Текст книги "Война. Полная энциклопедия. Все битвы, сражения и военные кампании мировой истории с 4-го тысячелетия до нашей эры до конца XX века"

Хотя средневековое построение, состоящее из трех массивных «битв» – плотных рядов конных воинов и пехоты, – устарело и не соответствовало боевым задачам, оно продолжало существовать и в самом начале XVI в. Эти неуклюжие массы были особенно уязвимы для огня ружей и артиллерии.

Испанцы играли ведущую роль в попытках решить эту проблему путем вдумчивого экспериментирования и импровизации. Основываясь на опыте Кордовы (а возможно, следуя его совету или настояниям), король Фердинанд в 1505 г. образовал двадцать соединений – колунелы (колонны), каждая из которых состояла из 1000–1250 человек: среди них были и копейщики, и алебардщики, и пищальщики, и воины с мечом и щитом; все они были распределены в пять отрядов. Впервые со времен римских когорт в Западной Европе возникло четко построенное формирование, основанное на последовательной теории использования войск. Колунела практически была основой современного батальона и полка. Командовал ею cabo de colunela (начальник колонны), или colonel (полковник).

Интересно отметить, что наименование этого чина вскоре подверглось на его родине искажению: постоянные формирования испанской королевской армии, или «коронные» войска, часто назывались coronelia. В результате неточного употребления этого слова (подобно искажению слова «шрапнель» в наше время) колунелы стали называть coronelias, а их командиров – coronels.

Замысел успешно действовавших колунел был вскоре скопирован французами, которые также заимствовали и военное звание, которое – без искажений – продолжает и по сей день существовать во французском и английском языках. По причинам, которые сейчас уже невозможно установить, слово «полковник» (colonel) в английском языке полностью сохраняет форму испанского оригинала, воспринятую у французов, но произношение его иное, чем в испанском.

В течение следующих 30 лет испанцы постепенно создали более крупное построение – терсио (tercio), которое состояло из нескольких колунел (позже число колунел в терсио было ограничено тремя), поэтому терсио обладало мощью чуть более 3 тыс. воинов. Неясно, происходит ли слово «терсио» от треугольного построения войск или (что более вероятно) возникло, поскольку терсио составлял около одной третьей доли пехоты в обычной испанской армии. К тому времени, как эти соединения получили широкое распространение, испанцы исключили из отрядов воинов с мечом и щитом и алебардщиков, копейщики и пищальщики остались основными составляющими терсио, или «испанского каре». Это соединение, подобно древнеримскому легиону или современной дивизии, стало главнейшим боевым отрядом армии – постоянным формированием, с четко определенной цепочкой командования, достаточно крупной и разнообразной, чтобы своими силами предпринимать боевые действия.

Французы, снова следуя за испанцами, вскоре организовали постоянные местные отряды, которые вначале получили название легионов, а затем полков. Они были несколько меньше испанских терсио и не так хорошо организованы. Но так было положено начало знаменитым французским полкам XVII и XVIII вв.

Следуя традиции, восходящей еще к римскому титулу императора, европейский монарх всегда исполнял обязанности главнокомандующего армией. Главный его военный помощник, занимавший эту должность как в мирное, так и военное время, назывался коннетабль. Коннетаблями становились выходцы из знатных семейств, отличившиеся на военном поприще. Другие выдающиеся знатные воины, особенно во Франции, часто носили почетное звание маршала. Если монарх присутствовал на поле боя, ему принадлежало право отдавать приказы в качестве полководца (генерала). Его ближайший подчиненный, обычно (но не всегда) коннетабль или один из маршалов, исполнял свои военные функции в качестве генерал-лейтенанта. В отсутствие монарха генерал-лейтенант отдавал приказания от имени короля.

