Текст книги "Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)"

162. Благоговение

Благоговение или почтение есть наклонность души не только уважать предмет, который она чтит, но и повергаться перед ним с известным трепетом в старании сделать его благосклонным к себе; стало быть, мы благоговеем к причинам свободным, которые мы считаем способными сделать для нас хорошее или дурное, помимо нашего знания о том, что из двух они нам причинят. Любовь же и преданность, большие, чем простое благоговение, мы имеем к тому, от чего ожидаем только добра, а ненависть к тому, от чего ждем лишь зла; и если мы не полагаем причины этих добра или зла свободною, мы не подчиняемся ей, стараясь приобрести ее благосклонность. Так, когда язычники благоговели перед деревьями, источниками и горами, то ими почитались не мертвые предметы, а божества, присутствие которых здесь они мыслили. Движенье «духов», вызывающее благоговение, составлено из движений, вызывающих удивление и трепет; о последнем я скажу ниже.

163. Пренебрежение

То, что я называю пренебрежением, есть наклонность души презирать свободную причину, рассуждая, что хотя она по своей природе и способна сделать добро или зло, но сильна менее нас, то есть не в состоянии причинить нам ни добра, ни зла. Движение «духов», вызывающее эту страсть, составлено из тех движений, которые вызывают удивление и беспечность или отвагу.

164. О пользовании этими двумя страстями

Великодушие и слабость духа или низость определяют пользование – дурное или хорошее – указанными страстями; поскольку обладают душой особенно благородной и возвышенной, постольку имеют большую наклонность воздавать каждому ему принадлежащее; и, таким образом, имеют не только глубокое смирение перед Богом, но также воздают без колебаний всю честь и уважение, подобающие людям, сообразно их разряду и авторитету в свете, и презирают только порок. Наоборот, низкие духом чтут и трепещут перед тем, что достойно только презрения, иногда же нагло гнушаются тех, кто особенно заслуживает почтения; и они часто мгновенно переходят от крайности безверия к суеверию, а потом от суеверия к безверию, так что нет ни единого порока, ни единого беспорядка в душевной жизни, которому они не были бы причастны.

165. Надежда и боязнь

Надежда есть предрасположение души полагать, что желаемое ею наступит, – наклонность, причиняемая особым движением «духов» именно движениями радости и желания, смешанными вместе; боязнь – иное расположение души, внушающее ей, что желаемое не наступит; и надо отметить, что хотя эти две страсти противоположны, тем не менее можно иметь их обе совместно, а именно, когда представляют себе различные доводы, из которых одни заставляют предполагать, что выполнение желаемого легко, другие же показывают его трудности.

166. Беспечность и отчаяние

Никогда каждая из рассмотренных страстей не сопровождает желания так, чтобы не оставляла место другой; ибо когда надежда так сильна, что всецело прогоняет боязнь, то она изменяет природу и именуется беспечностью или уверенностью, а когда уверены в том, что желаемое сбудется, то хотя и продолжают желать его наступления, но тем не менее перестают волноваться страстью желания, заставлявшего с беспокойством добиваться наступления желаемого; равным образом, когда боязнь столь велика, что лишает всякого места надежду, то она обращается в отчаяние, и это отчаяние, представляя вещь как невозможную, совершенно заглушает желание, которое имеет отношение лишь к вещам возможным (осуществимым).

167. Ревность

Ревность – вид боязни, относящейся к желанию сохранять обладание известным благом; она является не столько в силу доводов, принуждающих полагать, что благо может быть утеряно, сколько от излишней оценки, придаваемой благу; это является причиной того, что исследуют до мелочей подозрения и принимают их за весьма существенные основания.

168. В чем эта страсть может оказаться почтенной

Так как должно прилагать более заботы к сохранению благ значительнейших, нежели малозначущих, то эта страсть в известных случаях может быть справедливой и почтенной. Так, например, полководец, занимающий пост с большой ответственностью, имеет право быть ревнивым, то есть остерегаться всяких мер, которыми он может быть обманут; и честная женщина не порицается за ревность к своей чести, то есть за то, что не только опасается впасть во зло, но до последней степени избегает клеветы.

