Текст книги "Белларион"

Глава II. ФАЧИНО КАНЕ

Пешком Беллариону предстояло бы преодолеть немалый путь, но Скуарча позаботился усадить его на круп своей лошади, и в таком виде Беллариону суждено было впервые в жизни въехать в древний и прекрасный Милан.

Панорама города открылась Беллариону совершенно неожиданно, когда они взобрались на холм, отстоящий на две мили от крепостных стен, и то, что он увидел, превзошло все его ожидания, хотя ему и раньше доводилось слышать восхищенные отзывы об этом североитальянском Риме. Затаив от восторга дыхание, он глядел на массивные красные стены крепости, отражавшиеся в судоходном рве, окружавшем их и являвшемся протокой реки Тичинелло, и на десяток шпилей церквей, среди которых он угадывал известные ему по описаниям изящную колокольню церкви Святого Эусторджо и восьмигранную башню из кирпича и мрамора церкви Святого Готардо, увенчанную позолоченным ангелом; последняя была выстроена сто лет назад измученным подагрой Аццо Висконти note 54Note54
  Колокольню церкви Сен-Готардо построил в 1336 г. зодчий Ф. Пекорари


[Закрыть] который надеялся избавиться от своего недуга, снискав покровительство святого, прославившегося умением лечить эту болезнь.

Они пересекли подъемный мост и въехали в город через широкие ворота Порта-Нуова note 55Note55
  Новые ворота (ит.)


[Закрыть] настолько внушительные, что они произвели на Беллариона впечатление настоящей крепости с бастионами, возле одного из которых группа рыжебородых наемников громко переговаривалась между собой на гортанном швейцарском диалекте немецкого. За воротами начиналась длинная и довольно узкая по миланским меркам улица Борго-Нуово, показавшаяся, однако, Беллариону, привыкшему к иным масштабам, необычайно широкой. Дворцы и лачуги соседствовали здесь друг с другом, и спешившие туда и сюда прохожие были столь же разномастны, как и строения. Тучные купцы, пышно разодетые синьоры, сопровождаемые вооруженными слугами, толкались тут с ремесленниками в кожаных фартуках и изможденными оборванными существами обоего пола, чей вид говорил о нужде и нищете.

Когда герцог проезжал мимо, синьоры и простой люд останавливались, обнажали головы и кланялись, но Белларион обратил внимание, что почти на всех лицах горожан в этот момент появлялось, пускай мимолетно, выражение страха или ненависти. Что и говорить, немногое осталось в Милане от прежнего процветания, мира и согласия, которыми город славился во времена правления Джангалеаццо.

Улица закончилась огромным открытым пространством, занятым колоннами и строительными лесами. Белларион с первого взгляда понял, что там, где когда-то находилась церковь Святого Амброджо note 56Note56
  Церковь (базилика) Сант-Амброджо возводилась с 824 г.: алтарная часть – в 824-859 гг., основная часть – 1094 г., своды – начало XII в., барабан и купол – 1196 г., звонница – IX и XII вв.; церковь была достроена в конце XV – начале XVI в.


[Закрыть], место крещения великого святого Августина note 57Note57
  Имеется в виду Августин Блаженный (354– 430), один из крупнейших мыслителей раннехристианской церкви, автор «Исповеди», в которой показан процесс становления личности верующего; причислен к отцам католической церкви


[Закрыть], Джангалеаццо собирался возвести гигантский собор в честь Девы Марии – исполнение обета, данного Матери-Девственнице, за освобождение миланских рожениц от проклятия, в силу которого те не смели рожать младенцев мужского пола, а коль скоро такое случилось, не должны были выносить их живыми наружу. Джангалеаццо вообразил, что его первая жена, бесплодная Изабелла Валуа, находится под действием этого заклятия. Сколь странным ответом на эту молитву в мраморе, размышлял Белларион, явилось появление на свет Божий Джанмарии, воплощенного наказания Господня. Джангалеаццо не успел полностью воплотить в жизнь свой великий замысел, а его дегенеративного наследника терзали заботы иного рода, и недостроенный собор так и остался памятником огромным амбициям и несгибаемой воли первого и бесхозяйственности в безалаберности второго.