Под операционным начальством монарха или его генерал-лейтенанта находился высший офицерский чин, на которого возлагались управленческие обязанности – генерал-сержант-майор. Это был опытный солдат, не обязательно благородного происхождения, фактически занимавший должность начальника штаба. Он отвечал за поставки, организацию и формирование для боя разнородных соединений армии XVI в. Этот процесс был длительным и трудным, сопровождался криками и неразберихой, и генерал-сержант-майору было не обойтись без зычного голоса. В исполнении административных обязанностей в подчинявшихся ему национальных или наемнических войсках ему помогали административные офицеры – сержант-майоры и сержанты.

Постоянная военная иерархия и цепочка командования не спускались ниже короля и коннетабля. Генерал-лейтенанты и генерал-сержант-майоры назначались только на время похода.

К началу XVI столетия большинство монархов располагало некоторым количеством постоянных соединений, которые составляли ядро собираемых в период войны армий. Офицеры этих постоянных профессиональных соединений были всегда выходцами из знати, хотя и отличившиеся в бою общинники могли добиться более высокого чина, а некоторые даже становились генерал-сержант-майорами.

Расходы по поддержанию крупной сбалансированной постоянной армии, однако, по-прежнему ложились в то время слишком большим грузом на хозяйство страны. Поэтому в военное время правители в основном рассчитывали на временно набираемых наемников, которые дополняли их относительно малые постоянные силы. Так, французские постоянные отряды состояли в основном из конницы; пехоту поставляли швейцарские наемники или (в редких случаях, когда швейцарцы находились в стане врага) немецкие ландскнехты и рейтары, а также итальянские отряды конных и пеших кондотьеров.

У правителей, попадавших в такую зависимость от наемников, было много причин для беспокойства. Хотя наемники (особенно швейцарцы и немцы) были хорошо дисциплинированны и рвались в бой, они не испытывали ни малейших патриотических чувств и часто не заслуживали доверия. Нередко они просили прибавку накануне сражения – и угрожали оставить войско или уйти к врагу, если требование не будет выполнено. Ненадежность наемников была одной из причин, по которой генералы неохотно шли на риск и давали крупное сражение. А расходы на содержание наемников мешали увеличению армии.

В заграничных походах армия состояла обычно только из нескольких национальных и наемнических профессиональных отрядов. Недисциплинированные и плохо организованные феодальные ополчения скорее мешали, чем помогали в бою, не считая оплаты и поставки снаряжения и продовольствия. Однако феодальные обязательства знати и городов оставались в силе, и при необходимости в случае иностранного вторжения набирались дружины; они исполняли защитные функции и могли поддержать профессиональные отряды.

В Европе существовало три важных исключения из только что описанных способов построения войска. Об одном из таких исключений, турецкой армии, было рассказано в предыдущей главе.

Другим исключением стало возникновение в Швеции в последней трети XVI в. регулярной национальной армии. Короли династии Васа возвели страну в положение великой державы. Шведские правители не нуждались в наемниках. Ядро их армий составляли довольно многочисленные регулярные соединения, получавшие от государства жалованье; в период войны их дополняли по необходимости ополчения как следует обученных воинов.

Мориц Нассауский создал в Нидерландах в последние годы XVI столетия подобную же регулярную армию. Постоянная испанская угроза дала ему возможность настоять на долговременном призыве регулярных солдат и установить самую жесткую дисциплину, какой не видано было на материке еще с римских времен. Благодаря неожиданному расширению голландской торговли он смог хорошо и вовремя платить жалованье солдатам. В результате возникла высокодисциплинированная, однородная и ответственная профессиональная армия, которая вполне выдерживала сравнение с лучшими войсками испанцев и превосходила большинство испанских наемников.

Усилившаяся сложность сражений, в которых использовалось пороховое оружие и рост важности экономических и политических соображений, принимаемых на рассмотрение при начале войны, привлекали внимание все большего числа людей, занятых умственным трудом. Происходило возрождение интереса к теории войны: все стороны военных вопросов подвергались анализу – стратегия, тактика, организация, литье пушек, баллистика, фортификация.

