Текст книги "Свидетельствуя о Христе до смерти… Екатеринбургское злодеяние 1918 г.: новое расследование"

Царская Семья могла быть вывезена немцами либо большевиками из Тобольска из-за угрозы захвата ее проантантовскими силами. Германцы и большевики опасались, что в случае победы в Сибири антибольшевистских сил Царь станет их знаменем. Царь, опираясь на помощь Антанты и казаков, поведет русскую рать на Москву – освобождать святую столицу от иноземных захватчиков, по примеру 1612 года, так как, несмотря на то что официально в Москве регулярных германских частей не было, на самом деле они присутствовали, будучи переодеты в красногвардейскую форму. Такие опасения, казалось, отчасти могли иметь для немцев основание. Так, Людендорф сообщал, что представители Антанты, через французского посла Жозефа Нуланса ведут переговоры с русскими правыми кругами о восстановлении конституционной монархии. Неизвестно, откуда черпал свои сведения Людендорф, но сам Нуланс в своих воспоминаниях ни слова не пишет ни о своих встречах с монархистами, ни о своем согласии на восстановление монархии. Нуланс, находясь во главе французской Миссии в Вологде, действительно контактировал с русскими оппозиционными большевикам силами, но исключительно либеральными или антимонархическими. Он переписывался с бывшим председателем Государственной Думы кадетом князем Трубецким, имел контакты с так называемым «Комитетом возрождения России», в руководстве которого стояли эсер Авксентьев, бывший министр внутренних дел Керенского, и эсер-террорист Борис Савинков. Однако Нуланс отказался встречаться с прибывшим в Вологду Авксентьевым и не выказал открытой поддержки в письме к Трубецкому. Ни о каком восстановлении монархии ни с первыми, ни с вторыми Нуланс речи не вел. Правда, находясь в Вологде, французский посол имел в начале мая 1918 года встречу с сосланными великими князьями Николаем и Георгием Михайловичами. Кроме них в Вологде проживал еще также сосланный большевиками великий князь Дмитрий Константинович. Но из воспоминаний Нуланса не видно не только никаких намеков на возможность французской помощи в реставрации монархии, но и никакого стремления к возможной реставрации со стороны этих Романовых. Вот что пишет Нуланс: «Во время моего пребывания в Вологде я имел возможность встретиться с великим князем Николаем Михайловичем, членом-корреспондентом Французского Института, который при прежнем режиме был известен как человек наиболее либеральный в царской фамилии. Мои отношения с ним были полны симпатии. Великого князя изгнали из его дворца на набережной Невы, находившегося недалеко от французского посольства, и ему определили местожительство в маленькой усадьбе в Вологде, где он жил жизнью простого горожанина. Я нанес ему визит в первых числах мая. Это был человек большого роста и силы, с величественной, но немного тяжелой осанкой. У него был повелительный и спокойный романовский взгляд. Я его увидел таким, каким я его знал в Петрограде.

Он переживал события спокойно и воздерживался от каких-либо сильных выражений в адрес руководителей своей страны. Это объяснялось не только соображениями безопасности. Он искренне верил во временное заблуждение масс и надеялся на их здравый смысл, который заставит их вернуться к прежним прекрасным временам. "Наш народ столь добр, – говорил он, – наши крестьяне столь умны! Они не замедлят пожалеть о тех безобразиях, в какие их вовлекли. Они доверятся тогда людям, которые смогут восстановить порядок на либеральной основе".

Врожденная доброта русского народа была аксиомой для многих русских аристократов и мещан. Они ждали чуда, полностью уверовав в лучшее, безо всякого усилия с их стороны.

Великий князь Георгий жил свободно в Вологде. Он был женат на английской принцессе. Он мне неоднократно говорил, и я не сомневаюсь в искренности его слов, что ни он, ни его близкие ничего не ждут от реставрации, и единственное его желание, после того как он подпишет все обязательства, какие большевики от него потребуют, соединиться со своей женой и детьми в Англии, чтобы иметь возможность жить жизнью частного человека!»³¹

Тем не менее, Г.З. Иоффе, пытаясь доказать, что Антанта планировала освобождение вышеупомянутых великих князей, пишет: «В Мурманске еще в марте 1918 года высадились английский, французский и американский десанты. Расширяя занятый плацдарм, они постепенно продвигались в глубь страны, повсюду оживляя и активизируя антисоветские, контрреволюционные силы. Ударную роль в них играли белогвардейские, монархически настроенные офицеры, которые при помощи союзнической агентуры тайно перебрасывались в район Архангельска из Петрограда и других городов. Когда один из их руководителей, капитан Г.Е. Чаплин, в конце мая прибыл в Вологду, его первым намерением было переправить в Мурманск под опеку союзников проживавших здесь великих князей Георгия Михайловича и Дмитрия Константиновича»³².

