Текст книги "Избранное. Статьи, очерки, заметки по истории Франции и России"

Но источники, которыми располагал в Париже императорский кабинет, опровергали все то, о чем говорил в Петербурге генерал Ле Фло. Н.Д. Киселев, почти ежедневно отправлявший реляции графу Нессельроде, все более уверенно предсказывал победу «принцу Луи», которого собирались поддержать на выборах не только бонапартисты, но также легитимисты и орлеанисты. Что касается республиканского электората, то еще со времен июньских событий, как докладывал Киселев, он был расколот. Приверженцы республики – от умеренных республиканцев до леворадикальных – намеревались голосовать за различных кандидатов – Кавеньяка, Ламартина, Ледрю-Роллена, Распайя, Шангарнье, – что, по мнению русского дипломата, еще больше повышало шансы Луи Наполеона[281]281
  АВПРИ. Ф. Канцелярия. Оп. 469.1848 г. Д. 120. Л. 214–214 об. Киселев – Нессельроде, 2/14 ноября 1848 г.


[Закрыть].

Оценки главы дипломатической миссии политической ситуации во Франции накануне президентских выборов, совпадали с мнением резидента Третьего отделения в Париже Я.Н. Толстого[282]282
  О нем см.: Черкасов П.П. Русский агент во Франции. Яков Николаевич Толстой (1791–1867). И., 2008.


[Закрыть]. В секретных донесениях, регулярно направлявшихся им графу А.Ф. Орлову и его заместителю, генералу Л.В. Дубельту, он еще в начале сентября 1848 года, т. е. до возвращения Бонапарта во Францию, констатировал ослабление позиций Кавеньяка, причем не только в обществе, но и в армии[283]283
  Революция 1848 г. во Франции. (Донесения Я. Толстого.) Л., 1926. СС. 98, 115–116.


[Закрыть].

Когда кандидатура Луи Наполеона была выдвинута на пост президента республики, Толстой сразу же выделил его из числа других претендентов. «…Я уже обращал внимание на многочисленные шансы Луи Бонапарта сделаться президентом Республики, – писал русский резидент графу Орлову 31 октября 1848 года. – Это предвидение со дня на день все более оправдывается, и сегодня не может уже быть никаких сомнений относительно его успеха»[284]284
  Там же. С. 117.


[Закрыть].

Под влиянием докладов Киселева и Толстого Николаю I пришлось пересмотреть свое отношение к Кавеньяку, на победу которого царь поначалу надеялся, а также по-новому взглянуть на Бонапарта, которого до тех пор он всерьез не воспринимал. «Кажется, во Франции Луи Наполеон будет президентом; ежели только держаться будет в политике правил, соблюдавшихся Кавеньяком, то нам все равно, а признать его можем», – писал государь в конце 1848 года своему наместнику в Польше генерал-фельдмаршалу И.Ф. Паскевичу[285]285
  Цит. по: Щербатов А. П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. Его жизнь и деятельность. СПб., 1899.Т. 6. С. 238.


[Закрыть].

Быстро меняющаяся политическая ситуация во Франции побуждала Николая I к еще большей сдержанности в вопросе дипломатического признания республиканского правительства в Париже. Его совершенно не смущало, что Россия оставалась в Европе единственным государством, не признавшим республиканское правительство Франции.

4 ноября 1848 года Учредительное собрание приняло конституцию Второй республики, и генерал Ле Фло справедливо надеялся, что теперь-то император Николай выполнит данное еще на первой аудиенции обещание. Но эти надежды не оправдались. На настойчивые вопросы Ле Фло о дате официального признания граф Нессельроде уклончиво отвечал, что пока во Франции идет предвыборная борьба и предстоят президентские выборы, требовать признании со стороны России преждевременно. В одном из донесений в Париж генерал вынужден был констатировать, что «в России проявляют озабоченность в связи с выборами 10 декабря» и что, по его мнению, признание Французской Республики станет возможно только в случае победы генерала Кавеньяка[286]286
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. Vol. 202. Fol. 163. Ле Фло – Бастиду, 30 ноября 1848 г.


[Закрыть].

Между тем всенародное голосование 10 декабря принесло убедительную победу (74 % избирателей, принявших участие в выборах) Луи Наполеону Бонапарту, провозглашенному президентом Республики.

