Текст книги "Избранное. Статьи, очерки, заметки по истории Франции и России"

Вот что сообщал в Париж о скандальной истории с братьями Ростовцевыми А. Фурнье:

<…> «Сыновья генерала Ростовцева, – того самого, который посвятил себя подготовке вопроса об освобождении крестьян, умерев прежде, чем это было осуществлено, и заслуги которого император отметил тем, что удостоил его вдову графского титула, а двух его сыновей сделал графами, полковниками и своими флигель-адъютантами, – были отправлены в отставку, или, если следовать точной формулировке приказа, освобождены от службы.

Эти два брата-офицера, старший из которых в настоящий момент находится в Англии и поддерживает отношения с журналистом по имени Герцен, оказались одними из самых пылких приверженцев доктрин, распространявшихся в воскресных школах и народных читальнях.

По чистой случайности обратили внимание на то, что младший [из братьев] находился на службе при императоре во дворце в ту Пасхальную ночь, когда там было обнаружено множество революционных прокламаций. Говорят, что некоторые лица из императорского окружения требуют большей строгости в отношении графов Ростовцевых – их ареста, тщательного расследования и предания суду. Однако император не пожелал идти так далеко, ограничившись тем, что удалил их от себя и освободил от службы.

Здесь существует всеобщее осуждение этих двух виновных, причем даже не за их убеждения и не за то, что они их распространяли, а единственно за то, что эти убеждения не побудили их подать в отставку, чтобы быть свободными в своих взглядах и не быть неблагодарными [по отношению к императору].

В армии проведены аресты, свидетельствующие о распространении зла в С.-Петербурге, Москве и в частях 1-й армии. Говорят о наказаниях, что вполне вероятно, но здесь стараются окутать тайной и молчанием серьезность и масштабы ежедневно возрастающего беспокойства»[395]395
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. Vol. 227. Fol. 240 recto verso – 241 verso. Фурнье – Тувенелю, 24 июня 1862 г.


[Закрыть]. <…>

Тогда же, в июне 1862 г. Фурнье впервые говорит о некой антиправительственной партии, угрожающей государственным устоям Российской империи. «…Существует подрывная партия, – с тревогой сообщает он министру иностранных дел, – которая не остановится перед любым преступлением ради того, чтобы заставить поверить в свою мощь, и для которой все средства хороши…». Эта угроза, добавляет французский дипломат, будет возрастать, «если правительство не будет проявлять должной проворности, предусмотрительности и энергии, необходимой для полного искоренения всех подобного рода замыслов»[396]396
  Ibid. Fol. 180 recto verso. Фурнье – Тувенелю, 13 июня 1862 г.


[Закрыть].

Фурнье склонен приписать действиям «подрывной партии» даже пожары, случившиеся в Петербурге в начале лета 1862 г., что можно было объяснить как обычными бытовыми причинами, так и следствием грозы, частой в это время года. Он же считает их организованными поджогами. «Недавние пожары, – пишет Фурнье в очередном донесении в Париж, – раскрыв правительству политическое существование активной партии, творящей зло, придали его поведению не свойственную ему прежде поспешность; оно, наконец-то, осознало опасность, которую не сумело предвидеть»[397]397
  Ibid. Fol. 239. Фурнье – Тувенелю, 24 июня 1862 г.


[Закрыть].

Не способствовала укреплению стабильности в государстве и правая оппозиция проводимым преобразованиям. Разумеется, консервативное дворянство, внутренне не принявшее Манифест 19 февраля, не могло себе позволить открыто выступить против него, но оно не могло и отказать себе в единственно возможном для него удовольствии – дать понять императору, что дворянство недовольно затеянной им крестьянской реформой.

Как и в период подготовки реформы, тон здесь задавало московское дворянство, что проявилось при первом, после подписания февральского Манифеста, посещении Александром II первопрестольной в июне 1861 г. Демонстративное недовольство дворян Московской губернии резко контрастировало с проявлениями народного энтузиазма во время пребывания императора в Москве, что было отмечено в одном из донесений французского посольства в Париж.

Из депеши герцога де Монтебелло от 11 июня 1861 г.:

<…> «Прием, который был оказан императору Александру во второй столице империи, заметно отличался в том, что касается двух, четко обозначенных классов, составляющих русский народ. В то время как крестьяне приветствовали Его Величество с энтузиазмом, который им всегда внушает лицезрение государя, московское дворянство удалилось в свои имения, а те его представители, которые остались [в городе], предпочли укрыться от Двора, демонстрируя [тем самым] очевидную сдержанность…»[398]398
  Ibid. Vol. 224. Fol. 124 recto verso. Монтебелло – Тувенелю, 11 июня 1861 г.


