Текст книги "Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы"

Свой дом
Сан-Грегорио. 1984-1985

Мы уже упоминали, что Андрей Тарковский не рассчитывал на беспроблемное существование на Западе. Он не раз говорил, иногда, возможно, кокетничая или бравируя своей «оппозиционностью», что художник всегда испытывает давление извне, и что если создать идеальные, стерильные условия для художника, то работа его не состоится.

Но когда Андрей решил остаться на Западе, помимо проблем творческих, профессиональных, возникли проблемы и иного плана, главной среди которых был выбор места жительства.

Более всего после России Андрей любил Италию. Страна, еще в 1962 году признавшая его талант на Венецианском фестивале, страна, где он снял фильмы «Время путешествия» и «Ностальгия», страна, в которой у него было много друзей, язык которой он хорошо знал… Но в то же время от американского посла в Италии поступило предложение о принятии гражданства США, и Андрей заколебался.

Соединенные Штаты он не любил. Об этом свидетельствуют многие, кто хорошо знал режиссера. Тарковский возмущался нечеловеческим характером накопленных американцами богатств («Мне кажется, что богатый человек начинает меняться внутренне, он становится скупым, он начинает защищать свое богатство от других и потом начинает служить богатству»), а также коммерциализацией искусства («Фильмами торгуют, как жевательной резинкой, как сигаретами, как вещами»).

Еще Андрея пугал запрограммированный характер американского гения. Однажды в разговоре с Франко Терилли он дал полушутливые определения разным нациям:

– Англичане скучны, немцы не знают, что хотят, французы лишены силы воли, американцы – роботы…

Впрочем, Тарковскому были чужды не сами американцы, а их менталитет, узость взглядов на культуру, привычка мыслить стереотипами.

Кшиштоф Занусси вспоминает:

Когда я вместе с Тарковским участвовал во встрече с публикой в Америке, мне приходилось быть переводчиком между ним и американским способом мышления и наоборот, потому что пропасть была глубочайшая. Она обнаружилась с первого же вопроса, когда какой-то парень спросил Андрея:

– Что я должен делать, чтобы быть счастливым? Тарковский ответил:

– А зачем тебе быть счастливым?[69]69
  В России на вопросы зрителей: «О чем ваши фильмы? Я не понимаю их!» – Тарковский отвечал: «Значит, вы – гвоздь не из моей стены».


[Закрыть]

Все же его хорошо приняли там, потому что от него исходила какая-то уверенность в себе, авторитет – американцы это сразу чувствуют. Но понимания не было. И конечно, фильмы его в США не идут.

Во время путешествия по Америке Тарковскому и Занусси показали место в Колорадо, где Джон Фред снял фильм «Дилижанс», и Андрей с горечью сказал:

– Как жаль использовать такой метафизический ландшафт для коммерческой картины.

Итак, Америка была Андрею чужда, и все же некоторое время он склонялся к принятию американского гражданства, и даже прошел необходимое для этого медицинское обследование.[70]70
  Это опровергает распространенную версию о том, что Андрей заболел раком еще до отъезда за рубеж. Мало того, поскольку западные продюсеры всегда страхуют фильмы на случай непредвиденного – например, болезни или смерти режиссера, то Тарковский по требованию страховой компании перед съемками «Жертвоприношения» проходил в Швеции тщательное медицинское обследование.


[Закрыть] Причина была одна: Андрей и Лариса надеялись, что Рейган скорее добьется того, чтобы брежневская администрация выпустила их детей из Советского Союза, чем любое европейское правительство.

В конце концов Андрей выбрал Италию. По свидетельству одного из его итальянских друзей дона Серджо Мерканцина, руководителя общества Russia Ecumenica, в Италии Андрея больше всего привлекал «хаос, полный жизни». В этом он видел главное сходство Италии и России.

Здесь, в благословенной Италии, давшей приют многим русским художникам, Андрей начал строить свой новый дом. Понятие дома, как и понятие родины, было для него специфическим. В фильме Донателлы Баливо он говорит (еще не принято мучительное решение о невозвращении):

Я очень люблю свою страну. Совершенно не представляю, как можно жить долго, скажем, в Нью-Йорке. Вот я здесь, в Италии, нахожусь уже более года и страшно соскучился по своим родным местам, по своей деревне, где у нас есть свой дом.