169. В чем она порицаема

Однако смеются над скупцом, когда он ревнив к своему сокровищу, то есть когда не сводит с него глаз и не хочет удалиться от него из боязни, что оно будет расхищено, ибо серебро не заслуживает беспокойства столь заботливой охраны. Презирают также человека, который ревнует свою жену, ибо это свидетельствует, что он не любит ее настоящим образом и что он имеет дурное мнение о себе или о ней; и говорю, он не любит жены по-настоящему: обладай он истинной любовью к ней, он не имел бы склонности ее подозревать; но он любит не ее собственно, а лишь благо, которое он представляет существующим исключительно в форме обладания; он не боялся бы потерять это благо, если бы не полагал, что либо он его недостоин, либо даже что его жена не верна. Впрочем, эта страсть относится только к подозрениям и недоверию: не значит собственно быть ревнивым, если стараться избегать известного зла, раз имеется справедливый повод его бояться.

170. Нерешительность

Нерешительность также вид страха; удерживая душу как на весах между многими действиями, какие она может совершить, нерешительность является причиной того, что душой не выполняется ни одно действие и что душа располагает временем для выбора, прежде чем определит свое направление. В последнем случае нерешительность действительно имеет известное пригодное назначение. Но когда она длится более, чем должно, и занимает решением время, требуемое для действия, она весьма дурна. Я утверждаю, что она – вид боязни, несмотря на то, что, может случиться, когда, выбирая из многих вещей, достоинства которых кажутся равными, люди остаются в неизвестности и нерешительности без наличности какого-либо страха: этот вид нерешительности исходит только от представления предмета, а вовсе не от волнения «духов». Вот почему нерешительность не является страстью, если только боязнь остаться при своем выборе увеличивает сомнение. Но эта боязнь так обычна и столь сильна в иных людях, что часто при полном отсутствии выбора, когда имеют в виду только взять или оставить одну вещь, боязнь их удерживает и заставляет бесполезно останавливаться на поисках других вещей. В таком случае этот вид нерешительности проистекает из очень сильного желания поступить хорошо и от слабости рассудка, который, вовсе не имея ясных и раздельных понятий, имеет много спутанных понятий. Вот почему средством против этой крайности будет навык составлять верные и определенные суждения относительно всех представляемых вещей и считать, что всегда выполняют свой долг, когда принимают собственный выбор за лучшее, хотя, быть может, выбрали очень плохо.

171. Мужество и отвага

Мужество, если оно – страсть, а не привычка или естественная склонность, есть известный пыл или волнение, располагающее душу сильно устремляться к выполнению того, что она хочет сделать, какой бы природы это желаемое ни было; а отвага – вид мужества, располагающий душу к выполнению наиболее опасного.

172. Соревнование

Соревнование также вид мужества, но в другом смысле; можно понимать мужество как род, делящийся на столько видов, сколько различных объектов, и на столько иных видов, сколько существует причин; в первом случае видом мужества является отвага, во втором – соревнование. Это последнее не что иное, как пыл, располагающий нашу душу браться за вещи, которые, как она надеется, могут удаться, так как она видела их удающимися у других людей: вот вид мужества, внешней причиной которого является пример. Я говорю «внешней причиной», ибо кроме этой должна иметься внутренняя, состоящая в том, что обладают таким устройством тела, в силу которого желание и надежда имеют больше сил направить известное количество крови к сердцу, чем страх и отчаяние помешать тому.

173. Смелость зависит от надежды

Следует заметить, что хотя объектом смелости является трудность, от которой возникает обычно боязнь или даже отчаяние (как в наиболее опасных и безнадежных предприятиях, где требуется больше смелости и отваги), тем не менее необходимо иметь надежду или даже уверенность, что поставленная нами цель удастся, – все это затем, чтобы с силой противостоять тому, с чем столкнулись. Но эта цель отлична от объекта; ибо нельзя быть уверенным и отчаиваться в одном и том же одновременно. Так, когда Деции бросились на врагов и наткнулись на верную смерть, объектом их смелости была трудность сохранить жизнь в продолжение этого действия; в силу такой трудности они отчаялись, будучи уверены в смерти; но целью их было воодушевить своих солдат личным примером и выиграть им победу, на которую у них имелась надежда; или, что то же, их целью было приобрести славу после смерти, в которой они были убеждены.

