Текст книги "Шансы есть…"

– Я думал, ты денек-другой проведешь у Келси в Нью-Йорке.

– Я соврала, и что?

“Когда правда вдруг стала ложь”, – подумал Мики.

– А дальше ты мне скажешь, что не выходишь замуж.

– Великолепное предсказание!

Он постарался не просиять от такого известия, но ощутил, что не удалось.

– А Ванс об этом знает?

– Пока нет, но он не удивится.

– А родители?

– Они будут в шоке. – Вот теперь просияла она.

– Так что же произошло?

Джейси вздохнула:

– Мы так и не договорились, где жить. Я думала про Хейт-Эшбери. Его же представление – Гринвич, где-то на полпути между домами наших родителей.

– Могли бы сойтись на компромиссе. Мне то и дело рассказывают, что обычно у всех семейная жизнь к этому и сводится.

Она покачала головой.

– Условия диктует Ванс. Вот к этому сводится вся семейная жизнь, если ты женщина.

Снова загрузившись, паром дал гудок и отвалил от рампы; пассажиры, отплывавшие на остров, махали с верхней палубы. Когда официантка принесла Мики “Кровавую Мэри”, он одним махом заглотил треть, и похмелье тут же отступило.

– Тедди сказал, что поедет со мной в Канаду, если это поможет не пустить меня на войну.

– Бедный Тедди, – произнесла она, глядя куда-то вбок, и глаза у нее блеснули.

– Вчера у Гей-Хед что-то чудно́е было?

– Купались голышом.

– Да ну? И кто это придумал?

– Я, – ответила она, встретившись с ним взглядом, и в этом признании слышался вызов.

Она его что, проверяет? “Не спрашивай”, – подумал он, но спросить, конечно, пришлось.

– А еще что-то было?

Она по-прежнему смотрела прямо на него.

– Больше ничего.

Что ж, подумал он, этим тогда и объясняется уныние Тедди. Выглядел он виновато, хотя на самом деле у него просто сердце разбито. Неудивительно, что его пришлось уламывать спеть с ними на террасе “Шансы есть”. Его собственные, какими хлипкими бы ни были, только что отменились вовсе, а вот шансы Мики возродились как по волшебству.

– Как бы там ни было, – произнесла Джейси, – тебе нельзя ехать с ним в Канаду.

– Нельзя?

– Об этом не может быть и речи.

– Почему?

– Потому что ты едешь туда со мной.

– Ты был когда-нибудь в Бар-Харборе? – поинтересовалась она два дня спустя.

За час до этого Джейси умолкла, и Мики ощутил, что ей не хочется, чтоб он заполнял это молчание трепом. Возможно, подумал он, ее наконец накрыло серьезностью того, что они делают – сбегают в Канаду без денег и даже толком не спланировав, чем станут заниматься, когда доберутся туда. Он уже ждал, что следующими ее словами будут: “Ладно, разворачивай машину. Дурацкая это мысль”.

Выехав из Вудз-Хоула, они миновали полпобережья Мэна, и Атлантика всегда оставалась у них по правую руку, иногда всего в сотне ярдов, а потом на час или больше исчезала из виду совсем. Когда он заметил, что в Канаду есть дороги и попрямее, она сказала:

– Твои поездки напрямик уже в прошлом.

Это заявление он счел метафорическим, хотя смысл его от него ускользал. Она обещала ответить на вопрос, который он задал ей еще в Вудз-Хоуле (“Что мы делаем?”), равно как и на тучу других, не дававших ему покоя с тех пор (“А не стоит ли позвонить твоим родителям, чтоб не волновались? Разве не нужно сообщить Вансу, что свадьбы не будет? А что делать с Линкольном и Тедди? Почему такая секретность во всем?”). Но все вопросы до единого пока что оставались без ответа. Казалось, что-то не дает ей покоя, но вытянуть из нее удалось лишь, что он все поймет во благовременье.

– Когда б это я успел побывать в Бар-Харборе? – фыркнул в ответ он.

Она пожала плечами:

– Не знаю. Когда родители тебя с собой в отпуск брали в детстве?

– Мы ездили на озеро.

– Какое озеро?

– Видишь ли, в чем дело, бедненькая богатенькая девочка. В детстве я считал, что существует лишь одно озеро. И мы туда ездили в августе на неделю. Иногда на две, если денег хватало. Там проводили отпуска все, кто жил у нас в районе.

Глядя на него, она прищурилась.

– Значит… когда ездили в отпуск, вы там видели тех же людей, что и весь остальной год? На той улице, где ты живешь?

– “Люди пялятся, – проблеял Мики, – ну и пусть глядят… Я нигде больше на свете не хочу стоять…”[64]64
  Строка из песни композитора Фредерика Лоу на слова поэта Аллана Джея Лёрнера On the Street Where You Live из бродвейского мюзикла “Моя прекрасная леди” (1956) по мотивам пьесы Джорджа Бернарда Шоу “Пигмалион” (1913).