Я чрезвычайно люблю свою деревню, в которой я живу, свою землю, которую я называю Родиной. Не знаю, мне даже не хочется в Москву, в которой я много прожил, а только в деревню.

Андрей Тарковский-младший говорит, что в «Жертвоприношении» во многом отражена история деревенского дома Тарковских.

Этот дом в деревне под Тарусой Андрей купил в конце 1960-х и часто жил там летом. А еще раньше, в начале 1960-х, встречаясь в компании с Шукшиным, Высоцким и киносценаристом Артуром Макаровым, он предлагал:

– Ребята, давайте, когда станем богатыми, построим большой дом в деревне, чтобы все могли там жить.

Артур Макаров вспоминает:

У него была такая идея – построить дом-яйцо и чтобы мы там жили все и не было бы в доме чужих людей. Идея эта, конечно, не осуществилась. Все обзавелись семьями, каждый из нас стал жить особняком.

Андрей Тарковский построил-таки большой дом в деревне Мясное (Рязанская область, 200 километров от Москвы). Он очень любил и это место, хотя добираться туда было непросто, и свой деревенский дом – любовно его обустраивал, очень радовался, если удавалось туда вырваться хотя бы на неделю-другую.

Еще во время съемок «Ностальгии» Андрею Тарковскому довелось побывать в маленьком городке Сан-Грегорио, расположенном в гористой местности, примерно в 40 километрах от Рима. Большинство жителей городка (их около 2 тысяч) так или иначе связаны с сельским хозяйством.

Сан-Грегорио (Италия). Фото И. Лавриной

Городок Сан-Грегорио очень стар, древнее Рима. Чудесные окрестные пейзажи, тихий патриархальный уклад, схожий с укладом маленьких российских городков, узкие улочки, невысокие дома, отсутствие всяческой суеты – все это пленило Тарковского.

Свидетельствует дон Серджо:

У Андрея было постоянное внутреннее беспокойство, его снедала тревога, – Это одна из причин, по которой он выбрал Сан-Грегорио, жизнь среди простых людей.

После съемок «Ностальгии» надо было освобождать квартиру, которую студия снимала для режиссера. Некоторое время Андрей и Лариса жили в Риме у Нормана Моццато, а затем помог всемогущий случай.

На одной из встреч со зрителями Тарковский знакомится с принчипессой (княгиней) Бранкаччо, владелицей главной достопримечательности городка Сан-Грегорио – старинного родового замка. С помощью княгини Андрей снял в Сан-Грегорио небольшую квартиру в доме на виа (улице) Рома. Но, конечно, Тарковскому хотелось иметь собственное жилье, и он после долгих колебаний купил принадлежавший княгине небольшой двухэтажный домик.

Здание (фактически только стены), стоящее на отшибе, на территории муниципального парка, требовало капитального ремонта. Андрей сам сделал чертежи для перестройки дома – у него обнаружился талант архитектора. Но в дальнейшем Тарковского подстерегали большие трудности. Помимо денег, которых всегда было в обрез, требовалось разрешение архитектурно-пейзажного управления на перестройку дома, пусть даже совсем незначительную. Бюрократия везде остается бюрократией. После долгих усилий такое разрешение было получено, но… К тому времени Андрей уже приступил к съемкам «Жертвоприношения», а когда фильм был отснят, у режиссера обнаружили неизлечимую болезнь. Дом был заброшен, хотя Андрей до последних дней мечтал о том, чтобы отремонтировать его и поселиться в Сан-Грегорио… Долгие годы дом пустовал. Затем его купил и обустроил человек, который и слышать не хочет о Тарковском.

Но был в Сан-Грегорио и другой дом, который возвел Андрей, – дружба с жителями городка. Дом нематериальный оказался много прочнее дома каменного. Андрея любили все, кто знал его здесь. Особенно он был дружен с мэром городка Франческо Первенанци и фермером Пачифико Мартуччи. С Пачифико Андрей подружился благодаря тому, что их участки граничили. Ему нравился этот спокойный, немногословный крестьянин с крупными руками, чем-то похожий на его отца.