[Закрыть]. <…>

И все же, каково бы ни было недовольство консервативно настроенной части дворянства, и сколь бы не тревожили общество отдельные выступления вчерашних крепостных крестьян, в свою очередь, не удовлетворенных условиями освобождения от крепостной зависимости, механизм крестьянской реформы, запущенный 19 февраля 1861 г. остановить уже было невозможно. Каким бы слабым и нерешительным правителем не казался многим Александр II, именно его направляющей волей и упорством реформа была реализована. Довольно скоро это поняли и в посольстве Франции в Петербурге, где пересмотрели прежний взгляд на Царя-Освободителя, а заодно и на перспективы дальнейшего развития России, которые еще годом ранее виделись в довольно мрачных тонах.

Из донесения Монтебелло в МИД Франции (9 сентября 1862 г):

<…> «Когда император Александр принял решение освободить крепостных в своей империи, он [полностью] отдавал себе отчет в том, что столь радикальное изменение в общественном устройстве этой огромной страны повлечет за собой общее преобразование [всей] финансовой, административной и юридической системы России. Он не отступил перед этой огромной работой, и едва лишь были обнародованы положения об освобождении крестьян, как он приступил к изучению главных вопросов, связанных с [реализацией] этой реформы. <…>

В то время как великое дело освобождения приносит свои благотворные плоды, оно постепенно продвигается вперед таким образом, что его окончательный успех отныне может считаться обеспеченным»[399]399
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. Vol. 228. Fol. 246–249 verso. Монтебелло – Тувенелю, 9 сентября 1862 г.


[Закрыть]. <…>

Подобной оптимистичной оценки французские наблюдатели в России будут в целом придерживаться и в дальнейшем, когда вслед за освобождением крестьян Александр II приступит к реформированию армии, финансово-налоговой и судебной системы (введение суда присяжных), местного самоуправления (земства). Они будут приветствовать расширение автономия университетов (1863) и ограничение всевластия цензуры (1865). «Петербургские» французы поймут и глубокий замысел Великих реформ Александра II – превратить Россию в современное по тем меркам европейское государство.

Уже через два года после освобождения крестьян, когда завершился самый трудный, переходный период в реализации реформы, французские дипломаты отметили невиданный скачок в социально-культурной жизни пореформенной русской деревни, наиболее показательным примером чего они считали стремительный рост сельских школ. По приводимым в их донесениях данным, число сельских школ в 27 губерниях России возросло с 1956 накануне 19 февраля 1861 г. до 6666 к весне 1863 г., т. е. более чем утроилось.

По случаю исполнявшейся второй годовщины издания Манифеста 19 февраля посол Франции герцог де Монтебелло в донесении новому министру иностранных дел Э. Друэн де Люису[400]400
  Эдуард Друэн де Люис (1805–1881) – выходец из аристократической семьи, юрист, затем кадровый дипломат, был послом в Англии, затем директором одного из департаментов МИД Франции. Сенатор и член Института. Сменил Э. Тувенеля в должности министра иностранных дел в октябре 1862 г. До этого он уже трижды занимал пост главы французской дипломатии – с декабря 1848 до начала июня 1849 г., с 9 по 24 января 1851 г. и с июля 1852 до мая 1855 г. Его четвертое «пришествие» на Кэ д’ Орсэ продолжалось до сентября 1866 г. См. о нем: ААЕ. Personnel. 1-ге Serie. № 1365.


[Закрыть] подвел предварительный итог реализации крестьянской реформы, которая, по его убеждению, позволила императору Александру приступить к осуществлению других задуманных им широкомасштабных преобразований в своей империи.

Из донесения Монтебелло от 10 марта 1863 г.:

<…> «…Сегодня, господин министр, можно считать свершившимся фактом это великое дело освобождения крепостных, обязанное своим успехом инициативе и настойчивости императора Александра. Одно это составит славу его царствования. Сегодня на всем пространстве империи крестьяне свободны, имеют собственность и управляются избираемыми ими собраниями. Никогда еще столь смелое предприятие не осуществлялось в столь огромных масштабах, и его успех превзошел все ожидания. Сопротивление на местах, на которое наталкивалась благодетельная воля императора, оказалось намного слабее, чем предполагали, и повсеместно эта воля без труда побеждала. Высказывались опасения, что 19 февраля с.г., по случаю второй годовщины обретения крестьянами свободы, могут иметь место какие-то волнения. На сегодняшний день из глубин [империи] не поступало никаких сообщений, которые могли бы подтвердить обоснованность подобных опасений, и это говорит само за себя…

Освобождение крепостных было необходимой отправной точкой масштабных преобразований в устройстве империи. Император Александр не отступил перед решением этой задачи. Были приняты основополагающие принципы [этого] нового правового устройства, о чем я сообщал г-ну Тувенелю. Реализация этих принципов осуществляется безостановочно. Проект, относящийся к провинциальным учреждениям, уже подготовлен; одновременно ведется работа по организации нового муниципального устройства (т. е. земства. – П.Ч.) на всей территории империи. Готовится крупная реформа финансовой системы. Водочный откуп, начиная с 1 января с.г., был заменен акцизным сбором, и уже полученные результаты дают основание предвидеть возрастание доходов [казны] вместо привычного дефицита, ожидавшегося, по меньшей мере, в этом году.

