Текст книги "Проклятие любви"

– Матушка, императрица, это великий день! – выдохнул он, обнимая ее. – Весь город ждет, чтобы приветствовать тебя. Солнце воссоединилось со своей матерью!

– Славно снова прикасаться к тебе, Эхнатон, – ответила она, но под волной любви, охватившей ее, шевелился холодок мрачного предчувствия.

Его голос не изменился, был таким же высоким и резким, как всегда. Не изменились и черты его лица: прекрасная, чистая линия носа, кроткие миндалевидные глаза, обведенные мерцающей черной краской, длинный выступающий подбородок. Но сквозь свободное, прозрачное женское одеяние, которое болталось на нем, ей было видно, какой хилой и впалой сделалась его слабая грудь, каким отвислым и объемистым – мягкий живот, насколько белее и толще стали бедра. Она ожидала, что возраст возьмет свое. Чего она не могла предвидеть, так это развития у него молочных желез, ставших теперь необычайно большими, их соски были густо намазаны яркой оранжевой краской. Она усилием воли заставила себя оторвать свой взгляд от груди. Она подала знак, дети подошли и распростерлись перед ним ниц.

– Встаньте! – радостно взвизгнул Эхнатон. – Не может быть, чтобы это был мой братец Сменхара! Такой большой, такой мужественный! Иди же, поцелуй своего фараона!

Сменхара покорно шагнул в раскрытые объятия, и Эхнатон пылко поцеловал его в губы. Тейе видела, как на щеках мальчика сквозь желтую краску проступил румянец смущения. Фараон повернулся к Бекетатон. Он нежно погладил ее руки.

– Моя царевна, – сказал он. – Ты тоже выросла большая. И у тебя по-прежнему небесно-голубые глаза, как у моей императрицы. Как ты прекрасна!

Наклонившись, он тоже поцеловал ее, и Тейе поймала взгляд брата. Выражение лица Эйе было напряженно-непроницаемым. Тутанхатон стоял нетвердо, держась за руку няньки, его круглые черные глазки были устремлены на отца. Эхнатон поднял его, и пухлые ручонки обвились вокруг его шеи, одна потянулась к яшмовой сережке в ухе фараона.

– Так вот он, мой сын, царевич моего тела. Наконец-то! Он здоров, Тейе? Он хорошо себя чувствует? Я хотел обручить его с одной из его сестер. Мы все, взявшись за руки, образуем неразрывный круг! Давайте же укреплять его. Пришло время получить ежегодные подати и потом вместе отпраздновать.

Жрец ринулся вперед и снова принялся окроплять землю, когда фараон повернулся, передав Тутанхатона няньке. Тейе поклонилась, с облегчением заметив, что Эхнатон и не думал приказать Нефертити с царевнами приветствовать ее, но она не смогла не заметить многозначительных радостных взглядов, которыми обменялись Сменхара и Мериатон. Не все сразу, – подумала она, взбираясь на трон и глядя, как тяжелый царский паланкин плавно поднимают на плечи носильщики фараона. Сменхара начал прибавлять шагу, тогда как Мериатон едва плелась, но Тейе резко прикрикнула на сына, и он угрюмо двинулся рядом с Бекетатон.

Во время медленного шествия к дворцу у Тейе была возможность как следует рассмотреть и сына, и его царицу, и достопримечательности Ахетатона. Над сверкающими золотом спинками кресел паланкина конус и синий объемный парик почти постоянно сдвигались. Она видела, как Эхнатон и Нефертити целовались, глядя друг другу в глаза. Видела, как голова Нефертити время от времени прижималась к плечу мужа. Царевны шли, бежали вприпрыжку или пританцовывали рядом с паланкином, часто брались за руки или обнимали друг друга, не обращая внимания на суету вокруг. Тейе огляделась. Царская дорога была довольно широкой, вдоль нее стояли солдаты, сдерживая ревущую толпу. Она бы с удовольствием опустила занавеси, чтобы простолюдины не разглядывали ее лицо, но, очевидно, так поступать здесь было не принято. Когда фараона проносили мимо, народ в давке пытался припасть к камням дороги, но, завидев ее, все поднимались с радостными криками приветствия. Боковые улочки, примыкавшие к главной улице города, тоже были забиты людьми. Взглянув поверх голов, Тейе увидела прелестные участки, засаженные деревьями, и фасады аккуратных маленьких домиков, которые хотя и не шли ни в какое сравнение с усадьбами Хоремхеба или Эйе, были, однако, довольно просторными, с зелеными внутренними двориками за высокими стенами. Только однажды она увидела откровенно неприглядную картину. Одна из улиц, что случайно открылась ее взгляду, вела прямо в пустыню. Там, где она заканчивалась, в песке пустыни, окруженные грудами мусора, теснились глинобитные лачуги.

