Текст книги "Избранное. Статьи, очерки, заметки по истории Франции и России"

События 1873 года возбудили у Достоевского большие сомнения относительно будущего Франции как ведущей в идейном и политическом смыслах державы, долгое время бывшей ориентиром для всей остальной Европы. Размышлениям на эту тему он посвятил значительную часть своей статьи, опубликованной в «Гражданине» 17 декабря 1873 г.

«…Никогда еще Франция, взяв столько на плечи свои для себя и для человечества… не была так придавлена своим бременем, как в это последнее, уже завершающееся столетие своей истории, – констатировал автор. – Бремя это оказалось гениальному народу совершенно не по силам, и предводительница человечества принуждена была сознаться после последних несчастий своих устами лучших своих представителей, что начало живой жизни утрачено ею чуть не совсем, источник иссяк и иссох. В настоящую минуту гениальный народ представляет собою странное зрелище и сам понимает это. Характер его в том, что интеллигентная и владычествующая политически часть этой нации удалилась в самосохранение, сознательно и уныло отреклась чуть не от всех так восторженно провозглашенных идей и без веры, но со страхом за свое бытие, влекущим за собою деспотизм и насилие, следит, как полицейский, за остальною частью нации, богатой верою в обновление и воскресение свое на новых началах будущего общества и бедной, нищей благами жизни, долго терпевшей, а потому готовой, как голодный пес, броситься на счастливых братьев своих и растерзать их. Расстреляв Бабёфа, первого человека, сказавшего еще 80 лет назад пламенным первым революционерам, что вся их революция без сущности дела есть не обновление общества на новых началах, а лишь победа одного могучего класса общества над другим на основании: 6tes toi de la que je m’y mette (убирайся, а я займу твое место), – расстреляв этого первого досадного грубияна, предводители республики и революции, стали видеть мало-помалу, чем далее, тем яснее, что вся жизнь Франции все более и более обращается в какой-то ложный мираж, в какую-то фантастическую картину и утрачивает всякое значение чего-нибудь живого и необходимого. Все эти периоды – Первой империи, Реставрации, буржуазного царства при Орлеанах, Второй империи и т. д. – все это было как бы скорее мираж, чем действительность; каждое из этих явлений совершенно как бы могло и не быть, и великая нация в высшей степени могла бы обойтись без его необходимости (курсив Достоевского. – П.Ч.). Ничего существенного не дала и не влила вся эта проходящая фантасмагория в душу великой нации, постоянно жаждущей жизни»[532]532
  Достоевский Ф.М. ПСС. Т. 21. С. 235.


[Закрыть].

И все-таки пессимистичный анализ настоящего положения Франции Достоевский завершает, если не уверенностью, то надеждой, что французская нация найдет в себе силы возродиться в своем прежнем значении.

«Переживет ли гениальная нация под бременем, которое взяла на себя век назад и которое должна же она довести до конца, свой гений или сохранит его? – вот вопрос! Устоит ли ее гений в таких истязаниях? Не рухнет ли, напротив, все, и уже какой-нибудь новой гениальной нации предназначено будет богом вести западное человечество? – все это вопросы, разумеется, праздные с точки зрения благоразумных и деловых людей. Тем не менее много сердец и умов стояли и стоят над этими вопросами во всей Европе давно и непрерывно. В этом роковом вопросе о жизни и смерти Франции, о воскресении или угашении ее великого и симпатичного человечеству гения, может быть, заключается вопрос о жизни и смерти всего европейского человечества, что бы там ни сказали на это недавние победители Франции – немцы. Может ли быть Европа без Франции? – этот вопрос для многих даже и теперь немыслим, и вовсе не для одних только праздных умов, недостойных практического нашего века. И однако, поставив вопрос и, разумеется, оставляя его безо всякого разрешения, скажем мимоходом, в качестве репортера настоящей минуты, что есть некоторые признаки и явления, свидетельствующие о том, что гениальная нация хочет жить изо всех сил и что из этого может выйти, даже и не в весьма отдаленном будущем, очень много хлопот Европе…»[533]533
  Там же. С. 236.


