Текст книги "Избранное. Статьи, очерки, заметки по истории Франции и России"

Герцог д’Эгильон был отправлен в отставку, а новым министром иностранных дел (после краткого пребывания на этом посту генерального контролера финансов Бертена) 21 июля 1774 г. стал граф де Вержен.

Известие о заключении мира с Турцией буквально потрясло Дюрана, считавшего внутреннюю ситуацию в России критической, а положение Екатерины II, может быть, как никогда после 1762 г., непрочным. «Мир заключен, – писал Дюран в шифрованной депеше от 16 августа, – и очень странно, что это произошло в тот самый момент, когда мятежники достигли максимального успеха, когда, казалось, вероятность переворота, подогреваемого всеобщим недовольством, налицо, когда Крым остался без достаточных сил, чтобы дать отпор турецким войскам и флоту, когда истощение казны вынудило правительство частично прекратить платежи. Поразительно, что в этих условиях Россия получает все, в чем ей было отказано в Фокшанах (на предыдущих мирных переговорах летом 1772 г. – П.Ч.). Столь счастливой развязке она обязана вовсе не своей ловкости или стараниям ее союзников, а инертности ее противников», – заключал с досадой Дюран[149]149
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. 1774. Vol. 96. E 127 recto verso.


[Закрыть].

В Версале отчетливо сознавали, что успешное окончание войны с Портой значительно укрепляет не только внешнее, но и внутреннее положение России. «Легко представить то впечатление, которое произведет в России новость о столь выгодном и почетном мире, – писал Вержен Дюрану 27 августа 1774 г. – Теперь следует подумать о том, какие выводы сделает для себя Екатерина. Несомненно, свои первые усилия она употребит на укрощение мятежников, и это не будет для нее сложным делом, учитывая те средства, которые она может теперь использовать»[150]150
  Ibid. F. 162 recto verso.


[Закрыть].

После подписания мирного договора с Портой Екатерина II высвободила для борьбы с мятежниками около 20 пехотных и кавалерийских полков. Общее командование войсками было возложено на генерал-аншефа П.И. Панина, родного брата главы Иностранной коллегии.

Во время бунта императрицу особенно беспокоила мысль о возможных зарубежных связях «маркиза Пугачева», точнее, об участии в мятеже иностранцев. Мысль эта долгое время не давала ей покоя. Когда Пугачев был схвачен, следователи настойчиво стали добиваться от него соответствующих признаний, но так и не нашли подтверждений опасениям императрицы.

Между тем тревога Екатерины II основывалась на информации, поступавшей от ее дипломатов за рубежом, в частности из Парижа и Вены. Раздражали императрицу и циркулировавшие в европейских кругах слухи о «благородном» происхождении Емельки Пугачева и чуть ли не о близости его к петербургскому двору. Она давала категорические указания своим дипломатам решительно опровергать подобные вымыслы. Особенное пристрастие к распространению ложных слухов обнаруживала парижская «Газет де Франс», со времени ее основания кардиналом Ришелье бывшая, по сути, правительственным органом. Большинство ее публикаций политического характера прямо заказывались или инспирировались министерством иностранных дел. Так, в продолжение Русско-турецкой войны 1768–1774 гг. «Газет де Франс» давала крайне тенденциозную, а то и откровенно искаженную информацию о положении на фронтах, что отвечало интересам французской дипломатии, поддерживавшей Турцию.

То, что «Газет де Франс» отражала официальную точку зрения, ни для кого не было секретом и давало основание русскому представителю при версальском дворе неоднократно заявлять протесты по поводу ее публикаций непосредственно министру иностранных дел Франции, который, собственно, и не отрицал своего влияния на этот печатный орган, распространявшийся по всей Европе.