Город был чудесно изукрашен: флаги, изящные пилоны, аккуратно ухоженные деревья, синие, желтые, красные и белые колонны, устремленные в раскаленное небо. Всюду, где только можно, красовались нарисованные или вырезанные картины, изображающие яркое великолепие живой природы, но Тейе не могла не заметить, что самые большие стены и пилоны были украшены огромными изображениями царицы. На них Нефертити стояла или шла по Ахетатону, иногда с поднятым цепом в руке, иногда совершающая подношения Атону вместе с Мериатон – очень маленькой фигуркой у ее колена, – но всегда в простой мужской юбке и конусообразной короне, скрывающей следы женственности. На каждом углу стояли жертвенники – маленькие каменные плиты с углублениями для благовоний и даров. К тому времени, как процессия приблизилась к центру города, тонкий, слабо пахнущий туман благовоний начал окутывать Тейе. Испытывая головокружение от ароматов, оглушенная шумом, она пыталась ухватить самое главное впечатление от Ахетатона, но так и не смогла. Позже – она знала это – город откроет ей свои секреты, но сегодня сущность его ускользала.

Царская дорога тянулась прямо на север. Вдали Тейе увидела, что огромный дворец слева от дороги соединялся со зданием, расположенным справа от нее, переходом, проведенным высоко над дорогой, на который с каждой стороны поднимался пандус. В середине перехода виднелось огромное окно, откуда открывался вид на дорогу, сверху над переходом была крыша, поддерживаемая колоннами. Устроенные под переходом два небольших квадратных портала по бокам и один высокий – в центре позволяли проезжать колесницам и проходить пешим.

Достигнув арок, кавалькада остановилась. Солдаты быстро окружили Тейе с детьми защитным кольцом. Сойдя на землю, она последовала за Хоремхебом через пилон, украшенный флагами, и начала подниматься по пандусу вслед за фараоном, Нефертити и царевнами. Внизу на дороге собиралась толпа, все лица были обращены вверх. Эхнатон подошел к окну и высунулся из него, одной рукой обнимая Нефертити за плечи. Царевны перегибались через резные оконные переплеты, махали людям внизу и хихикали, прижимая к губам накрашенные ладошки.

– Люди священного города! – воззвал Эхнатон, перекрикивая толпу. – Сегодня благословенный день в истории Египта. Сегодня императрица почтила нас своим царственным присутствием. Также сегодня, в знак моего благоволения к нему, благородный Центу снова получает из моих рук золото милости. Центу! – Он весело взмахнул рукой, указывая на человека, который благоговейно стоял внизу на коленях, протягивая руки, приготовившись ловить золотой дождь, который прольется на него. – Это в третий раз, не так ли?

– Воистину, наищедрейший!

– За твою преданность Атону, за твои пожертвования и молитвы я делаю тебя персоной золота!

Нефертити отодвинулась, когда он снял со своей шеи массивную золотую пектораль, стряхнул золотые браслеты и кольца и принялся радостно бросать их из окна. Пенту, изгибаясь, пытался поймать их. Толпа взревела. Эйе встал рядом с сестрой.

– Это окно явлений народу, – прошептал он ей на ухо. – Каждый день, когда фараон идет из дворца в храм, он останавливается здесь, чтобы поговорить со своими подданными и раздать золото тем, кто заслужил его.