174. Слабость и страх

Слабость прямо противоположна смелости; вялость или холодность побуждают душу относиться к исполнению наставшего так, как если бы она была лишена этой страсти, то есть смелости; страх или изумление, противоположное смелости, не только является холодностью, но также печалью и удивлением души, преграждающими ей возможность противостоять невзгодам, которые кажутся душе приблизившимися.

175. О назначении слабости

Хотя я и не могу проникнуться мыслью, что природа дала людям какую-либо страсть, которая была бы всегда порочной и вовсе не имела бы хорошего и достойного назначения, однако я весьма затрудняюсь разгадать, чему могут служить две последние страсти. Мне кажется только, что слабость имеет известное назначение освобождать от труда, к которому побуждались кажущимися доводами, когда иные более верные доводы, сочтенные за бесполезные, не вызвали этой страсти. Кроме того что слабость освобождает душу от таких трудов, она служит еще телу тем, что, задерживая движения «духов», препятствует растрачивать силы. Но обычно она очень вредна по той причине, что отвращает волю от полезных действий. И так как она происходит вследствие того, что не имеют достаточно надежды или желания, следует только развивать в себе эти две страсти, чтобы исправить слабость.

176. Назначение страха

Что касается страха или испуга, я вовсе не вижу, чтобы он мог быть когда-либо одобряем и полезен. Это не особая страсть; это только вид слабости, удивления и боязни, которая всегда порочна, так же как смелость есть вид мужества всегда хорошего, лишь бы цель которую себе ставили, была хороша. А так как главная причина страха – неожиданность, то нет ничего лучшего, чтобы от нее освободиться, как прибегать к предусмотрительности и приготовляться ко всяким внезапностям, боязнь которых может вызвать страх.

177. Угрызения совести

Угрызения совести суть вид печали, происходящей от сомнения, хорошо ли совершенное или совершаемое; и они необходимо предполагают сомнения: при полной уверенности, что совершаемое дурно, удержались бы от поступка, потому что воля направлена лишь к вещам, имеющим известную видимость блага; если же бы были уверены, что совершенное дурно, то раскаивалась бы в том, а не только подвергались угрызениям совести. Следовательно, назначение этой страсти – вызывать испытание, хорошо или дурно то, в чем сомневаются, или препятствовать повторять данный поступок, пока не удостоверятся, что он хорош. Но так как эта страсть предполагает дурное, то лучше не иметь довода чувствовать ее; а предупредить ее можно теми же средствами, какими освобождаются от нерешительности.

178. Насмешливость

Насмешливость или издевательство есть вид радости, смешанной с ненавистью; она обнаруживается, когда наблюдают некоторую небольшую беду, случившуюся с тем, кого считают достойным ее. Питают ненависть к этой беде и радость видеть ее с тем, кто ее достоин; когда это случается непредвиденно, то неожиданность удивления является причиной смеха согласно тому, что было сказано выше о природе смеха. Но эта беда должна быть незначительна; ибо, будь она велика, невероятно было бы, что впавший в нее достоин того, если только это не будет человек крайне дурной от природы или если к нему не питают слишком много ненависти.

179. Почему наиболее несовершенные люди обычно более насмешливы

И замечено, что те, кто имеет наиболее явственные недостатки, например хромые, кривые, горбатые или имеющие какое-либо публичное бесчестие, особенно склонны к насмешке: надеясь видеть всех других столь же безобразными, как они сами, эти лица радуются несчастьям, происшедшим с другими, и считают последних достойными того.

180. Назначение шутливости

Что касается скромной шутливости, которая с пользой направлена на пороки, делая их смешными, хотя ни в самом смехе, ни в смеющемся ничто не свидетельствует о какой-либо ненависти к личностям, то такая шутливость – не страсть, а свойство уважения к человеческому достоинству; подобное свойство порождает веселость нрава и спокойствие души – признаки добродетели; часто также это указание на ум человека, а именно в том, что он умеет давать приятный облик вещам, которые осмеивает.