Рядом с площадью находился Старый Бролетто – наполовину дворец, наполовину замок, – место резиденции всех правителей Милана, начиная с Маттео Висконти note 58Note58
  Во второй половине XV в. на месте замка Висконти был выстроен замок Сфорца (Кастелло Сфорцеско)


[Закрыть]. Кавалькада въехала туда, пересекла просторный двор Арренго, по сторонам которого тянулись крытые галереи, словно в монастыре, и остановилась во внутреннем дворике, известном как двор святого Готардо. Здесь всадники спешились, и Джанмария, прежде чем войти во дворец, объявил, что займется заклинателем собак после ужина.

Беллариона отвели в подземелье и оставили в крохотной камере, тускло освещавшейся через узкое зарешеченное отверстие около самого потолка. В камере было холодно и сыро и стоял неприятный запах плесени. Он провел там не менее двух часов, замерзая и страдая от голода – в тот день он ничего не ел с самого утра, – прежде чем герцог соизволил лично явиться к нему. Его высочество сопровождали мессер Лонате и четверо слуг в кожаных одеждах, одним из которых был Скуарча. На герцоге была длинная, доходящая до пола красно-белая мантия, перехваченная в талии прекрасной работы золотым кованым поясом, усеянным крупными рубинами. Одна нога герцога была затянута в белый чулок, другая – в красный – Джанмария даже в своей одежде предпочитал использовать цвета дома Висконти, беря в этом пример со своего знаменитого отца. На голове у герцога была высокая малиновая шапка с заломленным верхом, напоминавшая петушиный гребень. Он смерил пленника взглядом, от которого у того пробежал мороз по коже.

– Ну, плут, ты будешь говорить? Какую магию ты применял?

– Ваше высочество, я не пользовался никакой магией.

Герцог улыбнулся.

– Друг мой, тебе надо немного попоститься, чтобы прийти в нужное расположение духа. Ты когда-нибудь слышал о наказании под названием «Великий Пост»? Это мое собственное изобретение. Оно длится сорок дней и лишь чуть более строгое, чем обычное лощение, но действует на упрямцев чрезвычайно благотворно и учит их такому презрению к жизни, что они, как правило, рады умереть. Готов поклясться, тебе придется пожалеть, что ты убил моих собак, а не они загрызли тебя.

Герцог повернулся к Скуарче.

– Взять его! – бросил он ему.

Беллариона потащили в соседнюю камеру, больших размеров, в центре которой стояло какое-то приспособление высотой со стол, состоящее из двух продолговатых деревянных рам, вставленных одна в другую и соединенных гигантскими деревянными винтами. С внутренней рамы к полу свисали крепкие ремни.

– Разденьте негодяя, – распорядился герцог.

Не тратя времени на расстегивание пуговиц, двое слуг разорвали тунику Беллариона и обнажили его до пояса. Стоявший чуть в стороне Скуарча замер, охваченный суеверным страхом, каждую секунду ожидая вмешательства извне.

И оно не заставило себя долго ждать. Тяжелая, окованная железом дверь в камеру тихонько отворилась за спиной герцога, и на пороге появился ладно скроенный мужчина, властный и уверенный в себе. Ему было под пятьдесят, но, глядя на его загорелое, чисто выбритое лицо, темные живые глаза и густые рыжеватые волосы ему было бы трудно дать более сорока лет. На нем была темно-красная, отороченная по краям мехом бархатная мантия, накинутая на богато расшитую золотом темно-фиолетовую тунику с рукавами бордового цвета и туфли с золотыми застежками.

Секунду он молча глядел на происходящее, а затем приятным звонким голосом, в котором, однако, чуткое ухо уловило бы оттенок сарказма, произнес:

– Какой вы гадостью заняты, ваше высочество?

Слуги испуганно замерли на своих местах, а герцог резко повернулся, словно его огрели кнутом.

– Кто звал вас сюда? – напустился он на вошедшего.

– Мой долг правителя привел меня, чтобы проверить…

– Вы управляете Миланом, но не мной, – не дал закончить ему герцог, и в его интонациях звучала плохо скрытая ярость. – И вы делаете это по моей воле. Я здесь хозяин. Я – герцог. Постарайтесь не забывать об этом.

– Вероятно, я забыл. Но, быть может, это к лучшему? – ровным, чуть насмешливым тоном ответил наместник. – И кроме того, меня позвало сюда чувство отцовского долга, не менее сильное, чем всякое другое. Я слышал, что пленник, над которым вы решили позабавиться, объявил меня своим отцом.