[Закрыть].

* * *

В конце апреля 1874 г. Достоевский, как уже говорилось, оставил пост редактора «Гражданина», где он публиковал «Дневник писателя», и передал редакторские полномочия В.Ф. Пуцыковичу. Свой «Дневник» он возобновит только в январе 1876 г., но уже в виде самостоятельного периодического издания.

За те двадцать месяцев (апрель 1874 г. – январь 1876 г.), что не выходил его «Дневник», во Франции произошли важные события, последовательное и детальное осмысление которых Достоевским осталось нам неизвестным. О его отношении к этим событиям можно судить только по отрывочным записям из рабочих тетрадей к будущим выпускам «Дневника», да по более поздним оценкам 1876–1877 гг.

Между тем важнейшим событием после политического кризиса 1873 г. стало принятие Национальным собранием в январе – июле 1875 г. серии законодательных актов, составивших конституцию Третьей республики. Законодательная власть была распределена между двумя палатами – Сенатом и Палатой депутатов. Верхняя палата (Сенат) избиралась на девять лет и обновлялась на треть каждые три года. Нижняя – на четыре года. Военные и женщины были лишены избирательных прав. Исполнительная власть сосредоточилась в руках президента, избиравшегося Национальным собранием сроком на семь лет. Глава государства наделялся правами законодательной инициативы, объявления войны, заключения мира и назначения на высшие должности в гражданской администрации и в армии.

Парламентские выборы 1876 г. принесли победу республиканцам, получившим 360 мест (из 650) в нижней палате[534]534
  Правые получили в Палате депутатов 200 мест, бонапартисты – 80. См.: Azema J.-P., Winock М. Op. cit. Р. 109.


[Закрыть]. Мак-Магон вынужден был в декабре 1876 г. поручить формирование правительства Ж. Симону, представлявшему правое крыло республиканской партии[535]535
  См. о нем: Seche. L. Jules Simon, sa vie et son oeuvre. P., 1887; Premiers ministres et Presidents du Conseil. Histoire et dictionnaire resonne des chefs du gouvernement en France (1815–2007). Sous la dir. Benoit Yvert. P, 2007.


[Закрыть]. С самого начала определился конфликтный характер взаимоотношений правительства и левой палаты с главой государства.

Воспользовавшись решением Палаты депутатов осудить развернутую клерикалами и монархистами во Франции ожесточенную кампанию за восстановление светской власти папы, Мак-Магон в мае 1877 г. вынудил правительство Ж. Симона уйти в отставку. Формирование нового кабинета он поручил одному из лидеров роялистов герцогу В. де Брольи, сыгравшему важную роль в примирении легитимистов и орлеанистов[536]536
  См. о нем: Fagniez G. Le due de Broglie. P, 1902.


[Закрыть]. Одновременно глава государства распустил нижнюю палату и объявил досрочные выборы. Эти действия были оценены республиканцами как попытка государственного переворота.

Однако, на состоявшихся в октябре 1877 г. парламентских выборах республиканцы вновь одержали победу, хотя и потеряли 40 депутатских мест (323 против 208 у правых)[537]537
  Azema J.-P., Winock M. Op. cit. P. 115.


[Закрыть]. Мак-Магон попытался проигнорировать результаты выборов и навязать стране «беспартийное» правительство генерала Рошбуэ. В ответ левое большинство Палаты депутатов отказалось обсуждать бюджет и вообще признавать правительство Рошбуэ, что вынудило главу государства признать свое поражение в противоборстве с парламентом и в декабре 1877 г. поручить формирование министерства умеренному республиканцу Ж. Дюфору[538]538
  О нем см.: Picot G. M. Dufaure, Sa vie et ses discours. P, 1883.


[Закрыть], давнему соратнику умершего в сентябре того же года А. Тьера.