В марте 1774 г. князю Барятинскому пришлось объясняться с герцогом д’Эгильоном и по поводу публикации «Газет де Франс» о Пугачеве. Вот что писал об этом сам Барятинский в шифрованной депеше Н.И. Панину 27 марта: «В Парижской Газете № 14 в артикуле (статье. – П. Ч.) из Гамбурга об оренбургском бунтовщике напечатано было, будто бы он в молодых его летах был пажем при дворе Ее Императорского Величества и был послан в чужие края для учения, после чего служил в прусской армии и, наконец, был камер-юнкером при Его Императорском Высочестве (великом князе Павле Петровиче. – П.Ч.). Прошедшего вторника дюк д’Эгильон на обыкновенной конференции спрашивал меня, не имею ли я известия о настоящем состоянии сих мятежей, на что я ответствовал ему, что не получал никаких о сем известии уведомлений. Приметил я ему, притом без всякой жалобы, что помянутые обстоятельства, в Газете напечатанные, несправедливы и что я, находясь несколько лет при высочайшем нашем Дворе, никогда и не слыхал об имени Пугачева, на что дюк д’Эгильон сказал мне, что ежели я получу верное известие о сем бунтовщике и ему сообщу, то он прикажет сие напечатать в опровержение означенного артикула. Вчерашнего дня сведал я, что король изволил указать сочинителю Газеты, дабы впредь ничего не вносил он в Газету, не имея точных и достаточных известий»[151]151
  АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. 1774. Оп. 93/6. Д. 291. Л. 52–52 об.


[Закрыть].

Подозрения Екатерины II относительно причастности ее внешних врагов к пугачевщине усилились после получения графом Паниным очередной депеши от князя Барятинского: «Я сведал здесь, – писал тот 7 апреля 1774 г, – что шведский при Оттоманской Порте посланник учинил тамошнему министерству внушение, что происходящие внутри России мятежи доставляют правительству великие заботы и затруднения, а стране причиняют знатные разорения и убытки. Для произведения в турках большего упорства уверяет он их, что и Москве такой же угрожает жребий и что неминуемо принуждены будут отделить часть войск от Первой армии для замирения сих мятежников. Французский в Константинополе посол внушает подобные же мнения Дивану (совещательный орган высших сановников при султане. – П.Ч.) а особливо тамошнему духовенству, обнадеживая их, что при нынешних внутренних в России обстоятельствах должны они ожидать лучших успехов от будущей кампании, равно как в мирной негоциации, когда оная откроется. В здешней публике говорят, что Порта делает великие военные приготовления и заводит новый артиллерийский корпус. В партикулярных письмах из Гамбурга пишут сюда, что Пугачев получил от Порты знатную сумму денег»[152]152
  Там же. Л. 80–80 об.


[Закрыть].

О наличии каких-то связей между Пугачевым, турками и французскими военными советниками в армии султана сообщал из Вены российский посланник князь Д.М. Голицын, которому удалось завербовать одного из сотрудников канцелярии французского посла при венском дворе князя Луи де Рогана. Информатор передал ему копни нескольких секретных писем, которыми обменивался французский посол в Вене с коллегами в Константинополе и Санкт-Петербурге – графом де Сен-При и Дюраном. Из этой переписки следовало, что французская дипломатия не исключала возможность сотрудничества с Пугачевым и взаимодействия последнего с турецкой армией. Более того, если верить этой переписке, то отдельные французские офицеры, служившие у султана, перешли (или были направлены (?) в армию мятежников-пугачевцев.

31 марта 1774 г. князь Д.М. Голицын отправил графу Н.И. Панину «экстракт» письма графа де Сен-При князю де Рогану следующего содержания; «Он (Сен-При. – П.Ч.) говорит, что французские офицеры шлют ему эстафету за эстафетой из [турецкой] армии, которая должна предпринять диверсию в России в пользу Петра III. Эти офицеры не верят в успех их предприятия; они сожалеют, что [в армии] нет ни правил, ни порядка, ни подчинения, ни продовольственных припасов, ни боекомплекта; что если их выступление не будет сопровождаться всеобщим восстанием [в России], то они оставят это предприятие. Он говорит, что надежды, возлагаемые на существующее в России недовольство в действительности необоснованны, поскольку достаточно обычного манифеста или угрожающего указа царицы, чтобы напугать всех; что [русские] предпочтут рабство судьбе, которая отвечала бы их надеждам. Он (Сен-При. – П.Ч.) просит выделить ему вновь значительную сумму денег, которые он мог бы использовать в этих целях при всяком благоприятном случае…»[153]153
  АВПРИ. Ф. Сношения России с Австрией. 1774. Оп. 32/6. Д. 557. Л. 66–67.