– Вы слышали это? Но от кого?! – с угрозой в голосе воскликнул герцог.

– Разве все упомнишь? Во дворце ведь полно сплетников. Впрочем, это не имеет значения. Мне хотелось бы знать, было ли известно вам об этом или нет?

Последние слова прозвучали неожиданно сурово и требовательно. Так разговаривать мог только хозяин, человек, держащий в руке плетку. После этого не могло остаться сомнений, что весь гнев и все угрозы молодого герцога являлись лишь отчаянной попыткой самообороны.

– Клянусь костями святого Амброджо! Разве вам не сказали, что он убил трех моих собак и околдовал остальных?

– Он, вероятно, околдовал и вас, синьор герцог. Трудно иначе объяснить ваше обхождение с ним после того, как вы узнали, чьим сыном он назвался.

– Разве это не мое право? Разве я не повелитель жизни и смерти в своих владениях!

Темные глаза Фачино Кане угрожающе сверкнули.

– Вы… – начал было он, но осекся и повелительно махнул рукой Скуарче. – Убирайся – и твои шакалы – тоже.

– Их ждет тут дело, – напомнил ему герцог.

– Считайте его уже законченным.

– О Боже! Да вы наглеете с каждым днем, Фачино.

– Ваше мнение может измениться, когда они уйдут, – Фачино сурово взглянул в блеклые, навыкате глаза герцога, и тот, не выдержав взгляда, опустил голову.

– Убирайтесь вон, вы слышали! – угрюмо бросил он слугам, признавая свое поражение.

Дождавшись, когда они ушли, Фачино обратился к герцогу со словами увещевания:

– Ваше высочество придает чересчур большое значение всему, что связано с его собаками. И развлечения, которые вы себе позволяете с ними, столь же отвратительны, сколь опасны. Я уже предупреждал ваше высочество и сделаю это еще раз: остерегайтесь, как бы вашу глотку не перегрызли в самом Милане.

– Мне? В Милане? – чуть не задохнулся от изумления герцог.

– Именно вам, возомнившему себя повелителем жизни и смерти. Не забывайте: герцог Миланский отнюдь не то же самое, что Господь Бог. – Затем он несколько сбавил тон: – Я слышал, вы охотились сегодня за Франческо да Пустерлой.

– А этот плут, назвавший себя вашим сыном, пытался спасти его и убил трех моих лучших псов.

– Он пытался оказать вам услугу, синьор герцог. Для вас было бы лучше, если бы Пустерла улизнул. Вы можете чувствовать себя в относительной безопасности, устраивая охоту на воров, убийц и насильников либо гоняясь за бедолагами, виновными только в своей нищете. Но, спуская собак на сына знаменитого синьора, вы ходите по краю пропасти.

– Да неужели? Мои гончие не знали отдыха, пока Пустерла был жив. Я никогда не забуду, что моя мать умерла в Монце, где кастеляном note 59Note59
  Кастелян – здесь: управляющий замком


[Закрыть] был Пустерла. Ходят слухи, что именно он отравил ее.

Фачино многозначительно посмотрел на герцога, и краска гнева сошла с лица последнего.

– Черт побери… – начал было он, но Фачино не дал ему закончить.

– Юноше, убившему ваших собак, ничего не было известно об этом. Я уверен, что он даже не предполагал, кто возглавляет эту жуткую охоту. Он видел только, как человека травили собаками. Клянусь вам, синьор герцог, на его месте я поступил бы точно так же, и дай Бог, чтобы у меня хватило мужества совершить столь благородный поступок. Кроме того, он сказал вам, что его имя – Кане, – тут в его голосе появились стальные нотки. – Раз уж вам так нравится, ваше высочество, рискните поохотиться за Пустерлой, но не смейте травить Кане, не предупредив сперва об этом меня.

Он сделал паузу. Герцог, с трудом понимая, что к чему, молча стоял, терзаемый гневом и стыдом. Фачино повернулся к Беллариону, всем своим видом выказывая откровенное презрение к деградировавшему сыну великого Джангалеаццо.

– Пошли, мой мальчик, – чуть насмешливо произнес он. – Его высочество отпускает тебя. Надевай свою тунику и иди за мной.