– Но это же пародия! – гневно прошептала Тейе в ответ. – Его отец удостаивал золотом милости только четырежды за всю свою жизнь, и то это была награда только за высшую преданность или храбрость в сражениях! Неслыханно так обесценивать ритуал!

Фараон шутил, пока Пенту ползал, собирая рассыпанные сверкающие сокровища.

– Я тоже был удостоен такой чести, но только однажды, – также шепотом продолжал Эйе. – Фараон сейчас щедр только с теми, чью преданность он хочет купить. Когда Хоремхеб получал золото милости, он остался стоять, позволив своим слугам собирать золото. Посмотри, как пресмыкается Пенту!

– Он выставляет себя напоказ простолюдинам каждый день?

Тейе пришлось подавить свой гнев, когда, последний раз помахав толпе, царская чета продолжила путь. Тейе вздрогнула от приветственных возгласов, раздавшихся, когда она в свою очередь проходила мимо окна.

Дворец Эхнатона стал воплощенной мечтой, пристанищем, достойным властелина целого мира. Малкатта была изящным подобием этого лабиринта роскошных пилонов, дворов с высокими колоннами, перетекающих один в другой, деревьев по берегам озер, фонтанов, пандусов, ведущих в сады и из садов в комнаты, размеры которых вызывали благоговейный трепет. Дворец, казалось, был весь наполнен движением, его стены украшали изображения плавающих уток, скачущих быков, рыб, мелькающих в зеленой воде. По фасаду павильона царицы шли украшенные пальмовыми ветками колонны, выложенные мозаикой из блестящих глазурованных изразцов. Между симметрично разбитыми террасами садов и залой для приемов фараона было более сорока колонн, и более двадцати располагались рядами в самой зале, откуда открывался вход в личные покои царской четы.

– Здесь есть даже личный храм, в точности повторяющий Большой храм, который находится через дорогу, – сказал ей Хоремхеб, когда она попыталась сориентироваться в этом великолепии. – Он называется Хат-Атон, и войти туда могут лишь члены царской семьи. За всю историю мира еще не было дворца, подобного этому.

Тейе казалось, что фараон сознательно ведет процессию в главную залу обходным путем, выставляя напоказ свое волшебное творение. Неудивительно, что моему сыну понадобились сокровища Амона, – думала Тейе. – Неудивительно, что он забрал из Малкатты все, что мог. Насколько истощена казна? Надо спросить у Апи. И это все возведено так быстро! К тому времени, как процессия достигла цели, Тейе была уже без сил. На помосте стояли три трона. Наконец она смогла сесть и дать отдых усталым ногам, поставив их на табурет. Гости, упавшие ниц, поднялись, и она почувствовала, что их взгляды вопрошающе устремились на нее. Она пытливо оглядела их и успокоилась. Это был день податей, и зал пестрел разноцветными одеждами, звенел разноязыкой речью всех уголков империи. Она ожидала унылого ритуала, но была поражена, когда увидела, что даже хетты прислали своего представителя.

Однако ее спокойствие улетучилось вскоре после того, как началась уплата дани. Многие посланники произносили тщательно заготовленные речи и многократно целовали ноги Эхнатону, но их руки были пусты. Они прибыли снова только как наблюдатели, и Египет не мог больше заставить их приносить товары, как прежде. Фараон радостно сиял, когда они ползали перед ним, гордо поглядывая на нее время от времени. Он говорил с ними любезно и снисходительно, в это время Нефертити обнимала его за талию и иногда целовала в щеку.

Тейе оглядела толпу более внимательно и заметила Азиру, выделявшегося парчовым нарядом, богато украшенным кистями, он стоял, прислонившись к колонне, в окружении своих разбойничьего вида телохранителей. Он поймал ее взгляд, низко поклонился ей и медленно улыбнулся. Рядом с ним стоял посланник Хеттского царства, очень смуглый, с настороженным ястребиным взглядом, – тот самый человек, который так давно в Малкатте сидел, дерзко положив ноги на обеденный стол и тиская танцовщиц. Теперь он заматерел. По сравнению с этими двумя мужественными иноземцами фараон смотрелся карикатурно – рыхлый, мягкий и женоподобный. Тейе закрыла глаза. О, Аменхотеп Прославленный, – взмолилась она мысленно. – Помоги мне. Дай мне мудрости.

