Электронная библиотека » Рамон Перес де Айала » » онлайн чтение - страница 8

Текст книги "Хуан-Тигр"


  • Текст добавлен: 13 ноября 2013, 02:21


Автор книги: Рамон Перес де Айала


Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Зуд великодушия, который в эти дни не давал покоя Хуану-Тигру, заставлял его улыбаться, говорить странные вещи и совершать необычные поступки.

Он выдвинул ящик письменного стола, вынул оттуда расписку доньи Марикиты и, взяв эту бумажку двумя пальцами, поднес к физиономии старухи, которая, прикрыв глаза, изображала обморок, одновременно из-под ресниц, словно из-за жалюзи, наблюдая за движениями Хуана-Тигра. И вдруг глаза доньи Марикиты стали как у коровы, большими и круглыми: она, ничего не понимая, уставилась на Хуана-Тигра, зажигавшего спичку и подносившего ее к расписке… Бумажка горела до тех пор, пока огонь не обжег кончики пальцев Хуана-Тигра и он, дунув, не развеял по ветру ее пепел.

– Я же вам говорил! Вот и дело с концом. И вы не зависите от меня, и я не завишу от вас. И мы такие же друзья, как и прежде, – заключил Хуан-Тигр.

– Неужто же мне все это снится? Или мне вино в голову ударило? Ах, дорогой мой дон Хуан… И это вы-то – лавина, которая все сметает на своем пути? Разве кто-нибудь посмеет называть вас «тигром» и дальше? О великодушный! Да вы просто курица, несущая золотые яйца! Чем же мне вас отблагодарить? Дайте я поцелую вас в лоб, который должен быть увенчан!

Хуан-Тигр, дернувшись, недовольно проворчал:

– Чем это увенчан, черт побери? На что это вы, сеньора, намекаете?

– Как это чем? Венцом святости, конечно. А чем же еще?

– Никакого мне венца не надо: ни этого и никакого другого. Лоб должен быть чистым и без всяких украшений. Вот поэтому-то я никогда не надеваю шляпы, шапки или кепки. Так что прошу без намеков!

– О, какое у вас сердце! Гора Синай! Ах, сыночек! Да нет, даже и сын не сделал бы для матери того, что сделали для меня вы! Ой, сейчас меня удар хватит: я не перенесу этого счастья… Дайте же я вас поцелую! – Донья Марикита прыгала, как сорока, вокруг Хуана-Тигра, пытаясь как-нибудь изловчиться и клюнуть своими сложенными для поцелуя губками его в лоб.

Вот теперь-то Хуан-Тигр хохотал от души. Легонько подталкивая свою гостью к выходу, он говорил ей:

– Берегите себя, сеньора. Дома успокоитесь. Ну до свидания, до свидания. Спокойной ночи. Такие же друзья, как и прежде.

Уже стоя на лестнице, донья Марикита все еще посылала при помощи сложенного веера воздушные поцелуи Хуану-Тигру.

Как только Хуан-Тигр остался один, он сразу же пошел в свой реликварий – комнату Коласа. Хуан-Тигр просто таял от блаженства, находясь в состоянии своеобразного вселенского оптимизма: теперь он жил в лучшем из возможных миров, и этот совершеннейший мир он носил в себе самом. Невесомая, эфирная восторженность переполняла Хуана-Тигра, который теперь гордился и восхищался тем, как он, словно по велению свыше, поступил с доньей Марикитой. Мысленно обратившись к Коласу, он с пафосом произнес:

– Вот я и отомстил за тебя. Самая лучшая месть, на которую способны только благородные люди, – это ответить великодушием на оскорбление. Вот теперь-то Эрминия скорее всего не знает, куда ей девать глаза от стыда. Теперь-то она краснеет и бледнеет… (Не отдавая себе в том отчета, Хуан-Тигр подумал: «Должно быть, она растрогалась, она мило зарделась от смущения, а может быть, даже и всплакнула».) Но если и это ее еще не вразумило, то я придумаю новую, куда более хитрую месть. Времени-то нам не занимать.