[Закрыть]

Сколько времени должно пройти, чтобы она поняла, спросил он себя, эту штуку, его жизнь до Минервы, которую он вечно старался объяснить, и ему это никогда не удавалось. Даже Тедди и Линкольн – при том, что ни тот ни другой не купались в деньгах, хоть семья Линкольна и была довольно зажиточна, – казалось, с трудом понимали, почему он так упрямо цеплялся за некоторые представления. Никак не верили, к примеру, когда он по собственной воле предпочел остаться на кухне и драить там кастрюли, когда мог бы стать лицевым и рассекать по столовой. Ну как объяснить им “Акрополь” – забегаловку в Уэст-Хейвене и его первую настоящую работу, ну да, он драил там кастрюли, – где хозяин Нестор платил ему под столом? Всего несколько часов после школы и еще несколько на выходных. Каждый день на длинной сушилке его ждала гора котлов и сковородок – грязная корка засыхала на них с обеда. Следующие два часа он медленно отмывал их по одной, воображая, как будет ощущаться у него на плече ремень “Фендера-Стратокастера”, на который он давно уже положил глаз, а под мозолистыми пальцами – лады на изящном грифе. Сознавая, что родители не одобрят его работу после школы, когда он вроде бы должен заниматься, чтобы оценки были выше, он сказал им, что записался в учебную группу Организации католической молодежи, – а такая ложь, предполагал он, на небо его не протащит. Но тогда еще старик с подозрением относился ко всему, что вылетало из уст сына, и однажды, закончив работу в кухне, Мики обнаружил Майкла-старшего у стойки заведения – тот ел чизкейк. Показал на пустовавший табурет рядом, и Мики примостился на нем.

– Газировки хочешь? – спросил отец. – Какой-то ты весь потный. – Когда принесли колу, отец спросил: – Ну и ради чего все это?

– Ради гитары, – признался Мики.

– У тебя же есть гитара.

– Эта лучше.

Глаза отца сузились. Опасная почва.

– Та, что мы тебе подарили на Рождество, недостаточно хороша тебе? (Немарочная “НуТоун”[65]65
  NuTone (с 1936) – американская компания, производившая преимущественно бытовые электроприборы.


[Закрыть] с гнутым грифом и торчащими ладами, она жужжала и гавкала.)

– Считай ее… инструментом, – пояснил Мики, довольный тем, что нащупал аналогию, которую его старик в состоянии понять. “Любой мастак под стать своему инструменту” было одним из его любимых присловий.

– Ладно, – произнес отец, как бы не против пока что и уступить, – только тут вот еще что.

– Что тут еще?

– Ты солгал матери.

Вот в этом весь его отец. Стоило Мики попасться на чем-то таком, что ему делать не следовало, он неизменно подводил свою мать, а не разочаровывал их обоих. Как будто отец давно уже списал его со всех собственных счетов как пропащего.

– Ты говорил, что ходишь куда-то заниматься или еще какую-то хрень. Извините, – добавил он, потому что как раз в этот миг возникла официантка подлить ему горячего кофе.

– А ты маме расскажешь про этот чизкейк? – спросил Мики.

Потому что при последнем визите отца к врачу у него обнаружилось не только высокое давление, но и повышенный уровень сахара. Поскольку ему велели сбросить вес, сладости в его рацион больше не входили – только утром в воскресенье, когда отправлялись на особую прогулку на Вустер-стрит за итальянской выпечкой.

Отец воззвал к официантке, которая и сама смахивала на диабетичку:

– Уму непостижимо, до чего этот пацан языкастый, а?

– Нынче вся молодежь такова, – ответила та, подмигнув Мики.

– Его язык до добра уж точно не доведет, – произнес отец, шлепнув по стойке двадцаткой.

Уже сев в машину, Мики спросил:

– Так можно мне на работе остаться?

– Пока да, – ответил отец, – при условии, что мать согласится. Нестор к тебе хорошо относится?

– Ага, годится.

– Вот и пусть. У меня в багажнике кусок пластиковой трубы, который ему в ухо войдет идеально. Тебе работа-то нравится? Я только потому спрашиваю, что дома ты, по-моему, ни тарелки не вымыл.

Мики начал было отрицать: мол, мытье кастрюль – не самоцель, но тут же понял, что это не совсем так. Да, поначалу созерцать эту гору посуды всегда страшновато – когда он только входит в кухню, но ему на самом деле даже нравилось справляться с ними по очереди в своем собственном темпе, а ощущение, возникавшее, когда заканчивал, он любил еще больше: выполнил задачу, пусть даже она бессмысленна, а сам после нее остаешься вонять кухонной тряпкой, которую мариновали в топленом сале.

– Да ничего вроде.

– Хорошо, – сказал отец. – Даже слышать не хочу, что ты работаешь спустя рукава. Эта пластиковая труба и к твоему уху приспособится, капиш?[66]66
  Понятно? (искаж. ит.)