Традиционные вассалы Египта, южная Сирия и Нубия, прислали обычные дары – лошадей, колесницы и диковинных животных, слоновьи бивни и оружие, драгоценные камни и слитки золота. Торговые партнеры, независимые народы, которые не принимали участия в войнах Египта, привезли рабов, вазы, страусовые перья и другие диковинные штучки просто в знак признательности за многолетнюю успешную торговлю. День уже клонился к вечеру. Тейе непроизвольно сжалась от мучительного стыда, когда увидела, что в свитки занесен такой ничтожный список товаров, тогда как в дни правления ее мужа и зала в Малкатте, и коридор, и передний двор, и сокровищницы были забиты данью.

Вечернее празднество проходило в этой же зале, теперь здесь звучали музыка и громкий смех гостей. Сменхаре, наконец, удалось поговорить с Мериатон, они сидели бок о бок за столиком среди других детей, и хотя Тейе предпочла бы глядеть на них, ей пришлось давиться куском под ледяным взглядом Нефертити. Эхнатон усадил Тейе на почетное место на помосте по правую руку от себя, а Нефертити сидела за отдельным столиком сзади него, где фараоны усаживали обычных жен. Сама Тейе часто сидела на таком месте в Малкатте, когда ее супруг развлекался с новой женой, и это не волновало ее, но Нефертити явно снедало уязвленное самолюбие, и каждый раз, когда Тейе поворачивалась к сыну, она краем глаза ловила на себе злобный взгляд племянницы. Этот мрачный взгляд заставлял Тейе держать спину прямо, хотя она и была очень утомлена.

Вино текло рекой, к ночи в зале сделалось еще более шумно. Придворные то и дело вставали со своих мест и, пробираясь сквозь галдящую толпу, среди брошенных цветов, синих бусин, мартышек, прыгающих и орущих, с кусками снеди в крошечных лапках, приближались к помосту, чтобы выказать свое почтение императрице, поздравить ее с прибытием в Ахетатон. Любимцы фараона сидели у его тарелки, под креслом, иногда повизгивая или настойчиво потягивая хозяина за платье, выпрашивая угощение. Надменно шествовали кошки, презрительно поглядывая на соблазны в виде жареного мяса, их усыпанные сердоликами ошейники поблескивали в свете ламп.

Закончив трапезу, дети ушли с помоста, смешавшись с гостями, остались только Сменхара и Мериатон, которые шептались и счастливо улыбались друг другу. Тейе заметила, как десятилетняя Мекетатон в диадеме из бирюзовых незабудок и с голубыми лентами, спадающими по спине с детского локона, пробралась к оживленной группе и нерешительно остановилась рядом с женщиной, в которой Тейе не сразу узнала Тадухеппу. Когда старшая женщина заметила присутствие девочки, она взяла Мекетатон за руку и, усадив рядом с собой, обняла ее. Она что-то сказала малышке, и это вызвало слабую улыбку на бледном лице девочки. Тейе повернулась к сыну и увидела, что он тоже смотрит на дочь.

– Мекетатон бледна, – сказала Тейе. – Многих ли этим летом коснулась лихорадка?

– Атон защищает свою семью, – коротко ответил Эхнатон. – Мекетатон ничего не коснется.

18

Тейе провела еще одну ночь в покое и тишине дома Эйе, но потом ей все же пришлось осмотреть приготовленное для нее поместье и сказать, что оно ей подходит. Дом с садом, сбегавшим к реке, был выстроен к северу от дворца, его территорию от покоев фараона отделяла только стена с прорезанным в ней проходом. Напротив, через дорогу, стоял Большой дворец. Тейе предпочла бы нечто более удаленное от города, некое убежище, где она могла бы скрыться в любой момент, но, видя, с какой гордостью и волнением Эхнатон показывает ей комнаты, не посмела возразить. Он явно сам занимался выбором отделки и мебели в доме, он постарался, чтобы бордюры и рельефы на стенах напоминали те, что она любила в Малкатте. Но, несмотря на все его старания, едва перешагнув порог этого дома, Тейе поняла, что могла бы провести здесь долгие годы и так никогда и не развеять дух напыщенного великолепия, которым был пропитан весь город, и которое она все больше и больше начинала ощущать на себе.