[Закрыть].

Из этого письма можно сделать вывод, что Турция планировала военную операцию на территории России (по всей видимости, с Северного Кавказа или через Крым) с целью поддержать Пугачева и что в этой операции должны были участвовать французские офицеры.

Из другого письма, отправленного 30 марта 1774 г. из Вены князем де Роганом в Константинополь графу де Сен-При, также перехваченного русским агентом, следовало, что о поддержке Пугачева в той или иной мере подумывал и сам Христианнейший король Людовик XV.

В письме, французскую копию которого князь Голицын немедленно переправил графу Н.И. Панину в Петербург, читаем: «Король направляет к вам подателя сего письма, который по собственной инициативе вызвался оказать помощь Пугачеву. Это офицер Наваррского полка, имеющий множество заслуг. Вы должны как можно скорее отправить его с необходимыми инструкциями для так называемой армии (Пугачева. – П.Ч.). Король вновь выделяет вам 50 тыс. фр. для непредвиденных расходов, помимо того, что вы еще должны получить из выделенных вам средств за прошлый месяц. Не жалейте ничего для того, чтобы нанести решающий удар, если к тому представится случай. Нет такой суммы, которую король не предоставил бы ради осуществления наших замыслов. Не думайте, что с заговорами покончено. Я имею достоверные сведения, что во всех провинциях царицы много недовольных, которые ждут лишь случая, чтобы восстать. Даже русские солдаты говорят гадости о царице и короле Польши (Станиславе Понятовском. – П.Ч.). Можно представить себе настроения среди офицеров так называемой армии Пугачева. Вы увидите, что если она добьется хоть каких-нибудь успехов, то русские солдаты целыми соединениями станут под ее знамена, и вы с триумфом возвратитесь в Париж, где получите достойное вознаграждение за вашу доблестную службу. Прощайте, будьте бдительны и активны и рассчитывайте на дружбу князя Луи де Рогана»[154]154
  АВПРИ. Ф. Сношения России с Австрией. 1774. Оп. 32/6. Д. 557. Л. 106–106 об.


[Закрыть].

Судя по всему, французский посол в Константинополе был лучше осведомлен не только о внутреннем положении Турции, стоявшей на грани поражения, но и о ситуации в России, нежели его коллега в Вене. Во всяком случае, перехваченная русскими переписка графа де Сен-При говорит о его весьма пессимистичной оценке как шансов Порты продолжать войну против России, так и шансов Пугачева на успех. В письме от 20 марта 1774 г., адресованном князю де Рогану графом де Сен-При, также ставшем известным русскому посланнику Д.М. Голицыну, прямо говорилось, что Порта «совершенно решилась заключить мир, лишь бы только Россия немного сговорчивее была». «Бедная армия Пугачева, – продолжал граф де Сен-При, – разбита и рассеяна в Сибири, и те из нее, кои были счастливые, спаслись убежищем в турецких границах: итак, можно по всему видеть, что сей проект в ничто обратился. Два французских офицера, которые сыскали способ возвратиться в Константинополь, в столь худом состоянии пришли сюда, что жалко смотреть на них: больные и почти совсем голые, заедены вшами и изнурены от бедности и от трудов дорожных. Я об них имею попечение и буду стараться отправить их отсюда через Вену, как скоро они немного повыздоровеют и в состоянии будут ехать»[155]155
  Изложение этого письма содержится в шифрованной депеше Д.М. Голицына графу Н.И. Панину от 7 мая 1774 г. //Тамже. Л. 116–116 об., 117.


[Закрыть].

Информация французского дипломата о разгроме армии Пугачева не была достоверной. По всей видимости, ему сообщили о каком-то местном поражении одного из многочисленных пугачевских отрядов. В феврале – марте 1774 г. повстанцы сумели взять Гурьев городок, Челябинск и Татищеву крепость, а в начале апреля Пугачев начал поход по Башкирии, Уралу и Прикамью.