По Иоффе получается, что великие князья просто так, по своей воле, «проживали» в Вологде, а монархист Чаплин собирался их во что бы то ни стало доставить к союзникам, с целью, конечно же, реставрации монархии. Как будто Иоффе было непонятно, что единственной целью русского офицера и патриота Чаплина было спасти обреченных великих князей, которые, как мы видели, не помышляли ни о какой политической деятельности, от неминуемой смерти в большевистском застенке. (Впрочем, когда Иоффе писал свой труд, понимать это было запрещено). Но даже этого Чаплину сделать не удалось. Как пишет сам Иоффе: «По тактическим соображениям власть в Архангельске была передана Верховному управлению Северной области, в большинстве своем состоявшему из эсеров. Это, сетовал один из белогвардейцев, впоследствии колчаковский генерал ВА. Кислицын "убивало в офицерском составе белой армии дух и веру в будущее. Для офицеров не было дорогих лозунгов – за Веру, Царя и Отечество!"»³³

Французы и англичане действительно имели несколько встреч с представителями так называемого «Правого центра», якобы монархической организации, якобы ставившей своей целью спасение Царской Семьи и восстановление монархии в России. Среди членов «Правого центра» было много бывших кадетов и октябристов, которых в друзья монархии никак занести было нельзя. К тому же нам теперь известно, какую роль сыграла Антанта в свержении Императора Николая II. Зачем же ее правящим кругам было восстанавливать на престоле того Государя, которого они с таким трудом свергли? Тем не менее их контакты встревожили немцев, которые, по словам Г.З. Иоффе, боялись, что подобные контакты «в случае их успеха приведут к тому, что Германия вновь могла оказаться в состоянии войны на два фронта и утратить свои позиции на Востоке»³⁴.

Однако вполне возможно, что большевики сознательно преувеличивали степень серьезности контактов «вождей» «Правого центра» с Антантой, чтобы заставить немцев ускорить перевоз Царской Семьи в подконтрольный ими город. Точно так же вполне возможно, что и далее, когда Царская Семья была заточена в Ипатьевском доме, большевики продолжали пугать немцев имевшимися якобы у Антанты планами вернуть Царя на престол, теперь уже с целью смягчения германской реакции на предстоящее убийство Царской Семьи. Во всяком случае германский посол Мирбах писал в июне 1918 года: «Чехословаков поддерживают объединившиеся с ними временные правительства в Омске, Харбине и Владивостоке. Всех их признала на сегодняшний день Антанта, которая на сегодняшний день является чуть ли не владычицей Сибири. Но державы Антакты ориентируются не на сибиряков, а на Россию. Она опирается на казачьи войска и собирается поднять на щит самого Царя либо кого-нибудь из членов Царской фамилии»³⁵.

Принимая это во внимание, мы можем сделать вывод, что немцы вполне могли стремиться перевести Царя в подвластный большевикам, а значит и им, город. Таким городом могла быть Москва, столица большевизма. Но при ближайшем рассмотрении Москва не была для германцев таким уж выгодным местонахождением свергнутого Императора. Москва не была спокойна. Большая часть населения ненавидела большевиков, им не забыли ни поругание Кремля, ни сотни расстрелянных юнкеров, ни их жадное посягательство на чужую собственность, ни их откровенно прогерманскую политику. В случае всеобщего антибольшевистского восстания Царь или его сын в Москве делались еще более опасными, чем в Тобольске.