Приказав Хайе распаковывать вещи, она отправилась в храм на церемонию освящения ротонд, которые построил фараон. За два дня, проведенные в городе, Тейе уже начала привыкать к грандиозному стилю, поэтому внутреннее убранство храма не удивило ее. Здесь не было череды дворов, перетекающих друг в друга, которые, уменьшаясь, становились все более уединенными и заканчивались маленьким святилищем, в полумраке которого хранится божница. Хотя здание было так велико, что Тейе чувствовала себя маленькой и незащищенной – и это почти физически давило на нее, – оно состояло всего из двух дворов: огромного наружного, сплошь уставленного жертвенниками, куда попадали, миновав три пилона и обсаженную деревьями аллею, и еще более огромного внутреннего, где жертвенников было еще больше, их белые сверкающие ряды вели к главному алтарю. Хотя дворец был переполнен статуями Эхнатона и в городе они стояли везде, здесь, в храме, не было ни одной. Разумеется, – думала Тейе, пот скапливался у нее под париком и в подмышках, пока она стояла с Бекетатон в удушающем фимиаме, который курился по всему храму, – нет, если фараон и его семья – это сам Бен-бен. Единственным местом, где можно было укрыться от солнца, оказались небольшие, сложенные из камня ротонды, которые Эхнатон повелел возвести для обновления волшебной силы – для себя, для императрицы и Бекетатон, и, когда первая часть церемонии подошла к концу, Тейе с облегчением шагнула под каменный свод. Стоя в благословенной тени, она смотрела, как фараон, окруженный жрецами, поднялся по ступеням к высоко расположенному алтарю, и полуденная служба началась. С наружного двора доносились стройные хоровые песнопения. Звенели кимвалы и трещали систры. Языки пламени, почти невидимые при ярком солнечном свете, взвивались от факелов в руках сотен служителей, которые ждали перед жертвенниками, чтобы зажечь груды пищи и цветов. Эта ротонда, конечно, – важный и священный предмет, – размышляла Тейе, взглянув на Бекетатон, стоявшую с широко раскрытыми глазами чуть впереди, под богато украшенным навесом своей ротонды, – но здесь я бы предпочла свой собственный балдахин и пару носителей опахал, чтобы отгоняли мух. Видя, как Эхнатон воздевает отягощенные золотом руки к безжалостному небу, а жрецы вскрикивают и падают вокруг него на горячие камни, она гораздо сильнее прониклась достоинством и благородством, которое всегда проявлялось в ее сыне во время богослужения, чем суровым великолепием своего окружения.

В этот вечер, когда ее впервые омыли и одели под высоким, украшенным звездами потолком нового дома и отнесли в залу для личных приемов фараона, он показал ей золотую погребальную раку.

– В скалах за Ахетатоном для тебя, матушка, украшают гробницу, – пылко произнес он. – Ты будешь покоиться под его защитой. Взгляни! – Он обошел вокруг согнувшихся слуг, У которых дрожали руки под тяжестью ноши. – Я повелел, чтобы на ней выгравировали твое изображение – твое бесценное тело, окутанное тончайшим прозрачнейшим льном, а перед тобой – мое собственное царственное изображение, чтобы после смерти защищать тебя от демонов. Здесь наши имена, сплетенные вместе.

– Эхнатон, – тихо произнесла она, в горле стоял ком, – благодарю тебя за этот великий дар, но гробница ждет меня в Фивах, рядом с моим первым мужем. Я бы предпочла лежать там.

– Этот человек умер с верой в неправильного бога, – выпалил он, заливаясь краской гнева. – Я не позволю, чтобы ты была осквернена его присутствием!

– Как хочешь, – спокойно ответила она, про себя решив издать собственный указ и передать его Хайе.