Генерал Ле Фло, верный сторонник проигравшего выборы Кавеньяка, немедленно обратился к министру иностранных дел Ж. Бастиду с просьбой об отставке и возвращении во Францию. Решение по его ходатайству принимал уже другой министр – Эдуард Друэн де Люис, человек «принца-президента», как официально стали называть главу государства. Бастид ушел со своего поста вслед за Кавеньяком. В первых числах января 1849 года Ле Фло получил официальное извещение о том, что его отставка принята, и что его преемником в Петербурге будет дивизионный генерал Удино. В ожидании его приезда Ле Фло может передать дела секретарю миссии де Феррьеру-ле-Вайе.

21 января 1849 года временный преемник Ле Фло был официально представлен канцлеру Нессельроде. На следующей встрече Феррьер-ле-Вайе напрямую спросил канцлера, когда императорское правительство намерено признать Французскую Республику? Канцлер уклонился от прямого ответа, заявив: «Мы еще не имеем официального уведомления от вашего правительства об избрании главы государства, а знаем об этом только из газет»[287]287
  Ibid. Fol. 198. Феррье-ле-Вайе – Друэн де Люису, 25 января 1849 г.


[Закрыть]. В донесении в Париж французский дипломат отметил, что русское правительство не имеет ничего против Франции; более того, по давней традиции оно расположено к ней, но вся беда в том, что «оно не имеет доверия к республиканской форме правления» и здесь остается уповать лишь на то, что республика сама докажет свою способность к устойчивости и поддержанию стабильности в стране[288]288
  Ibid. Fol. 209 recto verso. Феррье-ле-Вайе – Друэн де Люису, 31 января 1849 г.


[Закрыть].

Перед тем как покинуть Россию генерал Ле Фло в начале февраля 1849 года получил прощальную аудиенцию у императора. Николай, среди прочего, заявил генералу, что «полностью признает за Францией право иметь ту систему управления, которую она желает сама, и что при нынешних обстоятельствах республика, по его мнению, в наибольшей степени способна обеспечить порядок в стране». Затем император завел речь о легитимистах. Почтительно отозвавшись об их вожде, графе Шамборе, он весьма критично высказался о самой партии, с давних пор отличавшейся «безрассудством». «Я давал добрые советы Его Величеству Карлу, – вспомнил вдруг император, – и если бы он им следовал, то до сих пор находился бы на троне»[289]289
  Ibid. Fol. 222 recto verso. Феррье-ле-Вайе – Друэн де Люису 14 февраля 1849 г.


[Закрыть]. Но, увы, король прислушался не к нему, а к безответственным советам своего окружения.

От Карла X, погубившего себя и легитимную монархию во Франции тем, что пошел на нарушение Хартии 1814 года, царь незаметно перешел к теме, которая больше всего интересовала Ле Фло – к вопросу о дипломатическом признании Французской Республики. «Превыше всего, – подчеркнул Николай Павлович, – следует ставить взятые на себя обязательства. Конституционные короли должны уважать подписанные ими конституции; правительства обязаны исполнять условия договоров. Для меня не составит никакого затруднения официально признать [Французскую] Республику, если она даст серьезные гарантии своего намерения уважать подписанные договора. Я ожидаю этого от вашего Президента»[290]290
  Ibid.


[Закрыть].

Последние слова содержали в себе ключ к пониманию позиции Николая I в вопросе о признании Французской Республики. Главное, что интересовало русского императора, – это готовность нового правительства Франции гарантировать, как это делали режим Реставрации и Июльская монархия Луи Филиппа, уважение так называемой «Венской системы» международных отношений, установленной после падения наполеоновской империи. Конкретно для Франции речь шла о неукоснительном выполнении условий Парижского мира 1815 г., определившего ее территорию в границах 1790 года.