Еще более опасным было пребывание Царя в Москве для большевиков. Безусловно, большевики были ярыми врагами любой монархии, а православной тем более. Но большевистскую политику первых месяцев их пребывания у власти лишь с очень большой натяжкой можно назвать самостоятельной. Во всех главных вопросах она полностью зависела от позиции германского руководства. Эта зависимость определялась не тем, что большевики были немецкими «шпионами», они ими никогда не были, а сложившейся реальностью. Связав себя временным союзом с императорской Германией, полностью ей обязанные своим существованием на политической арене, большевики были вынуждены идти на поводу германского генштаба. В этих условиях, если бы от немцев поступил приказ о восстановлении монархии, большевикам пришлось бы на это пойти. В противном случае, их просто бы смела германская военная машина. Тем более что, выполняя приказ немцев о восстановлении в России престола, большевики могли быть полностью уверенны в своей безопасности. Приход же проантантовски настроенных сил грозил большевикам смертью, причем, как в политическом, так и в физическом плане.

В связи с этим тем более неожиданно звучит мнение В. Александрова, что комиссар Яковлев был английским агентом! «Нам кажется, – пишет он, – что Яковлев был замаскированным английским шпионом. Чрезвычайный комиссар со специальной миссией, не был ли он также и канадским гражданином и подданным, возможно весьма верным, короля Георга V?»³⁶

Далее Александров ссылается на английского журналиста Стандфорда, писавшего под псевдонимом Вильяма Ле Куека, который играл заметную роль в «Интеллиженс Сервис». Этот журналист оставил после себя множество весьма сомнительных книг о

России, в частности книгу «Трагическая Царица», в которой повторил всю собранную до него клевету на Государыню. Этот Станд-форд писал о неком английском агенте, который был внедрен английской разведкой в высшие большевистские структуры. Этот агент, по Стандфорду, прибыл в Россию из Канады, стал членом ВЦИКа, участвовал в брест-литовских переговорах, был замешан в убийстве графа Мирбаха эсерами в июле 1918 года. Следы этого агента теряются, как утверждает Стандфорд, несколько месяцев спустя после эсеровского мятежа во время боев на Волге. «Этот агент, – пишет Александров, – имеет много схожего с Яковлевым, это минимум, что мы можем сказать»³⁷.

Мы же минимум, что можем сказать, это то, что Александров совершенно не знал жизни подлинного Яковлева-Мячина и выдавал за сенсацию вымыслы какого-то англичанина. Это не вызывает, впрочем, никакого удивления. Книга Александрова изобилует такими «открытиями», неточностями и нелепостями. Во-первых, Яковлев никогда не был в Канаде, он жил в Берлине, никогда не был членом ВЦИКа, а был членом ВЧК. Во-вторых, почему вышеназванный «агент» является именно Яковлевым? Разве мало было у Советской власти людей, членов ВЦИКа, живших за границей и активно участвующих в политической жизни большевистского режима? Но главный вопрос, на который не дает ответа Александров: с какой целью английская разведка засылала своего агента в Тобольск? Ответа на этот вопрос нет и быть не может, так как вся эта «английская версия» построена на песке и, на наш взгляд, является не более чем журналистской лжесенсацией Александрова. Другое дело, что Яковлев был человеком Свердлова, а связи этого человека были окутаны мраком.

Еще об одной косвенной попытке Антанты спасти Царскую Семью можно прочитать у американского историка Г. Кинга. Он пишет, что весной 1918 года норвежский предприниматель Джонсон Лайд, получивший в 1913 году по указу Императора Николая II почетное гражданство за создание Сибирской судоходной и промышленной компании, выполняя поручение английской разведки, составил план действий по вызволению Царской Семьи из рук большевиков. Лайд предложил направить корабль «для того, чтобы вызволить Царскую Семью из Тобольска и переправить ее в Карское море, где ее будет ждать торпедоносец британского ВМФ». Король Георг V якобы одобрил этот план, но встретил активное противодействие со стороны премьер-министра Ллойд-Джорджа³⁸.

Остается совершенно неясным, каким образом англичане собирались освобождать Царскую Семью из губернаторского дома, как собирались доставить ее на корабль и беспрепятственно довезти до Карского моря? Вся эта попытка, если она действительно имела место, похожа на очередной «мыльный пузырь» благих пожеланий, а не на реальную операцию.

На такой же «мыльный пузырь» похож и план короля Георга V, о котором писал его сын, несостоявшийся король Эдуард VIII, герцог Виндзорский: «Хорошо помню, что прямо перед тем, как большевики арестовали Царя (видимо, имеется в виду перевоз Государя в Екатеринбург. – П.М.), отец лично разработал план его спасения на борту британского крейсера, но по какой-то причине этот план сорвался. Во всяком случае, отец очень переживал оттого, что Англия и пальцем не пошевельнула, чтобы спасти его кузена Ники»³⁹.