Не сомневаясь, что ускользнул от Сциллы лишь для того, чтобы потерпеть крушение у Харибды note 60Note60
  »Ускользнуть от Сциллы…» – то есть, избежав меньшей опасности, попасть в гораздо более серьезную беду, «из огня да в полымя»


[Закрыть], Белларион машинально натянул на себя лохмотья, в которые превратилось его платье, и последовал за графом Бьяндратским вон из камеры.

Они молча поднялись по узкой каменной лестнице в просторную комнату, увешанную роскошными фламандскими гобеленами и ярко освещенную огромными свечами, горевшими в массивных позолоченных подсвечниках. Фачино велел слугам оставить их наедине, неторопливо оглядел Беллариона, являвшего собой, надо сказать, весьма плачевное зрелище в его изодранной тунике, сквозь которую местами просвечивало голое тело, и уселся в кресло, оставив юношу стоять.

– Итак, ты набрался храбрости назваться моим сыном, – полуутвердительно-полувопросительно произнес Фачино. – Похоже, моя семья начинает увеличиваться. Что ж, тебе повезло с отцом. Теперь тебе остается только сообщить мне имя женщины, удостоившейся чести быть твоей матерью.

– Синьор, я буду откровенен с вами, – ответил Белларион. – Под угрозой неминуемой гибели я был вынужден преувеличить близость наших родственных отношений.

– Вот как? – удивленно поползли вверх густые брови Фачино. – И насколько сильно ты их преувеличил?

– Я – всего лишь ваш приемный сын.

– Ну уж нет, это явное вранье, – нахмурился Фачино, и от его ироничного настроения не осталось и следа. – У меня мог объявиться внебрачный сын, о существовании которого мне было неизвестно. Такое иногда случается. Я был молод и не всегда воздержан, когда дело доходило до поцелуев. Но разве можно усыновить чужого ребенка, ничего не зная об этом?

– Это я выбрал вас в приемные отцы, – смело ответил Белларион и, пытаясь смягчить дерзость своих слов, поспешил добавить: – Подобно тому, как мы выбираем себе небесного покровителя, так и я сделал свой выбор в минуту смертельной опасности, когда мне грозили пытки и смерть, когда, доведенный до отчаяния, я увидел свой единственный шанс спастись лишь в том, чтобы назваться вашим сыном…

Наступила пауза, в продолжение которой Фачино сурово смотрел на него. Сердце Беллариона упало. Он решил, что проиграл и что ставка, сделанная им на добродушие и искренность своего спасителя, оказалась неверной.

Фачино расхохотался, но его смех заставил Беллариона поежиться.

– Значит, ты решил взять меня в отцы. Ну, мессер, если бы можно было выбирать родителей… – он перебил сам себя и резко спросил: – Кто ты, мошенник? Как тебя зовут?

– Мое имя – Белларион, синьор.

– Белларион? Странное имя. А откуда ты взялся? Будь добр рассказать мне всю правду, если не хочешь, чтобы тебя объявили самозванцем и отправили назад к герцогу.

Надеясь, что его откровенность будет воспринята благосклонно, Белларион точь-в-точь повторил историю, когда-то рассказанную им Лорендзаччо из Трино, и, судя по выражению лица Фачино, тот был изрядно тронут ею. Правда, он ни словом не упомянул о своих приключениях в Монферрато и о том, что уже пользовался там именем Фачино.

– Так, значит, в минуту опасности ты решил, что всадника, который всюду таскал тебя с собой, звали Фачино? – знаменитый кондотьер сардонически улыбнулся. – Тебе не откажешь в изобретательности. Но что там случилось с собаками герцога? Говорят, ты околдовал их?

– Я сказал герцогу сущую правду, что собаки не едят собак, но он не захотел поверить мне.

– Ты утверждаешь, что простое упоминание имени Кане…

– О нет! От меня буквально разило собачатиной после того, как одна из борзых оседлала меня, и, вероятно, остальные собаки учуяли во мне своего собрата. По-моему, это единственная причина, по которой я уцелел.

Фачино медленно кивнул головой в знак согласия.

– Значит, ты не веришь в чудеса? – спросил он.

– Терпение вашего высочества – единственное чудо, которое мне приходилось видеть воочию.

– Ты надеялся на него, когда объявлял меня своим отцом?

– Нет, синьор, я надеялся, что вы об этом никогда не узнаете.

– Тебе не занимать откровенности, мошенник, – расхохотался Фачино и встал с кресла. – Однако тебе непоздоровилось бы, если бы я не услышал, что у меня неожиданно появился сын.