181. О назначении смеха в шутливости

Не бесчестно смеяться, когда понимают шутки другого; они могут быть даже таковы, что будет печально не смеяться; но когда осмеивают сами себя, то более приличествует удерживаться от смеха, чтобы не показать удивления ни перед высказываемым, ни перед смелостью, с какой это смешное нашли. Потому-то шутки тем больше изумляют тех, кто их выслушивает.

182. Зависть

То, что вообще именуют завистью, есть порок, состоящий в природной испорченности, в силу которой известный сорт людей досадует на счастье, замечаемое у других людей; но я пользуюсь здесь этим словом, чтобы обозначить страсть, не всегда порочную. Зависть – поскольку она страсть – есть вид печали, смешанной с ненавистью, и происходит она оттого, что видят счастье посещающим тех, кого считают недостойным счастья. Это рассуждение не основательно только по отношению к дарам судьбы. Ибо что касается этих душевных и телесных даров, поскольку ими обладают от рождения, то их достаточно достойны в силу того, что получили их от Богa прежде, чем стать повинными в совершении какого-либо зла.

183. Она может быть справедлива и несправедлива

Но если судьба уделяет блага кому-нибудь действительно недостойному и если зависть возникает в нас лишь потому, что, естественно любя справедливость, мы досадуем, что она не соблюдена при распределении этих благ, то такая ревность извинительна, особенно если благо, которому завидуют у других, по природе своей способно в руках его обладателей обратиться в зло. Если это какая-нибудь обязанность или должность, в отправлении которой могут позволить себе дурное (особенно когда надеются на то же самое благо для себя и встречают препятствия к обладанию им, тогда как другие, менее достойные, им овладевают), то в таком случае эта страсть становится жесточе и делается извинительной, поскольку ненависть, которую она питает, относится исключительно к дурному распределению блага, чему и завидуют, а вовсе не к лицам, которые им владеют или его разделяют. Но мало людей столь справедливых и великих, которые вовсе не имели бы ненависти к тем, кто их предваряет в приобретении блага, не общего всем и желаемого ими для себя, хотя бы те, кто приобрели благо, были столь же или более достойны его. Чему обычно всего больше завидуют, так это славе: хотя слава других не препятствует возможности стремиться в ней и нам, она тем не менее делает доступ к ней очень трудным и тем возвышает себе цену.

184. Почему тенетники имеют бледно-синеватый цвет лица

Наконец, нет другого порока, который столь вредил бы благополучию людей, как порок зависти. Помимо того что впадающие в нее выдают сами себя, они нарушают также в сильнейшей степени удовольствие других. Обычно завистливые люди имеют цвет лица свинцовый, то есть смешанный из желтого с черным и как бы с синеватым отливом крови: отсюда-то зависть и называлась у римлян livor, то есть «синева». Это вполне согласуется с вышесказанным относительно движения крови при печали и ненависти; поэтому желтая желчь, идущая из нижней части печени, и черная, идущая из селезенки, разливаются по сердцу через артерии во все вены: отсюда и меньшая теплота венозной крови и более медленное, чем обычно, ее движение, чего достаточно для придания мертвенной бледности цвета. Но так как желчь, как черная, так и желтая, может отвлекаться в вены и по многим иным причинам и так как ненависть толкает ее туда в достаточном для изменения цвета лица количестве только при очень большой и длящейся зависти, – то нельзя думать, будто все, в ком заметен такой цвет лица, наклонны к ней.

185. Жалость

Жалость – есть вид печали, смешанной с любовью и доброжелательством по отношению к тем, кого мы не считаем заслуживающими претерпеваемого ими зла. Значит, она противоположна зависти относительно своего объекта и насмешливости в силу того, что иначе оценивает последний.

186. Кто наиболее жалостлив

Те, кто чувствует себя очень слабым и подчиненным превратностям судьбы, оказываются более расположенными к этой страсти, нежели иные люди, ибо они представляют, что несчастье другого может случиться и с ними; и они побуждаются к жалости в большей мере любовью к самим себе, чем любовью, питаемой к другим.