Важнейшим теоретиком военного дела был Никколо Макиавелли (Макьявелли) (1469–1527), гражданин Флоренции, автор книг по политической философии. Он вышел из милости у правившего во Флоренции семейства Медичи и, обреченный ввиду этого на бездействие, посвятил себя наукам и писательскому труду. С военной точки зрения его шедевры, «Князь» и «Искусство войны», являются важнейшими из всего им написанного. Его мысли основывались на опыте, к которому прибавлялось тщательное изучение военной истории классической эпохи. Макиавелли с презрением относился к напоминавшим буффонаду итальянским войнам XV столетия и к воевавшим в них наемникам. Но он предупреждал против ненужного риска в ходе сражений. Макиавелли пришел к выводу, что старый римский легион должен послужить образцом для военных сил его времени – к этому заключению медленнее и более прагматично подходили испанцы и французы. Однако он ошибочно преуменьшал эффективность как огнестрельного оружия, так и конницы. Макиавелли разработал для Флоренции систему ополчения, обставленную такими препятствиями, которые позволяли сохранить контроль над армией в руках гражданских лиц; эта система впоследствии была проведена в жизнь Медичи. Неудача системы объяснялась в большей степени слабостью Флоренции, чем недальновидностью теоретических положений Макиавелли.

Более специализированные теоретические труды вышли из-под пера современников Макиавелли – знаменитого немецкого художника Альбрехта Дюрера (1471–1528), написавшего работу по теории фортификации, и Никколо Таральи (1500–1557), который напечатал несколько сочинений об искусстве литья пушек.

Французский гугенот Франсуа де ла Ну (Noue) (1531–1591) стал интеллектуальным преемником Макиавелли. Как и у знаменитого флорентийца, у де ла Ну блестящий ум сочетался с широким практическим опытом и сильным интересом к военной истории. Он был главным лидером протестантов в ранних Религиозных войнах во Франции. Ясное понимание им стратегии и тактики находит отражение в его работах (написанных большей частью в плену), важнейшей из которых является книга «Политические и военные беседы».

XVI в. стал свидетелем невиданной ранее революции в военно-морском деле. Эпоха галер, продолжавшаяся более 2,1 тыс. лет, закончилась вскоре после того, как достигла вершин благодаря искусству трех выдающихся мореплавателей: Хайреддина, Андреа Дориа и дона Хуана Австрийского. Военные галеры продолжали действовать в Средиземном море более века после этого, но они служили жалкими дополнениями к парусным судам с пушками на борту, эпоха которых началась, когда потенциальные возможности пушечного огня в морском сражении были поняты и использованы испанцами, такими как маркиз де Санта-Крус. Он умер, так и не встретившись с сэром Фрэнсисом Дрейком, который, возможно, даже более ясно осознавал новые тенденции в военно-морском деле.

Средиземноморская галера

За время, прошедшее между битвами при Саламине и Лепанто, морская тактика претерпела незначительные изменения. Целью боя было либо протаранить корабль противника, либо взять его на абордаж. Хрупкие галеры не сильно отличались от тех, которые использовали римляне в Пунических войнах. Галеры представляли собою длинные узкие однопалубные суда, достигавшие около 46 метров в длину и б метров в поперечнике, и передвигались с помощью 54 весел, по 27 на каждой стороне. В дополнение к этому суда были оснащены двумя или тремя мачтами, которые позволяли дать отдых гребцам и сообщали судну дополнительную скорость при попутном ветре. В каждое весло садилось по 4—б гребцов, обычно из крепостных. На кораблях христианских народов гребцы были защищены особыми щитами; турки не заботились о подобных предосторожностях для рабов. Вся команда состояла из 400 человек, среди них были гребцы, моряки и отряд солдат. На носу большинства христианских галер в битве при Лепанто было установлено пять небольших гаубиц; имевшие несколько меньший размер турецкие галеры были снабжены всего 3 пушками. В нос корабля, прямо над ватерлинией, был вмонтирован металлический шест 3–6 метров длиной, предназначавшийся для тарана.