Эти переживания английского короля очень напоминают «муки совести» Вильгельма II по поводу его «бессилия» спасти «принцесс германской крови».

При детальном рассмотрении мы не сможем найти ни одного точного доказательства в подтверждение того, что Антанта собиралась восстанавливать в России монархию, тем более возводить на трон свергнутого ею же Николая II или его сына, а также не сможем увидеть попыток спасти Царскую Семью. Русские же ставленники Антанты – и руководители Комуча, и впоследствии адмирал Колчак – относились либо откровенно враждебно к какой-либо реставрации монархии, либо, на словах высказывая симпатию к монархии, как форме правления в России, тут же уверяли в невозможности ее реставрации. Главной причиной такого отношения к монархии со стороны белых была, конечно же, антимонархическая установка Антанты. Генерал-лейтенант К.В. Сахаров, близкий соратник адмирала Колчака, приводит такой с ним разговор:

«– Не может русский народ, – продолжал адмирал, – остановиться ни на ком, не удовлетворится никем.

– Как вы представляете себе, Ваше Высокопревосходительство, будущее?

– Так же, как и каждый честный русский. Вы же знаете не хуже меня настроения армии и народа. Это – сплошная тоска по старой, прежней России, тоска и стыд за то, что с ней сделали. В России возможна жизнь государства, порядок и законность только на таких основаниях, которых желает весь народ, его массы. А все слои русского народа, начиная с крестьян, думают только о восстановлении монархии, о призвании на престол своего народного Вождя – законного Царя. Только это движение имеет успех.

– Так почему же не объявить теперь же о том, что Омское правительство понимает народные желания и пойдет этим путем?

Адмирал саркастически рассмеялся.

– А что скажут наши иностранцы, союзники? Что скажут наши министры?

Верховный правитель развил мне свою мысль, что необходимо идти путем компромиссов, и он, местами противореча сам себе, защищал точку зрения, что временное соглашение с эсерами найти нужно, так как их поддерживают все союзные армии» (выделено нами. – П.М.)⁴⁰.

Тот же смысл слышится и в словах чешского генерала Гайды: «Русский народ совсем не может иметь теперь, немедленно, парламентаризма. Я в этом убедился, пройдя всю Россию и Сибирь до конца. И от революций все устали, хотят только порядка. По моему мнению, России нужна только монархия и хорошая демократическая конституция. Но теперь нельзя. Надо скорее военную диктатуру. Я поддержу своими полками, если найдется русский генерал, который возьмет власть на себя»⁴¹.

Наиболее откровенно демократический характер режима Колчака раскрыл глава «Архангельского правительства» эсер Н.В. Чайковский. В 1919 году он был вызван в Версаль на конференцию «держав-победительниц», где у него 9 мая состоялся разговор, весьма напоминавший допрос, с президентом США Вильсоном и премьер-министром Англии Ллойд-Джорджем. Речь шла о правительстве Колчака. Вот краткий смысл ее содержания: «Президент Вильсон: Мы очень хотим услышать от вас и посоветоваться с вами о будущей политике России. Сведения, которыми мы располагаем, говорят о том, что власть большевиков под угрозой: возможно, что адмиралу Колчаку удастся их свергнуть и занять их место. Каков будет его режим? Мы хотим предоставлять нашу поддержку только такому режиму, который утвердит в России подлинную демократию.

Чайковский: Правительство адмирала Колчака рисуется некоторыми как правительство реакционное. Но не надо забывать, что оно опирается на сибирский народ, а Сибирь есть страна демократическая, потому что там нет большой собственности и настоящая власть находится в руках крестьян. Вот почему правительство Колчака, даже если бы оно имело другие тенденции, будет обязано следовать демократической политике.

Ллойд-Джордж: Я должен вам сказать, что у меня есть беспокойство по поводу правительства Колчака: оно заключается в полученных последних сведениях о политике некоего Рыкова, направленной против институтов народного представительства.

Чайковский: Я не знаю этого Рыкова. Но я могу сказать, что сам Колчак весьма симпатизирует земствам и народному представительству вообще. Я знаю, кто поддерживает Колчака: как я вам уже сказал это – демократические силы»⁴².