Судя по его Записной тетради за 1875–1876 гг., Достоевский продолжал интересоваться положением дел во Франции. В декабре 1875 г. он предсказал незавидную участь любого Национального собрания во Франции, которое попытается действовать вопреки воле маршала Мак-Магона.

Так оно и случится в мае 1877 г. «Политическая же идея о Франции не в выборе Собрания, а вообще в ее (Франции. – П. Ч) положении, – записал он в декабре 1875 г. – Ибо Собрание может что-нибудь с самого первого шага решить, и вдруг явится министр и скажет, что это решение не согласно с намерениями и планами маршала спасти Францию, и – Национальное собрание тотчас же отменит решение, а если не отменит, то сочтется за бунт, и его раскассируют»[539]539
  Достоевский Ф.М. ПСС. T. 24. С. 83.


[Закрыть]. Тогда же, говоря о Мак-Магоне, Достоевский утверждал: «Разгонит Собрание. Чревата будущность. Республика необходима»[540]540
  Там же. С. 97.


[Закрыть].

31 декабря 1875 г. Национальное собрание, избранное в феврале 1871 г. прекратило свое затянувшееся существование. По случайному совпадению в тот же день в Париже состоялась премьера оперы Жоржа Бизе «Кармен»…

Весной 1876 г., когда, как казалось, республиканцы несколько укрепили свои позиции, а обстановка во Франции стабилизировалась, Достоевский тем не менее ожидал там новых потрясений: «…Республика вечно будет в подозрении, – писал он в середине марта, – …у президента… ни одной политической мысли в голове, кроме j’y suis et j’y reste (здесь стою, здесь и останусь. – П.Ч.). Да и вечно суждено быть тому во Франции, что каждое правительство прежде всего должно заботиться о своем водворении и укоренении и, стало быть, лишь 1/2 сил своих может употребить на Францию, а остальное все на себя»[541]541
  Там же. С. 166.


[Закрыть].

Потрясения не заставили себя ждать. Кризис 1873 г. нашел свое продолжение спустя четыре года, в противоборстве президента Мак-Магона с Палатой депутатов, о чем уже говорилось.

К тому времени Достоевский возобновил издание «Дневника писателя», выходившего с января 1876 г. самостоятельными выпусками. Свое место, хотя и не такое большое, как в «Дневнике» за 1873 г, нашла там и французская тематика.

В это время значительно возрос интерес Достоевского к республиканской партии и в целом к республиканской форме правления как идеальному способу обеспечения безраздельного, а не ограниченного, как во времена Июльской монархии или Второй империи, господства буржуазии. «В сущности, – писал он в самом начале 1876 г. – республика есть самое естественное выражение и форма буржуазной идеи, да и вся буржуазия-то французская есть дитя республики, создалась и организовалась лишь республикой, в первую революцию»[542]542
  Там же. Т. 22. С. 87.


[Закрыть].

По твердому убеждению Достоевского, власть буржуазии не стала для простого народа («демоса») менее чуждой, чем прежняя власть дворянства. В реалиях 1870-х гг. французская буржуазия превратилась, по его словам, в «первого врага демоса», поскольку действует исключительно в собственных интересах. «Обособление партий дошло до такой степени, – полагал Достоевский, – что весь организм страны разрушился окончательно, даже до устранения всякой возможности восстановить его. Если еще держится до сих пор Франция как бы в целом виде, то единственно по тому закону природы, по которому даже и горсть снега не может растаять раньше определенного на то срока. Вот этот-то призрак целости несчастные буржуа, а с ними и множество простодушных людей в Европе, продолжают еще принимать за живую силу организма, обманывая себя надеждой и в то же время трепеща от страха и ненависти. Но в сущности единение исчезло окончательно. Олигархи имеют в виду лишь пользу богатых, демократия лишь пользу бедных, а об общественной пользе, пользе всех и о будущем всей Франции там уж никто теперь не заботится…»[543]543
  Там же. С. 85.


[Закрыть].