Пачифико вспоминает:

Андрей был человеком сверхъестественного ума. Он говорил вещи, слишком глубокие для нас. Почти каждый второй день он ужинал у нас. Моя жена Мария готовила вкусную пасту, которая ему очень нравилась. Когда Тарковские получили квартиру во Флоренции, их вещи какое-то время хранились у нас… Кажется, после съемок в Швеции или во время съемок он приехал в Италию и жил в Ливорно, у своих друзей. Оттуда он позвонил мне и попросил, чтобы я приехал. А я не мог – только что началась ярмарка, и мне нужно было быть там… Помню последние слова, которые он сказал мне по телефону: «Пачифико, на этом свете нельзя умереть спокойно». «Давай, приезжай к нам», – сказал я. А он ответил: «Не жди больше Андрея…»

Вверху: Сан-Грегорио (фото А. Лаврина) – дом, где Андрей Тарковский снимал квартиру в 1984 году, (слева) и то полуразрушенное здание, которое А. Тарковский мечтал восстановить Внизу: чертеж реконструкции дома, сделанный А. Тарковским

Другой знакомый Андрея, каменщик Альберто Барбери рассказывает:

Он всегда заходил за мной. Просто приходил и говорил:

– Поедем куда-нибудь.

Мы садились в машину и ехали в горы. Или шли собирать ежевику, рвать цветы… Он не любил быть среди людей… Он хотел жить уединенно… Ну, он встречался с моей семьей, потому что мы немного дружили. Но он был нелюдим.

Он всегда здоровался со всеми, когда проходил мимо, даже с детьми в деревне. И потом он хотел наладить деревенский оркестр, он любил такие штуки… Он хотел придумать какие-то особенные костюмы для музыкантов, помню, он сказал:

– А теперь я хочу придумать для вас костюмы.

Он хотел выстроить здесь дом. Я обещал поработать для него. Он хотел очень маленький дом.

…Большая комната с камином и широким деревянным столом в доме бывшего мэра Сан-Грегорио Франческо Первенанци. Хозяин дома – прирожденный актер. Пока на огне камина жарятся мясо и хлеб с чесноком, Первенанци, энергично жестикулируя, то и дело вскакивая из-за стола, представляет в лицах разные истории из жизни Андрея Тарковского в Сан-Грегорио.

Он очень хорошо чувствовал себя с нами. (Это Франческо много раз повторяет.) Склад души у него был мистический; помнится, на Успение Богородицы он со всеми вместе участвовал в крестном ходе…

Он не любил говорить о политике или метафизических вещах, но постоянно интересовался нашими делами. Часто вспоминал о сыне, оставшемся в России. Рассказывал о трудностях, которые испытывала его мать, чтобы дать ему возможность учиться…

Я никогда не видел его сердитым, не было случая, чтобы он поднял на кого-то голос. Вина он пил мало. Один раз после угощения он взял с собой тарелку с едою – для жены. Цена за дом, который он хотел купить здесь, была слишком высокой. Если бы он обратился ко мне, я бы помог ему купить дешевле.

Бывший мэр рассказывает о том, что Андрей задумал создать в Сан-Грегорио что-то вроде академии искусств, где были бы факультеты кино, поэзии, музыки, театра. Он вел переговоры об участии в работе академии со многими известными писателями и режиссерами (в частности, с Антониони). Андрей мечтал и о кинофестивалях, которые можно бы было проводить ежегодно в рамках работы академии. Для реализации идеи княгиня Бранкаччо готова была бесплатно предоставить свой замок. Увы, и этому замыслу не суждено было сбыться.

Неподалеку от Сан-Грегорио на высоком холме возвышается скромный монастырь с церковью XVIII века – Санта Мария Нуова. В монастыре осталось всего четыре человека: два священника и два монаха. Ключ в монастырском саду иссяк (а может, завалило землей и камнями), стены монастыря обветшали, и, чтобы заработать на ремонт, часть комнат монахи сдают туристам (приезжают в основном немцы). Вид с вершины, на которой расположен монастырский сад, изумителен. В ясные дни отсюда можно даже разглядеть купол собора Святого Петра в Риме!