Хуан-Тигр лег в постель, и не прошло и пяти минут, как послышался его звонкий победный храп…

На рассвете Хуан-Тигр отправился за город – собирать лекарственные травы. Все вокруг пленяло его, все влекло к себе любовью, порожденной пониманием. Все было прекрасным. Все было полезным. Все было добрым. И даже ядовитые растения – разве они не целебны? Одни возбуждают, укрепляя слабеющие силы, другие, смягчая боль, погружают в забытье… Сколько изящества, сколько прелести в этом холмике, своими очертаниями напоминающем женскую грудь! И Хуану-Тигру захотелось, прижав к себе эту горку, обнять ее, как обнимают жену. Бархатный золотистый склон этого холма был усеян цветами. Туда-то и отправился Хуан-Тигр собирать травы. Там росли цветы белладонны: лилейно-белые лепестки с розовыми каемками походили на кисточки из лебяжьих перьев, словно смоченных светом зари. Боже, какое чудо! Вернувшись в город с букетом этих цветов, Хуан-Тигр, склонившись в почтительном поклоне, преподнес их Кармине, бывшей видимым символом другой женщины, которая пока все еще скрывалась за туманной завесой.

Подобно тому как растущая в подземелье трава жадно тянется к расщелине, через которую проникает слабый солнечный лучик, так и Хуана-Тигра бессознательно влекло к Эрминии.

Вскоре он вновь присоединился к компании игроков, собиравшихся в доме доньи Марики. Несмотря на призывы и протесты дона Синсерато, Хуан-Тигр нарочно делал неправильные ходы – только бы донья Марика выигрывала. В тот вечер когда Хуан-Тигр опять появился в их доме, Эрминия встала со стула, чтобы с ним поздороваться; говорила она с трудом, прерывающимся голосом. Поклонившись, Эрминия начала понемногу отступать в темноту и наконец, трепеща от страха, незаметно проскользнула из магазинчика в заднюю комнату. Нет, Хуан-Тигр вовсе не испытывал потребности ее видеть, но, часто и глубоко вдыхая воздух, он словно бы пытался вдохнуть и само существо Эрминии, растворенное в сумраке и наполняющее собой все пространство. В какое-то мгновение Хуану-Тигру даже показалось, что он задыхается, что ему не хватает воздуха. Но на самом-то деле ему не хватало Эрминии, отсутствие которой он сразу же заметил своими зоркими кошачьими глазами.

– Куда же подевалась эта девчушка? – спросил Хуан-Тигр, уже не в силах сдерживаться.

– А ну ее, пусть делает что хочет: от нее мне все равно одно расстройство. Такая она, разбойница, упрямая, всегда делает все по-своему, – отозвалась донья Марика.

– Да где это видано, чтобы воспитанные девушки так себя вели? – воскликнул Хуан-Тигр, всем своим видом выражая осуждение.

– А что вы мне прикажете с ней делать, дорогой мой дон Хуан? Я ли не потратила все мои годы (а их немало) и все мои денежки (а их совсем немного) на то, чтобы воспитать ее по моему образу и подобию? И все впустую… Как я старалась, чтобы из нее вышла солидная дама: любезная, осмотрительная и благодарная! И годы, и деньги – все пропало даром. Что же мне теперь прикажете делать, дорогой мой дон Хуан? – ворчала старуха, притворно сокрушаясь и покачивая головой из стороны в сторону, при этом мимоходом заглядывая в карты то Хуана-Тигра, то Гамборены.

– Как это что делать? Да очень просто. Прежде всего научите ее повиноваться – ведь только к этому и сводится все воспитание женщины. А ну-ка, позвать ее сюда немедленно, и пусть она тут сидит тихонечко – со светом или без света, это уж как ей будет угодно, ведь даже и женщинам можно предоставить некоторую свободу, но только в пустяках. Или эту барышню оскорбляет наше общество и она не хочет с нами разговаривать? Или я, то есть мы, не имеем права, то есть, я хочу сказать, права на уважение? Нет, мы просто обязаны потребовать, чтобы эта раскрасавица, эта принцесса на горошине не воротила от нас нос, ведь ничего плохого мы ей не сделали! Нет, этого я так не оставлю. Лучше я сам уйду – уйду и не вернусь, – говорил Хуан-Тигр, все сильнее и сильнее раздражаясь. Он уже и в самом деле было встал, собираясь уйти…

– Не сердитесь, милый друг! Ха-ха-ха! Не берите на испуг! Эхем-эхем! – остановил Хуана-Тигра сеньор Гамборена, схватив его за запястье. – Не закончена игра, уходить вам не пора. Ха-ха! Пусть сидит себе девчонка – не болит у нас печенка. Что за ахи, что за охи – от любви бедняжка сохнет. Ха-ха! Шасть – девчонка в уголок, а любовник – на порог. Удирай-ка со всех ног – нитка вытянет клубок. Ха-ха-ха!