Достоевский обращает внимание на нарастание угрозы со стороны «демоса»[544]544
  «…Всем движением демоса управляют во Франции (да и во всем мире) пока лишь мечтатели, а мечтателями – всевозможные спекулянты». «Дневник писателя» за 1876 год (там же. Т. 22. С. 86.)


[Закрыть]для беспечной, ослепленной властью буржуазии. «У миллионов демоса… – предупреждает он, – на первом месте, во главе всех желаний, стоит грабеж собственников. Но нельзя винить нищих: олигархи сами держали их в этой тьме и до такой степени…что все эти миллионы несчастных и слепых людей, без сомнения, в самом деле и наивнейшим образом думают, что именно через этот-то грабеж они и разбогатеют и что в том-то и состоит вся социальная идея, об которой им толкуют их вожаки… Тем не менее они победят несомненно, и если богатые не уступят вовремя, то выйдут страшные дела»[545]545
  Достоевский Ф.М. ПСС. Т. 22. С. 86.


[Закрыть].

Решительное осуждение у Достоевского вызвала попытка Мак-Магона узурпировать власть в мае 1877 г., когда глава государства распустил незадолго до того избранную Палату депутатов, где преобладали республиканцы, и назначил правительство по своему выбору. Еще годом ранее, в «Дневнике писателя», Достоевский писал о намерении «честного маршала» сделать из Франции «Мак-Магонию»[546]546
  «Мак-Магония» вместо Франции» // Там же. С. 87.


[Закрыть], и вот, теперь в мае 1877 г., это намерение стало реализовываться. «Маршал Мак-Магон, заручившись преданностью армии, – предупреждал Достоевский летом 1877 г., – может разогнать новое грядущее собрание представителей Франции, если оно пойдет против него просто штыками, а затем прямо объявить всей стране, что так захотела армия. Как римский император упадка империи, он может затем объявить, что отныне «будет сообразоваться лишь с мнением легионов». Тогда настанет всеобщее осадное положение и военный деспотизм».

Внимательно следя по поступавшим в Петербург французским газетам за событиями, разворачивавшимися с мая 1877 г. в Париже, Достоевский, судя по всему, не разделял уверенности республиканских лидеров в успешном для их партии исходе новых выборов в палату, назначенных на середину октября. Точно так же он не был уверен в том, что Мак-Магон, в случае победы левых на выборах, признает их и откажется от своих притязаний на полноту власти.

За месяц до объявленных выборов Достоевский писал в «Дневнике» за 1877 г.: «Во всяком случае они (республиканцы. – П.Ч.) ждут «законности», то есть что страна, в негодовании на маршала Мак-Магона, наклевывающегося будущего узурпатора, выберет вновь в палату все прежнее республиканское большинство да еще сверх того прибавит новых республиканских депутатов, и тогда вновь собравшаяся палата скажет строгое veto маршалу, и тот, испугавшись законности, подожмет хвост и стушуется. В силе этой «законности» они непоколебимо уверены, – и не по скудости способностей, а потому, что эти добрые люди слишком уж люди своей партии, слишком долго тянули все одну и ту же канитель и слишком долго просидели в одном углу. Они слишком долго страдали за возлюбленную свою республику, а потому и уверены в возмездии…

Но чем обеспечена эта законность, если Мак-Магон не удостоит ей подчиниться… Негодованием, гневом страны? Но маршал тотчас же найдет многочисленнейших последователей в этой же самой стране, как всегда это бывало в подобных случаях во Франции. Что же тогда делать? Баррикады строить? Но при нынешнем ружье и при нынешней артиллерии прежние баррикады невозможны. Да Франция и не захочет их строить, если б даже и действительно она хотела республики. Утомленная и измученная столетней политической неурядицей, она самым прозаическим образом рассчитает, где сила, и силе покорится. Сила теперь в легионах (курсив Достоевского. – П.Ч.), и страна предчувствует это. Весь вопрос, стало быть, в том: за кого легионы?»[547]547
  Достоевский Ф.М. ПСС. T. 26. С. 8–9.


[Закрыть].