Таков, господин министр, самый общий итог реформ, предпринятых императором Александром. Они обещают его огромной империи результаты, превосходящие [по значению] последствия всех завоеваний, и будут способствовать возрастанию ее мощи и процветания»[401]401
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. Vol. 230. Fol. 180 verso – 182 recto. Монтебелло – Друэн де Люису, 10 марта 1862 г.


[Закрыть]. <…>

* * *

Как показывает изучение сообщений посольства Франции из Петербурга о подготовке и реализации крестьянской реформы 1861 года, французские дипломаты однозначно положительно восприняли реформаторские начинания Александра II. Первое время они, вместе с просвещенной частью русского общества, находились в состоянии эйфории под впечатлением от Манифеста 19 февраля. Однако вскоре, под влиянием многочисленных выступлений обманувшихся в своих ожиданиях (т. е. передачи им помещичьих земель) крестьян, первоначальный восторг сменился у французских политических наблюдателей серьезными сомнениями относительно того, что Россия благополучно выйдет из реформы. Им стало даже казаться, что Российской империи грозят гибельные социальные потрясения. Успешное в целом завершение в феврале 1863 г. двухлетнего переходного периода в реализации реформы вновь придало оценкам французов утраченный, было, оптимизм. Начиная с марта 1863 г., во французском посольстве на берегу Невы возобладает мнение о том, что Россия все же сумеет благополучно пройти между Сциллой реформ и Харибдой революционного взрыва. В конечном итоге они придут к выводу, что, задуманные и осуществляемые Александром II реформы выводят Россию на новые, перспективные рубежи исторического развития, на путь дальнейшей ее европеизации.

Может возникнуть закономерный вопрос о том, каким представлялось французским дипломатам будущее России после завершения всех реформ, задуманных Александром II? Видели ли они ее полноценным, с точки зрения создаваемых политических и гражданских институтов, государством, гармонично вписавшимся в европейский контекст? Или полагали, что, как и при Петре Великом, реформы будут решать, прежде всего, задачи укрепления военно-политической мощи России путем ее модернизации?

Имеющиеся в нашем распоряжении доклады и донесения французских дипломатов за период 1856–1863 годы не дают однозначного ответа на этот вопрос. Думается, что в своих прогнозах дипломаты исходили из обоих вариантов и не спешили отдать предпочтение одному из них. Быть может, более определенный ответ можно найти в аналогичных документах за последующие годы. В конце концов, крестьянская реформа была лишь первым шагом на пути задуманных преобразований. Безусловно, восстание в Польше в 1863 году и его жестокое подавление, становление земства и суда присяжных, претендовавших на независимость от исполнительной власти, наконец, нарастание революционного движения в самой России и череда покушений на жизнь Александра II, предопределившие приостановку и свертывание реформ, вносили серьезные коррективы в видение российских реалий из окон французского посольства в Петербурге.

Но это уже тема для другого, более широкого исследования, требующего расширения хронологических рамок, по крайней мере, до конца 60-х годов XIX века. Да и сами французские политические наблюдатели в 1861–1862 годах считали, что освобождение крестьян – лишь начало реформ, которые, по их мнению, могли затянуться на долгие годы. Как справедливо заметил посол Франции в России барон де Талейран, «в этой стране все происходит медленно»[402]402
  ААЕ Correspondance politique. Russie. Vol. 236. Fol. 24 verso. Талейран – Друэн де Люису, 10 января 1866 г.


[Закрыть].

В чем же значение для современного историка приведенных выше свидетельств французских дипломатов о подготовке и реализации крестьянской реформы в России?

Конечно же, они не могут быть отнесены к разряду особо ценных источников, так как не содержат в себе каких-то важных и новых (неизвестных исследователям) сведений по изучаемой теме. Поле зрения французских наблюдателей ограничивалось преимущественно двумя столичными центрами (Санкт-Петербург и в меньшей степени – Москва). О том, что происходило в остальных частях огромной Российской империи, дипломаты могли судить лишь по косвенным, далеко не всегда проверенным данным. В этом смысле их видение России не было широким и тем более, панорамным. На рубеже 50—60-х годов XIX в., когда готовилась крестьянская реформа, дипломаты, например, мало интересовались настроениями либеральной интеллигенции. Внимание к ней начнет возрастать лишь с середины 60-х годов, когда в обществе развернется дискуссия о земстве и университетской реформе.