Фачино подошел к Беллариону и, к его величайшему изумлению, положил ему руку на плечо и пристально посмотрел в глаза.

– Твоя попытка спасти жизнь Пустерлы, невзирая на смертельную опасность, достойна наивысшей похвалы. Это поистине рыцарский поступок – иначе я его не могу оценить. И ты еще утверждаешь, что собирался стать монахом?

– Наш аббат мечтал об этом, – покраснев, ответил Белларион, смущенный неожиданной похвалой и мягкостью тона, с которым она была произнесена. – И он, наверное, пострижет меня, когда я вернусь из Павии.

– Ты в самом деле хочешь в Павию?

– Боюсь, что уже нет.

– Клянусь святым Готардо, ты не похож на попа. Впрочем, это твое личное дело.

Фачино снял руку с плеча Беллариона и сделал несколько шагов в сторону открытой лоджии, за которой мерцала прозрачно-синяя, как сапфир, ночь.

– Я обещаю тебе защиту, на которую ты так надеялся, объявляя себя моим сыном, и завтра тебя снабдят всем необходимым, чтобы добраться до Павии и приступить к учебе.

– Синьор, вы укрепляете мою веру в чудеса, – сказал Белларион.

Фачино улыбнулся и хлопнул в ладоши. Появились слуги в красно-белых ливреях, и Фачино передал Беллариона на их попечение, велев вымыть и накормить юношу, прежде чем они продолжат свою беседу.

Глава III. ГРАФИНЯ БЬЯНДРАТСКАЯ

Фачино Кане и Белларион долго беседовали в эту ночь, так что утро следующего дня застало Беллариона еще в Милане. И прошло несколько лет, прежде чем он, отнюдь не студентом, появился в Павии.

Фачино казалось, что юноша чем-то похож на него самого: тот же причудливый, философский взгляд на вещи, такая же живость ума и великолепное самообладание, в те времена редкое даже среди наиболее просвещенных людей. Но кроме этого, Белларион обнаружил глубокую и разностороннюю ученость, всегда вызывавшую уважение Фачино, не продвинувшегося в науках далее умения писать и читать, однако со свойственной ему проницательностью отдававшего себе отчет в том, насколько обширны завоеванные разумом пространства.

Фачино восхищался правильными чертами лица Беллариона, гибкостью его фигуры, в которой чувствовалась незаурядная сила, и грациозностью его движений; ему казалось, что будь у него самого сын, ему хотелось бы, чтобы он походил на Беллариона. Увы, у Фачино не было детей, и едва ли удивительно, что на третий день после появления Беллариона в Милане он принял твердое решение усыновить его.

– Этот маркиз Теодоро – хитрый лис, – заметил Фачино, когда юноша закончил свой рассказ о событиях, приключившихся с ним в Монферрато. – Именно хитрость вынуждает его обуздывать свои амбиции. Но однажды они вырастут настолько, что он может отбросить в сторону всякую осторожность, добиваясь своей цели. Я хорошо знаю его. Я научился военному искусству, находясь на службе у его отца. И мне кажется, что для мужчины это куда более подходящее занятие, чем носить священный сан, – неожиданно поменял он тему. – Имея такое тело и такой ум, ты, я думаю, согласишься со мной. Неужели ты позволишь похоронить себя заживо в монастыре?

Белларион задумчиво вздохнул. Он чувствовал скрытый смысл заданного ему вопроса. За эти три дня, находясь рядом с человеком, который спас его и который ежедневно приказывал ему отложить свой отъезд до следующего утра, он немало передумал, и в его голосе отсутствовала былая уверенность, когда он процитировал слова аббата: «Pax multa in cella, foris autem plurima bella».

«Действительно ли в монастыре лучше, чем в миру? – давно уже не давала ему покоя мысль. – Неужели нельзя служить Богу, сражаясь со злом? А мир и тишина подчас не означают ли застой? Чем, кроме деятельности и борьбы, человек может преобразовать свою душу? »

Фачино внимательно наблюдал за ним и, словно угадав его сомнения, поспешил подлить масла в огонь:

– Разве тот, кто замуровывает себя ради спасения своей души, не уподобляется слуге, зарывшему свои таланты?

Затем он принялся развивать свою максиму note 61Note61
  Правило, изречение (лат.)