Достоевский здесь явно переоценил решительность «честного солдата» Мак-Магона. Перед лицом новой убедительной победы республиканцев на выборах в палату (октябрь 1877 г.) маршал не стал искушать судьбу, Он, правда, попытался, как уже говорилось, управлять с помощью внепарламентского министерства Рошбуэ, но из этой затеи ничего не вышло. В конечном счете Мак-Магон вынужден был признать свое поражение в борьбе со сторонниками республики, а когда последним в начале января 1879 г. удалось по результатам выборов завоевать большинство и в Сенате, «старый маршал» не стал дожидаться истечения срока своего мандата и 30 января 1879 г. добровольно ушел в отставку с поста президента. Новым главой государства был избран умеренный республиканец Жюль Греви[548]548
  О нем см.: Jeambrun Р. Jules Grevy ou la Republique debout. P, 1991.


[Закрыть], а председателем Палаты депутатов стал Леон Гамбетта, прославившийся в 1870–1871 гг. как организатор сопротивления немецким оккупантам[549]549
  Cm.: Amson D. Gambetta ou le reve brise. P, 1994; Bury J.P. Gambetta’s final years. The era of difficulties 1877–1882. London; New York, 1982; Gheusi P.B. La vie et la mort singuliere de Gambetta. P, 1931.


[Закрыть].

Достоевского интересовала личность Гамбетта, которого он считал самым ярким представителем республиканской партии. Еще в 1873 г., в ходе политического кризиса, он называл его «ловким и умным» политиком[550]550
  Достоевский Ф.М. ПСС. T. 21. С. 194.


[Закрыть]. Он отмечал его выдающуюся роль в период франко-прусской войны, когда Гамбетта, по словам Достоевского, сделал «все, что только можно было сделать при страшных тогдашних обстоятельствах»[551]551
  Из «Дневника писателя» за сентябрь 1877 г. (там же. T. 26. С. 6).


[Закрыть].

Но и у Гамбетта, как и у других французских политиков своего времени – левых и правых – Достоевский видел один, объединявший их, главный порок. Все они – легитимисты, орлеанисты, бонапартисты, республиканцы и социалисты – были «людьми партии», а не патриотами в истинном значении этого слова. Для одних на первом месте стояла монархия (в ее бурбонском или бонапартистском вариантах), для других – республика, а собственно Франция – и у тех, и у других находилась где-то на втором плане. Достоевский относил это ко всем без исключения тогдашним политическим деятелям Франции. И Тьер, и Мак-Магон, и граф Шамбор, и, как он писал, «бездарный маньяк генерал Тропно[552]552
  Л.-Ж. Трошю – французский генерал и политический деятель, в начале франко-прусской войны – комендант Парижа, затем глава правительства «национальной обороны» в 1870–1871 гг. – П. Ч.


[Закрыть], все эти Гарнье-Пажесы[553]553
  Л.-А. Гарнье-Пажес – французский политический деятель, умеренный республиканец. В 1848 г. был мэром Парижа, в сентябре 1870 г. входил в правительство «национальной обороны». – П. Ч.


[Закрыть], Жюль-Фавры»[554]554
  Достоевский Ф.М. ПСС. T. 21. С. 194.


[Закрыть] – «люди партии». Даже симпатичный ему Гамбетта, «энергичный и умный человек, действительно работавший для Франции», но и он «все-таки провозглашает: «La republique avant la France!» («Сначала республика, потом Франция!»[555]555
  Достоевский Ф.М. ПСС. Т 21. С. 214–215.


[Закрыть].

«Итак, всюду партии и люди партии, – с горечью констатировал Достоевский. – …Вот язва Франции: потеря общей идеи единения, полное ее отсутствие!»[556]556
  Там же. С. 215.


[Закрыть].

Таков был общий «диагноз», поставленный Достоевским внутреннему состоянию Франции в 70-е гг. XIX в.