В письме графа де Сен-При нам интереснее другое – упоминание о двух французских офицерах, которые якобы вернулись в Константинополь из расположения пугачевской армии. Имена их не названы, но сам факт представляет несомненный интерес как косвенное свидетельство участия отдельных французов в восстании Пугачева. Этот факт отчасти подтверждается получившей огласку историей с арестом и ссылкой в Сибирь француза на русской службе полковника Анжели, обвиненного в подстрекательстве в пользу Пугачева.

История эта получила огласку после публикации «Газет де Франс». В сообщении с русско-польской границы от 1 июля 1774 г. говорилось: «Полковник Анжели, француз на русской службе, был в оковах отправлен в Сибирь. Обнаружили, что он имел связи с мятежниками и тайно подстрекал многие русские полки к восстанию. Утверждают даже, что если бы его не обезвредили, то вся армия перешла бы под знамена мятежников»[156]156
  Gazette de France. 1774. 25 juillet. № 59. Выписка из газеты приложена к депеше кн. И.С. Барятинского из Компьена от 11 августа 1774 г. // АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. 1774. Оп. 93/6. Д. 292. Л. 80.


[Закрыть].

Некоторые сведения об этом деле можно найти в двух донесениях князя И.С. Барятинского графу Н.И. Панину от 11 августа 1774 г., где он сообщает о своей беседе с прибывшим из Вены французским послом князем Луи де Роганом: «Вчерашний день на ужине у гишпанского посла, – писал Барятинский в первой депеше, – принц Луи (де Роган), от здешнего при цесарском (венском) дворе посол, между прочими разговорами сказал мне, что он с сожалением известился о том, что находящийся в российской службе полковник Франсуа Анжели окован и сослан в Сибирь за то, что он, быв сообщником Пугачева, будто бы находящимся в Смоленске французским офицерам[157]157
  Трудно сказать, о каких французских офицерах, находившихся в Смоленске, шла речь. Если они находились на русской службе, то должны были получать жалованье из русской же казны, но никак не от французского посланника в Петербурге, о чем говорит князь де Роган. Скорее всего, это были пленные французы, воевавшие против России на стороне польских конфедератов, судьбой которых занимался Дюран и даже сам Д’Аламбер, просивший Екатерину II отпустить их на родину (см.: Черкасов П.П. Указ. соч. С. 346–347).


[Закрыть] давал много денег, дабы и их к тому склонить, уверял меня при том, что такие на него, полковника Анжели, подозрения неосновательны, ибо-де имел он случай узнать его персонально в Вене, и могу в том ответствовать, что он тогда сохранял достодолжное почтение к особе Ее Императорского Величества и усердие к наблюдению Ее интересов. Неоспоримо-де то, что давал он деньги помянутым офицерам, но делал он сие по той единственно причине, что они находились в крайней бедности и из сожаления к своим одноземцам. А поскольку господин Дюран замедлил доставить им нужную для их пропитания сумму, о коей они его просили, то и адресовались они ко мне с сей просьбой об их неоставлении через нарочного, присланного из Смоленска. Потому-то я и послал им от себя несколько тысяч червонцев, донеся о том Его Величеству, покойному королю (Людовику XV. – П.Ч.), который одобрить сие соизволил.

Действительно, не можно Анжели извинить за то, что он, будучи отпущен только в Баден, без дозволения ездил в Вену и Париж, однако представляется, что сей его поступок не заслуживает такого строгого наказания, тем паче что он сделал сие по той единственно причине, что, выехав из Франции из-за несчастного поединка, не мог он обратно приехать во Францию, не получив прежде прощения. А так как он всегда желал по окончании войны возвратиться в свое отечество, то и вздумал он воспользоваться сим случаем и приехал сюда под другим именем и в мундире армии Ее Императорского Величества, будучи уверен, что в сем состоянии, конечно, его арестовывать нигде не будут. По приезде в Париж хотел-де он изъясниться о своем деле с дюком д’Эгильоном, но не имел удобного к тому времени, ибо видел его один только раз, да и то уже при выходе его со двора, почти в передней. Посему, прожив только три дня в Париже, без всякого решения возвратился он в Баден, а оттуда отправился в армию, но, не доехав, на границе был арестован.