Зато они очень хорошо были информированы о настроениях и тенденциях в правительственных и придворных сферах Санкт-Петербурга, и именно в этом отношении их донесения в Париж представляют очевидный интерес. Для исследователя, занимающегося данной проблематикой, свидетельства французских дипломатов могут быть полезны, прежде всего, теми оценками событий и их главных участников (император Александр II, министры, губернаторы, предводители дворянства), которые дипломаты выносили в ходе проведения крестьянской реформы. Эти оценки, наряду с материалами, публиковавшимися на страницах французской печати, в определенной степени формировали общественное мнение во Франции относительно того, что происходило в России на рубеже 50—60-х годов XIX века.

Россия и Франция: XVIII–XX века.

Вып. 8. М.: Наука, 2008. С. 166–194.

Российско-французские отношения и польское восстание 1863 года

Польша с давних пор была камнем преткновения в отношениях России с Францией. Для Москвы, как позднее и для Петербурга, Речь Посполитая была историческим противником, с которым Россия с конца XVI в. вела непрерывные войны. В то же самое время Польша – давний исторический союзник Франции, важнейший элемент так называемого «восточного барьера» (Швеция, Польша, Турция). Воздвигнутый французской дипломатией на рубеже XVI–XVII вв. первоначально для противодействия гегемонистским устремлениям испанских и австрийских Габсбургов, «восточный барьер» с начала XVHI столетия приобрел и антироссийскую направленность с целью сдерживания экспансии России в восточноевропейском и черноморско-балканском направлениях.

Обе страны – Францию и Польшу – связывали тесные политические и династические узы. Один из сыновей Екатерины Медичи, Генрих Анжуйский, в 1573 г. был даже избран королем Польши, откуда через год, обманув поляков, тайно бежал во Францию, где открылась более привлекательная вакансия, и где он стал править под именем Генриха III. Спустя полтора столетия, в 1725 г., 15-летний Людовик XV, по настоянию тогдашнего регента, герцога Бурбонского, сочетался браком с 22-летней Марией Лещинской, дочерью изгнанного русскими из Польши короля Станислава. А спустя еще двадцать лет, дочь короля Польши Августа III Саксонского стала супругой дофина, наследника французского престола.

Франция неоднократно, хотя и не всегда последовательно, но всегда демонстративно, выступала защитницей Польши от покушений на ее территориальную целостность со стороны более сильных соседей – России, Австрии и Пруссии. Тем не менее, по разным причинам, она не предприняла никаких решительных действий, чтобы не допустить ликвидации Польши как независимого государства в результате трех разделов – в 1772, 1793 и 1795 гг. «Франция, – отмечал французский историк, – не всегда проводила в отношении Польши политику рыцарской дружбы и бескорыстия, как это услужливо повторяет пропаганда, заботящаяся лишь о том, чтобы увековечить полезное вопреки истине…

Министры наших королей имели в виду исключительно интересы своей страны и никогда не руководствовались соображениями сентиментального свойства. Они были хорошо информированы о том, что происходит в Польше; они холодно осуждали происходящее там и оказывали ей поддержку в самой незначительной степени»[403]403
  Martel R. La France et la Pologne. Realites de l’Est Europeen. P, 1931. P. 3, 6. Французский историк имеет в виду хроническую анархию, царившую в Польше вследствие не прекращавшейся борьбы между магнатско-шляхетскими кланами, нередко инициировавшими иностранные вмешательства. «Нужно ли после этого удивляться, – резюмировал Р. Мартель, – что Польша была средством, а не целью, объектом сделок, разменной монетой даже для Франции» (ibid. Р. 4).


[Закрыть].

Даже Наполеон с его попыткой создания герцогства Варшавского (1807–1815) как прообраза возрожденной Польши, преследовал, прежде всего, интересы своей империи. Польша, во всяком случае, до 1812 г., была для него разменной картой в игре с Александром I, в переговорах с которым он неоднократно увязывал польский вопрос с женитьбой на младшей сестре царя, в чем, как известно, ему было отказано.

Как у самого императора французов, так и у его сподвижников, можно найти немало свидетельств того, что Наполеон не рассматривал всерьез восстановление Польши в ее исторических границах и в ее былом значении. Она могла быть лишь составной частью наполеоновской империи.

Как бы то ни было, поляки, принявшие самое активное участие в походе Великой армии в Россию, навсегда остались признательны Наполеону и Франции за отмену крепостного права, ликвидацию сословного неравенства и введение Гражданского кодекса («Кодекса Наполеона») на территории герцогства Варшавского. Они искренне верили в то, что Наполеон поможет им возродить независимую Польшу в ее прежнем величии.