187. Наиболее великодушные прикосновенны к этой страсти

Но тем не менее наиболее великодушные, сильные духом настолько, что не страшатся никакого зла в отношении к себе и держатся вне помощи судьбы, – и они не изъяты от сострадания, когда видят нетвердость других людей и понимают их сетования; ведь иметь доброжелательство к каждому – это признак великодушия. Но печаль такой жалости не горька: будучи подобна той жалости, какую причиняют погребальные обряды, изображаемые в театре, она скорее проявляется во внешности и в чувствах, чем в глубине души, для которой, однако, является удовлетворением думать, что она выполнила свой долг, сочувствуя огорченным. В том-то и различие, что обыкновенный смертный сочувствует тем, кто жалуется, полагая, будто несчастья, претерпеваемые теми лицами, очень неприятны; главный же объект жалости великих людей – слабость тех, кого они видят жалующимися. Ведь они вовсе не признают, чтобы любое возможное бедствие было большим злом, чем трусость тех, кто не может вынести его терпеливо. И хотя они ненавидят пороки, они, однако, отнюдь не ненавидят тех, кого замечают впавшими в порок: они питают к ним только жалость.

188. Кто вовсе не затрагивается этой страстью

Только поврежденные и завистливые умы естественно ненавидят всех людей, или же это те, кто столь груб и ослеплен своей хорошей долей или уже столь отчаялся в несчастьях, что совершенно не думает, чтобы какое-либо бедствие могло превзойти его собственное, – только такие люди нечувствительны к жалости.

189. Почему эта страсть побуждает плакать

Кроме того, при этой страсти очень легко плачут, так как любовь, отзывая к сердцу много крови, выводит много паров через глаза, и благодаря холоду печали, задерживающему движение этих паров, последние переходят в слезы, согласно тому, что сказано выше.

190. Самоудовлетворение

Удовлетворение, всегда присущее тем, кто непрестанно следует добродетели, есть привычка их души, именуемая безмятежностью и покоем совести. Удовлетворение же, приобретаемое вновь, когда впервые совершают известный поступок, считаемый хорошим, есть страсть, именно вид радости, какую я признаю наиболее приятной из всех видов, так как причина ее зависит исключительно от нас самих. Однако если эта причина неосновательна, то есть действия, вызывающие большое удовлетворение, не высоки по своему значению либо даже порочны, то она смешна и способствует лишь проявлению спеси и нетерпимой надменности; ее особенно можно отметить в тех, кто, считая себя благочестивым, оказываются лишь святошами и суеверами; а именно, прикрываясь тем, что часто ходят в церковь, творят горячие молитвы, носят короткие волосы, говеют, подают милостыню – они думают, что абсолютно совершенны, и воображают, будут они столь большие друзья Бога, что не делают ничего Ему неугодного, и будто все, диктуемое им их страстью, исходит из доброго рвения, хотя страсть подсказывает им иногда наиболее крупные преступления, какие только могут быть совершены людьми, как, например, измена государству, убийства правителей, истребление чужих народов потому только, что последние не следуют их мнениям.

191. Раскаяние

Раскаяние прямо противоположно самоудовлетворению и есть вид печали, происходящей оттого, что считают себя совершившими какой-либо дурной поступок; оно очень горько, так как его причина вызывается только нами; однако это не мешает раскаянию быть весьма полезным, когда, действительно, поступок, в котором мы раскаиваемся, дурен и мы имеем о нем правильное представление; значит, он побуждает нас поступать лучше в другой раз. Но часто случается, что слабые духом раскаиваются в том, что совершено, не зная наверное, дурен поступок или нет; они считают совершенное таким потому только, что боятся его; а поступи они обратно, они раскаивались бы подобным же образом; это их несовершенство достойно жалости; и средством против такого недостатка является то же самое, что служит подавлению безрассудности.

192. Благожелательство

Благожелательство есть собственно желание добра тому, к кому хорошо расположены; но я пользуюсь здесь этим термином, чтобы обозначить такое расположение постольку лишь, поскольку оно вызывается в нас известным добрым поступком того, к кому мы расположены; ибо мы естественно склонны любить тех, кто совершает почитаемое нами хорошим, даже если это не приносит нам никакого блага. Благожелательство в этом смысле есть вид любви, а не только желания, хотя желание видеть доброе с тем, кому симпатизируют, всегда его сопровождает, и оно всегда связано с милосердием, так как напасти, случающиеся с несчастными, являются причиной нашего усиленного размышления о заслугах последних.