Я-де говорил графу Вержену (новому министру иностранных дел Франции. – П.Ч.), нельзя не употребить старание об его освобождении, но он ответствовал, что если Россия почитает его участником в происшедших смятениях, то здешний двор за него вступаться не может. Так что теперь не остается другого средства к избавлению сего несчастного, как только просить Вас о ходатайстве в его пользу, обнадеживая при том, что он не только ручается за него словесно, но письменное даст свидетельство о верности и усердии Анжели к службе Ее Величества.

Выслушав сей его разговор, – докладывал своему канцлеру князь Барятинский, – ответствовал я ему, что никакого о сем деле известия не имею кроме того, что прочитал во Французской Газете статью, из которой прилагаю при сем для усмотрения вашего сиятельства, но что, зная возвышенный образ мыслей и справедливость Ее Величества всемилостивейшей моей Государыни, могу его с моей стороны уверить, что, конечно же, с Анжели не поступили бы так без точных и достаточных доказательств его вины. Потом сказал я ему, что так как сие дело совсем меня не касается, то и не могу я принять от него никакой по сему записки, а если он находит сие необходимо нужным, то сообщил бы то князю Дмитрию Михайловичу Голицыну, как министру Ее Величества, пребывающему при одном с ним дворе.

Принц Луи ответил на это, что он теперь в Париже и не знает, когда возвратится к своему посту. По этой причине он желал бы, чтобы сие его свидетельство верно дошло к Ее Императорскому Величеству, изъявляя при том почитание свое к великодушию и человеколюбию Ее Величества. Я повторил ему мое извинение, что не могу принять означенной его записки, с убеждением при том, что я столько же уважаю словесное его свидетельство, как бы и письменное»[158]158
  АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. 1774. Оп. 93/6. Д. 292. Л. 77–79 об.


[Закрыть].

Во второй депеше, написанной вечером того же дня (11 августа), И.С. Барятинский уточняет предыдущую информацию, ссылаясь на свой конфиденциальный разговор с прусским посланником по поводу публикации «Газет де Франс».

Прусский дипломат сообщил русскому коллеге, что «он имеет известие от своего министерства, что подлинно полковник Анжели был в Вене у принца Louis и от него под другим именем отправлен был в Париж к дюку д’Эгильону, с которым несколько раз говорил в его кабинете как о состоянии войск Ее Величества, так и о разглашениях в России о Пугачеве, ему сообщил, и что имел он секретные от здешнего министерства инструкции»[159]159
  Там же. Л. 81.


[Закрыть].

К сожалению, ни в АВПРИ, ни в Архиве МИД Франции пока не удалось обнаружить какие-либо дополнительные свидетельства о полковнике Анжели и других французских офицерах, якобы замешанных в пугачевском бунте. Полковник Анжели в равной степени может быть отнесен к числу тайных агентов французской дипломатии, пытавшихся установить неофициальные контакты с Пугачевым, и к числу жертв чрезмерной подозрительности российских властей. Впрочем, позиция французской дипломатии накануне и во время русско-турецкой войны, интриги в связи со смутой в России давали немало поводов для такой подозрительности. Что касается Анжели, то он был Екатериной II прощен и смог вернуться во Францию в конце 1774 – начале 1775 г.

Восстанием Пугачева пытались воспользоваться и отдельные авантюристы во Франции. Один из примеров такого рода содержит донесение князя И.С. Барятинского графу Панину из Парижа от 25 сентября 1774 г.: «Находящийся при мне священник сообщил мне следующее с ним приключение. На сих днях прогуливался он в саду, когда подошел к нему незнакомый француз и начал с ним индифферентный разговор, а узнав, что он говорит с русским, стал разговаривать о Пугачеве, объявляя о себе, что он сам долгое время жил в России между колонистами и был старостой в Каминской слободе, а недавно сюда приехал; что Пугачева не токмо видал, но знал его персонально в Саратове, сказывая при том об нем, якобы он уроженец очаковский и был в российской службе поручиком в прусскую войну; что когда он его видал, то носил уже он казацкое платье. Сей француз называется Л амер. В продолжение о сем разговора признался он, что ему подлинно известно, что Пугачев имел сие злоумышление прежде еще войны с турками и делал к тому проекты вместе с ссыльными польскими конфедератами и что он хотел к сему умыслу склонить и колонистов, но не мог в том преуспеть.