В то время как во внешней политике Франции «польский вопрос» всегда был подчинен собственным государственным интересам, диктовавшим постоянные компромиссы с другими участниками европейского концерта держав, во французском гражданском обществе издавна существовала искренняя солидарность с народом Польши, мечтавшим о национальной независимости. Такое противоречие в полной мере проявилось во время польского восстания 1830–1831 гг.

Франция, отвергнувшая в июле 1830 г. режим Реставрации Бурбонов, требовала от «короля-гражданина» Луи-Филиппа и его правительства решительной поддержки восставших поляков. Однако пришедшие к власти либералы и сам король, озабоченный устойчивостью своего «республиканского трона», не пошли навстречу общественным настроениям. Выразив осторожное осуждение карательных действий русских войск в Польше, Июльская монархия этим и ограничилась, отвергнув саму возможность военного вмешательства в дела «русской» Польши. Глава либерального кабинета Казимир Перье заявил 11 сентября 1831 г. в Палате депутатов: «Франция никому не даст право принуждать себя сражаться за другой народ; французская казна, как и французская кровь, принадлежат только Франции»[404]404
  Ibid. Р. 33.


[Закрыть]. При голосовании большинство депутатов (214 человек) поддержали позицию правительства. За оказание военной и иной помощи восставшим полякам высказался 161 депутат. Таким образом, преобладавшие во французском обществе полонофильские настроения не нашли поддержки у правительственного большинства Палаты депутатов.

После подавления польского восстания многие из его участников нашли убежище во Франции, где встретили самый радушный прием со стороны общества. Польская диаспора, численность которой возросла до пяти тысяч человек, развернула энергичную пропаганду в пользу независимости Польши, что служило предметом постоянных выяснений отношений между русским посольством в Париже и французским Министерством иностранных дел. Кабинет Луи-Филиппа, как мог, пытался ограничить чрезмерную активность польской эмиграции, но должен был считаться с общественными настроениями.

В поддержку поляков выступали не только левые либералы и республиканцы, но и клерикалы, озабоченные притеснениями католической и униатской церквей в Царстве Польском, на Украине и в Белоруссии. Свидетельством общественного внимания к польскому делу стало открытие в 1840 г. в Коллеж де Франс кафедры славянских языков и литературы, которую в течение четырех лет возглавлял классик польской литературы Адам Мицкевич.

Вторая империя, пришедшая на смену Июльской монархии и эфемерной Второй республике, унаследовала, среди прочего, и устойчивые полонофильские настроения в обществе. Народная монархия, провозглашенная Наполеоном III, в еще большей степени, чем либеральная Июльская, вынуждена была считаться с этими настроениями. Многие, прежде всего, в Польше, да и в самой Франции, надеялись, что Луи-Наполеон продолжит дело восстановления польской государственности, начатое его дядей в 1807 г.

Но Наполеон III оказался не меньшим прагматиком, чем его великий предшественник. Возрождение Франции, освобождение ее от ограничений Венского мира 1815 г., было для него несравнимо более важным делом, чем забота о несчастной Польше. После победы над Россией в 1856 г. он попытался было поднять польский вопрос на Парижском конгрессе, но встретив твердый отпор со стороны молодого императора Александра II, отказался от этого намерения. В то время Наполеон III начал разыгрывать «русскую карту», надеясь склонить царя к поддержке своих экспансионистских притязаний в Европе в рамках взятого им курса на достижение «согласия» с Россией. В активе начатого по взаимному желанию сближения к 1863 г. уже были определенные достижения. Это и обнадеживающее согласование позиций в подходе к так называемому Восточному вопросу, в частности, на Балканах (в Черногории и Сербии). Это и благожелательный в отношении Франции нейтралитет России в австро-франко-сардинской войне 1859 г., облегчивший Наполеону III последующую аннексию Савойи и Ниццы.

Тем не менее, император французов, ставя под угрозу политику наметившегося «согласия» с Россией, продолжал раздражать царя разговорами о судьбе «многострадальной Польши». Так, в марте 1861 г. на обеде в Тюильри император, заведя разговор с русским послом графом П.Д. Киселевым о волнениях в Польше, философски изрек: «В наше время чрезмерная суровость способна лишь разжигать страсти; репрессии вызывают ответную реакцию…»[405]405
  АВПРИ. Ф. 133. Оп. 469. 1861. Д. 121. Л. 159 об. Киселев – Горчакову, 14 марта 1861 г.


[Закрыть].