Эхнатон обиженно сделал знак, и слуги, пошатываясь, вынесли раку. Он вновь уселся рядом с ней.

– Я провел много времени, присматривая за ее изготовлением, – пожаловался он.

Она поцеловала его в щеку и произнесла успокаивающим тоном:

– Это великий подарок. Я бесконечно благодарна. Пей вино, Эхнатон. Ты же хотел, чтобы я приехала? – Но он сидел с мрачным видом, навалившись на стол, часто дыша. – Музыка до сих пор звучит в ушах, – заметила Тейе, помолчав. – У тебя здесь талантливые композиторы.

– Я сам написал ее, – буркнул он. – К ней есть и слова, но они не подходят для праздника. – Он выпрямился и начал тихо напевать высоким дискантом: – Сколь многочисленно творимое тобою и скрытое от мира людей, Бог единственный, нет другого, кроме тебя! Ты был один – и сотворил землю по желанию сердца твоего, землю с людьми, скотом и всеми животными, которые ступают ногами своими внизу и летают на крыльях своих вверху. Как многообразны твои деяния! Они сокрыты от людей, о, единственный Бог, с которым никто не сравнится. Ты сотворил землю в согласии со своим сердцем, когда ты един: и люди, и стада скота и антилоп; все, что на земле… – Он не отрывал взгляда от своей тарелки и тихо раскачивался в ритм мелодии. Когда он закончил, Тейе увидела, что он плачет.

– Это прекрасно, – тихо сказала она, обнимая его за шею. – Почему ты плачешь?

Он покачал головой.

– Не знаю. Я живой бог. Я не знаю…

Вскоре он ушел. Тейе продолжала сидеть, перед ней на неубранном столе стояло вино, ее настроение было созвучно тихим непринужденным разговорам нескольких избранных гостей с теми членами царской семьи, которых пригласил фараон. С уходом фараона от напряженности не осталось и следа. Сменхара и Мериатон, уже неразлучные, были поглощены серьезным разговором. Мекетатон, сидевшая в стайке юных жен гарема, играла в бусины с Тадухеппой. Нефертити вовсе не появилась. Тейе с любопытством подумала, а была ли она вообще приглашена. Тейе медленно допивала свое вино, собираясь уходить, когда увидела, как Пареннефер подошел к Мекетатон, поклонился и что-то прошептал ей. Девочка склонила головку, поднялась и вышла. Наступила тишина. Все глаза были устремлены на нее, и озадаченная Тейе поманила пальцем Хайю.

– Пришли ко мне Пиху. Пора уходить. Попробуй выяснить что-нибудь о царевне Мекетатон от слуг из детской. И пошли вестника в дом, где остановился Азиру. Прикажи ему явиться ко мне завтра поутру.

К тому времени, как Хайя дошел до двери, разговор возобновился. Что-то беспокоит мою маленькую внучку, – размышляла Тейе, ожидая Пиху, – и это достаточно серьезно, судя по реакции всех этих людей. Полагаю, в скором времени я узнаю, что это, но сейчас мне нужно отдохнуть.

Хайя пришел к ней на рассвете, когда будившие ее музыканты ушли, и Пиха принесла ей утренние фрукты и разбавленное вино. Тейе сидела в постели, опираясь на подушки, и аккуратно ела арбуз. Комната постепенно наполнялась светом.

– Ну? – нетерпеливо произнесла она. – Ты расторопен, Хайя. Выкладывай. Мне надо обдумать, что сказать Азиру.

Он кивнул.

– Царевна Мекетатон больше не живет в детской, – сказал он. – У нее теперь собственные покои в гареме. Я был там, но смотритель не впустил меня.

– Ты хочешь сказать, что этот ребенок спит с моим сыном? – Тейе отпихнула остатки арбуза.

– Императрица, я еще не успел достаточно сблизиться с прислугой, чтобы убедиться в правдивости слухов, но, похоже, что так.

У Тейе перед глазами вдруг возникла гротескная скульптурная группа, которую ей вручила Мутноджимет.

– Ты интересовался состоянием здоровья девочки?

– У меня не было такой возможности, божественная.