Если бы на президентских выборах победил Кавеньяк, Николай Павлович был бы более спокоен на этот счет и не стал бы затягивать дело с признанием его правительства. Но вот президент, носящий фамилию Бонапарт, вызывал у государя серьезные опасения. Императора беспокоило многое – и родство с великим возмутителем Европы, и «романтическая» биография самого Луи Наполеона – его участие в заговорах и мятежах, нелады с законом, непонятная близость с республиканцами и даже с социалистами, а главное – неосведомленность о его дальнейших намерениях. А что, если он вынашивает планы восстановления империи и мечтает пойти по пути своего дяди?.. Это означало бы смертельную угрозу для спокойствия Европы, установленного стараниями держав Священного союза.

В любом случае, как полагал Николай I, следовало сначала присмотреться к младшему Бонапарту, к его поведению и действиям на посту президента республики, а уже потом принимать решение – признавать или нет его правительство.

Киселев чувствовал настроение императора и старался соответственно выстраивать свое поведение в Париже. Когда он получил официальное приглашение на новогодний прием в Елисейский дворец, ставший резиденцией принца-президента, то оказался единственным из дипломатического корпуса, кто не явился туда, сославшись на благовидный предлог. На его депеше от 19/31 декабря 1848 года, где упоминался этот эпизод, Николай I собственноручно начертал: «Bien fait. (Хорошо сделал)»[291]291
  АВПРИ. Ф. Канцелярия. Оп. 469. 1848 г. Д. 120. Л. 376. Киселев – Нессельроде, 19/31 декабря 1848 г.


[Закрыть].

Правда, несколько дней спустя, русский дипломат, желая развеять неблагоприятное впечатление, произведенное его отказом явиться на новогодний прием, обратился к принцу-президенту с просьбой принять его отдельно. Луи Наполеон пошел навстречу и 5 января 1849 года принял Киселева, с которым имел непринужденную беседу обо всем… кроме политики. В донесении, составленном об этой встрече, Киселев, явно желая угодить своему государю, дал весьма негативную и весьма далекую от истины характеристику президенту Бонапарту. «Вообще в его персоне нет ничего неприятного, но в ней нет и ничего выдающегося или умного… – писал Киселев. – Это бедный малый, который, кажется, не только не создан для больших дел, но и для дел немного выше обыкновенных, ибо его ум лишен полета, а спокойствия и хладнокровия, которыми он наделен, явно недостаточно для сильного характера»[292]292
  Там же. Д. 123. Л. 7—10 об. Киселев – Нессельроде, 7 января 1849 г.


[Закрыть].

В последующих донесениях Киселев сообщал о поглощенности нового правительства сугубо внутренними проблемами, о нарастающем напряжении в отношениях между ним и парламентом, о серьезных финансовых трудностях, побуждающих принца-президента пускать в ход личные средства для того, чтобы выплачивать жалование хотя бы своим ближайшим сотрудникам. Киселев говорил о неопытности Луи Наполеона в делах большой политики, а также об интригах в его окружении. При этом русский дипломат отмечал желание принца-президента наладить хорошие отношения с императором Николаем I.

Невысокое и, как очень скоро станет ясно – несправедливое, мнение о личности Луи Наполеона, высказанное Киселевым в угоду государю, удивительным образом сочеталось в его депешах с реалистичными оценками перспектив политического развития Франции. В феврале 1849 года Киселев впервые говорит о возможности антиреспубликанского государственного переворота и восстановлении империи. Более того, он позволил себе высказаться в том духе, что империя была бы выгоднее для интересов России, нежели нестабильная и непредсказуемая республика. «Не было бы предпочтительнее для утверждения принципов порядка и дискредитации демократических идей в Европе, – писал он, – если бы во Франции вновь установился императорский режим вместо того, который вот уже в течение года… демонстрирует беспорядки и анархию, причиняющие страдания всему миру?»[293]293
  Там же. Д. 123. Л. 139–139 об. Киселев – Нессельроде, 11/23 февраля 1849 г.


[Закрыть].

Недвусмысленно выраженное предположение Киселева вызвало резкое недовольство у Николая I. Государь обвел карандашом этот пассаж в донесении Киселева, поставив на полях три вопросительных и три восклицательных знака, а затем сделал приписку: «он (Киселев. – П.Ч.) должен был бы ограничиться воспроизведением разговора и не позволять себе в конце делать отступления. Это не доказывает здравости ума»[294]294
  Там же.


[Закрыть].