Эту же мысль, полтора месяца спустя, Наполеон III повторил в личном письме Александру II, заверив царя, что распространяемые слухи о соучастии французских «агентов» и французского «золота» в разжигании беспорядков в Польше не соответствуют действительности. Одновременно Наполеон просил Александра понять затруднительность своего положения по той причине, что во Франции существуют «давние симпатии» к Польше[406]406
  Личное письмо Наполеона III от 30 апреля 1861 г. (там же. 1861 г. Д. 60. Л. 3–4 об.). В ответном письме от 11 мая (н.с.) Александр II обратил внимание императора французов на то, что антирусские настроения в связи с волнениями в Польше разжигаются не только во французской печати, но и в ближайшем окружении Наполеона, что вносит «элемент разлада между нами», чего никак нельзя допустить (там же. Л. 7 об. – 9 об.).


[Закрыть].

Осторожная настойчивость Наполеона III в польском вопросе во многом объяснялась как исторической традицией французской солидарности с поляками, так и давлением, которое он постоянно ощущал в своем ближайшем окружении, где образовалось нечто вроде «польской партии», зачастую составленной из людей лично ненавидящих друг друга – таких, например, как «красный принц» Наполеон-Жером и императрица Евгения.

Кузен императора был дружен не только с республиканцами, но и с польской эмиграцией, чьим адвокатом слыл в общественных кругах. Он использовал любой случай, чтобы высказаться в защиту «угнетенной Польши». Принц Наполеон не изменил этой привычке даже на встрече с Александром II в Варшаве в сентябре 1858 г., чем возмутил царя и чем сорвал подписание ряда подготовленных князем А.М. Горчаковым и французским послом в Петербурге герцогом Луи Наполеоном де Монтебелло важных документов. И Горчаков, и сам император Александр пребывали в недоумении – высказал ли принц собственное мнение или это мнение Наполеона III?

По-своему о Польше радела и французская императрица Евгения, озабоченная положением польских католиков. Конечно, она делилась с супругом не только своими личными опасениями. Императрицу не без оснований считали во Франции покровительницей клерикалов, которые настаивали на более решительной защите интересов католической церкви, будь то в Италии, в Мексике[407]407
  В 1862 г. Наполеон III, подталкиваемый клерикалами, ввязался в пятилетнее авантюрное предприятие в Мексике, направив туда 40-тысячный экспедиционный корпус для поддержки эрцгерцога Максимилиана Габсбургского, провозгласившего себя императором, защитником католицизма против безбожников-республиканцев. В более широком плане речь шла о намерении Наполеона III, воспользовавшись Гражданской войной в США, распространить французское влияние не только на Мексику, но и на всю Южную Америку. См. об этом: Avenel J. La campagne du Mexique (1862–1867). P, 1996; Gouttman A. La guerre du Mexique (1862–1867). Le mirage americain de Napoleon III. P., 2008; Lecaillon J.-F. Napoleon III et le Mexique. Horizons Amerique Latine. P, 1994.


[Закрыть] или в Польше. Клерикалы, идейным рупором которых был известный литератор Шарль Форб граф де Монталамбер, напрямую связывали дело католицизма с независимостью Польши[408]408
  Montalambert Ch.F. de. Une nation en deuil, la Pologne en 1861. P, 1862.


[Закрыть].

В разговорах с русским послом Киселевым на тему Польши императрица Евгения могла себе позволить говорить более откровенно, чем Наполеон НЕ На аудиенции, данной Киселеву 16 октября 1862 г., императрица среди прочего сказала: «…если бы спросили меня, я посоветовала бы оставить поляков самим себе, предоставя им выбрать себе короля. Россия, при своем могуществе, всегда будет стоять выше, будет сильнее и у себя, и в отношении других; всякие другие мнимые примирения, которые выдумают, не установят прочного спокойствия, столь желаемого Европою и которого тоже должна желать и Россия. Я говорю в интересах Польши и в то же время в интересах России и Европы»[409]409
  Исторический вестник. 1882. № 3. С. 680. «Я ответил, что понимаю ее заключительную мысль, – писал Киселев об этом разговоре с императрицей Евгенией. – Все выиграют, кроме России, которая не может отказаться от царства [Польского] ни в интересах поляков, ни в интересах западных держав. Чтобы это уяснить, надо рассмотреть общее положение дел. Поляки и русские, две ветви одного славянского племени, борются в течение шести веков; поляки имели успехи; они господствовали в Москве, как теперь русские господствуют в Варшаве; жалобы папы отчасти справедливы по причине строгих, иногда произвольных, мер в предпрошедшее царствование; но не надо терять из виду, что все эти строгости были последствием духа пропаганды католического духовенства, которое считало православных за язычников и старалось их обратить в лоно истинной, по их мнению, церкви; от этого произошли преследования, на которые жалуется св. отец. Пусть оставят прозелитизм, и они избегнут мер предупредительных, к которым нас заставляют прибегать» (там же. С. 680–681).


[Закрыть].