Мы стоим на террасе монастырского сада, и пожилой монах, брат Илларион в ответ на наш вопрос утвердительно кивает головой: да, Андрей Тарковский бывал здесь не раз, ему очень нравился монастырь и окружающий пейзаж. Неужели у Андрея не возникло желания заснять всю эту красоту на кинопленку? Брат Илларион пожимает плечами…

В ночь с 29 на 30 сентября 1986 года Андрей Тарковский записывает в дневнике:

Приснился уголок милого монастырского двора с огромным вековым дубом.

Неожиданно замечаю, как в одном месте из-под корней вырывается пламя, и я понимаю, что это результат множества свечей, которые горят под землей, в подземных ходах. Пробегают две перепуганные монашки. Затем пламя вырывается на поверхность, и я вижу, что гасить поздно: почти все корни превратились в раскаленные угли.

Я ужасно огорчен и представляю это место без дуба: какое-то ненужное, бессмысленное, ничтожное.

Материальное положение Тарковских в Италии было отнюдь не блестящим. В 1983 года бол ьшую часть гонорара за «Ностальгию» Андрей передал в советское посольство как подоходный налог. На оставшиеся деньги был внесен задаток за дом в Сан-Грегорио, но одновременно приходилось платить за снятую квартиру в этом же городке. Переговоры о новой работе еще только велись. Начались материальные трудности, пришлось залезть в долги.

Кинокритик Эмма Нери вспоминает, как однажды в гостях у Тарковских были Софи Лорен и известный продюсер Карло Понти. В съемной квартире Тарковских протекала крыша, и по всей квартире были расставлены кастрюли и банки – под струйки воды. Позднее актриса и продюсер рассказывали всем, что Андрей вел богемный образ жизни.

В другой раз, когда Тарковского посетил Марчелло Мастрояни, в квартире не было мебели – сидели прямо на полу, на подушках. «После этого Мастрояни говорил всем в Италии о моей эксцентричности», – с улыбкой вспоминал Андрей.

Интервью с Ларисой
Флоренция. 1989

Итак, полоса трудностей затянулась. Долгие поиски продюсеров для нового фильма, долги, никаких утешительных новостей из России… И тут произошло чудо. О нем нам рассказала Лариса Тарковская в феврале 1989 года во Флоренции.

– Самое счастливое воспоминание, связанное с Флоренцией? О, это, безусловно, день, когда мы приехали сюда, и мэр города Ландо Конти совершенно неожиданно объявил, что Флоренция дарит нам квартиру.[71]71
  В 1986 году, будучи смертельно болен, Андрей узнал, что Ландо Конти убит террористами из «красных бригад». Справедливости ради следует сказать, что не все флорентийцы поняли поступок мэрии. Были люди, протестовавшие против того, чтобы «чужакам» за здорово живешь бесплатно дали квартиру, организовывали даже митинги. Но мэрия не отступила от своего решения.


[Закрыть] Понимаете, никто в мире не догадался предложить нам кров, никто, кроме Флоренции. Кроме того, Флоренция дала нам звание почетных граждан города… Очень поддержал нас и Оттавьяно Кольци, нынешний мэр города…

– А была ли поддержка из России? Может быть, письма?..

– Писем из России не было. (На этот наш вопрос о письмах Лариса отвечает с горечью.) Простите, там даже перестали здороваться с нашими детьми. Сережа Параджанов пригласил Андрюшу и Олю, мою дочь от первого брака, в Дом кино на премьеру своего фильма. Так вот, Саша Кайдановский, который сейчас называет себя учеником Тарковского (хотя никаким учеником Андрея он не был), просто побежал от детей, когда они с ним поздоровались. И вообще, почти все, кто участвовал в недавнем советском телефильме об Андрее и распинался о своей любви к нему, в то время об этой любви почему-то забыли.

– И Сокуров?