– Хватит вам молоть чепуху, сеньор священник или сеньор идиот! Научитесь-ка лучше говорить пристойно и понятно, – взорвался Хуан-Тигр, презрительно глядя сверху вниз на рахитичного иерея. Его глаза так и пылали, будто он собирался прожечь ими беднягу Синсерато до самых костей.

– Где штаны, там есть и юбка. Подставляй, голубка, губки. Ха-ха-ха! Эхем-эхем-эхем! – булькал дон Синсерато, прерывая свои слова взрывами кашля и корчась от буйного веселья: кашель, смех и скрип его суставов составляли скрежещущее трио.

– Вот дурак! – прорычал Хуан-Тигр. Он уже готов был броситься на своего не в меру развеселившегося тщедушного партнера по картам.

– Да будет мир между христианскими владыками! – вмешалась донья Марика, поглаживая веером трясущийся подбородок Хуана-Тигра, а другой рукой похлопывая священнослужителя между лопатками: Гамборена, поперхнувшись, все никак не мог откашляться, прочистить легкие. – Это моя бестолковая внучка во всем виновата. Эрминия, Эрминия! – завопила старуха.

– Что вам угодно, сеньора? – послышался приглушенно-слабый, как из сундука, голос.

– А ну-ка живо иди сюда, – продолжала кричать донья Марика, – или я сама притащу тебя за косы! Бить тебя мало, негодница! Немедленно попроси у гостей прощения. Разве так себя ведут с почетными посетителями? Повернулась и пошла: ни тебе «здравствуйте», ни «до свидания»!

– Сеньора, – шепотом пробормотал Хуан-Тигр, – это уж вы слишком. Зачем же таскать ее за волосы – нам лысые не нужны! А бить… Это уж ни в какие ворота не лезет. И потом, что это за «почетные посетители»? Да какой же я почетный посетитель?

– Нет уж, не мешайте мне, я знаю, что делаю, – продолжала настаивать донья Марика, воодушевленная, по всей видимости, возможностью проявить свою власть и показать себя в этом доме хозяйкой.

В сумраке показалась фигура Эрминии. Не решаясь вступить в освещенное пространство, она испуганно пролепетала:

– Извините меня, пожалуйста. Простите, бабушка. Я ходила за клубком шерсти и не думала, что вы заметите мое отсутствие. Я не хотела никого обидеть.

– Обидеть, говоришь? Да это не обида, а грех. Это преступление! Такое неуважение к этим господам, которые делают нам честь своим дружеским расположением! Этакой невежливости нельзя было бы простить и самой русской императрице![32]32
  Скорее всего имеется в виду Екатерина Великая.


[Закрыть]
Дубина неотесанная! Уж я-то тебя научу, как надо слушаться старших: слов не понимаешь, так я тебя палкой, палкой!

То ли донья Марика говорила все это просто так, лишь бы говорить, по привычке (а словоизвержение было для нее столь же естественным, как громкое бульканье в животе), то ли она и впрямь по-настоящему рассердилась на внучку, но только Хуан-Тигр принял все это так близко к сердцу, что кровь у него закипела. Он представлял себе (и даже, как ему почудилось, увидел воочию), что милосердный сумрак скрывает раскрасневшиеся от стыда и пылающие щеки Эрминии. Нет, Хуан-Тигр не намерен был терпеть нанесенное ей, а казалось, и ему самому оскорбление. Возвысив голос, он, словно бросая вызов, сказал:

– Ну уж нет! Я объявляю себя рыцарем Эрминии, и отныне никто да не осмелится коснуться не только волосинки на ее голове, но даже и ворсинки на ее одежде. И пусть моя дама делает все, что ей заблагорассудится. Хочет – останется, хочет – уходит, никому ни о чем не докладывая, – это уж как ей будет угодно. Ее воля – закон: пусть она делает то, что ей вздумается, а не то, что ей прикажут.

– Да, но… – попыталась было возразить ошарашенная донья Марика.

_ Никаких «но», – прервал ее Хуан-Тигр. – Не хватало только, чтобы ей запрещали сходить за каким-то несчастным клубком шерсти. Какого он цвета, моя хорошая?

– Зеленого, – пролепетала Эрминия.