Со своей стороны, и граф Киселев, и сменивший его в октябре 1862 г. в Париже барон А.Ф. Будберг многократно обращали внимание французского правительства, да и самого императора Наполеона на подстрекательскую и ничем не ограничиваемую деятельность польской эмиграции во Франции по разжиганию антирусских настроений. Под давлением этих настойчивых представлений МВД и парижская префектура полиции были вынуждены время от времени вмешиваться и принимать определенные ограничительные меры против наиболее радикально настроенных польских эмигрантских организаций, направлявших своих эмиссаров в Польшу для возбуждения там беспорядков. Так, осенью 1862 г. французская полиция пресекла деятельность одной из эмигрантских групп, наладивших канал поставки оружия и пропагандистской литературы в Польшу. По этому поводу наместник в Царстве Польском великий князь Константин Николаевич просил российское посольство передать свою благодарность императору Наполеону III[410]410
  АВПРИ. Ф. 133. Ор. 469. 1862 г. Д. 111. Л. 89.


[Закрыть].

В начале января 1863 г. полиция задержала в Париже трех поляков, один из которых (Игнатий Шмиелевский) подозревался в соучастии в подготовке покушения на жизнь великого князя Константина Николаевича в Варшаве в июле 1862 г. Он был арестован, а двое других – в 24 часа высланы за пределы Франции[411]411
  Там же. 1863 г. Д. 118. Будберг – Горчакову, 11 января 1863 г.


[Закрыть].

Но это были лишь отдельные из многочисленных групп, готовивших восстание в Польше. Другие продолжали действовать, усилив меры конспирации. То, что восстание неизбежно, российское посольство в Париже предупреждало Петербург с октября 1862 г. Называлась даже точная дата – 29 ноября 1862 г., приходившаяся на очередную годовщину начала восстания 1830 г.[412]412
  Там же. 1862 г. Д. 11. Л. 456. Убри – Горчакову, 28 октября 1862 г. Полученную от поверенного в делах в Париже П.П. Убри секретную депешу Александр II немедленно распорядился передать главному начальнику Третьего отделения, шефу жандармов кн. В.А. Долгорукову.


[Закрыть]

В начале декабря 1862 г. один из тайных осведомителей посольства, некий М. Леруа, назвал новое время выступления заговорщиков – конец января 1863 г. Он же сообщил, что восстание готовит Центральный национальный комитет, часть членов которого находятся в Париже[413]413
  Там же. Л. 284–285. Убри – Горчакову, 6 декабря 1862 г.


[Закрыть]. В полученной информации был указан точный адрес их проживания.

Сменивший графа Киселева в должности посла во Франции барон А.Ф. Будберг, не раскрывая, разумеется, имени осведомителя, сообщил префекту парижской полиции о подготовке восстания, потребовав арестовать заговорщиков, намеревавшихся со дня на день отправиться из Парижа в Варшаву. В ночь с 20 на 21 декабря полицейский наряд явился по указанному адресу, где были задержаны четверо поляков, оказавшихся членами Военной комиссии ЦНК. Среди них был и «чрезвычайный комиссар» ЦНК Годлевский.

Из найденных на квартире бумаг следовало, что арестованные члены Военной комиссии занимались отправкой в Польшу оружия для повстанцев, а само оружие поступало из Англии. Подготовленная ими очередная партия должна была быть переправлена до конца декабря через Пруссию[414]414
  Там же. Л. 350–351. Убри – Горчакову 24 декабря 1862 г.; Д. 109. Л. 531–536 об. Будберг – Тегубскому, 2 января 1863 г. К последней депеше была приложена копия отчета префектуры парижской полиции от 23 декабря 1862 г., адресованная, по всей видимости, Министерству внутренних дел Франции.


[Закрыть].

Информация о предстоящем восстании в Польше, заблаговременно полученная российским посольством в Париже, подтвердилась. 22 января 1863 г. вооруженные отряды польских повстанцев предприняли скоординированное нападение на гарнизоны русской армии, рассредоточенные по территории Царства Польского. Поводом к восстанию, продолжавшемуся шестнадцать месяцев, стал рекрутский набор, объявленный главой гражданской администрации при царском наместнике маркизом Александром Велепольским, хотя причины этого восстания, разумеется, были куда глубже[415]415
  В восстании, охватившем помимо собственно Польши, отдельные районы Юго-Западного (Украина) и Северо-Западного (Литва и Белоруссия) краев Российской империи, приняли участие около 80 тыс. человек. Численность русских войск, привлеченных к подавлению восстания, превысила 160 тыс. солдат и офицеров. Восстание 1863 г. в Польше является самостоятельной темой, раскрытие которой не входит в задачу автора, которого интересует лишь влияние этого восстания на русско-французские отношения. См.: Брянцев П.Д. Польский мятеж 1863 г. Вильна, 1892; Миско М.В. Польское восстание 1863 года. М., 1962; Мосолов А.Н. Виленские очерки 1863–1864 гг. (Муравьевское время). СПб., 1898; Ревуненков В.Г. Польское восстание 1863 г. и европейская дипломатия. Л., 1957; Сидоров А.А. Польское восстание 1863 года. Исторический очерк. СПб., 1903.


[Закрыть].

Революционный взрыв со всей очевидностью свидетельствовал и о провале либерального курса, проводившегося назначенным в июне 1862 г. наместником Царства Польского великим князем Константином Николаевичем и его ближайшим сподвижником А. Велепольским. Поляки ясно дали понять, что никакие либеральные послабления не способны заставить их отказаться от мечты о национальном возрождении Польши[416]416
  Грозным предвестником вооруженного взрыва в Польше стало неудачное покушение на жизнь великого князя Константина Николаевича (4 июля 1862 г.) и две попытки убийства маркиза Велепольского (26 июля и 3 августа 1862 г.).


[Закрыть].

О первой реакции в Петербурге на события в Польше посол Франции герцог де Монтебелло проинформировал Париж 30 января 1863 г.

В депеше, адресованной министру иностранных дел Э. Друэн де Люису[417]417
  Эдуард Друэн де Люис (1805–1881) – дипломат и политический деятель, взгляды которого претерпели эволюцию от леволиберальных до консервативных. В годы Июльской монархии и Второй республики избирался в парламент, четыре раза занимал пост министра иностранных дел (1848–1849, 1851,1852–1855 и 1862–1866). На заключительном этапе Крымской войны высказывался против выдвижения чрезмерных требований к России – таких, в частности, как «нейтрализация» Черного моря. В середине 60-х гг. выступал за тесное взаимодействие с Австрией против попыток объединить Германию под главенством Пруссии. Будучи несогласным с позицией Наполеона III, не разглядевшего тогда потенциальной угрозы со стороны Пруссии, в августе 1866 г. вынужден был выйти в отставку. В Архиве МИД Франции есть служебное досье Э. Друэн де Люиса (ААЕ. Personnel. 1-ге serie. № 1365). См. о нем: Harcourt В. d’. Les Quatre Ministeres de M. Drouyn de Lhuys. P, 1882; Dictionnaire des Ministres des Affaires etrangeres 1589–2004. Preface de Michel Barnier. P, 2005. P. 334–339.


[Закрыть], посол писал о полученном здесь сообщении, согласно которому, в ночь с 22 на 23 января в ряде гарнизонов в Царстве Польском произошло скоординированное массовое убийство русских солдат, застигнутых врасплох в своих казармах[418]418
  Полный текст депеши см.: Archives des Affaires Etrangeres (далее – ААЕ). Correspondance politique. Russie. 1863. Vol. 230. Fol. 77–81 verso. Монтебелло – Друэн де Люису, 30 января 1863 г.


[Закрыть].

Монтебелло посетил по этому поводу вице-канцлера Горчакова. «Я не скрыл от князя Горчакова, – докладывал посол, – что в Европе эти события могут произвести плохое впечатление, а пресса, благосклонная к полякам, о чем ему хорошо известно, постарается представить это дело таким образом, что правительство окажется провокатором, а повстанцы – жертвами». Вице-канцлер, по словам Монтебелло, согласился с ним, добавив, что «ожидает именно такой трактовки», но, со своей стороны, может сказать совершенно определенно, что речь идет о «попытке государственного переворота».

С самого начала восстания в Польше российское посольство в Париже внимательно отслеживало, как реагируют на развитие событий в Тюильри и в обществе. «Невозможно не признать, – сообщал барон Будберг в личном письме Горчакову, – что польское дело встречает здесь многочисленные симпатии, с чем не может не считаться правительство». Судя по имеющейся информации, продолжал посол, «император Наполеон может предпринять в отношении нас демарш в пользу Польши»[419]419
  АВПРИ. Ф. 133. Оп. 469. 1863 г. Д. 120. Л. 34 об., 36. Будберг – Горчакову, 29 января 1863 г.


[Закрыть].

Однако Наполеон III не стал спешить с демаршем. По всей видимости, он пока не предвидел того размаха, которое может принять польское восстание. Поначалу императору французов казалось, что речь идет о локальных выступлениях, каких в Польше было немало за последние годы, и которые довольно быстро подавлялись на местах. Именно поэтому первая официальная реакция тюильрийского кабинета, представленная в выступлении государственного министра Адольфа Бильо в Законодательном корпусе 5 февраля 1863 г., была весьма сдержанной. Министр сказал, что правительство Франции рассматривает волнения в Польше не более чем революционную вспышку, «что было в его устах почти синонимом слова «преступную»[420]420
  Дебидур А. Дипломатическая история Европы. От Венского до Берлинского конгресса. Т. II ⁄ Пер. с фр. М., 1947. С. 235.


[Закрыть].