* * *

Поскольку главной темой политических размышлений Достоевского всегда был вопрос о судьбе России, о ее месте в Европе и об отношениях с Европой (Восток – Запад), он не мог обойти вниманием и вопрос о предпочтительных для России военно-политических союзах, тем более что он предчувствовал катастрофу, которая изменит привычный облик Европы. В его Записной книжке за 1864–1865 гг., т. е. за полтора года до австро-прусской войны (1866) и за пять-шесть лет до войны франко-прусской (1870–1871), есть лаконичная запись: «Пруссия силой соберет Германию. Австрия – швах перед ней…. Пруссия соберет Германию, в то время когда Австрия будет разлагаться… Западная Германия частично примкнет к Пруссии, частию – к Франции. Тогда изменится карта Европы»[557]557
  Там же. Т. 20. С. 203.


[Закрыть].

Это прогноз в значительной части оправдается, хотя Франция в результате войны не приобретет, как полагал Достоевский, а потеряет две свои провинции – Эльзас и Лотарингию.

Победоносный для Германии исход войны с Францией, как полагал Достоевский, вовсе не снял, а лишь обострил франко-германский антагонизм, который грозил новым, еще более широким военным конфликтом. Франция, по его убеждению, никогда не смирится с позором Седана и Франкфуртским миром 1871 г. В понимании Достоевского, и Бисмарк не был вполне удовлетворен результатами войны. Он хотел бы нанести Франции более ощутимый ущерб, и навсегда вывести ее из разряда великих европейских держав. Именно по этой причине весной 1875 г. Бисмарк попытался спровоцировать новую войну с Францией, чему, наряду с другими европейскими державами, воспротивилась и Россия, поддержавшая Французскую республику. Тем не менее, планы дальнейшего ослабления Франции по-прежнему занимали германского канцлера и императора Вильгельма I.

Вот как виделась Достоевскому вся эта ситуация в 1877 г.: «Франция, после уступки Эльзаса и Лотарингии, стала такой маленькой, по земельному объему, страной для великой державы, что одно или два удачных для Германии сражения, в случае новой войны, и германские войска тотчас же будут в центре Франции, и в стратегическом отношении Франция пропала. Но, однако, верны ли победы, можно ли надеяться на эти два победоносные сражения наверно? В франко-прусскую войну немцы победили-то собственно ведь не французов, а только Наполеона и его порядки. Не всегда же во Франции будут войска, столь плохо устроенные и командуемые, не всегда же будут и узурпаторы, которые, нуждаясь в своих генералах и чиновниках из династических интересов, принуждены будут допускать у себя такие плачевные упущения, при которых не может существовать правильное войско. Не всегда же будет повторяться и Седан… Не всегда тоже будут и столь мало даровитые генералы, как Мак-Магон, или такие изменники, как Базен[558]558
  Ф.А. Базен – маршал Франции, участник многих военных кампаний. В период франко-прусской войны сдал немцам г. Мец (октябрь 1870 г.), где располагал 170-тысячной армией. В 1872 г. по обвинению в измене был арестован и отдан под суд, приговоривший его к смертной казни. Президент Мак-Магон заменил этот приговор 20-летним тюремным заключением. В 1874 г. Базен сумел бежать и укрыться в Испании, где и умер в 1888 г. См. о нем: Christophe R. La vie tragique du marechai Bazaine. P., 1947; Semur F.C. L’affaire Bazaine, un marechai devant ses juges. P, 2009.


[Закрыть]. Опьяненные столь неслыханным для них торжеством, немцы, конечно, все до единого, могли уверовать в то, что это все они сделали, одними своими талантами. Но в сомневающейся кучке могли думать иное, особенно после того, когда побежденный враг, еще столь расстроенный и потрясенный, вдруг уплатил три миллиарда контрибуции, разом и не поморщился. Это, уж конечно, очень огорчило князя Бисмарка»[559]559
  Достоевский Ф.М. ПСС. T. 25. С. 155–156.


[Закрыть].

По мнению Достоевского, Бисмарк, как никто другой, сознавал, что конфликт с Францией далеко не исчерпан[560]560
  Там же. С. 156.