– Цвет надежды! – воскликнул Хуан-Тигр, разволновавшись без всякой видимой причины. – Ну вот и дело с концом. Иди-ка сюда. Садись здесь, рядом с нами. Нет, это не годится, чтобы ты все время пряталась от нас в темноте, как великопостное изваяние.

Эрминия подошла и села в двух шагах от старших.

Хуан-Тигр размышлял: «Моя месть продолжается, прекрасная Эрминия! Во второй раз я пришел тебе на помощь и спас тебя – сначала от нищеты, а вот теперь от унижения. Потому что я хочу унизить тебя сам: вот тогда-то ты узнаешь, с кем имеешь дело. Ну да, так, рядом со мной. Вот она, твоя казнь».

А для Эрминии и в самом деле было казнью сидеть здесь, на этом месте: от страха у нее дрожали руки, и она даже не могла вязать. И эта казнь – вечер за вечером – все тянулась и тянулась. С одной стороны, бабка заставляла Эрминию находиться поблизости от карточного стола, чтобы доставить удовольствие гостю, на которого донья Марика готовилась обрушить второй удар – удар решительный и сокрушительный. С другой стороны, сам Хуан-Тигр, воодушевленный своим оригинальным планом мести, теперь оказывал Эрминии все новые и новые знаки внимания. Сначала он каждый вечер приносил для старухи-сластены кулечек леденцов. Потом принес два свертка сразу, причем самый большой и самый красивый предназначался для Эрминии. Затем Хуан-Тигр перешел к более существенным, на память, подаркам – ко всяким безделушкам и украшениям: то он принесет ленточку, то брошку, то гребешок, то флакончик одеколона. Оставшись одна, Эрминия с ненавистью швыряла эти вещицы на дно своего сундучка: о том, что все это могло означать, она догадалась раньше, чем он. И вот наконец ему уже стало мало тех вечерних часов, которые он проводил близ Эрминии, хотя сам Хуан-Тигр все еще не отдавал себе отчета в этой своей любви, заставлявшей его искать все большей и большей близости. Однажды утром он в первый раз за двадцать с лишком лет покинул свой прилавок (и это в базарный день!) и под ничтожнейшим предлогом появился в магазинчике доньи Марики.

– Сеньора, – сказал он, – я знаю, что вы без ума от свежих лесных орешков. Вот я вам и принес их – первые в этом году и единственные, которые продавались на рынке. Ну как дела? Как торговля? А что ваша внучка? Где она, кстати?

– Там, наверху, – убирается, подметает, стелет постели.

– Ага, вот это хорошо! Девушка должна быть работящей. Нечего ей делать за прилавком, у всех на виду: ведь на товар смотрят не только женщины, но и мужчины, и еще неизвестно, сколько среди них проходимцев, у которых на уме всякие гадости – они-то умеют зубы заговаривать!

И Хуан-Тигр вернулся на свое место. Но поскольку он, безмятежный, все еще пребывал в неведении, до сих пор не сознавая переполнявшей его великой любви, то и уселся за свой прилавок с совершеннейшей непринужденностью, даже и не заметив того изумленного взгляда, которым смотрела на него ошарашенная вдова Гонгора. Для доньи Илюминады недолгое отсутствие Хуана-Тигра было равнозначно тому, как если бы неподвижная звезда вдруг покинула то место, которое она испокон века занимала на небосводе, и присоединилась бы к другому созвездию или переместилась в другое полушарие с той же легкостью, с какой армейский офицер переходит из гарнизона в гарнизон. Хуан-Тигр сошел по касательной со своей прежней орбиты и теперь пересекал неведомые просторы бесконечности, покорно вращаясь вокруг пламенеющего солнца, восход которого можно было предугадать, но вот предположить, в какой именно точке горизонта оно должно взойти, было никак не возможно. Так что же это за солнце?

Через несколько дней Хуан-Тигр снова покинул свой прилавок. Донья Илюминада позвала Кармину:

– Скорее, доченька, скорее! Беги за доном Хуаном, да только смотри, чтобы он тебя не заметил. Ни в коем случае! А потом скажешь мне, куда это он ходит.