Слова народника, эсера и масона Чайковского, которому, безусловно, доверяли правители Антанты, не были пустым звуком: он знал, что говорил. Он знал, что Антанта больше всего на свете боится реставрации «старого режима» и хочет быть полностью уверенной в своей ставке на Колчака. Поэтому говорить о каком-либо монархизме Антанты и самого Колчака просто не приходится. Франция и Англия хотели видеть во главе России своего ставленника типа Колчака, полностью ей подконтрольного, а не помазанного Богом Царя, перед которым, кстати, пришлось бы держать ответ за февраль 1917 года. Антанта отлично понимала, что Николай II не будет ей подконтролен точно так же, как не будет он подконтролен и немцам.

Большевики это прекрасно знали, как знали это и немцы. Тем более что, вывозя Царя в Екатеринбург, они понимали опасность его захвата со стороны Антанты, так как расстояние между Тобольском и Екатеринбургом не столь велико и быстро преодолеваемо в случае стремительного наступления. Если бы германское правительство стремилось обезопасить себя от захвата Царя Антантой, то лучшего места, чем какой-нибудь германский Ингольштадт или Кенигсберг найти было невозможно.

Учитывая все вышеизложенное, версия о вывозе Царской Семьи из Тобольска из-за опасения ее захвата Антантой, представляется несостоятельной.

Но, может быть, вывоз Императора Николая II и его Семьи был обусловлен тем, что большевики всерьез опасались их освобождения со стороны русских монархистов?

Как утверждают в своих воспоминаниях некоторые политические деятели, именующие себя русскими монархистами, ими было предпринято несколько попыток спасти Царскую Семью. На эту тему имеется множество книг, публикаций и расследований. В нашем труде нет возможности подробно останавливаться на этой чрезвычайно интересной теме. Мы не будем рассуждать о том, был ли зять Распутина Б.Н. Соловьев большевистским провокатором, или не был, не будем подробно описывать все настоящие и мнимые попытки освободить Царскую Семью. Это тема другого, отдельного исследования, для которого потребовалась бы целая книга. Нас же интересует два вопроса: 1) были ли предприняты со стороны русских монархистов реальные попытки освободить Царскую Семью и 2) могли ли эти попытки привести к вывозу Царской Семьи из Тобольска в Екатеринбург?

Для того, чтобы ответить на эти вопросы, надо посмотреть какие монархические силы могли бы организовать вызволение из плена Царской Семьи и какие действия они для этого предпринимали, или не предпринимали.

Февральский переворот, совершенный кучкой заговорщиков, конечно, не мог быть принят широкой массой русского народа как событие законное и желанное. В отличие от истеричной «пьяной» радости Петрограда, Россия в феврале 1917 года хранила глубокое молчание. Все последующие сочинения советской официальной историографии, что «крестьянство никак не отреагировало» на свержение Царя, а значит приветствовало это свержение, традиционно лживы. После февраля 1917 года деревня и большая часть солдатской массы находились в состоянии глубокого шока. Несмотря на то, что народ смертельно устал от войны, что он был постоянно соблазняем различными радетелями за его, народа, счастье, тем не менее, для огромной массы простого русского человека имя Царское было свято. Известие о том, что Царя больше нет, повергло народ в совершенное смятение. Чувство того, что народ опять обманули, не покидало простой люд. «Как же так, не с просясь народа, Помазанника Божия свергли?» – недоумевал один крестьянин. Когда-то Достоевский сказал: «Если Бога нет, то все позволено». Перефразируя его слова в применении к февралю 1917 года, можно сказать, что народ пришел к выводу, что если Царя нет, то все позволено. Появилась возможность брать землю. Начались грабежи в деревне, поджоги усадьб, дезертирство с фронта, убийства офицеров и так далее, но все равно, народ в глубине своего сердца знал, что все это неправильно, не по-Божески. «Вот вернется Царь-Батюшка, ужо он спросит за ваши безобразия», – говорили старики молодым буянам, и буяны эти в душе знали, что старики – правы.