193. Признательность

Признательность также вид любви, вызываемой в нас каким-либо поступком того, к кому мы питаем любовь. В силу признательности мы полагаем, что тот содеял нам нечто доброе или, по меньшей мере, имел такое намерение. Она содержит то же самое, что и благожелательство, и сверх того основывается на поступке, касающемся нас, за который мы имеем желание отплатить; вот почему она столь велика в душах незначительных и малосильных.

194. Неблагодарность

Что касается неблагодарности, она не страсть, так как природа не вызывает в нас никакого движения «духов», ее производящих; она только порок, существенно противоположный признательности, ибо последняя всегда добродетельна и является одной из главных связей человеческого общества. Вот почему этот порок принадлежит только людям грубым и надменным, которые считают все себе подвластным, либо глупцам, вовсе не размышляющим о полученных ими благодеяниях, либо слабым и низким людям, которые, чувствуя свою нетвердость и нужды, приниженно ищут помощи у других, а получив таковую, их же ненавидят; не имея воли отплатить пришедшим на помощь подобной же помощью и отчаявшись в этом, а также воображая, что весь свет столь корыстолюбив, как они сами, и что никто не делает добра без надежды на вознаграждение, неблагодарные мнят себя обманутыми.

195. Возмущение

Возмущение есть вид ненависти или естественного отвращения к тем, кто причиняет известное зло, какой бы природы последнее ни было. Возмущение часто путают с завистью или жалостью, но тем не менее оно имеет совершенно отличный объект, ибо возмущаются лишь против тех, кто причиняет хорошее или дурное лицам, не заслуживающим того, зависть же питают к тем, кто в таких случаях получает благо, а жалость – к тем, кого постигает дурное. Правда, что владеть благом, которого недостойны, – значит некоторым образом причинять зло. Вот, быть может, причина того, что Аристотель и его последователи, считая зависть всегда пороком, именем негодования назвали ту зависть, которая не порочна.

196. Почему возмущение иногда связано с жалостью, а иногда с насмешливостью

Получить зло или причинить его – известным образом одно и то же. Отсюда одни присоединяют к негодованию жалость, а другие насмешку согласно своим благожелательству или зложелательству к тем, кого видят впавшими в ошибки. Это подобно тому, как смех Демокрита и плач Гераклита могут обусловливаться одной и той же причиной.

197. Оно часто сопровождается удивлением и совместимо с радостью

Возмущение часто сопровождается также удивлением: мы обычно предполагаем, что все будет совершаться так, как должно, то есть наилучшим, по нашему разумению, образом. Поэтому, когда случается иначе, это нас поражает, и мы тому удивляемся. Возмущение совместимо и с радостью, хотя более обычно оно связано с печалью, ведь когда зло, которого мы не заслуживаем, бессильно нам повредить, и когда мы полагаем, что сами не пожелали бы причинить подобного, то это доставляет нам известное удовольствие. Вот, быть может, одна из причин смеха, сопровождающего иногда эту страсть.

198. О его назначении

Наконец, негодование замечается значительно чаще в тех, кто желает казаться добродетельным, нежели в тех, кто действительно таков: хотя любящие добродетель не могут видеть без некоторого отвращения пороков других, они проявляют страстность только по отношению к порокам наибольшим и выдающимся. Это тяжелее и печальнее, чем большое негодование против вещей малозначащих; несправедливо негодовать и на то, что вовсе недостойно порицания; неприлично и нелепо, не ограничивая этой страсти поступками людей, распространять ее на дело Бога или природы, подобно тем, кто, не будучи доволен ни своим положением, ни судьбой, решаются прибегать к порицанию управления миром и тайн Провидения.