Во времена сражения при Лепанто появились две важнейшие разновидности таких галер. Первой из них был турецкий галиот, судно, имевшее меньшие размеры и более быстрое, образцом для него послужили корабли византийского типа, снабженное 18–24 веслами и с командой из 100 человек. Другой разновидностью, развивавшейся в противоположном направлении, был галеас (гальяс), изобретенный венецианцами. Он представлял собой судно в два раза большее по размерам, чем галера, имевшее более медленный ход, но более сильное, лучше державшееся на море и способное перевозить больше солдат. Галеас являлся не слишком удачной попыткой достичь компромисса между быстрой средиземноморской военной галерой и новыми многопушечными парусными судами Северной Европы. На галеасе устанавливалось 50–70 пушек, но большей частью это были фалконы или меньшего калибра пушки, рассчитанные на гибель врага, а не на повреждение кораблей.

Вплоть до начала XVI в. распространенные в Северной Европе парусные военные корабли, напоминавшие средиземноморскую галеру, рассматривались главным образом как плавучая крепость или плот, перевозивший воинов, которые должны вступить в сражение с другими воинами, находящимися на вражеских кораблях. Как только суда попадали в область досягаемости луков или легких пушек противника, морские сражения велись подобно наземным боям. Высшей точкой столкновения были взятие на абордаж и захват корабля вражескими солдатами. Суда, в сущности, представляли собой несколько измененные торговые корабли, в длину они были в два раза больше, чем в ширину. Использование пороха позволило увеличить протяженность сражения: на носу и на башнях, а также у поручней верхней палубы помещались малокалиберные пушки. Установить на башнях или верхней палубе более тяжелые пушки нельзя было из-за опасности опрокинуть судно.

Но в начале XVI в. некто – иногда эту честь приписывают некоему Дешаржу, кораблестроителю из французского города Брет, – изобрел «порт» – отверстие в борту судна, снабженное шарнирной задвижкой, которое при загрузке корпуса судна избавляло от необходимости поднимать груз через борт. Английские кораблестроители, подстегиваемые решимостью Генриха VIII установить тяжелые пушки на вновь строящихся кораблях, воспользовались этой мыслью: был найден способ стрелять из крупнокалиберных пушек с нижних палуб корабля. Так родилась бортовая батарея; ее вес тщательно был распределен ниже центра притяжения.

Испанский галеон

Вскоре этому примеру последовали испанцы. Получившийся в результате боевой корабль, достигавший 100 футов (30,5 м) в длину и 30 футов (9,15 м) в поперечнике, стали называть галеоном – возможно, потому, что это судно, как и галера, предназначалось специально для войны, из-за стремления к более изящной форме и поскольку у галеона был низкий нос, лишь слегка возвышавшийся над ватерлинией, что облегчало таран. Такой корабль имел три мачты и квадратные паруса, а на корме и на носу его находилось множество башен, малокалиберные пушки же располагались выше. Но ряд более тяжелых пушек, установленных в главном корпусе, позволяли галлеону вести бой на большом расстоянии, а не сближаться, как было принято раньше, для схватки с другим кораблем.

Основным недостатком галеона по сравнению с галерой было то, что он находился во власти ветров. Этот факт лишь частично уничтожался тем обстоятельством, что новые суда были более маневренны, чем прежние корабли, и, благодаря усовершенствованию парусов, могли противостоять ветру. В отличие от галеры галеон был достаточно устойчив в море, чтобы совершать далекие океанские плавания.

Английские моряки уже во времена Генриха VIII, который поощрял и стимулировал развитие английских военных кораблей, по всей вероятности, частично предвидели тактические перемены, к которым вело использование бортовых пушек. Хотя абордаж по-прежнему считался главной целью боя, англичане все больше и больше внимания уделяли разработке кораблей для дальнобойной артиллерии. В результате этого кормовые и носовые башни становились все ниже, а шесты на носу с английских галеонов вскоре исчезли полностью. Доля крупнокалиберных пушек против малых пушек постоянно увеличивалась. Испанцы, однако, сохранили шест на носу галеона и поддерживали равновесие между пушками, предназначенными для убийства солдат и для разрушения корабля. Они, по английскому образцу, сделали башню на носу, но сохранили высокую кормовую башню, на которой располагалось внушительное число малокалиберных пушек.