Вскоре девчушка вернулась и сообщила вдове новость. Донья Илюминада широко раскрыла глаза. Она была просто ослеплена – как человек, который все еще не может четко различать предметы именно потому, что света слишком много. Она долго молчала и размышляла, а потом прошептала:

– Эрминия… Ну конечно же, конечно! Этого и следовало ожидать…

– Вам что-нибудь еще нужно, крестная? – Донья Илюминада просила свою приемную дочь всегда называть ее «крестной».

– Нет, доченька, ничего. Иди.

«Этого и следовало ожидать, – размышляла вдова, чье лицо было бледно, а сердце трепетало от любви. – Этого и следовало ожидать. Губка не выбирает, какую воду ей впитывать: она насыщается той жидкостью, в которую попадет прежде, будь то небесная влага или болотная жижа. Но было бы безумием ожидать, что губка станет впитывать песок. А ведь я и есть тот самый песок – песок пустыни… Хуан-Тигр, у которого сердце как губка, не мог не влюбиться в первую встречную молодую женщину. А этой женщиной должна была стать, не могла не стать, только та, на которую обратил внимание Колас, иначе Хуан вообще не обратил бы внимания ни на одну из женщин. Все это так просто, так очевидно, что я будто читаю обо всем этом по книге, в которой написано о том, что было, что есть, что будет и что могло бы быть в будущем. Может быть, завтра я уже не смогу вспомнить того, что сейчас так хорошо понимаю. Как ясно, как отчетливо вижу я сейчас все это: оглянусь ли назад, посмотрю ли вперед… Но, пока еще не погас этот на мгновение вспыхнувший свет, надо мне составить план действий. Хуан-Тигр не мог не влюбиться в женщину, в которую влюбился Колас. А теперь предположим, что она тоже влюбилась бы в Коласа, вышла за него замуж и все они стали бы жить под одной крышей – она с Коласом и Хуан-Тигр… Но и тогда было бы то же самое: Хуан-Тигр все равно влюбился бы в нее и любил бы ее до самого конца жизни. Может быть, эта любовь дремала бы в нем, и никто бы о ней не догадался – ни он сам, ни те двое. Это еще куда ни шло: они приняли бы эту любовь за любовь отеческую. Но и тогда это все равно была бы ложь, опасная ложь… А если бы эта любовь дала о себе знать, пробудив и его желания? А почему бы и нет? Ведь Колас ему не сын… И все равно – какое это тогда было бы горе! Даже и представить-то страшно! Но, слава Богу, Эрминия отказала Коласу. Прекрасно. Эрминия говорит, что она боится Хуана-Тигра, что он ей противен. Что ж, отлично! Потому что это не страх, а головокружение: на самом-то деле ее влечет к Хуану-Тигру, и она уже бессильна этому влечению противиться, хоть и пытается вызвать у себя отвращение к нему. Погоди, погоди, Илюминада… Вот это, что ты говоришь про влечение… А не приписываешь ли ты Эрминии свои собственные чувства? Вдруг она и на самом деле, как уверяет, испытывает к нему только отвращение? Нет-нет, и влечение тоже, это уж точно. Она, как безумная, хочет убежать от края той бездны, которая ее притягивает. Но все равно она в этой бездне утонет: так суждено. Так написано на чистой странице книги жизни, которую я читаю. Это судьба. Теперь дело за мной: я сделаю все, чтобы вы оба были счастливы. Тогда я и сама стану счастливой. Правда, у моего счастья будет горьковатый привкус. Ну что ж, так даже и лучше. А как же Колас? Что будет с ним, когда он вернется? Ах, Боже мой! Ну да все равно, все равно… Бог поручил мне исполнить волю провидения. Я должна сделать их счастливыми, коль уж сама не могу быть счастливой иначе, чем счастьем других. Ну что ж, это мне не в тягость. Бог приговорил меня к бесплодию, чтобы именно так я и принесла больше плодов, как если бы у меня было много, очень много детей… А люди меня еще жалеют… Что они понимают? Благодарю и славлю Тебя, Господи! Благодарю Тебя за этот крест, который Ты на меня взвалил и который я несу с радостью! Колас, сыночек, у тебя уже есть жена, которая уготована тебе от сотворения мира. Ты пока еще не знаешь, кто она, но я-то знаю. Когда ты вернешься и увидишь, что Эрминия вышла замуж за того, кто был тебе как отец, ты будешь очень страдать. Ты захочешь покончить с собой. Но вдруг ты услышишь утреннюю песню запертой в клетке птички, и тогда тебе снова захочется жить. Я отпущу эту птичку на волю, и ты полетишь следом за нею: ведь вы оба дети ветра, оба вы рождены для свободы. Ты будешь думать, что похищаешь ее, но на самом-то деле это я сама приведу ее в твои объятия».