199. Гнев

Гнев также есть вид ненависти или отвращения, которое мы питаем причинившим или пытающимся причинить какое-либо зло, не безразлично кому бы то ни было, но преимущественно нам. Гнев содержит то же, что и негодование, и это тем более, что он основан на поступках, касающихся нас, за которые мы имеем желание отмстить. Так как это желание почти всегда сопровождает гнев, то он существенно противоположен признательности, как негодование – доброжелательству. Но он несравненно более жесток, чем три остальные страсти, потому что желание отвратить вредное и отмстить есть острейшее из всех желаний. Это желание связано с любовью к самому себе, которая доставляет гневу все волнение крови, какое могут причинить отвага и храбрость. Благодаря ненависти кровь, главным образом желчная, идет из селезенки и маленьких вен печени, получает там волнение и входит в сердце, где в силу своего обилия и природы желчи, с которой кровь смешана, она вызывает теплоту более резкую и жгучую, чем та, какая могла бы быть вызвана любовью или радостью.

200. Почему тех, кого гнев делает красными, боятся меньше, чем тех, кого он делает бледными

Внешние знаки этой страсти различны, сообразно различным темпераментам лиц и различию прочих страстей, образующих гнев и присоединяющихся к нему. Так, наблюдаются среди людей такие, кто бледнеет или дрожит, впадая в гнев, наблюдаются и такие, кто краснеет или даже плачет. Обычно думают, что гнев тех, кто бледнеет, более страшен, нежели гнев краснеющих. Основание этому в том, что когда не хотят или не могут ответить иначе как видом или словами, то затрачивают весь свой пыл и всю свою силу с самого начала волнения: вот причина покраснения; кроме того, иногда раскаяние и жалость к самим себе, что не могут отмстить иначе, причиняет плач. Наоборот, те, кто владеет собой и решается на более крупное отмщение, становятся печальны, так как считают себя обязанными к мести поступком, приведшим их в гнев. Они иногда имеют также страх перед бедами, могущими наступить вслед за принятым ими решением, и это прежде всего делает их бледными, холодными и дрожащими. Но раз они приступят к выполнению мщения, они разгорячаются тем сильнее, чем холоднее они были вначале, подобно тому как лихорадка, начинающаяся ознобом, обычно бывает особенно сильна.

201. Есть два вида гнева, и те, кто имеет больше доброты, сильнее подпадают первому

Это свидетельствует о различии двух видов гнева: один гнев очень быстр и сильно проявляется вовне, но тем не менее сопровождается незначительными результатами и легко может быть утишен; другой не проявляется настолько сразу, но особенно гложет сердце и имеет наиболее опасные результаты. Те, в ком много доброты и любви, более подвластны первому виду гнева, ведь он вытекает не из глубокой ненависти, а из быстрого отвращения, постигающего их по той причине, что, будучи склонны воображать, что все должно идти тем порядком, какой ими считается за лучший, они, в случае противного, удивляются и оскорбляются случившимся, даже если это их особенно не касается; обладая большой привязанностью, они столь же интересуются теми, кого любят, как самими собой. И то, что для другого было бы лишь предметом негодования, для них есть предмет гнева; так как их наклонность любить вызывает в них много теплоты и крови, то отвращение, овладевающее ими, не может толкать даже незначительное количество желчи без того, чтобы это не причиняло большого волнения в крови; но это волнение почти вовсе не длится, так как сила неожиданности здесь непродолжительна, и лишь только эти лица увидят, что предмет, их рассердивший, не должен их так отталкивать, они раскаиваются.

202. Низкие и дурные души более склонны ко второму роду гнева

Другой вид гнева, где преобладает ненависть и печаль, не столь очевиден вначале, исключая того, что он заставляет бледнеть в лице; но сила его мало-помалу возрастает при возбуждении полного желания отмстить, влияющего на кровь, которая, будучи смешана с желчью, при движении к сердцу от нижней части печени и от селезенки, вызывает там жар очень сильный и очень острый. И как в первом случае были люди особенно великодушные, обладающие большой признательностью, так эти имеют особенно много надменности и, будучи более низкими и нетвердыми, дают вовлечь себя в подобный вид гнева. Несправедливости кажутся им тем грандиознее, чем больше гордость заставляла их особо почитать себя и также чем исключительнее они оценивают блага, которых лишены и которые ценят тем выше, чем хуже и ниже их душа, ибо эти блага зависят от другого.