Киселев не мог, конечно, видеть эту осуждающую его резолюцию, но о высочайшем недовольстве ему сообщил канцлер Нессельроде. «Признаюсь, – писал он Киселеву 23 марта 1849 года, – что я сам затрудняюсь объяснить себе, каким образом вы могли так превозносить императорский режим и его, в известной степени, призывать своими пожеланиями, между тем, как вы знали, что именно возможность возврата к этому режиму заставила нас в свое время положительно высказаться против избрания Луи Наполеона и даже отсрочить признание республики… Будьте впредь более осторожны»[295]295
  Мартенс Ф. Указ. соч. T. XV. С. 240.


[Закрыть].

После подобного внушения Киселев уже не позволял себе делать даже намеков на предпочтительность империи во Франции. Но, надо сказать, это не побудило его искажать в донесениях в Петербург реальную обстановку в стране пребывания. А он продолжал считать, что Франция неуклонно идет к восстановлению империи и что государственный переворот неизбежен.

Такой же точки зрения придерживался и резидент Третьего отделения в Париже Я.Н. Толстой, имевший информаторов в ближайшем окружении принца-президента. Он полагал, что все накопившиеся со времени Февральской революции острые проблемы во Франции могут быть решены только при условии утверждения там устойчивого политического режима. Наиболее вероятным вариантом Толстой считал «провозглашение в ближайшем будущем Луи Наполеона императором»[296]296
  ГАРФ. Ф. 109 (Секретный архив). Оп. 4 а. Д. 199. Л. 6 об. Толстой – Сагтынскому, 1/13 февраля 1849 г.


[Закрыть]. В своих последующих донесениях в Петербург Толстой будет развивать эту тему, приводя убедительные свидетельства подготовки анти-республиканского государственного переворота.

В течение первой половины 1849 года принц-президент не уделял достаточно серьезного внимания вопросам внешней политики. Он был полностью сосредоточен на внутренних делах. Острый финансовый кризис, парализовавший работу правительства, начавшаяся чистка государственного аппарата от чиновников-республиканцев «февральско-июньского призыва», обострявшееся противоборство новой исполнительной власти со старым Учредительным собранием, где тон задавали приверженцы Кавеньяка, – все это в тот момент заботило Луи Наполеона в большей степени, чем внешние дела. В феврале 1849 года президенту удалось принудить Учредительное собрание к досрочному самороспуску и назначить выборы на 13 мая. В марте месяце новые власти организовали судебный процесс над своими непримиримыми политическими противниками из числа крайне левой оппозиции – Бланки, Барбесом, Альбером, Распайем и др., которые были осуждены на различные сроки тюремного заключения и ссылку.

Выборы в Законодательное собрание, состоявшиеся 13 мая 1849 года, принесли победу возглавляемой Бонапартом «партии порядка», к которой временно примкнули легитимисты и орлеанисты. Вчерашние правители страны, так называемые «умеренные» республиканцы, собрали всего 18 % голосов, и были окончательно вытеснены из власти. Даже левые радикалы получили 23,7 % голосов избирателей. Не удовлетворенные полученными результатами, крайне левые 13 июня 1849 года попытались поднять в Париже восстание. Поводом послужило одобрение правительственным большинством Законодательного собрания французской интервенции в Италию, предпринятой по инициативе Луи Наполеона для оказания помощи папе римскому против Итальянской республики. Выступление «монтаньяров», как называли себя левые республиканцы и социалисты, было жестоко подавлено, а его организатору А.-О. Ледрю-Роллену едва удалось скрыться.

Через две недели, 1 июля 1849 года, июля французские войска генерала Удино – того самого, которого прочили на пост посланника в Санкт-Петербург, – оккупировали Рим, очистив его от республиканцев. Принц-президент Французской Республики сделал первый жест в сторону консервативной Европы, показав, что он уже давно не тот 27-летний молодой человек, который в 1830 году в составе отряда моденского революционера Чиро Менотти шел освобождать Рим от светской власти папы римского.

В Петербурге внимательно следили за первыми шагами Бонапарта на посту президента Французской Республики и, судя по всему, в целом были довольны его политикой. Робкий и неуверенный демарш французского поверенного в делах в Петербурге, заявившего было протест (январь 1849 года) против пребывания русских войск в Валахии, не имел никаких последствий. Решительная отповедь, данная французскому дипломату канцлером Нессельроде, произвела впечатление в Париже, где согласились с доводом Петербурга относительно того, что русско-турецкие дела должны решаться исключительно Россией и Портой, без какого-либо иностранного вмешательства.

