спасти мир. «Третья мировая война уже началась, человечество готовит свою гибель», – не раз говорил он кинооператору Франко Терилли, одному из самых близких друзей. Немало размышлял об этом Тарковский и в полуторачасовом документальном фильмемонологе, снятом в 1984 году итальянским режиссером Донателлой Баливо:

Почему мы изучаем космос, когда почти ничего не знаем о самих себе? Это говорит только о том, к каким результатам человечество пришло в результате научного прогресса. Мы можем оценить это в дурном или в хорошем смысле слова. Но мне кажется, что научная проблема не зависит от человека. Поэтому говорить, что хорошо, что плохо, – невозможно. Единственно, что можно сказать, что в результате исторического прогресса возник страшный конфликт между духовным развитием человека и материальным, научным прогрессом. Мне кажется, драматизм нашего времени заключается в том, что мы находимся в разрыве, в конфликте между духовным и материальным. В этом и есть причина, которая привела к нынешнему положению в нашей цивилизации – драматическому и, я бы сказал, трагическому положению, поскольку мы стоим на грани атомного уничтожения, в результате именно этого разрыва… Мне кажется, что Галилей и Эйнштейн в чем-то ошибались. Знания о жизни нам счастья не прибавляют…

Верил ли Андрей, подобно Достоевскому, что мир спасет красота? Скажем, в «Андрее Рублеве» мы видим, как рядом сосуществуют высокая духовность, великая красота искусства и – предательство, жестокость, убийства. Тарковский предлагает парадоксальный ответ: красота возникает не вопреки, а благодаря несовершенству жизни.

Сам режиссер формулировал это так:

По-моему, искусство существует только потому, что мир плохо устроен. И вот именно об этом рассказывается в моем «Рублеве». Поиски гармонии, поиски смысла жизни, как он выражается, в гармонических соотношениях между людьми, между искусством и жизнью, между сегодняшним временем и историей прежних веков – этому, собственно, и посвящена моя картина.

И еще:

Прежде, чем строить концепцию, в частности, взгляда на искусство, надо ответить на другой вопрос, гораздо более важный и общий: в чем смысл человеческого существования? Мне кажется, мы должны использовать наше пребывание на земле, чтобы духовно возвыситься. А это означает, что искусство должно помочь нам в этом…