Текст книги "Свидетельствуя о Христе до смерти… Екатеринбургское злодеяние 1918 г.: новое расследование"

Рассмотрим возможность наличия у германского руководства в отношении Царской Семьи целей политического характера. Немцы понимали, что заключенный с большевиками зимой 1918 года Брестский мир не принес им желаемого результата. Они понимали, что большевики – это не русское правительство и что Брест-Литовский пакт есть в глазах всего мира пустая бумажка. Зинаида Гиппиус довольно точно почувствовала германские настроения. В своем дневнике за 14 апреля 1918 года она писала: «Мирбах не очень доволен "услуживающими" (т. е. большевиками. – П.М.); он понимает, что они – не Россия; Германии хочется другого. Услуживающие по мановению германского пальца разорвали с союзниками окончательно и готовы на дальнейшие знаки преданности. А Германии мало. Мирбах уже закидывает удочки, обещая всякой приличной части России помочь создать власть, растерев большевиков в порошок, лишь бы только эта власть их и Брестский мир признавала. Даже в Брестском мире обещают уступочки! Но с большевиками им чрезвычайно неуютно»¹¹.

Нужно было каким-то образом легализовать в глазах русского народа и мирового сообщества Брестский сговор с большевиками. Эту легализацию могла обеспечить только законная русская власть, то есть Царь.

Но немцы прекрасно знали непримиримую позицию Государя Николая II по вопросу Брестского мира. Знали они также, что Государь считал для России жизненно важным победоносное завершение войны. Того же мнения придерживалась и Государыня. В своем письме Вырубовой от 2/15 марта 1918 года она писала: «Боже, как родина страдает! Знаешь, я гораздо сильнее и нежнее Тебя ее люблю. Бедная родина, измучили внутри, а немцы искалечили снаружи, отдали громадный кусок, как во времена Алексея Михайловича, и без боя, во время революции. Если они будут делать порядок в нашей стране, что может быть обиднее и унизительнее, чем быть обязанным врагу – Боже, спаси. Только они не смели бы разговаривать с Папой и Мамой (т. е. с Императором и Императрицей. – П.М.)»¹².

Поэтому восстановление на престоле Императора Николая II было для немцев неприемлемым. Хотя имеются сведения, что немцы не оставляли надежду договориться с Государем и убедить его пойти на сепаратное соглашение с Германией, шантажируя его угрозой гибели Семьи. Издаваемый русскими монархистами журнал «Двуглавый орел» писал в 1927 году: «Незадолго до ужасного конца Государя ожидало великое испытание, испытание соблазном спастись изменою Родине. В Тобольск два раза приезжали, под видом организации Красного Креста, члены германской Миссии и предлагали Государю подписать договор о сепаратном соглашении с Германией, обещая за это спасение Его и всей Его Семьи. Кто другой устоял бы перед таким соблазном?! "Скорее отрежут мне руку, чем подпишу позор России", – отвечал Государь»¹³.

Другое дело, если бы на престоле оказался малолетний сын Николая II Цесаревич Алексей Николаевич. Сформированное вокруг него прогерманское правительство стало бы лучшим гарантом соблюдения германских интересов в России. Н.А. Соколов считал, что именно так и воспринимал Государь причины его увоза из Тобольска: «Наблюдая из своего заключения ход событий в России и считая главарей большевизма платными агентами немцев, Царь думал, что немцы, желая создать нужный им самим порядок в России, чтобы, пользуясь ее ресурсами, продолжать борьбу с союзниками, хотят через него дать возможность его сыну воспринять власть и путем измены перед союзниками заключить с ними соглашение. Такова была его мысль. Я думаю, что для всякого, кто пожелает вспомнить, в каких условиях произошел самый большевистский переворот в России, кто пожелает вспомнить, что весной 1918 года на ее территории гремели еще немецкие пушки, а генерал Гофман угрожал Петрограду, – мысль Царя родит не насмешку, а вызовет к себе серьезное отношение»¹⁴.

Кстати, эти устремления немцев в пользу Алексея Николаевича подтверждает Р. Вильтон: «Меры к восстановлению царской власти были приняты скоро после заключения Брест-Литовского договора; в апреле Свердлову было поручено устроить возвращение Государя и Цесаревича Алексея в Москву. Чтобы народ принял восстановление Династии, требовалось облечь таковое в торжественную обстановку. Кандидатом германцев был юный Алексей, который был бы более податлив их влиянию»¹⁵.