Решение признать официально правительство принца-президента окончательно созрело у Николая I в апреле 1849 года. Толчком к этому послужило молчаливое одобрение Луи Наполеоном русской интервенции в Венгрию, предпринятой по просьбе императора Франца-Иосифа для спасения империи Габсбургов. Несмотря на волну протестов, поднявшуюся во Франции в связи с началом карательной экспедиции 140-тысячной армии генерал-фельдмаршала И.Ф. Паскевича в Венгрию, объявившую о своей независимости от Австрии, правительство Луи Наполеона заняло позицию благожелательного нейтралитета в отношении России.

В Петербурге в должной мере оценили эту позицию. Можно даже сказать, что Николай I упредил Луи Наполеона от необдуманных действий. Накануне публикации царского манифеста 26 апреля (8 мая) 1849 года о начале Венгерской кампании, Н.Д. Киселев получил указание графа Нессельроде немедленно известить министра иностранных дел Э. Друэн де Люиса о решении царя официально признать правительство Луи Наполеона Бонапарта. Тем же решением Киселев назначался поверенным в делах Его Величества во Франции. Одновременно Нессельроде объявил о признании правительства Франции де Феррьеру-ле-Вайе, временно исполнявшему обязанности главы французской дипломатической миссии в Петербурге. В одном из донесений в Париж Феррьер-ле-Вайе совершенно обоснованно увязал это решение с русской интервенцией в Венгрию[297]297
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. Vol. 203. Fol. 143–144. Феррьер-ле-Вайе – Друэн де Люису, 26 мая 1849 г.


[Закрыть]. Уже 15 июня он передал копию полученных из Парижа своих верительных грамот как временного поверенного в делах тайному советнику Л.Г. Сенявину, замещавшему отсутствовавшего в столице графа Нессельроде в качестве главы МИД России[298]298
  Ibid. Fol. 157.


[Закрыть].

2 июня 1849 года портфель министра иностранных дел Франции перешел от Друэн де Люиса к Алексису де Токвилю, видному консервативному политику, историку и политологу, уже прославившемуся своим сочинением «О демократии в Америке», за что он был избран во Французскую академию. Токвиль заслужит одобрение императора Николая тем, что с трибуны Законодательного собрания будет энергично защищать действия России в Венгрии от ожесточенных нападок левой оппозиции. Желая поддержать своего неожиданного «адвоката» во французском парламенте, император Николай в конце августа 1849 года, когда венгерская армия прекратила сопротивление и сложила оружие, поручил Киселеву встретиться с французским министром и заверить его, что русские войска в Венгрии уже получили приказ покинуть оккупированную территорию и вернуться на родину. В Петербурге посчитали во всех отношениях полезным, чтобы именно Токвиль сообщил возбужденным депутатам об этом «важном и спасительном решении»[299]299
  АВПРИ. Ф. Канцелярия. Оп. 469. 1849 г. Д. 125. Л. 94 об.


[Закрыть].

Вскоре после назначения на министерский пост Токвиль выскажет Киселеву желание принца-президента отправить в Петербург чрезвычайного и полномочного посланника. На этот пост предполагалось назначить бывшего военного министра Временного правительства, генерала Луи Жюшо Ламорисьера. Выбор его кандидатуры мог бы вызвать удивление, учитывая то обстоятельство, что генерал Ламорисьер был не только убежденным республиканцем, но и человеком из «ближнего круга» опального Кавеньяка. Он пользовался влиянием в армии, и, видимо, именно в этом следует искать главную причину, по которой Луи Наполеон выбрал Ламорисьера на роль своего представителя при Николае I. К тому же, в Париже еще со времен Июльской монархии знали о слабости русского императора к дипломатам в генеральских мундирах. Но все же истинные мотивы назначения Ламорисьера в Петербург нужно усматривать в желании принца-президента убрать генерала Ламорисьера подальше из Парижа, ослабив его связь с армией, где бонапартисты уже вели активную работу по соответствующему «перевоспитанию» солдат и офицеров.