В 1772 г. сделался с ним сообщником в сем злоумышлении и один колонист из французов по имени Кара, которого и отправил он с Мемориалом к дюку д’Эгильону, но что помянутый Кара в том году в Париже не был, а оставался в Голландии для исправления других его, Пугачева, комиссий (поручений. – П.Ч.), а означенный Мемориал послал он к дюку д’Эгильону другим каналом. Потом из Голландии поехал он к польским конфедератам, а в нынешнем году приезжал сюда, однако якобы дюк д’Эгильон ни на что в их пользу не согласился, почему и отправился он в Италию в том намерении, чтобы ехать в Константинополь.

Поп спросил его: откуда получает Кара деньги для вояжирования? На что Ламер ему ответствовал, что он имеет деньги по кредитиву Пугачева от польских конфедератов. Наконец открылся он ему, что помянутый Кара по тесной между ними дружбе сообщил ему копию означенного Мемориала от Пугачева. Священник просил его, не может ли он сообщить ему сию копию для единственного любопытства, однако он в том отказался, а обещал только ему прочесть. На другой день приходил он к попу и читал тот Мемориал, которого содержание, сколько мог он упомнить, было следующее: вначале пишет он, что все в России колонисты весьма недовольны, что очень легко их возмутить, особливо когда Россия с Портой в войне, и что по его плану можно будет составить в тех местах армию до шестидесяти тысяч человек: при том предлагает, что как в тех местах сомневаются еще в кончине Петра Третьего, то и можно к возмущению употребить сей предлог. В заключение просит Францию, дабы она употребила свое старание, чтоб турки прислали к нему через Грузию несколько войска для его подкрепления, а в случае его неудачи дали бы ему у себя убежище.

Я, выслушав от священника сие его мне сообщение, просил, чтобы он постарался свести с помянутым Ламером большее знакомство и достать у него, если можно будет, копию с сего Мемориала», – завершал свое шифрованное донесение, казавшееся ему крайне важным, князь Иван Сергеевич Барятинский[160]160
  АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. 1774. Оп. 93/6. Д. 293. Л. 14–16 об.


[Закрыть].

Но самое удивительное – это реакция Екатерины II на эту информацию. На полях последнего листа донесения рукой императрицы было начертано: «Все сие суть враки сущего авантюрье, а Мемориалом у кого ни на есть деньги выманить вздумали»[161]161
  Там же. Л. 16 об.


[Закрыть]_{. Подобная} резолюция исключала любые шаги Барятинского по выяснению обстоятельств, связанных с пресловутым «Мемориалом Пугачева».

Трудно со всей определенностью сказать, чем было вызвано столь откровенное недоверие Екатерины II к полученной из Парижа информации. Конечно, сама по себе она могла бы показаться сомнительной, но в сопоставлении с имеющимися в распоряжении императрицы другими фактами «Мемориал Пугачева», быть может, и не выглядел очевидной фальшивкой. В конце концов, даже сведения, сообщенные священнику российского посольства в Париже его информатором Ламером, не были лишены некоторой достоверности. Это относилось и к личности Пугачева, и к возможности встречи с ним Ламера в Саратове, захваченном мятежниками в начале августа 1774 г, когда француз находился в этом волжском городе, и к настроениям среди иностранных колонистов в Поволжье.

В связи с последним обстоятельством можно сослаться хотя бы на информацию Дюрана, сообщавшего из Петербурга, что еще в 1770 г. был раскрыт заговор в пользу великого князя Павла Петровича, которому симпатизировали и немецкие колонисты. В шифрованной депеше своему двору Дюран писал 31 декабря 1773 г., что «Пугачев легко может рассчитывать на саратовских колонистов, среди которых множество недовольных русскими дезертиров из прусской и австрийской армий, которые отличаются храбростью и приверженностью военной дисциплине»[162]162
  ААЕ. Correspondance politique. 1773. Vol. 93. F. 377 verso – 378 recto etc.


[Закрыть].