Пока продолжался этот безмолвный монолог вдовы Гонгоры, Кармина, съежившись, неподвижно сидела у ее ног. Заметив ее, донья Илюминада спросила:

– Что же ты здесь делаешь, деточка? Почему ты не ушла?

И Кармина, подняв на донью Илюминаду свои огромные лучистые глаза, попросила:

– Крестная, расскажите мне еще раз сказку про волшебницу-крестную!

– Доченька моя, доченька! – повторяла вдова, целуя девчушку, в глазах которой ясно читалось то будущее, о каком она мечтала.

Донья Марика была твердо убеждена, что прекрасно понимает тайные намерения, о которых свидетельствовало странное поведение Хуана-Тигра. Она думала, и то же самое говорила Эрминии, что все эти любезности и подарки щедро расточаются Хуаном-Тигром только для того, чтобы выдать ее замуж за Коласа. Только для этого и больше ни для чего. Это ясно как божий день. Но Эрминия все хмурилась, недоверчиво покачивая головой, а донья Марика выходила из себя.

– Ну и дела! – восклицала она. – Вот ты, малявка, в этом ничего не смыслишь, а еще воображаешь себе, будто знаешь мужчин лучше, чем я, с моими-то сединами, с моими-то клыками!

Впрочем, все это говорилось больше для красного словца, потому что донья Марика была совершенно беззубой. Она продолжала:

– Конечно, он мог бы меня просто заставить выдать тебя за Коласа. А что нам еще остается делать? Но он решил поступить по-хорошему: он выбрал, можно сказать, царский путь. Конечно, идти-то по нему дольше, чем наперерез, но зато этот путь куда удобнее и всегда приводит к цели. Наверняка он узнал, как ты сказала, что лучше умереть, чем жить под одной крышей с Хуаном-Тигром. И он, бедненький, расстроился и так про себя подумал: «Прикинусь-ка я, будто мне не нужна эта свадьба и будто я ничего не требую, хотя мог бы и потребовать. Я сжигаю свои корабли (или, точнее, все бумаги, подтверждающие законность моих требований). И вот теперь я перед вами такой, как есть, – душа нараспашку. Так, может, хоть теперь ты раскаешься? Теперь-то ты выйдешь замуж за Коласа?» Ну, поняла, в чем тут дело? Поняла, где тут собака зарыта? Вот за все за это мы и должны сказать ему спасибо.

– Да я, бабушка, и говорю ему спасибо за все, что он для нас сделал и делает. Когда я одна, я даже плачу, мучаясь оттого, что не могу отблагодарить его как следует. Но…

– Что – но?

– Мне противно быть рядом с ним, и я ничего не могу с собой поделать.

– Дурочка, да он же осел в львиной шкуре. Нам-то он совсем не страшен. Ну а если урод, так есть и похуже.

– Да нет, он совсем не урод. А вот что он страшен, так это правда. И чем он внимательнее и великодушнее, тем страшнее.

– Неужели же ты его так боишься?

– Ах, бабушка, как же мне тяжело!

– И что в нем такого страшного?

– Даже и не знаю. И знать не хочу. Я его всегда боялась, а теперь просто в ужасе.

– Пресвятая Дева! Что за вздор ты мелешь! Какие глупости! Тебе же не замуж за него выходить!

– Бабушка, да замолчите же вы, Бога ради! – И Эрминия закрыла лицо руками.

– Ну ничего, ничего, все будет в порядке. Ты еще привыкнешь. А пока веди себя как всегда, чтобы Хуан-Тигр, не дай Бог, не заметил, что он тебе чуточку неприятен.

– Да нет же, не в этом дело. Он мне совсем не неприятен.

– Ну тогда уж постарайся возьми себя в руки. И если сейчас ты будешь с ним полюбезнее, тем лучше. Мои дела, детка, идут из рук вон плохо, так что мне опять придется просить Хуана-Тигра о помощи. Надо мне будет застать его врасплох, когда у него будет хорошее настроение, станет угощать меня леденцами.

– Нет-нет, бабушка, ни за что! Не делайте этого, прошу вас!

– А что тут особенного? Ведь мы же с ним породнимся. Короче говоря, давай-ка привыкай к тому, что придется тебе выйти замуж за Коласа.