Из Парижа генерал Ламорисьер в последних числах июля 1849 года отправился в Варшаву, где в это время по случаю Венгерской кампании находился Николай I. Там он и вручил императору свои верительные грамоты. «Его Величество весьма благосклонно беседовал со мной около часа, и мы успели обсудить с ним почти все актуальные политические вопросы», – сообщал Ламорисьер в своем первом донесении министру А. де Токвилю[300]300
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. Vol. 203. Fol. 186. Ламорисьер – Токвилю, 11 августа 1849 г.


[Закрыть].

Император не скрыл от собеседника, что с памятных июньских событий в Париже он успел по достоинству оценить качества характера генерала Кавеньяка, и после президентских выборов ему понадобилось время, чтобы понять направление действий избранного главы государства, т. е. Луи Наполеона. «С тех пор, – подчеркнул Николай, – я проникся глубоким уважением к нему – и образом его действий, и проявленной им твердостью и решимостью, наконец, – его способностью управлять Францией, что и побудило меня не затягивать более с официальным признанием Республики»[301]301
  Ibid. Fol. 192 recto verso.


[Закрыть].

В пятницу, 21 сентября 1849 года, генерал Ламорисьер вместе с императорской свитой прибыл в Петербург и взял на себя руководство французской дипломатической миссией. Генерал менее всего мог предположить, что секретные донесения, направлявшиеся им в Париж министру иностранных дел, частично становились известны резиденту Третьего отделения во Франции Я.Н. Толстому. Копии этих донесений Толстой получал от своего платного агента, месье Паскаля, личного секретаря главы государства по военным вопросам[302]302
  ГАРФ. Ф. 109 (Секретный архив). On. 4 а. Д. 199. Подробно см. об этом: Черкасов П.П. Указ, соч. С. 324–326 и далее.


[Закрыть].

Вскоре после их нормализации русско-французские отношения были несколько омрачены стараниями британской дипломатии. По настоянию Дж. Пальмерстона, правительство Луи Наполеона вынуждено было направить в Архипелаг французскую эскадру для совместной с англичанами демонстрации военной силы в турецких водах. Когда Киселев потребовал от Токвиля объяснений недружественных по отношению к России действий Франции, министр заявил, что задача французской эскадры в этом районе состоит в том, чтобы наблюдать за действиями английских морских сил. Разумеется, Киселева не удовлетворило такое более чем странное объяснение. Когда принц-президент на приеме в Елисейском дворце стал развивать эту версию, русский дипломат усомнился в ее достоверности и предостерег Луи Наполеона от участия в подобных военных демонстрациях, которые могут вынудить Россию принять ответные меры. Через несколько дней после этого разговора принц Бонапарт известил Киселева, что распорядился отозвать французскую эскадру из турецких вод[303]303
  АВПРИ. Ф. Канцелярия. Оп. 469.1849 г. Д. 125. Л. 247–250 об. Киселев – Нессельроде, 1/13 ноября 1849 г.


[Закрыть]. Инцидент был исчерпан, но он показал сохраняющееся влияние Лондона на Париж, что беспокоило Николая I.

Это беспокойство усиливалось сообщениями Киселева и Толстого о подготовке бонапартистами государственного переворота в пользу восстановления империи. При этом, как утверждал Киселев, идею реставрации империи поддерживает правительство Англии[304]304
  Там же. Л. 148–149 об. Киселев – Нессельроде, 10/22 октября 1849 г.


[Закрыть].

В свете полученной информации в Петербурге расценили и неожиданную смену правительства в Париже. 31 октября 1849 года президент Бонапарт отправил в отставку коалиционный кабинет Одилона Барро и поручил формирование нового министерства, составленного исключительно из своих сторонников, Альфонсу Анри д’Опулю. Министром иностранных дел вместо А. де Токвиля стал дивизионный генерал виконт Ж.-Э. Дюко де Лаитт.