[Закрыть] и вскоре перешел к рассуждениям о воинских победах, восстановленых правах освобожденных народов и великих свершениях. Он рассказывал о стычках и баталиях, тактических маневрах и военных хитростях, и тут Белларион, к его безмерному удивлению, перехватил нить беседы и начал излагать ему, ветерану двадцати войн и сотни сражений, тактику фиванцев под Платеями note 62Note62
  В битве под Платеями (город в греческой области Беотии) греческие войска под командованием Павсания и Аристида одержали победу над персидской армией (479 до н. э.)


[Закрыть], безоговорочно осуждая действия Евримаха, трагические последствия которых нетрудно было бы предугадать, обладай этот грек хотя бы посредственными способностями военачальника. Далее он упомянул об уроке, оставленном потомкам спартанцами, вторгшимися в Аттику и своей непродуманной акцией оставившими Пелопоннес не защищенным перед атаками афинян note 63Note63
  Здесь речь идет о начальном периоде Пелопоннесской войны (431-421 дон. э.)


[Закрыть]. Он проанализировал недавнюю битву при Тальякоццо note 64Note64
  Талъякоцца – город в Абруццах, возле которого 23 августа 1268 г. произошло сражение между шеститысячной армией гибеллинов, сторонников Коррадино Свевского, и войсками Карла Анжуйского, которое закончилось победой французов, несмотря на то что они были в меньшинстве; Коррадино эта битва стоила свободы и жизни


[Закрыть], где огромная армия слишком углубилась на территорию противника и, растянув свои коммуникации, не сумела благополучно вернуться обратно. Затем от стратегии он перешел к тактике, ратуя в основном за более широкое использование пехоты, в том числе и против кавалерии, и подкреплял свои рассуждения примерами умелого использования ежа швейцарцами, особенно в битве под Земпахом note 65Note65
  В битве под Земпахом, в 1386 г., швейцарцы одержали победу над австрийцами


[Закрыть].

Фачино, всегда полагавшийся в сражениях на кавалерию, конечно, не мог согласиться с последним утверждением, но начитанность молодого воспитанника монастыря и уверенность, с которой тот оперировал сложнейшими тактическими и стратегическими понятиями, настолько поразили его, что он забыл даже высказать свое мнение на этот счет.

Сам Фачино изучал искусство воевать на практике, и его ученичество было долгим и трудным. Он не мог представить себе, что теоретические познания об этом предмете можно почерпнуть, сидя в кабинетной тиши и изучая хроники. Конечно, достижения Беллариона Фачино рассматривал всего лишь как любопытный феномен, однако он прекрасно понимал, что тот, кто хорошо разбирается в теории военного дела, очень быстро освоит и его практику, особенно обладая качествами, присущими Беллариону. Любой человек, по-настоящему влюбленный в свое занятие, всегда искренне рад приветствовать способного неофита note 66Note66
  Неофит – здесь: новый сторонник какого-либо учения или общественного движения


[Закрыть], и неудивительно, что с того момента между Фачино и Белларионом зародилось взаимопонимание, очень скоро развившееся в крепкую и искреннюю дружбу.

В тот день вместе с ними находилась еще одна особа – графиня Бьяндратская; ей было чуть за тридцать, она была среднего роста, с красивым лицом, гладким и белым, обрамленным иссиня-черными прямыми волосами, и в ее вешнем облике, особенно во взгляде, высокомерном и ленивом, угадывалось, казалось, что-то кошачье. Ее зелено-голубые глаза обежали ладно скроенную фигуру Беллариона, облаченную в лиловую тунику из обширного гардероба Фачино и перехваченную на поясе темно-фиолетовым кожаным поясом с золотой пряжкой, его длинные черные волосы, тщательно вымытые и надушенные слугами ее мужа, и остановились на его лице, задумчивом и нерешительном.

– Синьор граф не случайно завел речь об этом, Белларион, – попробовала подбодрить его графиня. – Ты сам дал всем нам ясно понять, что не создан для монастыря.

Белларион повернулся к ней, и под смелым оценивающим взглядом его карих глаз гордая и честолюбивая графиня, вышедшая замуж по расчету за человека значительно старше себя, почему-то почувствовала безотчетную неловкость.

– Я покажусь смешным, если стану ждать дальнейших увещеваний, – проговорил Белларион.

– Вот ответ, достойный придворного, – с легкой улыбкой сказала она и неторопливо поднялась со своего кресла. – Фачино, ты просто обязан заняться его воспитанием.