– Андрей очень много говорил о Саше, все время старался поднять его имя. Когда Саша делал свою дипломную работу у Згуриди, позвонила его преподавательница и попросила, чтобы мы посмотрели его работу. Андрей был очень занят, в разгаре был монтаж «Сталкера», и все же он нашел время… А вот фильм Сокурова «Московская элегия» об Андрее мне категорически не понравился. Он недостоин памяти Андрея. Сделан очень небрежно, явно второпях. Андрей в своих картинах всегда добивался удивительного изобразительного решения. Изображение было для него в искусстве кино основным. А тут фильм памяти Андрея – и все снято с руки, криво, кое-как. И, главное, Андрей любил не такую Россию, какой ее показал Саша. Андрей не был мрачным человеком. Серьезным – да, но не мрачным, и мне непонятно, почему Сокуров тональностью фильма избрал подвальную мрачность…

В добавление к рассказу Ларисы Тарковской приведем фрагменты из интервью Александра Сокурова, которое он дал в 1989 году.

– Вы познакомились с Андреем Тарковским, когда вокруг картины «Одинокий голос человека» возникли сложные обстоятельства…

– Тогда единственным, на кого можно было положиться, оказался он. Трудно было с ним связаться, он вообще вел замкнутый образ жизни. В конце концов, нам удалось договориться о встрече, и он посмотрел картину поздно ночью на «Мосфильме». В момент, когда больше всего требовалась нравственная поддержка, я получил ее именно от него. И, может быть, поэтому мы, создатели картины, выдержали и выжили, если называть вещи своими именами. Когда по поводу «Одинокого голоса человека» говорили, что это патология, что это антисоветчина, что это эмигрантская философия, Тарковский первым заговорил об этой картине на совершенно другом языке. Он оценил ее слишком высоко – она не заслуживает такой оценки, как мне кажется, но для нас это значило очень много.

– Почему у фильма «Московская элегия», посвященного Тарковскому, такая печальная судьба?

– Я могу ошибаться в определении причин, но в определении следствия могу с ответственностью сказать, что очень часто нас не любят прокатчики, они вообще не любят кино. Они не любят человеческие души, поэтому желания работать с кинематографом в прокате мало. Это тенденция современного проката не только советского, но и зарубежного. Но советского – в гораздо более трагичной форме, потому что духовные потребности народа гораздо более велики, чем предполагают люди, занимающиеся прокатом.

Возможно, Сокуров прав, хотя пассаж в сторону проката не смягчает горьких слов о фильме «Московская элегия», сказанных Ларисой Тарковской. Впрочем, если оставить в стороне вопрос оценки «Московской элегии», в остальном Лариса не только не упрекает Сокурова, а напротив, говорит, что он и Константин Лопушанский были в числе немногих, кто не отвернулся от Тарковских в трудное время.

Решение Андрея не возвращаться на родину выявило его истинных друзей и тех, кто лишь называл себя таковыми. Андрею в полной мере пришлось испытать не только поддержку, но и горечь предательства. Причем, предательства по обе стороны железного занавеса. Его предавали и советские, и западные друзья. Вот что, например, рассказал нам Владимир Максимов:

– Как только Андрей выступил на пресс-конференции в Милане, сразу две фирмы – английская и японская – тут же отказались участвовать в финансировании его будущего фильма. Не захотели ссориться с Советским Союзом. Я помню, как разговаривала с Андреем эта шведка, директор Института кино,[72]72
  Речь идет об Анне-Лене Вибум.


[Закрыть] – просто по-хамски. Она понимала, что он в ее руках, она может делать все, что хочет, как только он остался. Когда он был советским режиссером, с ним разговаривали в одном тоне; как только он остался на Западе, все переменилось… А вот, скажем, Юрий Любимов. О нем всегда писали в итальянской печати «гениальный режиссер». Как только он остался на Западе, он сразу стал «плохим режиссером», «плохим человеком», его стали ругать все итальянские газеты. Вот вам и свобода. Я за семнадцать лет узнал много удивительного на Западе. Оказывается, «свобода» – это еще не свобода. Если ты говоришь не то, что от тебя хотят услышать, тебе все перекроют…

Сейчас, когда произошло чуть ли не обожествление Андрея Тарковского, странно вспоминать о том, что врагов у него хватало не только в России, но и на Западе. Донатас Банионис свидетельствует, например, что на конкурсном показе «Соляриса» на Каннском кинофестивале 1972 года в зале раздавались смешки, а многие просто уходили с показа. Не грешили доброжелательностью и иные рецензии в прессе.