– Хуан-Тигр не хочет, чтобы я выходила за Коласа.

– Говорит-то он одно, а думает другое.

– Нет, бабушка, нет, это не так. Клянусь вам, что Хуан-Тигр и в самом деле не хочет, чтобы я выходила за Коласа.

– Просто ты сама этого не хочешь.

– И я тоже не хочу.

– Мало ли чего ты не хочешь? Все равно по-твоему не будет!

– Нет, бабушка, нет. Но только этому помешаю не я: не я сделаю так, чтобы этой свадьбы не было.

– Что, секретики завелись? А ну-ка выкладывай мне все как есть! Так кто же этому помешает? Другой мужчина? И кто же он такой? Ты все еще не выбросила его из головы? Интересно мне знать, кто же он. Неужели ты не доверяешь своей бабке? Неужели ты меня не уважаешь? Так где же он живет? Чует мое сердце, что это какой-то проходимец. Бьюсь об заклад, что уж с Коласом-то он ни за что не сравнится! Ну-ка найди у него хоть один недостаток!

– Да нет у него никаких недостатков. Просто я его не люблю, вот и все. То есть я его люблю как брата и никогда не смогу полюбить по-другому: он же еще совсем ребенок. Но дело тут совсем не в Коласе: бедняга уже получил отставку.

– Совсем ребенок? Ага! Так вон оно что! Вот ты и проговорилась. Значит, в твоем вкусе мужчины в годах? Что, покраснела? Видишь, я угадала! Ну это уж нет, это уж нет. Хоть ты и дала Коласу отставку, ты все равно выйдешь за него замуж. И пусть тот, другой, только попробует этому помешать! Посмотрим тогда, чья возьмет.

– А ведь этому-то, бабушка, помешает сам Хуан-Тигр.

– Ты меня прямо извела своим упрямством. С чего ты это взяла?

– Не знаю, бабушка, и знать не хочу. Я была бы рада ошибиться! Тогда бы я обрезала свои волосы под корень и отдала их в церковь «Христа в темнице». Бабушка, бабушка, как же мне плохо! – И, уткнувшись лицом в старухины колени, Эрминия горько расплакалась.

Донья Марика вставила в свои рыхлые десны зеленый зуб мятного леденца и недовольно пробормотала:

– Ну-ну-ну! Дождливая же нынче осень, вот и ты решила от нее не отстать. Ну ничего, ничего, прольются дождичком черные тучи твоих мрачных мыслей, и тогда все прояснится. Опали сухие листья, и деревья стали голыми. Пусть то же самое будет и с сухими листьями твоих дурацких фантазий. Надо трезво смотреть на жизнь, деточка.

– Да я и так смотрю на нее трезво. Слишком трезво, к сожалению.

– Ну и сиди тут одна со своими капризами и со своими трезвыми взглядами. А мне надоело все это слушать.

Эта домашняя беседа проходила в задней комнате магазинчика – в сумерки, незадолго до ужина. Повернувшись к выходу, донья Марика столкнулась лицом к лицу с бледной и молчаливой вдовой Гонгорой, которая стояла на пороге двери, ведущей в помещение магазина.

– Добро пожаловать, добро пожаловать, какая честь для нашего убогого жилища! Нам надо бы встретить вас как святое изваяние, расстелив перед вами ковер! Я уж и не помню, когда видела вас в нашем доме в последний раз! Какая это для нас честь, какая честь! Ах, садитесь же, садитесь, сделайте милость! – стрекотала донья Марика.

Поклонившись вдове и обняв ее, старуха усадила гостью на хромоногое кресло красного дерева, обтянутое зеленым репсом.

Эрминия, застыдившись, стала утирать слезы, сдерживая в груди рыдания. Донья Илюминада еще заранее придумала, как начать свою речь. С благожелательно-печальной улыбкой вдова сказала:

– Я знаю, что у Эрминии золотые руки и что она прекрасно вяжет. Вот я и решила попросить, чтобы она связала пальтишко для Кармины: зима уже не за горами. На сегодня я свою торговлю закончила и закрыла магазин, а до вашего мне два шага. Когда я пришла, у вас там никого не было. Я не стала кричать и хлопать в ладоши (не хотелось мне поднимать лишнего шума). Вот я и прошла за прилавок, прямо к вам. Простите мою бесцеремонность. А вы, донья Марика, не теряйте тут времени из-за меня, ведь когда я сюда вошла, вы уже собирались уходить. Нет-нет, никаких любезностей. Идите же, идите. Мне хватит одной Эрминии. – Мягко, но настойчиво подталкивая старуху к двери, донья Илюминада выпроводила ее из комнаты.