Странное, казалось бы, пренебрежение Екатерины II к информации, поступившей от Барятинского, по всей видимости, можно объяснить одним: ко времени ее получения в Петербурге уже знали, что главные силы мятежников разбиты, а сам Пугачев вот-вот будет схвачен. Стоило ли теперь тратить деньги на приобретение «Мемориала», который к тому же мог оказаться заурядной фальшивкой?

Тем временем французский посланник продолжал внимательно следить за развитием событий в России, регулярно информируя об этом министра иностранных дел графа де Вержена. По его убеждению, после заключения мира с Турцией Екатерина II получила больше шансов на успех в борьбе с Пугачевым, который все еще представлял для нее серьезную угрозу. «Во всех областях империи, по которым прошелся этот разбойник, крестьяне отказываются обрабатывать землю, – писал Дюран в депеше от 2 сентября 1774 г. – Следует опасаться, что вскоре крестьянское восстание против дворянства приобретет еще более широкий размах, вследствие чего империя лишится значительной части урожая, а население ее еще более сократится»[163]163
  Ibid. Vol. 96. F. 176 recto verso.


[Закрыть].

После Кючук-Кайнарджийского мира, укрепившего международные позиции России, молодой король Людовик XVI и новый руководитель французской дипломатии граф де Вержен заняли более четкую позицию в отношении пугачевщины. Характерно, что их предшественники вообще уклонялись от каких-либо оценок смуты в России, что делало позицию Франции, по меньшей мере, двусмысленной.

6 сентября 1774 г. Дюрану была направлена инструкция, в которой Людовик XVI поручал ему передать Екатерине II, что он «искренне разделяет радость, которую императрица испытала по поводу заключения мира». В этом же документе говорилось и о Пугачеве: «Успехи Пугачева, несмотря на оказываемое ему сопротивление, безусловно, могли бы вызывать тревогу, если только заключение мира (с Турцией. – П.Ч.) не позволит правительству выставить против него достаточное количество войск для освобождения захваченных им территорий… Мы искренне желаем, чтобы Екатерина II смогла восстановить внутреннее спокойствие в своей империи»[164]164
  Ibid. F. 180 verso – 181 recto.


[Закрыть].

Конец августа – начало сентября 1774 г. принесли императрице долгожданные известия о решающей победе над бунтовщиками. После неудачи под Царицыном, который ему не удалось взять штурмом, Пугачев, оставленный большинством донских казаков и калмыков, отступил к Черному Яру, преследуемый корпусом полковника И.И. Михельсона. Здесь 24–25 августа у Солениковой ватаги Пугачев был наголову разбит, бежал, а 8 сентября был схвачен сообщниками в заволжской степи, у реки Большой Узень, и передан властям в Яицком городке.

Сведения о поражении пугачевцев под Царицыном и у Солениковой ватаги дошли до Дюрана примерно через месяц, о чем он не преминул немедленно сообщить в Версаль. В депеше от 29 сентября он писал о четырех подряд поражениях Пугачева на Волге и о потере им более 10 тысяч человек. Сам Пугачев, сообщал он далее, «в сопровождении 50 человек бежал к донским казакам, с тем, чтобы однажды вновь появиться еще более сильным, чем до своего поражения»[165]165
  ААЕ. Correspondance politique. 1773. Vol. 93. Е 237 recto – 238 verso.


[Закрыть]. Поистине месье Дюран уверовал в то, что Пугачев неуловим и непобедим.

Новость об аресте Пугачева Дюран узнал только 6 октября. «Прошлой ночью, – писал он в депеше от 7–8 октября 1774 г, – прибыли два офицера, посланные генералом Паниным с известием, что мятежник был схвачен в степи… Он бросался в ноги своим сообщникам, умоляя освободить его. Некоторые люди рассказывают, что это господа Орловы дали огромные суммы казакам, проживающим на соседних с ними землях, чтобы организовать поимку этого злодея»[166]166
  Ibid. F. 267 verso – 268 recto.


[Закрыть].