Говорит Банионис:

Помню и спор в консульстве Западного Берлина, категорическое мнение местной дамы: король гол, а вы все просто прикидываетесь! Особенно обидной была позиция некоторых наших крупных мастеров кино. Зная про официальные гонения на Тарковского, они публично, правда, его не порицали, зато в кулуарах часто давали волю своему раздражению. Думается, оно было вызвано даже не их завистью, не враждебностью, а демонстративной независимостью Тарковского, задевающей их собственные комплексы: они были слабее, приспосабливались, делали, что «нужно народу», внутренне в это не веря.

Вряд ли сам Тарковский располагал к дружбе – своей замкнутостью, специфическим общением с людьми, когда отнюдь не все панибратски выплескивалось, когда многое оставалось как бы «для себя». В съемочной группе, правда, всегда были люди, готовые работать даже без зарплаты, лишь бы исповедовать искусство Тарковского, были и подлинные друзья среди актеров – Анатолий Солоницын, Николай Гринько. Это помогало, но друзей среди коллег было все же до обидного мало.

Дом во Флоренции, где находилась квартира, предоставленная мэрией города Тарковскому, расположен на улице Сан-Никколо (Святого Николая). Это единственное жилое помещение во всем доме. Остальное пространство занимает университет. Квартира из нескольких комнат находится на пятом этаже, а на шестом, в мансарде был организован кабинет Андрея, ныне превращенный в мемориальный музей.

Пока мы поднимаемся по узкой крутой лестнице в мансарду, Лариса Тарковская говорит нам о своем намерении сохранить здесь все, как при жизни Андрея. Кабинет Андрея очень светлый, окна с трех сторон. Отсюда хорошо видна старая часть города с ее чудесными постройками эпохи Возрождения. Но в самом кабинете европейская культура отсутствует, тут все русское – мебель, иконы, книги, утварь… Чудесная квартира, что и говорить! А все-таки не оставляет ощущение, что, несмотря на любовь к Флоренции, дом на улице Сан-Никколо не стал для Андрея действительно родным домом. Дело не в адаптации к чужому укладу, и не в том, что квартира была островком, на котором, как в фильме «Ностальгия», строились декорации России. Понятие дома, как и понятие счастья, для Андрея определялось прежде всего его детством.

Счастье связано с моим детством. Когда я жил с мамой на хуторе под Москвой, – я вспоминаю это время как огромное счастье. Это было очень счастливое для меня время, потому что я был еще ребенком, был связан с природой, мы жили в лесу. Я чувствовал себя совершенно счастливым. Потом уже я не чувствовал ничего подобного.

При этих словах сразу вспоминаются удивительные кадры из фильма «Зеркало» – дом в лесу, открытые окна, ветер, шумящий в ветвях деревьев, таинственное и торжественное чудо открытия мира детской душой…

Мое детство я запомнил очень хорошо. Для меня это главное, что было в моей жизни. Потому самое главное, что оно определило все, что сформировалось во мне гораздо позднее. Детство определяет всю жизнь человека, особенно если он впоследствии связан с искусством, с проблемами внутренними, психологическими…

Память, связанную с детскими чувствами, многие годы Андрей считал лучшим другом и советчиком, когда дело касалось творчества. И только в конце жизни он совершил поворот на 180 градусов.

В одном из последних интервью режиссер вдруг «взбунтовался», заявив, что воспоминания детства никогда не делали человека художником:

Отсылаю вас к рассказам Анны Ахматовой о ее детстве. Или к Марселю Прусту. Мы придаем несколько чрезмерное значение роли детства. Манера психоаналитиков смотреть на жизнь сквозь детство, находить в нем объяснения всему – это один из способов инфантилизации личности…

Мотивы и суть творчества гораздо сложнее, намного неуловимее, чем просто воспоминания о детстве и его объяснения. Я считаю, что психоаналитические истолкования искусства слишком упрощенны, даже примитивны.

Ну что тут скажешь! Разве только то, что в данном случае Андрей поступил как ребенок, который, желая утвердить свою самостоятельность, независимость от мира взрослых, нарочито совершает какие-то шокирующие поступки.