И Фачино, не любивший ничего откладывать в долгий ящик, немедленно взялся за это дело. На другой день Фачино, его жена, слуги и Белларион отправились в Аббиатеграссо, охотничье поместье герцога, и там началось светское образование Беллариона, продолжавшееся без перерыва почти до святок note 67Note67
  Святки – время между двумя важнейшими христианскими праздниками – Рождеством Христовым и Крещением


[Закрыть] – того самого срока, когда ощущение нереальности происходящего начало наконец-то понемногу оставлять Беллариона.

Его обучили верховой езде и умению ухаживать за лошадьми, ему объяснили, как владеть мечом и добиваться победы в поединке, в равной степени используя и хитрость, и силу; его научили стрелять из лука и арбалета и даже показали загадочное устройство, только-только начинавшее появляться на вооружении в армиях – пушку, в те времена способную скорее устрашать противника, чем наносить ему потери. Швейцарский капитан, по фамилии Штоффель, научил его пользоваться короткой, но грозной швейцарской алебардой, а испанец де Сото показал ему приемы владения кинжалом.

Тем временем графиня взяла на себя роль преподавательницы изящных искусств, включавших ежевечерние упражнения в танцах и периодические выезды на соколиную охоту, которую она страстно любила и знала в совершенстве.

В один из осенних дней, когда порывы холодного северного ветра с далеких заснеженных гор напоминали о близкой зиме, Белларион и графиня Беатриче, следуя за соколом, пытающимся прижать к земле крупную цаплю, выехали к одной из проток реки Тичино в том месте, где герцог Джанмария когда-то травил гончими Беллариона.

Уже дважды сокол пикировал на цаплю и оба раза промахивался, но на третий раз небеса огласил жалобный крик, свидетельствующий о том, что жертва попала в когти хищнику. Обе птицы быстро снижались к земле, и было видно, как сокол своими широко распростертыми крыльями старался замедлить падение.

Один из слуг спешился и, держа в руке приманку, побежал отвлечь сокола и забрать добычу. Графиня восторженно повернулась к Беллариону, надеясь, что он разделяет ее эмоции по поводу удачной охоты, но тот задумчиво глядел прямо перед собой, словно позабыв обо всем на свете.

– Какой молодец! Какой молодец! – с ребячьим восторгом повторяла она, но Белларион будто не слышал ее.

По лицу графини пробежала тень неудовольствия: она была слишком чувствительна к неодобрению.

– Разве он не молодчина, Белларион? – напрямую спросила она его.

Стряхнув с себя овладевшее им оцепенение, он слабо улыбнулся ей.

– Я думал о другой цапле, едва не ставшей добычей здесь, – ответил он и добавил, что на этом самом месте на него спускали собак.

– Значит, мы стоим на святой земле, – отозвалась она с едва заметной издевкой в голосе, но он пропустил ее колкость мимо ушей.

– А затем мои мысли перенеслись к иным событиям, – продолжил он и указал рукой через реку. – Вот по этой тропинке я шел из Монферрато.

– Стоит ли горевать о прошлом? Мне кажется, у тебя нет причины сожалеть о том, что ты оказался в Милане.

– Конечно. Я неизмеримо благодарен судьбе за это. И все же однажды мне хотелось бы иметь достаточно сил, чтобы вернуться в Монферрато и надеть колпак на сокола, нацелившегося там на добычу.

– Ну-у, этот день еще не настал. И посмотри-ка: солнце уже садится, а до дома еще далеко. Так что если полет твоей фантазии завершился, нам лучше не мешкая отправиться в путь.

В ее интонациях он уловил резкость, которая присутствовала всегда, когда речь заходила о Монферрато.

– Ты хочешь сказать, что твое сердце осталось в Монферрато? – поинтересовалась она.

– Мое сердце? – рассмеялся он. – В каком-то смысле вы правы. Я оставил там клубок, который мне хотелось бы однажды распутать. Если это то же самое, что оставить сердце, то… – он замолчал, неоконченная фраза повисла в воздухе.

– Персей, спасающий Андромеду из пасти дракона note 68Note68
  »Персей, спасающий Андромеду из пасти дракона» – намек на древнегреческий вариант широко распространенного в европейских странах мифа


[Закрыть]! Идеальный герой, спешащий на помощь попавшей в беду красавице. Бедный странствующий рыцарь!