Постепенно и в городах наступало прозрение. Чем дальше уходили в прошлое дни «великой бескровной», чем дольше пребывало у власти болтливое Временное правительство, которое много обещало и ничего не выполняло, чем стремительнее ухудшался уровень жизни, чем больше росла преступность, чем сильнее становились анархия и полная безответственность властей, чем меньше ценилась человеческая жизнь, тем больше люди самых разных взглядов и убеждений, многие из которых ждали и славили революцию, начинали прозревать. Так, знаменитый либерал, кадет П.Б. Струве, столь много сделавший для революции, летом 1918 года открыто сыпал проклятия на головы Львова и Керенского. И когда ему напоминали о его оптимизме в первые послефевральские дни, он отвечал злой репликой: «Дурак был!»⁴³

Простой народ выражался в том же духе. «Я всегда был далек от политики, – говорил один рабочий, – но скажу откровенно, что при Николае II жилось спокойно, справедливее, устойчивее. Берите назад вашу свободу с революцией! Нам лучше жилось прежде, без свободы и без товарищей!»⁴⁴

Летом 1917 года в Петрограде и в Москве состоялись манифестации с портретами Наследника Цесаревича Великого Князя Алексея Николаевича и великого князя Михаила Александровича.

Но все же говорить, что монархическое чувство охватывало весь народ – нельзя. Долгие годы пропаганды врагов монархии, неразрешенность многих социальных проблем, кровавая война, стремление крестьян к легкому разрешению земельного вопроса путем простого передела, наконец, вакханалия февральских дней сделали свое дело. В народе произошло расслоение, которое самым пагубным образом влияло на народное монархическое самосознание. Тем не менее можно с уверенностью сказать, что если бы в 1917 году простому народу предоставили выбор между республикой Керенского и Милюкова, совдепией Ленина и Троцкого или Православной Монархией, то народ, в своем подавляющем большинстве, выбрал бы последнюю. И дело здесь не в том, что народ был осознанно за монархическую форму правления, он в своей массе даже не знал, что такое «форма правления», а в том, что народ не умел и не хотел жить по-иному, кроме как под властью Православного Царя. То есть самодержавие являлось формой русской демократии, насильственно уничтоженной в феврале 1917 года.

Но самодержавие предполагало неучастие народа в активной политической жизни страны. То есть народ сознательно устранялся, говоря словами Пушкина, «от сладкой участи оспаривать налоги или мешать царям друг с другом воевать», ибо ему, народу, как и поэту, были дороги иные права и иная свобода. Русский народ, осознанно и неосознанно, считал своим главным делом – «дело Божье», а не дело мирское. Говоря сегодняшним языком, русский народ всегда был верен своей исторической миссии, которая заключалась в стремлении жить по Христу и со Христом. «Святая Русь» была для народа не отвлеченным поэтическим названием, а руководством к действию. Поэтому понятия политической и личной свободы, столь важные для Запада, отходили у русского народа на второй план. Царствовать – было делом Царя, народ мог ему только в этом помогать, исполняя его волю. «За народом мнение, за Царем – решение», – эта поговорка как нельзя лучше отражает суть русского народного восприятия.

Материалистическое, схоластическое представление о народе как только об особой социальной и этнической группе является поверхностным и крайне упрощенным представлением. Любой народ, а в данном случае русский народ, есть понятие не только этническое, но религиозное и культурное. Народ представляет собой единый человеческий организм, и как в любом человеческом организме есть, согласно православному учению, тело, душа и дух, так и в народном организме есть материальные и духовные свойства. У каждого народа есть свой взгляд на добро и зло, свое представление о правде и чести, об окружающем мире и отношении к нему. У народа есть совесть, то есть возможность общаться с Богом и слышать Его внутренний глас в самом себе. И эта народная совесть играет в жизни нации не меньшую роль, чем все остальные, материальные и культурные, свойства. Когда же в народе, по тем или иным причинам, голос совести заглушается, то народ становится бессовестным, что, в конце концов, приводит его к перерождению и к гибели.

Для того, чтобы подняться на защиту Царя и Родины, народ должен был услышать призыв самого Царя. Так было в 1812 году, когда манифест Императора Александра I призвал всю Русь восстать против «нашествия иноплеменных», так было и в 1905 году, когда Император Николай II, в годину тяжкой и кровавой смуты, обратился к народу с простыми и ясными словами: «Помогите мне, русские люди, одолеть крамолу!». Всякий раз народ русский, слыша глас Царский, призывающий его подняться на защиту православного царства, считал своим долгом на этот глас откликнуться. И всякий раз эта духовная смычка Царя и Народа спасала Россию от бед.

Но в феврале 1917 года не стало Царя. Причем не только конкретного Царя Николая Александровича, но и вообще – русского природного Царя. Народ, в основном крестьянский народ, пребывал в полной растерянности. В сознании народа это противоестественное состояние должно было скоро кончиться, и истинный Царь должен был вновь воцариться на престоле. Вопреки революционной и большевистской лжи о равнодушии крестьянства в отношении судьбы свергнутого Государя, крестьяне, в своей основной массе, ждали возвращения Царя и сочувствовали ему. Примеров этому мы увидим множество. Но, испытывая сочувствие к свергнутому Царю, народ ждал, что на это его призовут «господа», и вот тогда-то народ поддержит их со всей силой.

Князь Н.Д. Жевахов вспоминал, что во время Февральской революции он разговорился с двумя революционными солдатами, которые на поверку оказались простыми русскими крестьянами, верующими в Бога и любящими Царя. На вопрос этих солдат, что же им теперь делать, Жевахов отвечал: «Идите в Думу и требуйте назад

Царя, ибо без Царя не будет порядка, и враги передавят нас». Реплика одного из солдат на эти слова Жевахова чрезвычайно показательна: «Оно-то так, – сказал солдат, – да как бы нам зацепиться за кого-нибудь старшего, кто, значит, повел бы нас; а мы хоть и сейчас пойдем вызволять Царя и прогоним нечистую силу»⁴⁵.

В этой связи весьма показательно и то разочарование, с какой крестьянский люд встретил Белую армию в 1918-19 годах. Генерал Сахаров вспоминал: «Встала русская земля. За что же готовы они отдать свою кровь, сложить свои головы, пожертвовать своими семьями? Не за партии, не за дешевые лозунги социалистов идут они в смертный бой с интернационалом. Нет, не за это несут они великие жертвы свои. Послушайте, что говорят эти казаки-крестьяне в своих семьях и на своих сходах: Надо кончать с этим делом. Как разрушили нашу землю! А все оттого, что Царя им не надо стало. Вишь, сами власти захотели. Всех врагов Царских истребить надобно. <…>

Сильно была распространена в народе версия, что Белая армия идет со священниками в полном облачении, с хоругвями и поют «Христос Воскресе». Эта легенда распространялась в глубь России; спустя два месяца еще нам рассказывали пробиравшиеся через красный фронт на нашу сторону из Заволжья: народ там радостно крестился, вздыхал и просветленным взором смотрел на восток, откуда в его мечтах шла уже его родная, близкая Русь.

Спустя пять недель, когда я прибыл на фронт, мне передавали свои думы крестьяне при объезде мною наших боевых частей западнее Уфы:

– Вишь ты, Ваше Превосходительство, какое дело вышло, незадача. А то ведь народ совсем размечтался, конец мукам, думали. Слышим, с белой армией сам Михаил Ляксандрыч идет, снова Царем объявился, всех милует, землю дарит. Ну, народ православный и ожил, осмелел, значит, комиссаров даже избивать стали. Все ждали, вот наши придут, потерпеть немного осталось. А на поверку-то вышло не то»⁴⁶.

Именно этим чувством, что «вышло не то», и объясняется главная причина народной пассивности. Если «господа» не шли под знаменем Царя, не подымали его стяга, не стремились видеть его на престоле, то народ не знал, что ему и думать. В народе началось расслоение: кто поддался красной агитации и пошел с большевиками, кто – белой и пошел с генералами, хотя и тех и других в душе своей народ почитал за узурпаторов. Отношение же к свергнутому Императору и его Семье в народе было либо сочувственным, либо внешне равнодушным, либо яростно отрицательным, но все эти чувства скрывали общую народную растерянность. Не в силах объяснить и понять происшедшее, народ начинал искать выход из этого состояния и зачастую находил его в той или иной идеологии или в той или иной личности, вера в которых делала жизнь народа хоть немного осмысленной. Народ искал то, что могло бы ему заменить Царя. (В этом, безусловно, кроется тайна феномена Сталина, неслучайно народ связал свои чаяния и надежды на лучшую жизнь с этим человеком). Русский народ не нашел в себе силы сам встать на защиту своего Царя, его совесть все больше смирялась с пленением Царя. Так русский народ все больше и больше подпадал под анафему 1613 года, которой подвергался всякий, кто отступит или предаст Дом Романовых.