Как сообщал в Париж генерал Ламорисьер, известие об отставке правительства О. Барро вызвало серьезное беспокойство в российской столице. Он в частности проинформировал МИД о двух неожиданных визитах к нему ближайших сотрудников императора Николая. Первым французского посланника посетил генерал-адъютант граф А.Ф. Орлов. От Я.Н. Толстого, имевшего надежные источники в окружении президента Республики, шеф политической полиции был хорошо осведомлен о нарастании кризиса в «партии порядка», временно объединившей под эгидой Луи Наполеона бонапартистов, легитимистов и орлеанистов. Обозначившиеся претензии принца-президента на единоличное управление страной натолкнулись на сопротивление его попутчиков. От того же Толстого граф Орлов знал о твердом намерении Луи Наполеона продлить свой президентский мандат, истекавший в конце 1851 года. Конституция предполагала только один (четырехлетний) срок пребывания президента у власти. Поэтому Бонапарт стоял перед дилеммой: либо добиться продления своих полномочий конституционным способом, т. е. с согласия Законодательного собрания, либо действовать силовым путем. На исходе 1849 года Луи Наполеон еще надеялся на возможность осуществления первого варианта, но его многочисленные сторонники уже вели подготовительную работу по реализации второго варианта в случае, если парламент откажется внести соответствующую поправку в Конституцию.

Граф Орлов не стал скрывать от генерала Ламорисьера свою осведомленность относительно остроты внутренней ситуации во Франции и поинтересовался мнением посланника по поводу дальнейших планов президента Республики. В ответ на успокоительные заверения Ламорисьера, будто все в его стране развивается в рамках конституции, Орлов буквально озадачил французского дипломата неожиданным заявлением. «В действительности, – заявил шеф Третьего отделения, – речь идет о том, что президент Республики намерен осуществить государственный переворот путем изменения конституционных условий, на которых ныне основывается его власть».

Ламорисьер принялся убеждать Орлова, что подобного рода слухи могут исходить только от врагов президента и их не следует принимать всерьез. «Выслушав меня, – докладывал Ламорисьер в Париж, – граф Орлов с улыбкой ответил: Поверьте, эти слухи распространяют вовсе не враги президента, а его друзья, причем самые близкие друзья. И именно в том смысле, который я только что вам изложил. Они говорили об этом с людьми, которым мы полностью доверяем». В ответ на энергичные опровержения французского посланника Орлов сослался на громкие заявления о предстоящем перевороте, сделанные в Вене графом де Персиньи, ближайшим сподвижником принца-президента. К тому же, добавил граф Орлов, эти сведения подтверждаются из Берлина. В конечном счете, сокрушался Ламорисьер в донесении в Париж, ему не удалось разубедить Орлова в необоснованности слухов о готовящемся в Париже государственном перевороте[305]305
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. Vol. 204. Fol. 95 verso – 97. Ламорисьер – Лаитту, 15 ноября 1849 г.


[Закрыть].

На следующий день французского посланника посетил канцлер К.В. Нессельроде, который, хотя и в более дипломатичной манере, но высказал ту же озабоченность развитием событий во Франции, что и граф Орлов[306]306
  Ibid. Fol. 97 verso – 99.


[Закрыть].

По всей видимости, тревожные слухи из Парижа всерьез обеспокоили и самого Ламорисьера. Старый республиканец счел, что его место там, где решалась судьба Франции. Он срочно запросился «в отпуск» и в середине декабря получил согласие нового министра иностранных дел Лаитта. Генерал не стал медлить с отъездом, и после прощальной аудиенции у императора 26 декабря 1849 года покинул Петербург, возложив временное руководство дипломатической миссией на первого секретаря посольства Голдрие-Буало.

По возвращении в Париж Ламорисьер был принят принцем-президентом, перед которым отчитался о результатах своей миссии в Петербурге. Содержание их разговора осталось неизвестным, но несколько дней спустя, 10 января 1850 года, Луи Наполеон на приеме в Елисейском дворце поинтересовался у Киселева, успел ли он встретиться с Ламорисьером после возвращения из Петербурга? Русский посланник ответил, что видел Ламорисьера всего несколько минут и услышал от него, что он чрезвычайно доволен своим пребыванием в Петербурге.