В пользу этого утверждения говорят и некоторые советские источники. Так, журнал «Красная Нива» в 1927 году называл автором идеи возведения на престол Наследника Цесаревича при регентстве великого князя Павла Александровича генерала фон Гофмана. «Гофман, – писала «Красная Нива», – ведя с нами переговоры, разрабатывал план реставрации монархии в России. Проект свержения советского правительства заключался в движении немецких войск на Смоленск – Москву – Петроград, причем с занятием этих пунктов предполагалось возведение на трон царевича, при регентстве великого князя Павла Александровича, с которым немецкое командование находилось в постоянных сношениях. Этот замысел Гофмана совпадал с планом Людендорфа, подготовившего короткий удар на Петроград»¹⁵.

Эти строки подтверждаются заметкой в газете «Вечерний час» от 29 ноября 1917 года. В этой заметке говорится, что бывший великий князь Павел Александрович был задержан Петроградским военно-революционным комитетом и доставлен в Смольный. В Смольном великий князь провел четыре дня и был затем отпущен.

«Как рассказывает один из постоянных посетителей Смольного, – говорилось в заметке, – б. вел. кн. за все время пребывания своего в Смольном пользовался не только исключительным вниманием, но и особенным, странным для того места почетом. Его, все без исключения, начиная с главы народных комиссаров Ленина, называли не иначе как "Ваше Императорское Высочество". В распоряжении б. вел. кн. был свой штат, ему было предоставлено лучшее в Смольном помещение и подавалась лучшая пища. Ни о каких допросах не было и речи. В самой почтительной форме главари большевиков испрашивали у него аудиенции, причем аудиенции эти носили строго конституциональный характер и продолжались очень долго. Павел Александрович не был лишен свободы, и из Смольного несколько раз выезжал, причем ему подавался лучший из автомобилей или великолепный открытый экипаж»¹⁷.

С.П. Мельгунов пишет: «Слухи о подготовляющейся реставрации были распространены повсюду, в самых разнообразных кругах. <…> Даже в большевистских концепциях монархическая реставрация становилась выходом из тогдашнего критического положения, в которое попала новая власть. Ей самой казалось, что она находится почти в тупике, и подчас вожди в интимных беседах не скрывали своего разочарования и своего пессимизма в будущем. Мой современник, подневными записями которого я пользуюсь постоянно для характеристики настроений эпохи революции, занес в свою летопись не сплетни, не стоустую молву, а подлинные разговоры близких Ленину людей о целесообразности, в случае необходимости, со стороны большевиков сдачи власти, восстановления в России монархии. Такая запись моим современником сделана в Москве 2-го декабря. А за несколько дней перед этим в дневник занесены слова знаменитого теоретика анархизма Кропоткина, что он слышал, что "большевики собираются посадить Алексея, а регентом Генриха Прусского"»¹⁸.

Зинаида Гиппиус пишет в своих воспоминаниях: «1917, ноября 18. Сегодня в крепости Манухин при комиссаре Подвойском разговаривал с матросами и солдатами. Матрос прямо заявил:

– А мы уж Царя хотим.

– Матрос! – воскликнул бедный Ив. Ив. – Да вы за какой список голосовали?

– За четвертый (большевистский).

– Так как же?..

Солдат невинно подтвердил:

– Конечно, мы Царя хотим…

И когда начальствующий большевик крупно стал ругаться – солдат вдруг удивился с прежней невинностью:

– А мы думали, вы это одобрите…»¹⁹

Естественно, что слова «царя хотим», которые произнес этот матрос, отражали не просто его личные настроения, но и определенные настроения в большевистской верхушке. Недаром, солдат говорит с удивлением: «А мы думали, вы это одобрите».

Здесь необходимо отметить, что надежда представителей русских монархических кругов и правой интеллигенции на то, что большевики могут восстановить монархию, свидетельствовала об их полном непонимании происходящего. В этой связи замечательно предвидение одного из идеологов черносотенства Б.В. Никольского, который тоже полагал, что большевики приведут Россию к монархии: «Царствовавшая династия кончена, – писал он. – Та монархия, к которой мы летим, должна быть цесаризмом, т. е. таким же отрицанием монархической идеи, как революция. До настоящей же монархии, неизбежной, благодатной и воскресной, далеко, и путь наш тернист, ужасен и мучителен, а наша ночь так темна, что утро мне даже не снится»²⁰.

Безусловно, что среди германского руководства не было единого мнения по поводу возможности восстановления Царского престола в России. В первую очередь это касалось военных. П.Н. Милюков писал в 1920 году: «В самой Германии не было единства по этим основным вопросам (т. е. вопросам будущего русской государственности. – П.М.). Большинство в рейхстаге не шло навстречу русским требованиям и, защищая немецкие требования, конечно, тем самым желало опираться на большевиков. Меньшинство, т. е. военная партия, смотрело на эти вопросы иначе, и, быть может, его точка зрения могла быть соглашена с русской. Но восторжествовала у них первая»²¹.

В 1920 году следователь Соколов допросил в Париже бывшего офицера Генерального Штаба Б.В. Свистунова. Свистунов в 1918 году был направлен в командировку в Берлин правительством гетмана Скоропадского. Скорее всего, командировка эта была связана с разведзаданием. Свистунов прожил целый год в Берлине до 1920 года и общался с высокопоставленными немецкими политиками. Далее в своих показаниях Свистунов сообщал: «После

Брест-Литовского мира, в котором сами немцы вовсе не видели чего-либо постоянного, твердого, определенного, не подлежащего никаким изменениям, они скоро поняли, какую опасность для самой же Германии представляет большевизм, как социальное осуществление известных начал. Военные круги, руководившие борьбой с Антантой, стали опасаться, что для продолжения войны на Западе большевизм в России опасен для самих немцев в Германии, как социальная зараза, способная обессилить их собственный тыл. Тогда у немцев возник план, имевший сторонников в среде их высших военных чинов. Он предполагал быстрое наступление внутрь России значительными силами, чтобы в короткий срок свергнуть большевиков, помочь возникновению в России нового правительства и заключить с ним, в отмену Брестского, новый мир, который бы удовлетворил обе стороны. Они ожидали от такого плана следующих выгод: возникшее при их содействии правительство России заняло бы в их борьбе с державами Согласия благоприятный для них нейтралитет, а это дало бы им возможность взять все их силы с русского фронта, где они все же продолжали держать войска, и бросить их исключительно на Запад; кроме того, это дало бы им возможность получить в России неисчерпаемый источник всяких материальных ресурсов, столь нужных им для продолжения борьбы на Западе. В результате такое положение сулило им если не победу, то хороший мир с союзниками.

План уничтожения большевиков вооруженной силой, как мне кажется, не оставался у немцев только в стадии предположений. Я слышал от многих лиц из их среды, что для похода в Россию у них было готово определенное число дивизий. Этим наступлением должна была открыться летняя кампания 1918 года. Следовательно, обсуждение такого плана, вообще разработка его, вероятно, имели место в конце зимы – начале весны 1918 года. Я не знаю, каким именно немцы видели себе будущее правительство России, которое должно было при их помощи заменить большевистскую власть. Но, учитывая их психологию того момента, я думаю, что вряд ли они его представляли себе республиканским.

Но план этот не был принят цивильными элементами, стоявшими у власти. Они сумели убедить императора отвергнуть его, и было принято решение оставить Россию в том виде, в каком она была, и кончать войну за Западе сильным ударом»²².

Обратим внимание на время, когда, по мнению Свистунова, военные круги Германии разрабатывали свой план: весна 1918 года, то есть в самом преддверии вывоза Императора Николая II из Тобольска. Это обстоятельство чрезвычайно важно для нашего исследования.

К середине весны 1918 года немцы все сильнее опасались за политическое будущее большевиков, чье положение становилось все более и более ненадежным. Немцы не могли не просчитывать вариант падения большевистской власти. Мирбах начинает предлагать Берлину налаживать связи с оппозиционными большевикам кругами правого «монархического» направления: «Мы уже сейчас постепенно, – пишет он, – с должными мерами предосторожности и соответственно замаскированно, начали бы с предоставления этим кругам желательных денежных средств. (Вопрос о поставках оружия, которого они ждут, по ряду причин отпадает). Тем самым был бы установлен какой-то контакт с ними на случай, если они в один прекрасный день заменят нынешний режим. Тем самым, мы имели бы в своих руках, если даже опять не на очень долгий срок, элементы для установления новых германо-русских отношений, на которые можно было бы более или менее серьезно опереться и которые охотно соглашаются на сотрудничество с нами»²³.

Из этих строк германского посла видно, что ни о каком стремлении с немецкой стороны восстановить русскую монархию речи не идет. Предложения Мирбаха – это разумная тактика дипломата и политика, ставящего на разные не враждебные его стране силы, чтобы при любом раскладе не остаться в проигрыше.

То же самое стремление просматривается и в письме в Берлин генерала фон Людендорфа: «Хотя мы теперь официально ведем переговоры только с советским правительством, мы в то же время должны поддерживать отношения с другими движениями в России, для того чтобы вдруг не обнаружить себя опоздавшими. Мы не можем полагаться на сторонников Керенского, так как ими руководит Антанта. Мы должны установить контакты с правыми монархическими группами и влиять на них так, чтобы монархическое движение соответствовало нашим желаниям и намерениям»²⁴.

Германское руководство не могло не опасаться, что кучка политических экстремистов, с темным и неясным прошлым и не менее неясным будущим, готовая на любые преступления и мошенничества ради своей выгоды, в определенный момент может предать своих германских попутчиков. Вильгельм II писал на полях донесений Мирбаха, что Ленин «не сумеет выполнить условия Брестского мира. У него нет людей для управления, нет исполнителей – он стоит на краю пропасти»²⁵.

Немцы все чаще начинали задумываться, что будет, если большевизм падет, а также о том, какие силы придут к власти в случае его падения и в какой степени немцы смогут на них опираться. Немцы стали искать возможную замену Ленину. Эта замена должна была не только продолжить большевистскую политику Брестского мира, но и узаконить ее в глазах мирового сообщества. В противном случае, германцы рисковали восстановить Россию в составе Антанты, что, безусловно, было бы, с германской точки зрения, безумием.

Казалось бы, наиболее предпочтительным для немцев было восстановление подконтрольной им монархии. Это, с одной стороны, легализовало бы немецкие завоевания по Брестскому миру, а с другой – гарантировало бы установление в России прочного и законного порядка. К этому решению склонялось германское военное командование.

Однако правящие политические круги Германии относились к восстановлению монархии в России отрицательно. 25 июня 1918 года Мирбах писал в Берлин министру иностранных дел Кюльману: «Сегодня, после более чем двухмесячного внимательного наблюдения, я не могу более поставить благоприятного диагноза большевизму: мы, бесспорно, находимся у постели тяжелобольного; и хотя возможны моменты кажущегося улучшения, но в конечном счете он обречен. <…> Большевизм должен вскоре сам погибнуть в результате внутреннего разложения. Если согласиться с фактом, что силы большевизма и без того иссякли, то я полагаю, что нам следует позаботиться о том, чтобы сразу же заполнить вакуум, который образуется здесь после ухода большевиков, режимом соответствующим нашим (выделено Мирбахом. – П.М.) пожеланиям и интересам. Может быть, даже не обязательно будет сразу же восстанавливать монархию. Необходимые предпосылки для этого уже имеются; пока эти силы еще частично находятся в скрытом состоянии, но в любое время могут быть использованы для активной деятельности. Многие заинтересованные группы разнообразных направлений оказались бы в нашем распоряжении, в первую очередь, монархисты в узком смысле слова, которые заслуживают внимания, но которых нельзя рекомендовать как главную опору для наших возможных комбинации: уж очень они бестолковые, ненадежные и равнодушные люди и, в общем, стремятся к тому, чтобы с нашей помощью восстановить свои старые, обеспеченные условия существования и личные удобства. Наше основное ядро должно состоять из умеренных правых октябристов и кадетов (по возможности, с привлечением даже самых левых элементов). Благодаря этому мы, прежде всего, сумеем использовать большой процент промышленных и финансово-банковских групп для наших безбрежных экономических интересов. В случае, если эти новые возможности осуществятся, у нас не будет даже необходимости применять слишком большое насилие; кроме того, мы сможем до последнего момента сохранять видимость лояльных отношений с большевиками. Длительный развал экономики и постоянное тяжелейшее ущемление наших интересов могут в любое время и в удобный для нас момент быть использованы как предлог для военного выступления. Любое крупное наше выступление сразу же автоматически приведет к падению большевизма»²⁶.

Приведенный выше отрывок из письма Мирбаха показывает, что немцы не были склонны к немедленному восстановлению монархии в России. Октябристы, кадеты и крайние левые элементы – вот кто должен был стать новыми союзниками императорского германского правительства. С другой стороны, этот же отрывок показывает, что политики Германии не были согласны с планами Гофмана и Людендорфа по военному свержению большевиков.