Спустя десять дней Дюран сообщил своему министру новые сведения о «деле Пугачева»: «Казаки в самом деле арестовали Пугачева, а генерал Суворов сопровождает его в Казань, где находится генерал Панин. Учреждена Комиссия по расследованию обстоятельств мятежа, выявлению его участников, сторонников и тех, кто помогал ему деньгами-дукатами – монетой, доселе в провинциях, разоренных этим злодеем, – невиданной». «Захват Пугачева, – писал Дюран в другой депеше, помеченной тем же числом (18 октября), – это не простая измена некоторых его сообщников, а результат переговоров с яицкими казаками. [Правительству] пришлось подтвердить их привилегии и согласиться возместить понесенный ими ущерб»[167]167
  Ibid. F. 282 recto verso; F. 294 recto verso.


[Закрыть].

И.С. Барятинский был извещен о поимке «главаря разбойников с большой дороги» двумя специальными письмами вице-канцлера князя А.М. Голицына, направленными ему в Париж во второй половине сентября 1774 г. Пугачев, сообщал вице-канцлер Барятинскому, «будет доставлен в Москву для вынесения ему там наказания за его преступления и злодеяния, которые способны заставить человечество содрогнуться»[168]168
  АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. 1774. On. 93/6. Д. 297. Л. 18–18 об.


[Закрыть].

Официальный Версаль поспешил принести Петербургу свои поздравления в связи с поимкой Пугачева. В инструкции Дюрану от 5 октября 1774 г. по этому поводу говорилось: «Мы совершенно искренне разделяем ту радость, которую вся Европа должна ощущать от захвата Пугачева. Все правительства заинтересованы в подавлении мятежа, принципы которого противоречат основам всякой власти и способны потрясти любое государственное устройство. Человечество получило, между прочим, урок кошмарных эксцессов, которым предавались этот мятежник и те, кого он обольстил. Остается верить, что он очень скоро подвергнется заслуженному наказанию и что его сторонники, лишившись влияния этого злодея, сами вернутся к исполнению своего долга»[169]169
  ААЕ. Correspondance politique. Russic. 1774. Vol. 96. F. 338 recto.


[Закрыть].

3 ноября 1774 г. в реляции Екатерине II И.С. Барятинский сообщил, что Людовик XVI лично говорил с ним об аресте главаря мятежников, что должно было подчеркнуть внимание Христианнейшего короля к заботам его русской «кузины». «Третьего дня, – писал императрице ее представитель при версальском дворе, – был я со всеми чужестранными министрами у короля на поклоне. Его Величество, подойдя ко мне, изволил сказать, что злодей Пугачев пойман, и спрашивал меня при том, имею ли я о сем известие. На что донес я Его Величеству, что того же утра получил я о том письмо от Вашего Императорского Величества и господина вице-канцлера»[170]170
  АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. 1774. On. 93/6. Д. 289. Л. 9–9 об.


[Закрыть].

Французский же посланник продолжал следить за «делом Пугачева» и после его поимки. В конце ноября 1774 г. он сообщил удивительные сведения, почерпнутые, по всей видимости, в одном из петербургских салонов, об экстравагантном предложении, переданном якобы Пугачевым императрице через следователей. Вот что писал об этом Дюран в шифрованном донесении в Версаль 25 ноября 1774 г.: «Пугачев был доставлен в Москву. Он желал бы избежать смертной казни, обещая доставить Короне столько же хорошего, сколько он причинил плохого своей Родине… Он заявил, что готов завоевать Китай. Хотя у Екатерины II и есть определенные намерения в отношении этой империи, о чем я уже сообщал и что, по-видимому, было известно злодею, он не достигнет желаемого – не получит ее доверия и не спасет свою жизнь. Слишком очевидной представляется необходимость показательного примера. Пролитая кровь стольких несчастных и разорение множества людей взывают к мщению и помешают ему быть услышанным. Он уже трижды подвергался пытке батогами»[171]171
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. 1774. Vol. 96. F. 396 recto verso.


[Закрыть].

Между прочим, следствие и до и после поимки Пугачева старательно выискивало следы «чужестранного» влияния на мятеж. В докладе одной из следственных комиссий, работавшей в Оренбурге, было записано, что «Пугачев не имеет, кажется, постороннего, а паче чужестранного руководствования и споспешествования…»[172]172
  Цит. по: Буганов В. Пугачев. С. 366.


[Закрыть]. Поступавшая от следователей информация, безусловно, смягчила прежнюю подозрительность Екатерины II в отношении иностранного «следа» в пугачевщине.