Тогда президент, отчеканивая каждое слово, сказал: «Ламорисьер говорит, что император ко мне относится очень враждебно. Я очень желал бы знать: выдумал ли он это, или говорит правду?»[307]307
  Мартенс Ф. Указ. соч. Т. XV. С. 243. См. также: АВПРИ. Ф. Канцелярия. Оп. 469. 1850 г. Д. 90. Л. 24–25 об. Киселев – Нессельроде, 30 декабря 1849 г. /11 января 1850 г.


[Закрыть]

Киселев заверил президента, что ничего такого от Ламорисьера не слышал. Луи Наполеон сухо попрощался и прошел дальше. Озадаченный Киселев, не откладывая дело в долгий ящик, постарался выяснить всю правду. Здесь же, на приеме, он подошел к министру иностранных дел Лаитту и передал ему слова президента, попросив разъяснений. Министр охотно пересказал русскому дипломату содержание своей беседы с Ламорисьером по возвращении из Петербурга. Со слов генерала, император Николай заверил его в самых лучших чувствах к Франции и лично к президенту, с которым намерен поддерживать добрые отношения, пока «он остается в рамках своего настоящего мандата»[308]308
  АВПРИ. Ф. Канцелярия. Оп. 469. 1850 г. Д. 90. Л. 25 об.-27.


[Закрыть].

В течение месяца после январского приема в Елисейском дворце Киселев старательно собирал сведения относительно слов, якобы сказанных императором. Расспросив об этом самого Ламорисьера и встречавшегося с генералом А. Тьера, обычно очень хорошо осведомленного, Киселев пришел к выводу, что Николай I достаточно определенно заявил французскому дипломату, что не признает восстановления империи во Франции, если принц-президент решится на этот антиконституционный шаг. Разумеется, и республиканец Ламорисьер, и орлеанист Тьер были очень рады узнать о такой позиции императора Николая. Ламорисьер не преминул известить об этом своих единомышленников-республиканцев, целенаправленно вытеснявшихся из власти. Кстати, сам генерал по возвращении из России не получил желанного назначения в армию. Его ходатайства к президенту на этот счет оставались неудовлетворенными. Продолжая числиться в дипломатическом резерве, генерал Ламорисьер пребывал в бездеятельности.

Что касается Тьера, то он позволил себе желаемое выдать за действительное, распространив слух, будто Николай I, решительно возражая против учреждения империи, проявляет готовность к восстановлению Орлеанской династии на французском престоле. Когда Николай Павлович узнал из донесения Киселева, каким образом Тьер истолковал его несогласие с реставрацией бонапартистской империи, он отметил этот пассаж в донесении тремя вопросительными и одним восклицательным знаками[309]309
  Там же. Л. 38–53. Киселев – Нессельроде, 7/19 января 1850 г.


[Закрыть].

Для того чтобы сгладить неблагоприятное впечатление, произведенное на Луи Наполеона получившей широкую огласку позицией Николая I в отношении планов восстановления во Франции империи, Киселев попросил канцлера Нессельроде снабдить его какими-то дополнительными свидетельствами расположенности государя к Французской Республике и ее президенту. Такие свидетельства вскоре были им получены.

На очередном приеме в Елисейском дворце, устроенном в начале февраля 1850 года, Киселев ознакомил Луи Наполеона с высочайшим повелением, разрешающим отныне русским подданным свободно посещать Францию и даже жить там по своему усмотрению. Это известие произвело желаемый эффект на принца-президента, усмотревшего в нем свидетельство доверия царя к его правительству. Киселев усилил это впечатление зачитыванием полученной им депеши графа Нессельроде с приведенными в ней словами императора, выражающего президенту Республики и Франции чувства доброжелательства и расположения. Русскому посланнику удалось даже таким образом истолковать слова государя, сказанные при прощании Ламорисьеру, что Луи Наполеон посчитал нужным согласиться с Киселевым. Принц Бонапарт сказал лишь, что ему действительно хотелось бы знать, «злонамеренно или доброжелательно» относятся к нему в России?[310]310
  Там же. Л. 80–92 об. Киселев – Нессельроде, 22 января/3 февраля 1850 г.


[Закрыть]

Прояснить истинное отношение русского императора к принцу-президенту было поручено новому французскому посланнику в Петербурге дивизионному генералу де Кастельбажаку, отправленному туда в январе 1850 года на место вернувшегося в Париж Ламорисьера.