Оставшись наедине с Эрминией, вдова Гонгора уселась в кресло и тихим, ровным голосом продолжала:

– Садись, Эрминия, нам с тобой надо немного поговорить. Если тебе не захочется отвечать, то говорить буду только я – вот и все. А если тебе не захочется меня слушать, дай знак, и я замолчу. Нечаянно, совсем ненамеренно я кое-что увидела и услышала, когда входила сюда. Ты плакала, а твоя бабушка говорила: «Ты освободишься от черных мыслей, и у тебя станет легко на сердце. Пусть опадет мертвая листва твоих дурацких фантазий. Надо трезво смотреть на жизнь». И ты ей ответила: «Да я и так смотрю на нее трезво». И так тяжело вздохнула, что у меня защемило сердце. Неужели же тебе так плохо, Эрминия? Неужели же так черны твои мысли и так густо разрослись сорняки твоих фантазий? А мне-то казалось, что все как раз наоборот, и я собиралась было тебя поздравить…

– Поздравить? – пролепетала, побледнев, Эрминия.

– Да, поздравить. Твоя бабушка еще ничего не знает? Мне кажется, что нет. Эта милая дама немножко рассеянна и довольно поздно обо всем догадывается.

– Догадывается? – еле слышно прошептала Эрминия.

– Что ж, в этом нет ничего странного. Невероятнее всего то, что сам он до сих пор этого не понял.

– Кто он? Ради Бога, сеньора, не терзайте меня так, – простонала Эрминия, умоляюще сложив руки.

– Да нет, это не я, а ты – ты сама себя терзаешь. А я хочу, чтобы твои терзания прекратились и чтобы буря твоих чувств улеглась, уступив место счастливому затишью.

– Я вас не понимаю, сеньора.

– Во-первых, перестань притворяться.

– Да я и не притворяюсь, донья Илюминада.

– Хорошо, я тебе верю. Тогда, значит, это не ты меня не понимаешь, а я сама говорю непонятно. Ну что ж, скажу яснее. Слушай меня внимательно. Один мужчина полюбил тебя так, как могут любить только мужчины: ты для него – все, как и сам он должен стать для тебя всем. А когда мужчина полюбил, дорогая Эрминия, то сопротивляться его любви бесполезно. К тому же такие мужчины, как он, – редкость, да и та страсть, которой он к тебе воспылал, – тоже редкость. Именно поэтому я и пришла поздравить тебя с таким счастьем. Но разве тебе не интересно узнать, кто же он, этот мужчина? Сейчас я тебе скажу. Этот мужчина…

– Нет, нет, нет! Ради всего, что вам дорого, ради вашего покойного мужа… Я не хочу этого слышать, не хочу этого знать, – умоляла с исказившимся от ужаса лицом Эрминия. Закрывая ладонями уши, она уже готова была упасть перед вдовой на колени.

– Значит, ты меня поняла, и мне незачем говорить дальше. Встань, бедненькая ты моя. Подойди ко мне поближе. Садись сюда, ко мне на колени, будто ты моя дочка. Давай я поглажу тебя по головке… Я буду шептать тебе на ушко нежные слова, я буду тебя утешать…

Эрминия покорно села вдове на колени и опустила ей на плечо свою поникшую головку. Донья Илюминада продолжала нашептывать: – Доченька моя любимая, я люблю тебя, люблю по-настоящему, потому что моя любовь бескорыстна и печальна. Нет лучшей любви, чем желать другим то, что хотел бы иметь сам… Именно так я тебя и люблю.

– Нет, сеньора, – едва слышно пролепетала Эрминия, – вы меня не любите. Хотеть, чтобы у других было то, что хочешь иметь сам, – это значит идти против желания других. Так любят только пожилые, ведь они уже не могут достичь того, чего хотят. Вот они и стараются заставить других любить друг друга без любви. Но мы-то, молодые, любим не так, мы любим по-настоящему. Да, мы любим, любим – и в этом все дело. Мы любим для себя, только для себя. Мы не можем любить не любя и не можем разлюбить, если уже любим.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации