Текст книги "Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)"

136. Откуда проистекают результаты страстей, особые для отдельных людей

Наконец, чтобы присоединить сюда то немногое, что можно добавить относительно различия результатов или различия причин страстей, я удовольствуюсь повторением принципа, на котором все здесь описанное зиждется, а именно: существует такая связь между нашей душой и телом, что когда мы однажды имели соединенными известный телесный акт и определенную мысль, то позднее ни одно из двух не представляется нам иначе как в связи с представлением другого; далее, не всегда одни и те же действия связываются с одними и теми же мыслями; этого достаточно, чтобы объяснить все, что каждый может отметить особенного в себе или в других относительно данного предмета, который еще вовсе не излагался. Нетрудно, например, сообразить, что страшное отвращение у некоторых людей, побуждающее их страдать от запаха розы, присутствия кошки или чего-либо подобного, происходит только оттого, что в начале жизни они пострадали от подобных предметов или же оттого, что наследовали чувства своей матери, пострадавшей от этих предметов в состоянии беременности: достоверно, что имеется связь между всеми движениями матери и движениями ребенка в ее чреве, так что все противное одной вредит и другому. Запах роз мог причинить большой вред голове ребенка, когда последний был еще в колыбели, а кошка могла устрашить его, если никто вовремя не принял мер, чтобы ребенок не сохранил впоследствии о том никакого воспоминания; следовательно, идея отвращения, которую он имел тогда по отношению к этим розам или той кошке, остается запечатленной в его мозгу до конца жизни.

137. Назначение пяти изложенных здесь страстей, поскольку они относятся к телу

Дав определение любви, ненависти, желания, радости, печали и указав все телесные движения, которые их причиняют или им сопутствуют, остается поразмыслить о назначении страстей; касательно этого замечено, что, сообразно устройству нашей природы, все они имеют отношение к телу и даны душе лишь постольку, поскольку она связана с телом; следовательно, их природное назначение – возбуждать душу или содействовать актам, способным служить сохранению тела или приведению его в более совершенное состояние; из этих чувств печаль и радость суть два основных, занятых таким образом. Душа предостерегается относительно вредных для тела вещей не непосредственно, а через чувство, получаемое от боли, вызывающей, прежде всего, страсть печали; во‐вторых, также через посредство ненависти к тому, что причиняет эту боль, и, в‐третьих, через посредство желания избавиться от боли. Равным образом душа уведомляется о вещах полезных для тела не непосредственно, а через известного рода «щекотанье чувств», которое вызывает в ней радость, затем порождает любовь к тому, в чем полагают причину радости, и, наконец, желание обладать тем, что может продлить эту радость или после порадовать. Отсюда видно, что все пять страстей очень полезны для тела и что при этом печаль известным образом «первее» и необходимее радости, любви, ненависти, по той причине, что для нас нужнее отстранение вещей, вредных и расстраивающих, нежели приобретение тех вещей, какие только придают известное совершенство, без которого, однако, можно существовать.

138. Недостатки страстей и средства их исправления

Хотя такое назначение страстей – самое естественное из всех, какие они могут иметь, и хотя даже все неразумные животные проводят свою жизнь только в телесных движениях подобных тем, какие обычно следуют в нас за страстями и каким последние побуждают следовать нашу душу, тем не менее такое назначение страстей не всегда приносит пользу, поскольку имеется множество вредных телу предметов, которые не причиняют никакой печали, а даже дают радость, равно как и других, которые полезны телу, хотя первоначально причиняют неудобства. И, кроме того, эти предметы, а также блага и неприятности, ими представляемые, кажутся всегда значительнее и важнее, чем есть на самом деле, так что они побуждают нас преследовать одно и избегать другого с неподобающе большим рвением и заботой. Это мы и видим в тех случаях, когда животные зачастую вводятся впросак приманкой и, избегая малых неприятностей, повергаются в большие. Вот почему нам надлежит пользоваться опытом и разумом, чтобы отличать добро от зла, знать их настоящую ценность, чтобы не принять одно за другое и чтобы, излишествуя, не прийти к нулю.

139. Назначение тех же страстей, поскольку они принадлежат душе: прежде всего любовь

Этого было бы достаточно, имей мы одно только тело или будь последнее лучшей частью нас; но поскольку оно лишь худшая часть, то мы должны главным образом обсуждать страсти в их принадлежности душе; по отношению к последней любовь и ненависть проистекают от знания и предшествуют радости и печали, исключая, когда эти страсти заступают знание, видами которого являются. Когда такое знание истинно, то есть вещи, которые оно побуждает любить, действительно хороши, а вещи, возбуждающие в нас ненависть, действительно дурны, – любовь несравненно лучше ненависти; она не может стать чрезмерной и всегда вызывает радость. Также, я полагаю, эта любовь хороша тем, что, соединяя с нами действительно хорошее, она в силу этого совершенствует нас. Я повторяю, что она не становится чрезмерной, ибо все, что может сделать самая исключительная любовь, – это столь совершенно привязать нас к данным благам, что особая любовь нас к самим себе ничем не будет отличаться от такой любви. А это, я думаю, никогда не может быть дурно. Любовь необходимо сопровождается радостью, ибо представляет любимое нами как благо, нам принадлежащее.

140. Ненависть

Напротив, ненависть, сколь мала она ни будь, не может не вредить; она никогда не бывает без печали. Я говорю, что она не может быть столь малой, ведь мы посредством ненависти к злу побуждаемся к действию, которое могло бы еще лучше проявиться через посредство любви к благу, противоположному данному злу, – по крайней мере, когда это зло достаточно известно. Я признаю, что ненависть ко злу, обнаруживаясь через печаль, необходима для тела; но здесь я говорю только о той ненависти, которая проистекает из наиболее ясного знания, и отношу ее только к душе. Я утверждаю также, что она никогда не обходится без печали, ибо зло, как недостаток, не может постигаться без известного реального субъекта, в котором оно заключено, но в действительном мире не существует ничего, что не имело бы в себе известной «благости», так что ненависть, удаляя нас от известного зла, удаляет тем самым и от блага, с которым это зло связано, и лишение этого блага, представляясь нашей душе как присущий ей недостаток, вызывает в ней печаль: например, ненависть, удаляющая нас от дурных привычек какого-нибудь лица, тем самым удаляет нас от беседы с ним, в которой мы – не случись так – могли бы найти известное благо, потерять которое нам досадно. Подобно и во всех иных случаях ненависти можно отметить какой-либо предмет печали.

141. Желание, радость и печаль

Относительно желания ясно, что, когда ему предшествует истинное знание, желание не может быть дурно, лишь бы оно не было чрезмерным, и ясно, что это знание им управляет. Ясно также, что в радости не может не быть хорошего, а в печали дурного для души; ведь в печали кроется все неудобство, получаемое душой от зла, а в радости все наслаждение благом, принадлежащим душе. Таким образом, не имей мы вовсе тела, я посмел бы сказать, что мы не могли бы ни предаваться любви и радости, ни избегать ненависти и печали. Телесные же движения, сопровождающие страсти, все могут быть вредны для здоровья, если они слишком резки, и, наоборот. полезны, когда они только умеренны.

142. Радость и любовь в сравнении с печалью и ненавистью

Наконец, раз ненависть и печаль должны отбрасываться душой, если им предшествует истинное знание, то с еще большим основанием они должны быть отброшены, когда исходят от ошибочного мнения. Но позволительно сомневаться, хороши или нет любовь и радость, когда они плохо обоснованы. И мне кажется, что если их разбирать как таковые в отношении к душе, то можно сказать, что хотя в этом случае радость и менее основательна, а любовь менее ценна, нежели когда они покоятся на лучшем основании, – все же они предпочтительнее печали и ненависти, столь же дурно обоснованным. Поэтому в жизненных столкновениях, где мы не можем избегнуть опасности быть обманутыми, мы гораздо чаще склоняемся к страстям, которые влекут к благу, а не к тем, которые обращаются ко злу, хотя бы для избежания последнего; а часто даже ложная радость бывает лучше печали, причина которой истинна. Но я не беру смелости сказать то же самое о любви в сопоставлении с ненавистью. Ведь когда ненависть справедлива, она отдаляет нас только от предмета, содержащего зло, от которого хорошо отдаляться, тогда как несправедливая любовь привязывает нас к вещам, могущим нам вредить или, по меньшей мере, не заслуживающим с нашей стороны высокой оценки: а это нас подчиняет и принижает.

143. Те же страсти в их отношении к желанию

И должно сжато отметить, что указанное по отношению к этим четырем страстям, имеет место лишь в том случае, когда они рассматриваются исключительно сами по себе, не приводя нас к каким-либо поступкам. Поскольку же они вызывают в нас желание, посредством коего и управляют нашими нравами, то несомненно, что все страсти, причина которых ложна, могут вредить, и, наоборот, все те, причина которых истинна, могут быть полезны; и даже если они одинаково дурным образом обоснованы, радость обычно вреднее печали, так как эта последняя, придавая нам сдержанность и боязливость, располагает до известной степени к благоразумию, тогда как радость делает неосмотрительными и неумеренными тех, кто погружается в нее.

144. Желания, исполнение которых зависит только от нас

Но так как эти страсти могут вести нас к поступкам лишь при посредстве желания, которое они возбуждают, то мы должны прилагать исключительное старание к управлению этим желанием: здесь-то и заключается существеннейшая польза морали. Как я только что сказал, желание всегда хорошо, раз оно следует истинному познанию, и не может оно также не быть дурным, когда основано на каком-либо заблуждении. Мне думается, что ошибка которую совершают обычно, касаясь желания, та, что не различают достаточно вещей, зависящих исключительно от нас, и тех вещей, которые совершенно от нас не зависят. О тех вещах, которые зависят только от нас, то есть от нашей свободной воли, достаточно знать, что они хороши, чтобы не желать их с излишней горячностью: совершать добро, зависящее от нас, – значит следовать добродетели, а известно, что не имеют слишком пылкого стремления к добродетели; кроме того, желаемое нами подобным образом не может не исполниться, поскольку оно от нас-то и зависит; мы тут всегда найдем ожидаемое удовлетворение. Однако ошибка, совершаемая в подобных случаях, состоит не в том, что желают слишком сильно, но всегда в том, что желают слишком мало. А высшее средство против этого – освобождать, сколь возможно, дух от всех видов других желаний, менее полезных, а затем стараться яснее познать и внимательнее рассмотреть благие последствия желания.

145. Желания, зависящие от иных причин; что такое удача

Что касается совершенно от нас не зависящих вещей, сколь возможно хороших, то их никогда не следует страстно желать, не только потому, что их может и не оказаться (а это нас и обманет тем больше, чем сильнее мы их желали), но главным образом по той причине, что, занимая нашу мысль, они препятствуют нам прилагать стремление к другим вещам, приобретение которых зависит от нас. Существует два главных средства против таких тщетных желаний: во‐первых, мы должны быть великодушны, о чем я скажу ниже, во‐вторых, мы должны чаще размышлять о божественном Провидении и представлять себе невозможность того, чтобы нечто случилось иначе, нежели как оно предопределено от вечности этим Провидением; некоторую фатальность или непреложную необходимость следует противопоставлять удаче, чтобы разрушить последнюю, как химеру, возникающую от ошибки нашего разума. Так как мы можем желать только того, что считаем в известной мере возможным, и не можем считать возможными вещи, вовсе от нас не зависящие, иначе как поскольку мы их мыслим зависящими от удачи, то мы рассуждаем, что они могут случиться и что иногда происходило нечто подобное. Следовательно, это мнение основано только на том, что мы не знаем всего, способствующего каждому результату; значит, когда полагаемого нами зависящим от удачи не случается, то это свидетельствует, что отсутствовала одна из причин, необходимая для производства данного явления, и что, следовательно, оно было совершенно невозможно и что никогда подобного не случалось, то есть для появления его также отсутствовала данная причина; таким образом, если бы мы вовсе не игнорировали этого обстоятельства раньше, мы никогда не считали бы желаемое возможным, а следовательно, и не желали бы его.

146. Желания, зависящие и от нас и от других

Должно полностью отбросить обычное мнение, что вне нас имеется удача, делающая так, что события случаются и не случаются согласно ее расположению; следует знать, что все руководится божественным Провидением; вечное предписание последнего нерушимо и непреложно; поэтому, исключая вещи, которые само Провидение пожелало поставить в зависимость от нашей свободной воли, мы должны мыслить, что по отношению к нам не случается ничего, что не было бы необходимым и как бы фатальным, так что мы не можем без заблуждений желать, чтобы это случалось иначе. Но в силу того, что большая часть наших желаний распространяется на вещи, которые целиком не зависят ни от нас, ни от кого другого, мы должны точно различать в них то, что зависит только от нас, чтобы исключительно на это последнее распространять наше желание; в остальном же, хотя мы и должны были бы расценивать успех исключительно как фатальный и непреложный, чтобы наше желание им вовсе не занималось, мы не должны, однако, пренебрегать обсуждением оснований, которые позволяют в большей или меньшей степени надеяться на успех, с тем чтобы эти основания управляли нашими поступками: так, например, если мы имеем дело в известном месте, куда мы могли бы идти двумя различными дорогами, одна из которых обычно более безопасна, нежели другая, то, хотя, быть может, повеление Провидения будет таково, что, пойдя по дороге, считаемой нами более безопасной, мы будем там ограблены и что, наоборот, мы могли бы пойти другой дорогой без всякой опасности, мы вследствие этого лишь не должны быть безучастны к выбору той или иной дороги и полагаться на непреложную фатальность этого повеления. Разум желает, чтобы мы избрали дорогу обычно более безопасную, и наше желание относительно этого должно быть исполнено, раз мы ему уже следовали, какое бы зло нас ни постигло; ведь, будь это зло на наш взгляд неизбежно, мы не имели бы никакого права желать быть изъятыми из него, а только могли бы предпринять все лучшее, что доступно нашему рассудку, как, я полагаю, мы и сделали бы. Верно, что когда пытаются различать фатальность и удачу, то легко приспособляются управлять своими желаниями таким образом, что, поскольку их исполнение зависит только от нас, желания всегда могут дать нам полное удовлетворение.

147. Внутренние волнения души

Здесь я присоединю только положение, которое, на мой взгляд, весьма пригодно, чтобы воспрепятствовать получению нами какого-либо неудобства от страстей, а именно: наше благо и наше зло зависят главным образом от внутренних волнений, вызываемых в душе самой же душой, в чем они разнятся от тех страстей, которые всегда зависят от определенного движения «духов»; и хотя эти волнения души часто бывают связаны со страстями, им подобными, они могут также встречаться с иными и даже порождаться такими, которые им противоположны. Вот, например, муж плачет о своей умершей жене, а увидев ее воскресшей (что и случается иногда), он был бы огорчен; быть может, его сердце сжалось от печали, какую в нем произвели приготовления к похоронам и отсутствие лица, к разговору с которым он привык;

и, может статься, известный остаток любви или сожаления, присутствующих в его воображении, вызвали подлинные слезы из его глаз. Несмотря на это, он вместе с тем чувствует тайную радость в глубине своей души; волнение этой радости имеет столько силы, что печаль и слезы, которые сопровождают последнюю, не в состоянии ничего уменьшить в силе той радости. Когда мы читаем в книге о чудесных приключениях или же видим их изображаемыми в театре, это иногда вызывает в нас печаль, иногда радость или любовь, или ненависть и вообще все страсти, согласно различию предметов, которые представляются воображению; но вместе с тем мы имеем удовольствие, чувствуя их возбуждающими нас; это удовольствие есть интеллектуальная радость, которая столь же хорошо может порождаться печалью, как и всеми остальными страстями.

148. Воспитание добродетели – высшее средство против страстей

Так как эти внутренние волнения ближе касаются нас и имеют вследствие этого значительно больше власти над нами, чем страсти, от которых они отличаются и которые сталкиваются с ними, то достоверно, что лишь бы в глубине нашей души всегда имелось известное удовлетворение, а все беспокойства, идущие от иной причины, не будут иметь силы вредить нам; скорее они будут служить увеличению радости души в том отношении, что при виде бессилия внешних обстоятельств повредить душе последняя получит сознание о своем совершенстве. А чтобы наша душа обладала каким-либо довольством, ей необходимо только следовать добродетели. Если желания каждого таковы, что совесть не может его упрекнуть, что он когда-либо пренебрегал совершением всего, признанного им за лучшее (это я называю здесь «следовать добродетели»), то он и получает в том удовлетворение. Последнее властно сделать человека счастливым настолько, что самые жестокие приступы страстей не будут в состоянии омрачить спокойствия его души.

Часть третья
Особые страсти

149. Уважение и презрение

Изложив шесть первоначальных страстей, которые являются как бы родами, а все прочие – их видами, я вкратце отмечу здесь, что особенного имеется в каждой из этих остальных страстей, и удержу тот же порядок, следуя которому я выше их перечислял. Две первые – уважение и презрение; хотя эти названия обычно обозначают только бесстрастные мнения, какие имеют о каждой вещи, однако по той причине, что из этих мнений часто рождаются страсти, которым вовсе не дают особых имен, мне кажется, что указанные имена могут быть приписаны этим страстям. Поскольку уважение является страстью, оно есть наклонность души представлять ценность уважаемой вещи; эта наклонность причиняется особым движением «духов», так направляющихся в мозг, что они усиливают впечатления, относящиеся к данной вещи; и наоборот, страсть презрения есть наклонность души утверждать низость или ничтожность того, что она презирает; такая наклонность причиняется движениями «духов», которые усиливают идею этой ничтожности.

150. Эти две страсти – только виды удивления

Следовательно, эти две страсти – только виды удивления; ибо, когда мы вовсе не удивляемся ни величию, ни ничтожности предмета, мы придаем ему ни больше и ни меньше того значения, какое разум нам внушает полагать в нем, так что мы уважаем или презираем предмет бесстрастно. Хотя уважение может часто возникать в нас благодаря любви, а презрение благодаря ненависти, это не общее правило, и случается так оттого лишь, что мы более или менее склонны полагать предмет великим либо ничтожным, сообразно большей или меньшей привязанности к нему.

151. Можно уважать и презирать самого себя

Эти две страсти могут вообще быть относимы ко всякого рода предметам; но они становятся особенно заметны, когда мы относим их к самим себе, то есть когда мы уважаем или презираем наше собственное достоинство; движение «духов», причиняющих эти страсти, проявляется тогда так, что изменяет само выражение лица, жесты, походку и вообще все действия тех, кто составляет мнение о самом себе, лучшее или худшее обычного.

152. По какой причине можно уважать себя

Так как одна из существенных сторон мудрости – знать, каким образом и по какой причине каждый должен уважать или презирать себя, я постараюсь здесь высказать свое мнение. Я отмечу в нас только одно, что может давать нам справедливое основание уважать себя, а именно – пользование нашей свободной волей и власть, какую мы имеем над нашими желаниями; только за действия нашей свободной воли мы могли бы с основанием быть хвалимы или порицаемы. И это известным образом уподобляет нас Богу, ставя господами самих себя, лишь бы мы по малодушию совершенно не потеряли прав, которые Он нам даровал.

153. В чем состоит величие души

Таким образом, я полагаю, что истинное величие души, позволяющее человеку уважать себя в большей степени, чем он мог бы законно ограничиться, состоит частью в сознании, что ничего в действительности не принадлежит ему, кроме свободного расположения его желаний, и что он должен быть хвалим или порицаем только в отношении к тому, хорошо или дурно он пользовался этим расположением; частью же в том, что он чувствует в себе твердое и постоянное решение хорошо пользоваться вещами, то есть не упускать никогда желания взяться и выполнять все, считаемое им за наилучшее; это и значит следовать добродетели.

154. Оно препятствует презирать других

Те, кто имеет такое сознание и самочувствие, легко убеждаются, что любой человек может испытывать подобное же, так как здесь он не имеет ничего, что зависело бы от другого. Вот почему эти люди никогда никого не презирают; и хотя они часто видят, что другие впадают в ошибки, обнаруживающие их слабость, они всегда более склонны извинять их, нежели порицать, и думают, что те люди сделали это скорее по недостатку знания, чем по недостатку доброй воли. Если они не ставят себя много ниже тех, кто имеет больше почестей, или даже более разума, знания, красоты, или вообще кто превосходит их в каких либо иных совершенствах, – так же точно они не считают себя и выше тех, кого они превзошли, потому что все эти вещи кажутся им весьма малодостойными сравнения с доброй волей, за которую они себя только и уважают и которую они предполагают существующей или но меньшей мере возможной в каждом ином человеке.

155. В чем состоит добродетельное смирение

Наиболее великодушные люди обычно бывают наиболее смиренными; добродетельное смирение состоит только в том, что мы размышляем о несовершенствах нашей природы и ошибках, в которые мы всегда можем или способны впасть и которые не меньше тех, какие могут быть совершены другими; подобное размышление делается причиной того, что мы не предпочитаем себя другим и думаем, что другие, имея свободную волю, подобную нашей, могут также хорошо пользоваться ею.

156. Каковы особенности великодушия и как оно служит средством против всех беспорядков в страстях

Те, кто подобным образом великодушен, естественно склонны совершать великие дела и, однако, не предпринимают ничего такого, к чему не чувствуют себя способными; благодаря тому, что они считают особо великим делать добро другим и презирать собственный интерес, они всегда особенно учтивы, приветливы и обязательны по отношению ко всякому. Вместе с тем они всецело господа своих страстей, в особенно желания, ревности и зависти, так как нет вещи, приобретение которой не зависело бы от них, ибо они думают, что достаточно ценить, чтобы заслужить особенное внимание со стороны других; они также господа над ненавистью к людям, так как уважают всех; господа над страхом, ибо их поддерживает доверие к добродетели людей; и, наконец, над гневом, по той причине, что, очень мало ценя вещи, зависящие от другого, они никогда не дают своим врагам преимущества познать, как им вредить.

157. Гордость

Все, кто имеет хорошее мнение о самом себе по другому какому бы то ни было поводу, обладают не истинным величием души, а только гордостью, которая всегда очень порочна, хотя становится такой тем больше, чем неосновательнее причина, по которой уважают себя; а наиболее неосновательная из всех причин – это когда гордятся без всякого повода, то есть не думая, что обладают какой-либо заслугой, за которую должны быть вознаграждены, но только потому, что вовсе не дорожат заслугой, и, воображая, будто слава не что иное, как захват, полагают, что кто припишет ее себе, тот и будет иметь больше славы. Этот порок столь безрассуден и нелеп, что для меня было бы прискорбно верить, будто существовали люди, в него впадавшие, если никто никогда не хвалил их незаслуженно; но лесть так обща всем, что совершенно не существует людей столь обездоленных, которые не видели бы частого уважения в себе именно за то, что не заслуживают никакой похвалы, а достойны скорее порицания: это и дает случай наиболее невежественным и тупым людям впадать в подобный вид гордости.

158. Результаты гордости противоположны результатам великодушия

Но какой бы ни была причина самоуважения, помимо чувствуемого человеком желания использовать свою свободную волю, что, как я говорил, вызывает великодушие, всякая подобная причина производит всегда весьма дурную гордость, которая столь отлична от этого справедливого великодушия, что имеет совсем обратные результаты: все остальные блага, такие как разум, красота, богатство, почести и так далее, обычно тем больше ценятся, чем в меньшем числе людей встречаются; эти блага даже таковы обычно, что не могут быть общи многим; поэтому гордецы стремятся унизить всех остальных людей и, являясь рабами своих желаний, беспрерывно волнуют душу злобой, завистью, ревностью и гневом.

159. Порочное смирение

Что касается низости или порочного смирения, то оно заключается в том, что чувствуют себя слабыми или малорешительными и что, как бы вовсе не владея правильным употреблением свободной воли, не могут избежать совершения того, в чем позднее будут раскаиваться. Далее состоит оно в том, что не верят в возможность ни существовать собственными силами, ни обойтись без многого такого, приобретение чего зависит от других. Порочное смирение прямо противоположно великодушию; и часто случается, что те, кто имеет характер особенно низкий, наиболее надменны и горды, а наиболее великодушные особо скромны и смиренны. Но имеющие характер сильный и величавый не изменяют смирению ни при удачах, ни при несчастьях, какие с ними случаются, тогда как те, кто слаб и гнусен, руководятся только счастьем, и удача раздувает их, а несчастье делает униженными. Часто даже заметно, что они бесславно унижаются перед теми, от кого ожидают известной выгоды или опасаются известного зла, и в то же время заносчиво возвышаются над теми, от кого не ждут ничего, не надеются на что-либо.