[Закрыть]. Собравшись с силами, Франция может попытаться взять реванш, и Германии будет трудно с ней справиться в одиночку. Поэтому взор Бисмарка неизбежно обратится в сторону России. «Германия ведь все-таки в Европе страна серединная', как бы она ни была сильна – с одной стороны Франция, с другой Россия. Правда, русские пока вежливы. Но что если они вдруг догадаются, что не они нуждаются в союзе с Германией, а что Германия нуждается в союзе с Россией, мало того: что зависимость от союза с Россией есть, по-видимому, роковое назначение Германии, с франко-прусской войны особенно»[561]561
  Там же.


[Закрыть].

В выборе между Францией и Германией, как потенциальной союзницы России, Достоевский отдавал предпочтение последней[562]562
  Это убеждение окрепло у Достоевского в условиях начавшейся в 1877 г. очередной русско-турецкой войны, когда в воображении официального Петербурга и всей славянофильской партии в России яркими красками вновь заиграл мираж Константинополя. Именно в Берлине многие, и Достоевский в их числе, надеялись найти союзника в деле отвоевания Константинополя и проливов. Расчеты эти оказались несостоятельными. На Берлинском мирном конгрессе 1878 г., завершившим войну, председательствовавший на нем Бисмарк, ссылаясь на свою роль третейского судьи, не оказал никакой реальной поддержки российской делегации, возглавлявшейся князем А.М. Горчаковым.


[Закрыть]. «…Мы нужны Германии даже больше, чем думаем. И нужны мы ей не для минутного политического союза, а навечно. Идея воссоединенной Германии широка, величава и смотрит в глубь веков. Что Германии делить с нами? Объект ее – все западное человечество. Она себе предназначила западный мир Европы, провести в него свои начала вместо римских и романских начал и впредь стать предводительницею его, а России она оставляет Восток. Два великие народа, таким образом, предназначены изменить лик мира сего. Это не затеи ума или честолюбия: так сам мир слагается. Есть новые и странные факты и появляются каждый день. Когда у нас, еще на днях почти, говорить и мечтать о Константинополе считалось даже чем-то фантастическим, в германских газетах заговорили многие о занятии нами Константинополя как о деле самом обыкновенном. Это почти странно сравнительно с прежними отношениями к нам Германии. Надо считать, – подчеркнул Достоевский, – что дружба с Германией нелицемерна и тверда и будет укрепляться тем дальше, тем больше, распространяясь и укрепляясь постепенно в народном сознании обеих наций, а потому, может быть, даже не было и момента для России выгоднее для разрешения Восточного вопроса окончательно, как теперь. В Германии, может быть, нетерпеливее нашего ждут окончания нашей войны. Между тем действительно на три месяца нельзя теперь поручиться. Кончим ли мы войну раньше, чем начнутся последние и роковые волнения Европы? Все это неизвестно. Но поспеем ли мы на помощь Германии, нет ли, Германия во всяком случае рассчитывает на нас не как на временных союзников, а как на вечных. Что же до текущей минуты – опять-таки весь ключ дела во Франции… Тут может явиться столкновение Франции с Германией, теперь уже несомненное, тем более, что есть разжигатели. Англия об нем особенно старается, и тогда, может быть, двинется и Австрия…

Во всяком случае, России надобно ловить минуту. А долго ли эта благоприятная европейская наша минута может продолжиться? Пока действуют теперешние великие предводители Германии, эта минута всего вернее для нас обеспечена…»[563]563
  Достоевский Ф.М. ПСС. Т. 26. С. 91.


[Закрыть].

Дневниковые записи, сделанные Достоевским на эту же тему в 1881 г., незадолго до смерти, позволяют сделать вывод о том, что он до конца продолжал оставаться приверженным тесному взаимодействию с Германией, но не с Францией[564]564
  См. Записную тетрадь за 1881 г. (там же. T. 27. С. 50).


[Закрыть].