– Пришли ко мне писца.

Когда писец положил свою дощечку на колени, Тейе быстро начала диктовать:

– «Мерире, хранителю дверей гарема, приветствие. По праву императрицы и первой царской жены, я, Тейе, Богиня Обеих земель, принимаю в свои царственные руки заботу и управление гаремом Могучего Быка и назначаю своего управляющего Хайю хранителем дверей гарема. А ты уволен». Пусть вестник объявит это немедленно, Хайя. А сейчас ступай к Нефертити и испроси позволения для меня встретиться с ней сегодня после полудня. Азиру намерен сделать то, что ему сказано? – переведя дыхание, спросила она.

Хайя улыбнулся.

– Он будет здесь через два часа.

– Хорошо. Ты свободен. Пришли ко мне Пиху.

Когда Пиха вошла, Тейе уже встала с постели и держала зеркало, вглядываясь в него и перебирая пальцами волосы.

– Пиха, думаю, настало время скрыть всю эту седину, – сказала она. – Скажи моим людям, пусть купят хны и завтра приходят красить мне волосы. Сегодня я надену парик.

Когда объявили о приходе Азиру, Тейе, уже накрашенная, в парике, в короне императрицы с диском и двойным пером, восседала на троне под балдахином в зале для приемов, окруженная чиновниками. Она позволила ему подойти и протянула ему руку для поцелуя, высокая фигура сложилась почти вдвое в глубоком поклоне. Телохранители Азиру, сдавшие оружие ее свите, стояли по обе стороны двери, сложив на груди руки. Комната постепенно наполнилась едва уловимым, но узнаваемым козлиным запахом. Азиру выпрямился, и писцы Тейе взялись за перья.

– Итак, ты, наконец, сподобился ответить на призыв своего господина, – сухо начала Тейе. – Должно быть, ты привез целую гору дани, Азиру. Наверное, поэтому ты путешествуешь с такой огромной свитой. Сколько лет прошло с тех пор, как ты получил вызов фараона?

– Императрица, ты не могла видеть мои письма к фараону, объясняющие задержки, вызванные моими войнами против его ужасных врагов, – громыхнул Азиру по-египетски с сильным акцентом. – Я примчался к нему на крыльях братской любви при первой возможности. – Его глаза дерзко сверкнули.

– Ты ошибаешься, – ответила Тейе. – Я читала твои письма, будучи еще в Малкатте. И не только твои. Риббади тоже было о чем поведать, так же как и Абимилки.

– Этот сброд… эти вероломные псы! – Голос Азиру дрожал от возбуждения. – Я славлю богов, что фараон в своей безграничной мудрости не поверил в их ложь. Их злоба и зависть были безмерны. Они жаждали наслаждаться выгодными отношениями, которые сложились у моего народа с Египтом.

– Твоя преданность делает тебе честь и может сравниться только с твоими актерскими способностями, – с сарказмом ответила Тейе.

– Императрица несправедлива ко мне. Разве я не защитил Египет ценой жизни своих людей? Разве я не дал убежище этой плачущей бабе Риббади, когда тот не смог удержать свой город и вынужден был бежать?

Тейе увидела, что Азиру понял свою тактическую ошибку, как только слова слетели с его губ. Он замолчал, потупившись.

– Я верю, что наш дорогой союзник Риббади наслаждается защитой и миром нашего брата Азиру, – невозмутимо сказала она, наклонившись вперед. – Я удивлена, что он не сопровождает тебя и даже не послал с тобой письма фараону. В дни оные он написал много писем. Полагаю, он мог бы передать их нашим осведомителям в Амурру, но, конечно же, его друг Азиру предложил доставить их лично? Или Риббади разучился пользоваться языком и руками?

Азиру поднял глаза и изучающе оглядел ее. Тейе почти читала его мысли. Были ли на самом деле в Амурру египетские осведомители? О чем они докладывали фараону? Мог ли острый взгляд императрицы пронзить покровы лжи, защищавшие его от невнимательных глаз фараона?

– Действительно, Риббади в безопасности, – ответил он после паузы, и Тейе откинулась назад, выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.