– Откуда в вас такая желчь, синьора? – изумился Белларион.

– Желчь? У меня? Я всего лишь иронизирую, мессер.

– Да, но мне показалось, что ваша ирония граничит со слезами.

– По поводу твоего увлечения Валерией Монферратской?

– Моего… – ахнул он, но поспешил взять себя в руки и в следующий момент громко расхохотался.

– Ты подозрительно быстро развеселился, Белларион!

– Я не смог сдержаться, увидев комическую картину, нарисованную вами, синьора: безродный Белларион влюбился в принцессу. Разве вы замечали во мне признаки безумия?

Она подумала, что он пытается выглядеть слишком естественным, чтобы его словам можно было поверить; она искоса взглянула на него из-под длинных ресниц.

– Если не любовь заставляет тебя сейчас мечтать, то что же тогда?

– Могу заверить вас, – несколько сурово ответил он, – что если это и любовь, то только к самому себе. Что я знаю о любви? Для чего мне любовь?

– В тебе сейчас говорит монах, которого чуть было не сделали из тебя! Я готова поклясться, что ты внутренне содрогаешься, произнося это слово – «любовь». В монастыре тебя, наверное, учили остерегаться любви.

– Увы, там вообще ничего не говорилось о ней. Но моя интуиция велит мне не строить иллюзий, чтобы не выглядеть посмешищем. Я всего лишь безродный Белларион, появившийся на свет в лачуге, выросший в конуре и воспитанный только лишь из жалости.

– О, какая скромность. Поистине смирение, достойное святого. Я пыль, в ложном самоуничижении восклицаем мы, но наша непомерная гордость в то же самое время нашептывает нам совсем иное: и вот кем я стал, вот какое чудесное дерево выросло на такой простой почве. Взгляни на себя повнимательнее, Белларион.

– Этим, синьора, я постоянно пытаюсь заниматься.

– Вероятно, ты делаешь это не совсем искренне.

– Разве искренность заключается в том, чтобы заниматься самовосхвалением?

– Ну, что ты, зачем? Разве сам Фачино успел достичь большего в твои годы? А ведь он тоже рос в нищете, и у него не было ни твоей внешности, ни учености, ни умения держаться.

– Синьора, вы хотите развить во мне тщеславие.

– Для твоего образования это ничуть не помешало бы. Вспомни Оттоне Буонтерцо, бывшего собрата Фачино по оружию. Как и ты, он родился в конуре. Но он не сводил взора со своей звезды. Мужчины становятся теми, кем мечтают стать. Так что выше голову, Белларион.

– И разбей себе нос, споткнувшись о первое же препятствие, которое попадется тебе на пути.

– Ты думаешь, это часто случается? Оттоне – тиран note 69Note69
  Тиран – в средневековой Италии так называли правителя города, захватившего власть насильственным путем, без какого-либо законного права на нее


[Закрыть] Пармы и суверенный государь. Фачино добился бы того же, но у него не хватило духу. Впрочем, в других вещах ему не занимать смелости. Например, он женился на мне, единственной дочери графа Тенды, а ведь мое положение было ничуть не ниже, чем у твоей монферратской принцессы. Но, возможно, она затмевает меня своими достоинствами. Вероятно, она более красива, – как по-твоему, Белларион?

– Синьора, – медленно, с оттенком торжественности ответил тот, – я никогда не встречал женщины красивее вас.

Графине показалось, что она услышала в его словах иной, более глубокий смысл, и манера, с которой они были произнесены, как будто подтверждала ее догадки. Она залилась краской смущения, вновь спрятала свой взор под длинными ресницами и еле заметно улыбнулась. Затем протянула руку, и на мгновение ее пальцы коснулись запястья Беллариона, ехавшего рядом с ней.

– Это правда? – проговорила она.

– Правда, – просто ответил он, слегка озадаченный ее реакцией.

Она вздохнула и опять улыбнулась.

– Я рада, очень рада, что ты так думаешь обо мне. Я всегда хотела этого, Белларион, но боялась, что твоя монферратская принцесса может… может оказаться помехой.

– Не понимаю, о какой помехе вы говорите. Всем, чем я обладаю, я обязан синьору графу. С моей стороны граничило бы с черной неблагодарностью быть кем-то иным, чем вашим покорным слугой – вашим, синьора, и самого графа.