Окончательно иллюзии русских монархистов о возможности скорого восстановления монархии на германских штыках были развеяны самой верхушкой германской власти. Один из германских сановников донес до них слова императора Вильгельма II, сказанные им в начале лета 1918 года, то есть за полтора месяца до Екатеринбургского злодеяния: «Сейчас не следует добиваться свержения большевистского правительства, а необходимо установить тесные связи с монархистами, чтобы быть подготовленными на будущее. При условии, что последние станут на платформу Брестского мирного договора, им можно оставить надежду на будущее восстановление великой России. Его Величество рекомендует объединить в Киеве сторонников порядка»²⁷.

Русским монархистам, при условии, что они были бы готовы стать немецкими вассалами, кайзер был готов «оставить надежду». Вот и вся реальная помощь, какую германское императорское правительство было готово оказать монархической партии в России. Таким образом, в противостоянии между германскими военными, стремившимися к восстановлению монархии в России и политическими кругами, выступавшими за сохранение большевистского или другого республиканского правительства, ориентированного на Германию, победили последние. Сегодня можно сделать однозначный вывод: официальный Берлин, хотя и рассматривал чисто гипотетически возможность восстановления подконтрольной Германии русской монархии, никакого четкого решения по этому вопросу не имел. Таким образом, вероятность того, что Царская Семья вывозилась из Тобольска по приказу немцев, с целью возвращения ее к власти, практически исключается.

Но нежелание германских политических кругов восстанавливать монархию вовсе не означает их безразличного отношения к тому, в чьих руках будут находиться Император Николай II и Наследник Цесаревич. Немцы были заинтересованы в том, чтобы они находились в поле их досягаемости. Германские высшие круги не могли не понимать, что даже свергнутый Император Николай II продолжал оставаться истинным Хозяином Земли Русской. Перевод Императорской Семьи, например, в Германию, в качестве почетных пленных, с одной стороны, означал бы окончательную победу Германии над Россией, а с другой, давал германцам возможность политических интриг и манипуляций вокруг русского Царя и его Наследника. «Поскольку "германофильские" взгляды Николая II и Александры Феодоровны были немцам хорошо известны, требовалось либо убрать Николая II, либо вывезти его из ставшего опасным, не контролируемого немцами района», – пишут в своей книге Хрусталев и Буранов²⁸.

Таким образом, более чем вероятно предположение, что высшая германская власть, включая императора Вильгельма II, дала тайный приказ большевикам вывезти Царскую Семью из Тобольска в Германию, скорее всего, через Москву.

В этой связи трудно не согласиться с историками Ю.А. Бурановым и В.М. Хрусталевым, которые утверждают: «В настоящее время, с открытием архивов, историки, так или иначе, обречены получить новую, возможно, сенсационную информацию, в том числе и о позиции немецкого правительства в отношении судьбы Романовых»²⁹.

Объективные данные свидетельствуют, что немцы знали о подготовке вывоза Царской Семьи из Тобольска, но для них было полной неожиданностью, что она оказалась в Екатеринбурге.

Один из членов «Правого центра», Д.Б. Нейдгарт, о котором мы будем еще говорить, свидетельствовал: «Ввиду того положения, которое занимали немцы с весны 1918 года в России, наша группа, в целях улучшения положения Царской Семьи, пыталась сделать все возможное в этом отношении через немецкого посла графа Мирбаха. По этому вопросу я сам лично обращался к Мирбаху раза три. В первый раз я был у него еще тогда, когда мы ничего не знали об отъезде Царской Семьи из Тобольска. В общей форме я просил Мирбаха сделать все возможное для улучшения Ее положения. Мирбах обещал мне оказать содействие в этом направлении и, если не ошибаюсь, он употребил выражение "потребую". Когда мы узнали об увозе Семьи, я снова был у Мирбаха и говорил с ним об этом. Он успокаивал меня общими фразами. На меня произвело впечатление, что остановка Царской Семьи в Екатеринбурге имела место помимо его воли. Исходило ли от него приказание о самом увозе Семьи из Тобольска в целях Ее спасения, я сказать не могу. Обещая мне сделать все возможное для улучшения положения Царской Семьи, граф Мирбах сказал мне приблизительно так: "Я не только от них (большевиков) потребовал, но и сопроводил требование угрозой"»³⁰ (выделено нами. – П.М.).

Следователь Соколов воспринимал эти слова Мирбаха как циничный ход покровителя большевистских палачей. Нам же представляется, что для Мирбаха остановка Императора и его близких в Екатеринбурге, действительно была полной неожиданностью.

Таким образом, версия о том, что поспешный вывоз комиссаром Яковлевым Императора Николая II из Тобольска был связан с немецким на то указанием, более чем вероятна. Но это лишь половина подлинной цели миссии комиссара Яковлева.