160. Каково движение «духов» при этих страстях

Легко, впрочем, понять, что гордость и низость не только пороки, но и страсти по той причине, что их возбуждение сильно проявляется во внешнем виде тех, кто внезапно надулся или принизился по какому-либо новому поводу; но позволительно сомневаться, могут ли великодушие и смирение, как добродетели, быть также и страстями, ибо их движения мало проявляются и, по-видимому, добродетель не столь сходна со страстью, как порок. Тем не менее я вовсе не вижу причины, препятствующей, чтобы то же самое движение «духов», которое служит усилению мысли, имеющей дурное основание, не могло бы усиливать ее, когда она покоится на хорошем основании. Ввиду того что великодушие и гордость состоят в хорошем мнении о самом себе и отличаются только тем, что это мнение основательно в одном и неосновательно в другом случае, мне и кажется, что их можно отнести к одной и той же страсти, которая вызывается движением, составленным из движений удивления, радости и любви, как той, какую имеют к себе, так и той, которая относится к вещи, заставляющей уважать самих себя. Наоборот, движение, вызывающее смирение как добродетельное, так и порочное, составлено из страстей удивления, печали и любви к самому себе, смешанной с ненавистью к своим недостаткам, которые вынуждают презирать себя; и все различие, какое я отмечаю в этих движениях, заключается в том, что каждое из движений удивления имеет две особенности: во‐первых, неожиданность делает его сильным с самого начала, во‐вторых, оно остается одинаковым в своем продолжении, то есть «духи» продолжают двигаться с тем же самым содержанием в мозгу. Из этих особенностей первая встречается гораздо чаще в гордости или низости, чем в великодушии или в добродетельном смирении; последняя, напротив, более отмечается в этих двух, чем в первых из страстей, так как порок исходит обычно от неведения, и, следовательно, кто знает меньше, скорее способны возгордиться и унизиться в большей мере, чем должно, по той причине, что все вновь с ними случающееся их изумляет и, приписывая происшедшее себе, они любуются собой; уважают же себя или презирают они постольку, поскольку соображают, ведет ли происшедшее с ними к их выгоде или нет. Но так как часто вслед за тем, что заставляло гордиться, наступает то, что их принижает, движение их страсти изменчиво. Напротив, в великодушии нет ничего несовместного с добродетельным смирением, притом ничего, что могло бы изменить движение «духов», отчего эти движения постоянны и всегда похожи одно на другое. Но они не наступают с такой неожиданностью, ибо те, кто уважает себя подобным образом, понимают причины этого самоуважения. Однако, можно сказать, эти причины так поразительны (а именно: возможность пользоваться свободой воли, заставляющая ценить себя, и немощи субъекта, в котором кроется эта возможность, вынуждающие не так уж себя переоценивать), что всякий раз, как их снова представляют себе, они всегда приносят новое удивление.

161. Как может быть приобретено великодушие

Нужно отметить, что добродетелями мы именуем навыки души, которые располагают ее к различным мыслям, так что навыки отличны от этих мыслей, но могут их производить и в свою очередь быть производимы ими. Следует также заметить, что эти мысли могут быть производимы только душой, но часто случается, что известное движение «духов» усиливает их и что в такие-то моменты они и суть действия добродетели, и вообще страсти души. Так, хотя нет добродетели, для которой, по-видимому, доброе воспитание значило бы меньше, чем для той, по которой уважают себя согласно справедливой оценке, и хотя нетрудно признать, что все души, вкладываемые Богом в наши тела, не равноценно сильны (вот причина, почему я назвал эту добродетель generosite, следуя словоупотреблению нашего языка, а не magnanimite, согласно школьному употреблению, где эта добродетель недостаточно известна), тем не менее достоверно, что доброе воспитание много значит для исправления природных недостатков и что если бы часто занимались обсуждением того, что такое свободная воля и сколь велики преимущества в обладании твердой решимостью хорошо пользоваться волею, а с другой стороны, рассуждали бы о том, сколь тщетны и бесполезны все старания честолюбцев, то стало бы возможным вызывать в себе страсть и в конце концов приобрести добродетель великодушия. А эта последняя является как бы ключом ко всем остальным добродетелям и общим лекарствам против всех беспорядков в страстях. Мне кажется, такое рассуждение заслуживает быть особо отмеченным.