Текст книги "Избранное. Статьи, очерки, заметки по истории Франции и России"

Пробыв недолго на континенте, Паоли отправился в Англию, ставшую для него последним прибежищем. Здесь он умер в 1807 г., и был похоронен на кладбище Вестминстерского аббатства.

Поражение повстанцев при Понто-Ново имело следствием постепенное усмирение острова новыми его хозяевами – французами, которым, правда, еще долго придется гасить отдельные очаги пожара освободительного движения. «Корсику считают здесь вовсе покоренной, что и весьма вероятно, – сообщал Хотинский 9 июня 1769 г. Екатерине II, – но сколь ни радует этот успех дюка Шуазеля, не приносит он славы ни войскам, ни полководцам их, ибо ни те не имели случая показать свою храбрость, ни другие – искусства своего. Так все здесь рассуждают… Господин де Во, взявшись предводительствовать в Корсике, просил двадцать тысяч человек войска, двадцать миллионов денег, да двадцать палачей. По всей видимости, с основанием заключают, что деньги более всего послужили»[108]108
  АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. Оп. 93/6. 1769 г. Д. 249. Л. 63–63 об.


[Закрыть].

Провозгласив французский суверенитет над Корсикой, версальский двор ревниво следил за тем, чтобы никакие иностранные корабли, особенно военные, не заходили в корсиканские порты и даже в бухты. На этот запрет пришлось натолкнуться и русской эскадре, направленной летом 1769 г. из Кронштадта в Средиземное море. Русский поверенный в делах при версальском дворе заблаговременно запросил у Шуазеля согласия Людовика XV на возможность захода русских кораблей во французские гавани в случае крайней необходимости (шторм, неотложный ремонт и т. д.). Министр долго не давал ответа на этот запрос. Как оказалось, он пытался убедить Королевский совет принять меры к уничтожению русской эскадры, дабы не допустить ее в морской тыл союзника Франции – Турции. Однако предложение Шуазеля не было поддержано королем, который через своего министра передал Хотинскому, что отдельные русские корабли в самом крайнем случае могут войти во французские гавани, но вся эскадра в полном составе (20 кораблей) не сможет воспользоваться такой возможностью. Любопытна и другая оговорка, сделанная французской стороной: русские суда могут укрываться от штормов во всех французских гаванях, кроме корсиканских[109]109
  См. подробнее об этом: Черкасов П.П. Указ. соч. С. 361–364.


[Закрыть].

«Когда ж исключил он вход наших кораблей в Корсику, – докладывал графу Н.И. Панину в шифрованном донесении от 15 октября 1769 г. Н.К. Хотинский о своей беседе с герцогом Шуазелем, – спросил я его, неужели он опасается какого-то их предприятия на тот остров, на что он мне сказал, что они там могут быть в тягость, потому что в Корсике мало работников и прочее»[110]110
  АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. Оп. 93/6. 1769 г. Д. 249. Л. 89 об.


[Закрыть].

В конечном счете русская эскадра обошлась без захода в гавани Корсики, и в июле 1770 г. нанесла сокрушительное поражение турецкому флоту в бухте Чесма, уничтожив 15 линейных кораблей, 6 фрегатов и свыше 40 малых судов, что существенно подорвало мощь Блистательной Порты.

Что же касается интереса России к Корсике, то он после поражения Паоли и бегства его с острова практически сошел на нет, хотя в переписке русского посольства в Париже с Петербургом и в 1770-е годы время от времени возникала корсиканская тема. Так было, в частности, в 1774 г., когда на Корсике вспыхнуло антифранцузское восстание, а в Версале ожили прежние страхи относительно иностранного (английского и русского) участия в восстании.

О распространении подобных настроений докладывал в Петербург новый русский посланник при версальском дворе князь Иван Сергеевич Барятинский. В шифрованной депеше от 30 июня 1774 г., адресованной графу Никите Ивановичу Панину, князь Барятинский писал.: «…а некоторые скрытно распускают слух, якобы Россия подослала к Корсике два корабля, нагруженные военными орудиями и снабженные знатной суммой денег. Я стараться буду о сем проведать и, если что узнаю, не премину о том вашему сиятельству донести»[111]111
  Там же. 1774 г. Д. 292. Л. 21–21 об.


[Закрыть].

Среди прочего И.С. Барятинский передал в Петербург информацию о планах версальского двора депортировать с мятежного острова коренное население Корсики, не желавшее примириться с французским господством. «Из Корсики не получено никаких точных известий, – писал русский посланник 10 июля 1774 г. графу Панину. – Здесь говорят теперь, что французское министерство обратило свое внимание на усмирение сих мятежей и на изобретение средства для предотвращения впредь подобных беспорядков, и будто намерены они подать королю просьбу о том, чтоб всех природных жителей сего острова перевести по частям в другие разные поселения, а на их место поселить других каких-либо французских подданных. Указывают, что сей народ, будучи особенно склонен к возмущениям, никаким другим способом в порядке и послушании содержан быть не может»[112]112
  Там же. Л. 38–39.


[Закрыть].

А спустя четыре дня князь Барятинский сообщил о подавлении восстания корсиканцев: «Из Корсики получено известие, что генерал де Марбеф совершенно разбил мятежников, очистил от них Ниоло и взял в плен тридцать человек, из коих половину перевешали, а других содержат под крепким караулом. Из начальников же их ни один не пойман. Здесь считают сей бунт почти уже конченным. Помянутый генерал де Марбеф возвратился своей командой в Бастию, оставив часть войска для преследования остатка сих изменников, кои по разным местам рассеялись»[113]113
  АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. Оп. 93/6. 1769 г. Д. 249. Л. 43 об. – 44 об.


[Закрыть].

Впрочем, императрице всея Руси в это время было уже не до корсиканских мятежников. В самой России пылал пожар пугачевского бунта, потребовавший от Екатерины II мобилизации всех сил для его ликвидации.

Европейский альманах. 1997.

История. Традиции. Культура.

М.: Наука. 1998. С. 80–91.

Франция и восстание Пугачева
По документам дипломатических архивов Франции и России

Крестьянское восстание под предводительством Емельяна Пугачева (1773–1775) – важнейшее событие внутренней жизни России XVIII столетия[114]114
  В мою задачу не входит освещение самого пугачевского бунта, детально изученного в отечественной историографии. Назову лишь основные работы обобщающего характера: Пугачевщина. М.; Л.: Центрархив, 1926–1931. T. 1–3; Восстание Емельяна Пугачева: Сб. документов. Л., 1935; Андрущенко А.И. Крестьянская война 1773–1775 гг. на Яике, в Приуралье, на Урале и в Сибири. М., 1969; Буганов В.И. Крестьянские войны и России XVII–XVIII вв. М., 1976; он же. Пугачев. М., 1984; Крестьянская война в России в 1773–1775 годах: Восстание Пугачева. Л., 1961–1970. T. 1–3; Мавродин В.В. Классовая борьба и общественно-политическая мысль в России в XVIII в. (1773– 1790-е годы). Л., 1975; Овчинников Р.В. Манифесты и указы Е.И. Пугачева. М., 1980; Семевский В.И. Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II. СПб., 1901–1903. T. I–II; Смирнов И.И., Манъков А.Г. и др. Крестьянские войны в России в XVII–XVIII вв. М.; Л., 1966.


[Закрыть]. Этот грандиозных масштабов бунт стал серьезным испытанием для всей правительственной системы Екатерины II, пережившей глубокое потрясение. В течение почти двух лет Европа внимательно следила за развитием событий в России, гадая, кто же возьмет верх – Екатерина II, узурпировавшая в 1762 г. престол своего незадачливого супруга, или самозваный «мужицкий царь»? Порой казалось, что Лжепетр III имеет больше шансов на успех.

Интерес к России европейских дворов, обеспокоенных экспансионистскими тенденциями во внешней политике Екатерины II, был не праздным, как был он не праздным для Оттоманской Порты, с конца 1768 г. находившейся с ней в состоянии войны. От того, кто утвердится па петербургском троне, во многом зависел не только исход русско-турецкой войны, но и положение дел в европейской политике. В тот период шансы на успех Лжепетра III вовсе не представлялись европейским дипломатам безнадежными (что стало очевидным для последующих поколений историков). Именно это обстоятельство – международный, как бы мы сейчас сказали, аспект пугачевского бунта – более всего ранило сердце самолюбивой императрицы всея Руси, приказавшей срочно составить и распространить в Европе пропагандистское сочинение, разоблачающее Пугачева. Книга под названием «Лжепетр III, или Жизнь и похождения мятежника Емельяна Пугачева» была опубликована на французском языке (в то время международном) в Лондоне в 1775 г.[115]115
  Le Faux Pierre III ou la vie et les aventures du rebelle lemelian Pugatschew. D’apres I’original russe de Mr. F.S.G.W.D.B.L., 1775.


[Закрыть]

Интерес Франции к событиям в России в 1773–1775 гг. был особенно пристальным. В течение почти всего периода своего длительного правления Людовик XV не скрывал враждебного отношения к России, что объяснялось как противоположностью стратегических интересов двух стран в Европе, так и устойчивой русофобией Христианнейшего короля, который активно противодействовал России в Польше и Швеции, а также постоянно разыгрывал против Петербурга турецкую карту. Именно французская дипломатия в конце 1768 г. разожгла пожар русско-турецкой войны с целью воспрепятствовать вмешательству России в польские дела. Именно французская дипломатия сыграла важную роль в подготовке государственного переворота в Швеции (август 1772 г.), имевшего откровенно антирусскую направленность[116]116
  Об эволюции отношений двух стран в XVIII в. см.: Черкасов П.П. Двуглавый орел и Королевские лилии: Становление русско-французских отношений в XVIII веке, 1700–1775. М., 1995.


[Закрыть].

В расчетах версальской дипломатии всегда присутствовало убеждение, что смута в России может служить лучшей гарантией против возрастания русского влияния в Европе. Еще в 1762 г. в секретной инструкции своему посланнику в Петербурге барону де Бретейлю Людовик XV подчеркивал: «Вы, конечно, знаете, и я повторяю это предельно ясно, что единственная цель моей политики в отношении России состоит в том, чтобы удалить ее как можно дальше от европейских дел… Все, что может погрузить ее в хаос и прежнюю тьму, мне выгодно, ибо я не заинтересован в развитии отношений с Россией»[117]117
  Recueil des instructions donnees aux ambassadeurs et ministres de France depuis les Traites de Westphalie jusqu’a la Revolution frangaise / Avec une Introduction et des notes par A. Rambaud. P., 1890. T. 9: Russie (1748–1789). P. 213–215. (Далее: Recueil des instructions…)


[Закрыть].

Один из руководителей тайной дипломатии Людовика XV, граф де Брольи (вскоре после воцарения Екатерины II), в специальной записке, посвященной отношениям с Россией, писал по сути о том же: «Нужно попытаться погрузить ее (Россию. – П.Ч.) в глубокий летаргический сон, если же иной раз придется выводить ее из этого состояния, то лишь посредством конвульсий, например внутренних волнений, заблаговременно подготовленных. Лишь таким путем можно помешать московскому правительству даже помыслить о внешней политике»[118]118
  Broglie A. Due de. Le secret du Roi: Correspondance secrete de Louis XV avec ses agents diploma-tiques, 1752–1774. P, 1878. Vol. 2. P. 13.


[Закрыть]. На этой записке есть резолюция короля: «Я полностью разделяю подход графа де Брольи к России…»[119]119
  Цит. no: Perrault G. Le secret du Roi. P, 1992. T. I. P. 550.


[Закрыть].

Считая «ученицу Вольтера» «заклятым врагом» Франции[120]120
  Именно так – «наш заклятый враг» – характеризовал Екатерину II министр иностранных дел Франции герцог де Шуазель в одном из писем австрийскому канцлеру князю Кауницу (см.: Rain Р. La diplomatic frangaise d’Henri IV a Vergennes. P, 1945. P. 265).


[Закрыть], в Версале в течение полутора десятилетий (начиная со дня ее воцарения) надеялись, что она будет свергнута. Вначале эти надежды связывали с несчастным Иоанном Антоновичем, томившимся в Шлиссельбургской крепости, а после его убийства там в ночь на 5 июня 1764 г. почему-то уверовали в оппозиционность русского дворянства по отношению к царице-немке. Немудрено, что появление в сентябре 1773 г. в заволжских степях самозванца, объявившего себя Петром III, было встречено в Версале с огромным интересом, о чем свидетельствует переписка французского посланника в Петербурге Дюрана[121]121
  Дюран де Дистроф был назначен посланником в Петербург в июле 1772 г. Он принадлежал к числу дипломатов-ветеранов, последовательно занимая должности секретаря полномочного представителя Франции на мирном конгрессе в Экс-Ла-Шапель (1749), поверенного в делах в Лондоне, резидента в Гааге, посланника в Варшаве, а затем в Вене. Одно время он был личным секретарем дофина (отца Людовика XVI) и входил в узкий круг особо доверенных лиц короля. Именно ему в 1770 г. овдовевший Людовик XV поручил вести конфиденциальные переговоры в Вене относительно намечавшейся им женитьбы на австрийской эрцгерцогине Елизавете, старшей дочери императрицы Марии-Терезии. Брак этот не состоялся из-за энергичного противодействия фаворитки короля мадам дю Барри. А Дюрану было доверено новое важное дело: он руководил организацией помощи барским конфедератам, выступившим против России и их ставленника в Польше Станислава Понятовского. Назначая Дюрана посланником в Петербург, Людовик XV прежде всего учитывал его польский опыт. В полученных Дюраном инструкциях прямо говорится, что он должен препятствовать реализации русских планов в отношении Польши (тексты инструкций см.: Recueil des instructions… Т. 9. Р. 286–300, 302–305). Дюран пробыл в России до середины 1775 г., затем его сменил маркиз де Жюинье.


[Закрыть] со своим ведомством, которое в течение этих двух лет поочередно возглавляли герцоги д’Эгильон, Бертен и граф де Вержен. С этой перепиской я имел возможность познакомиться в Архиве МИД Франции в Париже. Сопоставление донесений Дюрана с донесениями в Петербург русского поверенного в делах при версальском дворе Н.К. Хотинского и сменившего его посланника, князя И.С. Барятинского за 1773–1775 гг. (хранящимися в Архиве внешней политики Российской империи МИД России) дает достаточно ясное, хотя и не во всем полное представление об отношении Версаля к восстанию Пугачева.

* * *

К началу пугачевского бунта (сентябрь 1773 г.) Дюран уже почти год находился на своем посту в Петербурге. За это время он успел освоиться в новой обстановке. Однако его знания о стране, почерпнутые из историко-географической литературы, записок путешественников и сообщений коллег-предшественников, были весьма поверхностными (в то время иностранные дипломаты перемещались главным образом из Петербурга в Москву и обратно, сопровождая императорский двор).

Первое упоминание о волнениях донских казаков содержит шифрованная депеша Дюрана министру иностранных дел герцогу д’Эгильону от 7 сентября 1773 г. Дюран сообщает, что казаки требовали освободить своего вожака Ефремова, приговоренного к смерти еще прошлой зимой за организацию восстания на Дону в 1772 г.[122]122
  Archives des Affaires Etrangeres. Correspondance politique. Russie. 1773. Vol. 93. F. 30 recto verso. (Далее: AAE).


[Закрыть] Это было одно из многочисленных выступлений, предшествовавших собственно пугачевщине. Начало мятежа принято датировать 17 сентября 1773 г., когда Пугачев выступил с манифестом и провозгласил себя «императором Петром III». 19 сентября повстанцы подошли к Яицкому городку, но, не имея артиллерии, отказались от штурма крепости. Затем Пугачев отправился к Оренбургу и в начале октября его осадил.

6 ноября Дюран в шифрованной депеше сообщал, что против повстанцев двинут корпус генерал-майора Кара, готовившийся до этого к отправке на турецкий фронт. Правда, он ошибочно полагал, что корпус Кара направляется на Дон, а не к Оренбургу – свидетельство его неосведомленности о начале восстания на Яике. Лишь 12 ноября в новой шифровке Дюран исправляет свою ошибку, хотя еще и не упоминает имя Пугачева: «Один дворянин, вернувшийся из провинции, расположенной между Оренбургом и Астраханью, и один чиновник сказали мне, что главарь повстанцев выдает себя за Петра III, что войско его составляет примерно 14 тысяч человек и что опасаются, как бы взбунтовавшиеся (на Дону. – П. Ч.) казаки к нему не присоединились»[123]123
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. 1773. Vol. 93. F. 217 recto; F. 233 recto verso.


[Закрыть].

К тому времени, когда Дюран составлял это донесение, корпус Кара (9 ноября) был наголову разбит Пугачевым у деревни Юзеевой. В ноябре же повстанцы разгромили еще два отряда правительственных войск во главе с полковником Чернышевым и секунд-майором Заевым. В конце ноября они осадили Уфу, после чего восстание распространилось на обширные территории Южного Урала, Казанской губернии и юго-западной части Сибири.

16 ноября Дюран, еще не зная о разгроме Кара повстанцами, снова сообщал о восстании, причем его информация становится все более достоверной. Он добывал ее не только из бесед с графом Н.И. Паниным и его помощниками, проявлявшими понятную сдержанность, но и из других источников, в частности из разговоров с приезжавшими в столицу провинциальными дворянами и чиновниками. «Независимо от взбунтовавшихся на Дону казаков, – писал Дюран 16 ноября 1773 г., – казаки, населяющие устье Яика, подняли открытый мятеж. Их предводитель выдает себя за Петра III, именно против него направлен корпус генерала Кара, дабы подавить мятеж». Характеризуя генерала, Дюран отмечает его «весьма скромные военные способности», но одновременно подчеркивает, что по части карательных операций, в частности в Польше, где «он чинил всевозможные притеснения», он имеет опыт[124]124
  Ibid. F. 235 verso, F. 236 recto.


[Закрыть].

Дюран указал на такую реальную опасность, как вовлечение в восстание народов Приуралья и Поволжья, при этом он решил, что все они татары. «Казанский и астраханский губернаторы… – писал он, – подозревают своих татар в том, что они могут найти общий язык с казаками»[125]125
  Ibid. F. 236 verso.


[Закрыть]. Он еще не знал, что к пугачевцам уже присоединились башкиры, татары, калмыки, казахи и представители других национальных меньшинств империи.

Опасность смуты в России, по мнению Дюрана, усиливала тягости войны с Турцией, в том числе нехваткой военной силы для подавления мятежа. В депеше от 16 ноября он писал, что губернаторы территорий, охваченных восстанием, не имеют достаточных средств для борьбы с ним и направляют в Петербург «курьера за курьером с просьбами о присылке войсковых подкреплений». Не решаясь пока отвлекать войска с театра военных действий, правительство ограничилось направлением в район Оренбурга и Астрахани трех полков из дивизии, дислоцированной в Финляндии[126]126
  Ibid.


[Закрыть]. Кроме того, Дюран констатировал, что положение с набором рекрутов в армию критическое: «Число деревень, где рекруты разбегаются, растет день ото дня. Одни укрываются в лесах, другие пополняют ряды разбойников, которые бесчинствуют в провинциях, расположенных за Новгородом. Предполагают, что они могут объединиться с мнимым Петром III, который, похоже, не лишен ума, поскольку, заявив о себе как о претенденте, несправедливо лишенном трона, он отстаивает права своего сына, великого князя (Павла Петровича). Говорят, что внутренние неурядицы в империи волнуют Екатерину II в большей степени, чем война с турками»[127]127
  Ibid. F. 236 verso – 237 recto.


[Закрыть].

Последнюю мысль посланник все настойчивее будет внушать своему двору, озабоченному поиском средств давления на Екатерину II, ради спасения терпевшей поражения Турции. Емельян Пугачев, сам того не подозревая, становился объективным союзником султана и… Людовика XV.

20 ноября 1773 г. Дюран информировал Версаль о расширении восстания, о его наступательном характере: «Киргизы – независимый народ, совершающий набеги то на границы Китая, то на границы России, – присоединились к яицкам казакам. Говорят, что главарь этих разбойников идет на Казань, желая ее захватить. Поскольку этот город – настоящая крепость, его, по всей видимости, здесь ждет неудача. Судя по всему, – подчеркивал Дюран, – мятеж не выльется в революцию и в итоге сойдет на нет, но его размах и связанные с ним людские потери нанесут империи такие раны, которые станут причиной внутреннего брожения в дальнейшем. Екатерина II уже весьма обеспокоена последствиями авантюры этого нового Али-бея»[128]128
  Ibid. F. 257 verso – 258 recto.


[Закрыть].

Сам Лжепетр III какое-то время оставался для Дюрана фигурой совершенно таинственной. Лишь 10 декабря 1773 г. он сообщил в Версаль первые о нем сведения: неисправимый преступник, уже приговоренный ранее к битью кнутом, но помилованный властями, а «возглавленные им мятежники – это те самые казаки, которые занимаются ловлей осетра и белуги и поставляют в Европу икру»[129]129
  Ibid. F. 306 verso.


[Закрыть].

Впервые подлинное имя Лжепетра III Дюран упоминает в донесении от 17 декабря 1773 г., отмечая, что самозванец выступает не столько в свою пользу, сколько в интересах «своего сына», великого князя Павла Петровича[130]130
  Ibid. F. 334 verso.


[Закрыть]. Тремя днями ранее он сообщил о сокрушительном поражении генерала Кара на подступах к Оренбургу: «Мнимый Петр III достиг невиданного доселе успеха… Генерал Кар повел себя столь неподобающим образом, что был отправлен в отставку. На смену ему направляется генерал Бибиков»[131]131
  Ibid. F. 316 verso.


[Закрыть].

Новый командующий правительственными войсками оказался удачливее предшественника. В декабре 1773 г. ему удалось нанести первые поражения отрядам пугачевцев под Самарой, Кунгуром и Бузулуком. Зато под Оренбургом повстанцы разгромили отряд генерала Валленштерна, а главные силы Пугачева овладели Яицким городком и начали осаду крепости. Наступивший 1774 год явно не обещал императрице легкой победы над самозванцем, тем более что война с Турцией затягивалась на неопределенный срок.

Французская дипломатия, стремившаяся предотвратить полный разгром Оттоманской Порты, а посему буквально навязывавшая Петербургу идею своего посредничества в мирном окончании русско-турецкой войны[132]132
  Подробнее см.: Черкасов П.П. Указ. соч. С. 371–382.


[Закрыть], надеялась, что пугачевский мятеж вынудит Екатерину II быть сговорчивее на переговорах с Мустафой III и сменившим его на султанском троне в феврале 1774 г. Абдул-Гамидом I. Именно поэтому в Версале очень внимательно изучали донесения Дюрана из России.

Русский поверенный в делах при версальском дворе Н.К. Хотинский писал 30 декабря 1773 г. графу Н.И. Панину: «В начале прошлой недели получил дюк д’Эгильон от Дюрана известие, что у нас в Казани сделалось возмущение по поводу, что появился там некий злодей, называющий себя Петром Третьим, который рассылает под тем именем указы и собрал уже тысяч с пятнадцать вооруженных людей, что тамошний губернатор атаковал уже его с небольшим числом войск, но был побит, после чего оный злодей пошел к Екатеринбургским заводам, что вследствие того посланы туда из Великий России на санях войска по той причине, что находящихся там недостаточно для усмирения возмутившихся. В дополнение того вновь оный Дюран писал, что число бунтовщиков простирается до тридцати тысяч, что они хорошо вооружены и заводится между ними дисциплина и послушание, так что они побили четыре тысячи человек, с коими казанский губернатор их атаковал, что теперь злодей разглашает, что он не для себя восприял оружие, но для сына своего, и что он, овладев казенной суммой в 150 тысяч рублей, а также всякого рода военными припасами и пушками, пошел к вышепомянутым заводам»[133]133
  Архив внешней политики Российской империи. Ф. Сношения России с Францией. 1773. Оп. 93/6. Д. 276. Л. 144–145. (Далее: АВПРИ.)


[Закрыть].

20 января 1774 г. в Париж прибыл новый полномочный министр (посланник) России генерал-майор князь И.С. Барятинский[134]134
  Иван Сергеевич Барятинский – участник Семилетней войны, ординарец при императрице Елизавете Петровне, затем флигель-адъютант Петра III. После воцарения Екатерины II состоял при малолетнем наследнике великом князе Павле Петровиче. Посланником в Париже И.С. Барятинский был чуть более десяти лет, до марта 1784 г.


[Закрыть]. Уже во время первых встреч с посланником Людовик XV и его министр иностранных дел обнаружили живой интерес к пугачевскому бунту. В депеше, отправленной в Петербург 28 января, Барятинский писал: «Дюк д’Эгильон при первом моем с ним свидании принял меня с отменной лаской и благосклонностью, и по изъявлении взаимных учтивостей начал разговор о нынешнем в Оренбурге мятеже, сказывая, что, по полученным им известиям, толпа изменников постоянно увеличивается, а в публике говорят, что число их простирается уже до трех тысяч человек. Причем поинтересовался он: видно-де, что у вас во внутренности государства очень мало войска, когда для усмирения сих мятежников двинуты полки, находящиеся в Петербурге и Финляндии для прикрытия границ. Потом спрашивал у меня, не имею ли я о сем известия, на что ответствовал я ему с приличной учтивостью вкратце, что я не получал никаких о сем известий, уверяя его при этом, что у нас во внутренности государства всегда достаточное число войск содержится и что если подлинно из Финляндии полки туда командированы, то они непременно другими заменены будут»[135]135
  АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. 1774. Оп. 93/6. Д. 291. Л. 3 об.-4.


[Закрыть].

Интерес герцога д’Эгильона к прикрытию столицы Российской империи со стороны Финляндии Барятинский не мог не связывать с произведенным в 1772 г. в Швеции (при активном содействии Франции) государственным переворотом. Забегая вперед, скажу, что в 1788 г. король Швеции Густав III (по мнению Екатерины II, «француз с ног до головы»), объявив войну России, попытается с ходу овладеть Петербургом, но потерпит неудачу.

«Здесь весьма много говорят о происходящем около Оренбурга мятеже, – сообщал И.С. Барятинский графу Н.И. Панину 6 февраля 1774 г. – на что я всем ответствую, что никаких не имею о сем известий, что сие не заслуживает никакого особливо внимания и что сии мятежники делают не что иное, как разбойнические нападки. Конечно же, скоро все они переловлены и усмирены будут»[136]136
  Там же. Л. 11.


[Закрыть].

Попытки русского дипломата преуменьшить масштабы и опасность разгоравшейся в России смуты не были успешными. Донесения Дюрана из Петербурга свидетельствовали о расширении крестьянско-казачьего восстания и о неспособности правительства справиться с ним без отвлечения с турецкого фронта боеспособных частей. Как сообщал Дюран, Пугачев осмелел настолько, что позволял себе напрямую адресоваться к своему «сыну», наследнику Павлу и к Сенату с письменными обвинениями по адресу Екатерины II. «Он обличает ее безнравственность, все ее правление, принесшее самые большие несчастья – войну и чуму, указывает на узурпацию ею престола, – сообщал Дюран в шифровке от 4 января 1774 г. – Сенат, который никогда не вмешивается в дела подобного рода, вынужден был заслушать адресованное ему послание (Пугачева. – П.Ч.) Это собрание делегировало к императрице двух членов, уполномоченных подтвердить ей свою верность и послушание, а также выразить негодование по поводу подобных посланий»[137]137
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. 1774. Vol. 94. F. 4 recto verso.


[Закрыть].

О серьезности ситуации свидетельствует и депеша Дюрана от 14 января, в которой он сообщает о полной блокаде мятежниками Оренбурга: «Екатерина II только что издала указ, извещающий публику о самозванце-разбойнике, дерзнувшем взять себе имя покойного Петра III. По милости Божией, говорится в этом указе, в России уже миновали те ужасные времена, когда братоубийственная война грозила погубить Отечество…»[138]138
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. 1774. Vol. 95. F. 28 recto verso.


[Закрыть] Сам факт появления такого указа свидетельствовал о том, что пугачевщина далеко вышла за рамки отдельно взятого региона и приобрела общенациональные масштабы.

«…Мятежники контролируют в настоящий момент огромное пространство страны между Казанью и Тобольском, – писал Дюран 25 января, – и на этом пространстве они отбирают у крестьян все средства к существованию – скот и зерно, предназначенные для посева». Французский дипломат высказал предположение о возможном присоединении к мятежу войсковых частей, дислоцированных на Кубани. В этих условиях, по его мнению, любое правительство поспешило бы покончить с внешней войной и сосредоточиться исключительно на подавлении мятежа. «Кто бы мог поверить, – с удивлением отмечал Дюран, – что среди всех этих волнений прежнее живое стремление к миру, кажется, слабеет. В правительстве об этом уже больше не говорят, зато говорят о приготовлениях к продолжению войны»[139]139
  Ibid. F. 53 verso – 54 verso.


[Закрыть].

Екатерина II и ее министры прилагали максимум усилий к тому, чтобы сгладить неблагоприятное впечатление, производимое на иностранцев размахом пугачевского бунта. Императрица спешила закончить затянувшуюся войну с Портой, возлагая большие надежды на летнюю кампанию 1774 г., которая, по ее расчетам, должна была стать завершающей и позволила бы перебросить войска на подавление мятежа.

Тем временем французский посланник в России не переставал удивляться успехам повстанцев и талантам их главаря. «О Пугачеве начинают говорить как о необыкновенном человеке, и этот человек, кажется, и в самом деле имеет продуманную систему действий, – писал Дюран в шифрованной депеше от 9 февраля 1774 г. – Он платит каждому из своих солдат 5 рублей в месяц, в то время как солдатское жалованье в царской армии не достигает в некоторых провинциях и половины этой суммы. После разграбления нескольких рудников он расположил к себе рабочих. Чтобы обеспечить дисциплину в своих войсках, он учредил полицию. Он вполне владеет искусством привлекать, что еще больше укрепляет дисциплину в его армии. Доступ к нему затруднен. Он заставляет падать перед ним ниц, согласно древнему обычаю двора. Тем, кто получает у него аудиенцию, он протягивает руку для поцелуя. Лучшее доказательство того, что русские все еще живут в условиях деспотизма, – резюмировал посланник, – это то безразличие, с которым они относятся к довольно опасному мятежу, который способен свергнуть правительство»[140]140
  Ibid. F. 97 verso – 98 verso.


[Закрыть].

С февраля до июля 1774 г. пугачевская тема была ведущей в регулярных сообщениях Дюрана своему двору. Едва ли не каждая его депеша из Петербурга начинается с подробнейшей информации о мятежниках, и только после этого следуют другие петербургские новости, в том числе и вести с турецкого фронта.

Начиная с июля – августа, когда наметился перелом в борьбе с мятежом, информация Дюрана на эту тему, направляемая в Версаль, становится менее тревожной и более компактной.

Рассуждая о перспективах мирных переговоров между Россией и Турцией, Дюран отмечал в шифрованной депеше от 25 февраля, что петербургский двор «очень обеспокоен указом так называемого Петра III, предоставившим свободу государственным крестьянам». 22 марта он сообщал: «Мятеж распространяется все шире и шире», отмечая участие в нем раскольников-старообрядцев, издавна преследуемых властями[141]141
  Ibid. F. 136 verso; F. 195 recto verso.


[Закрыть].

29 марта Дюран информировал свой двор: «Расположение главных сил Пугачева только что появилось на моей карте. Он контролирует все течение реки Иргиз, между Волгой и Яиком, таким образом, если его атакуют со стороны Волги, он форсирует Яик, а если со стороны Яика – он переправится через Волгу, растворившись в пустыне, окружающей Астрахань и сообщающейся с Кабардой и Кубанью. В его распоряжении примерно тридцать укрепленных постов и фортов, из которых оставлены только семь, что не мешает дальнейшей блокаде Оренбурга. На контролируемой им территории и в расположении армии водка продается за его счет, что очень быстро возвращает ему часть выплачиваемого войскам жалованья. Войска хорошо содержатся, и, если бы военными операциями так же успешно руководили, как финансами, то неизвестно, какой оборот приняли бы дела. Из корпуса, вышедшего из Москвы, до десяти тысяч человек перешли на его (Пугачева. – П.Ч.) сторону.

…В очередном обращении к народу он смягчил прежнюю манеру высказываться против дворянства. Там говорится, что, решив вернуть нации свободу, он вначале предоставил привилегии дворянству (речь идет об указе Петра III о дворянской вольности от 18 февраля 1762 г. – П.Ч.), но вскоре увидел, что народ стал еще более несчастным. Сегодня он желал бы одновременно уравнять в правах различные сословия, изгнать узурпаторшу и короновать своего сына»[142]142
  Ibid. F. 220 recto – 222 recto.


[Закрыть].

С наступлением весны и ввиду предстоящей военной кампании 1774 г. против Турции пугачевская тема в сообщениях Дюрана приобретает в большей степени международный оттенок, что само по себе свидетельствовало об определенных надеждах французской дипломатии на возможность каких-либо согласованных действий мятежников, турок и их союзников-вассалов – крымских татар.

«Беспокойство этого двора относительно последствий мятежа удваивается день ото дня, – сообщал Дюран 2 апреля 1774 г. – Крымские татары пришли на помощь Пугачеву. По некоторым сведениям, отсюда (из Петербурга. – П.Ч.) отправлены несколько курьеров в войска, дислоцированные у границ Грузии, с приказом воспрепятствовать их соединению (крымских татар с Пугачевым. – П. Ч.) в районе Кубани»[143]143
  Ibid. F. 227 recto.


[Закрыть].

«Русских в большей степени заботит этот мятеж, чем война против турок, – не без оснований писал Дюран 11 июня. – Говорят, что татары Кубани восстали в окрестностях Астрахани[144]144
  Кубанскими татарами Дюран называл все тюрко-татарские народы, населявшие степи Нижнего Поволжья, Приазовья и Новороссии.


[Закрыть]. Мятежники весьма дерзки. Они повсюду распространяют свои манифесты, даже в Петербурге. Власти не в состоянии этому воспрепятствовать»[145]145
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. 1774. Vol. 95. F. 389 recto.


[Закрыть].

По мнению Дюрана, восстание вынуждало Екатерину II искать способ быстрейшего окончания войны с Турцией. «Россия, кажется, намерена смягчить свои требования к туркам по двум пунктам: свободная торговля на Черном море и уступка пустыни, отделяющей ее (Россию) от Крыма», – информировал 30 мая 1774 г. своего министра месье Дюран[146]146
  Ibid. F. 343 verso.


[Закрыть]. Таким образом, Версалю представлялась очередная возможность оказать давление на Петербург, предложив посредничество в мирном урегулировании затянувшейся войны с Турцией. Дюран проявлял завидную энергию в продвижении этой идеи, но, увы, безрезультатно.

Даже угроза со стороны «маркиза Пугачева» не заставила Екатерину II согласиться на французское посредничество. Императрица не скрывала своей неприязни к Людовику, доживавшему последние дни. «Наши враги, французы, теперь мечутся, как угорелые кошки, однако в противность их желанию Бог благословит наше дело счастливым и скорым окончанием, – писала она графу А.Г. Орлову-Чесменскому[147]147
  Сборник Императорского русского исторического общества: В 148 т. СПб., 1867–1916. T. I. С. 81. (Далее: Сборник РИО.)


[Закрыть]. Вера императрицы в близкую победу русского оружия была вознаграждена уже летом 1774 г., когда армия под командованием генерал-фельдмаршала П.А. Румянцева, форсировав Дунай, нанесла серию решающих поражений туркам. Сам великий визирь Оттоманской Порты Мухсин-заде Мехмед-паша был блокирован в своей ставке в Шумле и после недолгих переговоров принял предложенные ему условия мира. 10 (21) июля в деревне Кючук-Кайнарджи, где размещалась ставка П.А. Румянцева, главы делегаций двух стран подписали условия мира, удовлетворявшие основные требования России: Крымское ханство и сопредельные татарские территории признавались «вольными и совершенно независимыми от всякой посторонней власти»; присоединение к России Азова, Керчи, Еникале и Кинбурна с землями между Днепром и Бугом; открытие Черного моря и проливов для русского торгового мореплавания; фактическое установление русского протектората над Молдавией и Валахией; уплата Портой 7,5 млн пиастров (4 млн руб.) контрибуции России (по секретному приложению) и т. д.[148]148
  Текст договора см.: Договоры России с Востоком ⁄ Сост. T. Юзефович. СПб., 1869. С. 24–41; см. также: Дружинина Е.И. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 года (его подготовка и заключение). М., 1955.


[Закрыть]

Безусловно, российской стороне удалось бы добиться еще больших уступок от Турции, но на это не было времени: императрица спешила покончить с мятежом, охватившим к лету 1774 г. все Нижнее и Среднее Поволжье. Итак, крайняя озабоченность Екатерины II успехами «маркиза Пугачева» не помешала ей поставить Турцию на колени к явной досаде версальского двора, где в мае произошли значительные перемены: умершего 10 мая 1774 г. Людовика XV сменил на престоле его внук Людовик XVI, свободный от многих политических комплексов (и том числе и устойчивой русофобии) своего деда. Первое время в Версале были поглощены заботами, связанными с началом нового правления, в частности перестановками в правительстве.