– И мы оба знаем, что это за безопасность. Мой покойный муж Осирис Аменхотеп Прославленный сделал то же самое с твоим отцом, и я бы настоятельно рекомендовала тебе поразмыслить о его кончине. Ахетатон теперь мой дом. Над этим тоже поразмысли. Как надолго ты намерен задержаться?

Азиру поклонился.

– Гостеприимство фараона безгранично, и оно искушает меня продлить свой визит на неопределенный срок.

– Его гостеприимство, может быть, и безгранично, но мое терпение – нет. Как и снисходительность моей страны. Ты свободен.

Он быстро поклонился и удалился с важным видом, его телохранители затопали следом. Он не уедет, пока не узнает, насколько велика моя власть над сыном, – подумала Тейе, когда двери со стуком закрылись. – И это то, что мне еще предстоит выяснить. Но Эхнатон теперь должен прислушиваться ко мне, иначе Азиру перестанет колебаться между Суппилулиумасом и Египтом, решит заключить соглашение с Суппилулиумасом и покинет нас совсем. Прежде это было бы не так важно, но сейчас для нас ценен каждый союзник.

В полдень Тейе велела подать носилки и отправилась в пышные покои Нефертити. Она бы предпочла послать за царицей, но знала, что в семье сейчас нить любви и взаимопонимания натянута до предела, и любая настойчивая попытка заявить о своих исключительных правах могла оборвать ее Нефертити полулежала на своем ложе, над ней безмятежно шелестели опахала, в комнате тихо играли музыканты. Ее беременность уже близилась к концу, и она уже не стремилась на людях или дома скрывать выступающий живот, она надевала просвечивающие одежды, которые подчеркивали ее манящую чувственность. Нефертити исполнилось тридцать два года – знойная пора зрелости женского тела, в котором, казалось, сочеталась горячая спелость без признаков увядания и обещание чувственных наслаждений. Постепенно проявляющиеся приметы возраста на ее лице скорее подчеркивали природную красоту совершенно правильных черт, чем вредили ей, и в гримасе неудовлетворенности ее поклонники могли усмотреть лишь намек на легкомыслие, что низводило ее с вершин недосягаемой божественности, манило, но не давало возможности приблизиться к ней как к земной женщине. Она легким кивком ответила на чопорный поклон Тейе, не отнимая рук у слуг, благоговейно втирающих в ее кожу ароматные масла.

– Прости, что не могу опуститься перед тобой, тетушка, – сказала она. – У меня болят спина и ноги, и, кроме того, мне довольно трудно наклоняться. – Обведенные сурьмой серые глаза холодно воззрились на нее.

Тейе не обратила внимания на колкость.

– Я желаю говорить с тобой наедине, – сказала она. – Я оставила свою свиту в саду. Отошли и ты своих людей.

Нефертити слегка поморщилась.

– Вы почти закончили? – обратилась она к слугам, склонившимся над ее длинными пальцами. – Тогда оберните мне руки салфетками и подождите за дверью.

Тейе стояла. Юноши поклонились и выскользнули из покоев. Она подошла к ложу и опустилась в кресло; некоторое время женщины молча смотрели друг на друга. Тейе ожидала, что племянница будет поддерживать легкий разговор, чтобы иметь возможность лавировать, скрывая свои мысли за ничего не значащими словами, но ее, как всегда, поразило, что совершенство лица и тела Нефертити отнюдь не распространялось на ее мыслительные способности. Племянница была так же неосмотрительна, как в свое время Ситамон.

– Ты не имела права увольнять Мериру с должности хранителя дверей гарема, – начала она. – Он долгое время был моим управляющим, и, учитывая его деловитость, я вверила ему управление гаремом. Женщины были им довольны. Фараон любит его и доверяет ему.

– Фараон всех любит и всем доверяет, – спокойно ответила Тейе. – Пока я жила в Малкатте, ответственность за дела в гареме лежала на тебе. Но ты прекрасно знаешь, что фактически это моя обязанность – по праву императрицы и первой жены. Я просто назначила другого хранителя, и это мое право.