Если и была когда-то возможность полезного для России союза с Францией, то разве что в 1812 г, на исходе Отечественной войны. Так полагал Достоевский. Его аргументация настолько интересна, что есть смысл воспроизвести соответствующий отрывок из «Дневника писателя» за 1881 г.:

«В двенадцатом году, выгнав от себя Наполеона, мы не помирились с ним, как советовали и желали тогда некоторые немногие прозорливые люди, а двинулись всей стеной осчастливливать Европу, освободив ее от похитителя. Конечно, вышла картина яркая: с одной стороны шел деспот и похититель [Наполеон], с другой – миротворец и воскреситель [Александр I].

Но политическое счастье наше состояло тогда вовсе не в картинке, а в том, что этот похититель был именно тогда в таком положении, в первый раз во всю свою карьеру, что помирился бы с нами крепко-накрепко и искренно, и надолго, может быть, навсегда. За условие, что мы не будем ему мешать в Европе, он отдал бы нам Восток, и теперешний Восточный вопрос наш – гроза и беда нашего текущего и нашего будущего – был бы уже теперь давно разрешен. Похититель это сам говорил потом, и наверно не лгал, говоря, ибо ничего-то бы он не мог лучше сказать, как впредь быть с нами в союзе, с тем, чтоб у нас был Восток, а у него Запад. С европейскими народами он бы наверно справился и тогда. Они же были слишком еще слабы тогда, чтоб нам помешать на Востоке, даже Англия. (У нас тогда было бы море, и мы могли бы даже и на море Англию встретить.) Но мы все отдали за картинку. И что же: все эти освобожденные нами народы тотчас же, еще и не побив Наполеона, стали смотреть на нас с самым ярким недоброжелательством и с злейшими подозрениями. На конгрессах они тотчас против нас соединились вместе сплошной стеной и захватили себе все, а нам не только не оставили ничего, но еще с нас же взяли обязательства, правда, добровольные, но весьма нам убыточные, как и оказалось впоследствии. Затем, несмотря на полученный урок, – что делали мы во все остальные годы столетия и даже доныне? Не мы ли способствовали укреплению германских держав, не мы ли создали им силу до того, что они, может быть, теперь и сильнее нас стали?.. Не мы ли, по их зову, ходили укрощать их междоусобие, не мы ли оберегали их тыл, когда им могла угрожать беда? И вот – не они ли, напротив, выходили к нам в тыл, когда нам угрожала беда, или грозили выйти нам в тыл, когда нам грозила другая беда? Кончилось тем, что теперь всякий-то в Европе, всякий там образ и язык держит у себя за пазухой давно уже припасенный на нас камень и ждет только первого столкновения. Вот что мы выиграли в Европе, столь ей служа? Одну ее ненависть!»[565]565
  Из статьи «Геок-Тепе. Что такое для нас Азия?», входящей в «Дневник» за 1881 г. (там же. Т. 27. С. 33–34).


[Закрыть].

Но та историческая возможность союза с Францией после изгнания Наполеона из России, о которой говорил Достоевский, не была реализована. Теперь же, на исходе XIX века, военно-политический союз с Францией, по его убеждению, не отвечал национальным интересам России[566]566
  Спустя десять лет после смерти Достоевского, в 1891 г. начался процесс оформления русско-французского военно-политического союза, который привел Россию к участию в Первой мировой войне на стороне Франции (и Англии).


[Закрыть].

Как потенциального союзника России, Достоевского не устраивало во Франции многое – непреходящая с 1789 г. «революционная лихорадка» и порожденная ею хроническая внутренняя нестабильность, угроза со стороны леворадикальных, социалистических идей, наконец, реваншистские настроения значительной части французской политической элиты и общества, жаждавших вернуть Эльзас и Лотарингию, что было чревато новой войной в Европе.

Продолжая мысль Достоевского, можно сказать, что, в его понимании, союз с Францией содержал бы угрозу вовлечения России в чуждую ее интересам войну против Германии, что, как мы знаем, и случилось в 1914 г.

Россия и Франция: XVIII–XX века. Вып. 12. М.:

Весь Мир, 2017. С. 47–80.