Испанцы по-прежнему воспринимали корабли в первую очередь как плавучую крепость, перевозящую гарнизоны солдат-пехотинцев. Англичане, напротив, делали упор на морской стороне боя, и их офицеры и моряки стали более искусными по сравнению с испанцами. Англичане не тратили место и человеческие усилия на перевоз гарнизона из моряков-новичков; каждый моряк умел вовремя оставить пушку или спуститься с мачты, чтобы схватиться за пику или кортик, когда наставала пора брать на абордаж вражеский корабль или отбивать атаку идущих на абордаж противников.

Таковы были различия в теории морской тактики, приведшие к решающей битве в Ла-Манше (см. с. 327), в которой англичане отбросили испанскую армаду и открыли новую эпоху военно-морского дела – эпоху парусников с пушками на борту, и в то же время заявили о своем притязании быть владыками морей.

Вплоть до XVI столетия морская стратегия в значительной степени являлась приложением к сухопутной стратегии. Возможно, что китайский флотоводец Чжэн Хэ уже предвидел возможности использования морского господства как орудия защиты национального потенциала и экономических интересов на широких пространствах океана (см. с. 309). Не может, однако, быть никаких сомнений в том, что ясным видением концепции использования морских сил для поддержки национальных целей обладал португалец Афонсу ди Албукерки: в Индийском океане он устроил целую сеть португальских баз, которые позволяли Португалии фактически сосредоточить в своих руках контроль над всеми морскими путями и побережьями океана.

Испанцы, возможно, не столь четко, как португальцы, осознавали важность морского могущества. Однако они успешно им пользовались большую часть XVI в. и тем самым упрочили свое господство в Западном полушарии и владычество над морскими путями Атлантического и восточной части Тихого океанов.

Значение испанских баз и контроль со стороны испанцев над главнейшими морскими путями были, разумеется, очевидны для английских мореплавателей, таких как Дрейк. Он был уверен в том, что новая тактика, согласно которой используются снабженные бортовыми пушками парусники, дает ему и его соотечественникам явное преимущество над испанцами. Дрейку, возможно в большей мере, чем кому-то еще из англичан, принадлежит заслуга установления владычества Британии над морями.

Немногие оказавшиеся почти в полном забвении деятели оказали столь непосредственное влияние на ход мировой истории, как Ли Сунсин – флотоводец полунезависимого корейского государства Чола. Две замечательные его победы над японским флотом Хи-дэёси – вот что спасло в конце XVI в. Корею, а возможно, и Китай от японского завоевания. Важнейшими орудиями этих побед стали два (возможно, и больше) бронированных корабля, которые разработал и построил сам Ли. Именно эти суда он использовал в сражении, проявив мужество, искусство и решительность.

«Покрытые панцирем» суда Ли представляли собой низкопалубные бронированные галеры, надводная часть которых полностью была защищена железными пластинами, снабженными иглами, чтобы помешать взять судно на абордаж. На Востоке галеры были редкостью, поэтому то, что Ли применял весла, а гребцы были защищены пластинчатыми доспехами, доказывает гениальную изобретательность человека, понявшего, что для воплощения его замысла требуется более надежная сила, чем ветер. Суда были оснащены тяжелыми железными таранами и вооружены двумя и более пушками, стрелявшими из отверстий в броне. Другие амбразуры использовались лучниками, осыпавшими морем стрел паруса, снасти и деревянные корпуса вражеских кораблей.

Ли Сунсин умер во время последней своей победы. С его смертью сошла на нет и мысль об использовании бронированных кораблей, снабженных тяжелыми пушками. Лишь два с половиной столетия спустя, с изобретением в ходе промышленной революции парового двигателя, был возрожден замысел Ли. Можно сказать, что Ли был провидцем, подобно Леонардо да Винчи, воображение которого на несколько столетий опережало его время. Разница лишь в том, что Ли превратил задуманное им в действенное орудие войны, которое изменило ход истории.