[Закрыть]

Вот чего Линкольн и Тедди – что уж там о Джейси говорить, – казалось, никак не могли взять в толк. Они подозревали, что он не вылезает из кухни потому, что у него зуб на богатых девчонок и ему не нравится с ними любезничать. А ему просто нравилось на кухне. Поварихи напоминали ему материных подруг в Уэст-Хейвене, и по душе были даже длинная сушилка из нержавейки, промышленной мощности распылитель над мойкой и вечная духота – все это возвращало его в “Акрополь” и вновь будило восторг того первого “Стратокастера”, что он купил на заработанные там деньги. Кухня корпуса “Тета” немного напоминала Мики церковь – вернее, то, как он церковь воображал, но она такой никогда не бывала – по крайней мере, для него. В Минерве ему нравилось, но, в отличие от Линкольна и Тедди, он так и не уверился в том, что ему здесь место. Конечно, тут лучше, чем в Уэст-Хейвене, но это же не значит, что Минерву нужно любить. Кроме того, он начинал постепенно соображать, что величие его отца – причина, почему на этого человека стоило равняться, – состоит в способности любить то, что ему дадено, что сунули ему в руки, что волей-неволей оставалось только принять.

Теперь ему бы хотелось объяснить все это Джейси. Вопросы, что она задавала ему о его прежней жизни, всегда показывали ее искренний интерес, хотя Мики было ясно и другое: для нее это было сродни изучению иностранного языка. Ей удавалось распознать в нем что-то родственное и собрать себе небольшой практичный словарь, но чтобы заговорить на этом языке бегло, нужно в него погрузиться. А с чего бы девушке из Гринвича, Коннектикут, погружаться в Уэст-Хейвен, с его строителями, жирными лягашами и пижонистыми мордоворотами? Хотя ему нравилось, что она так любознательна, ответы его, казалось, не подводили ее к истинному пониманию, а лишь вызывали новые вопросы (“Так почему же родители не возили тебя в Бар-Харбор? Ладно, может, им не по карману было жить там долго или в местах получше, но поехать-то они хотя бы могли?”). Даже с ним-путеводителем она оставалась туристкой. Не то чтоб он ее упрекал. Какая разница, если она не бегло говорит на его языке? В Минерве он научился такому выговору, что был ближе к ее произношению, чем к своему собственному, так? Поэтому общаться-то они могут. А если зазор и остается, со временем они его сомкнут.

– Так, значит, вы в Бар-Харбор летом ездили регулярно?

– Не каждый год. Иногда отправлялись в Беркширы. Или на Кейп. Или на Нантакет.

– Просто втроем?

– Порой ездили еще с одной парой. Обычно с кем-нибудь из фирмы Дональда.

Мики уже собирался уточнить, кто такой Дональд, но тут вспомнил, что Джейси всегда называла родителей по именам. Дональд и Вивиан. Дон и Вив.

Август на Нантакете против недели на озере. Вот в чем зазор, который им предстояло сомкнуть, чтобы у них все получилось. Даже не зазор – пропасть. И все же, предполагал Мики, пропасть эта могла быть и шире. Он мог быть беднее, Джейси – еще богаче. Он бы мог быть черным. Однако зазор все-таки был настоящим, а не пустяком. Помочь тут может любовь – при условии, что это ее они сейчас в себе чувствуют. В самом деле, не любовь ли и есть так называемый ответ?

И был еще один зазор. Сбежать в Канаду, вместо того чтоб явиться на службу, после торжественного обещания, какое он дал отцу.

– Не уверен, что я так могу, – сказал он ей еще в Вудз-Хоуле.

– Но так же правильно, – упорствовала она. – Ты не можешь этого не видеть. Война – бред. Не говоря уже о том, что она безнравственна.

Так-то оно так – правда есть и в том, что отец понял бы его, хотя бы частично.

“Жениться на твоей матери – самое умное, что я в жизни сделал”, – любил говаривать он, когда ее не было рядом и она не могла его услышать. Он бы уж точно отдал должное силе чувств Мики к Джейси. Но пусть даже старик уже умер, Мики так и видел, как они вдвоем примостились на табуретах у стойки “Акрополя” и его отец лопает запрещенный чизкейк. “Ну и ради чего все это? – спросит он. – Надеюсь, не ради еще одной гитары, нахер”.

“Ради девушки”, – ответит Мики.

“Ладно, пусть, – согласится отец. – Это-то прекрасно, только тут вот еще что”.

“Что тут еще?”

“Эта война”.

“Дурацкая она, пап”.

“Все войны дурацкие. Не в этом дело”.

“А в чем?”

“Дело в том, что если не пойдешь ты, вместо тебя пойдет кто-то другой, capisce? Оглянись-ка, посмотри на эту столовку. Тут с полдюжины твоих сверстников. Парочка вон в той кабинке сидит. Кто из них должен пойти вместо тебя? Покажи его мне, потому что я не различаю”.

“Смысл в том, чтобы никто не шел”.

“Ага, но кто-то все равно пойдет. Пойдет какой-нибудь несчастный хмырь”.

“И ты считаешь, что на его месте должен быть я”.

“Нет. Вообще-то я б сам вместо тебя пошел, если б они, нахер, нашли какое-нибудь дело для пожилого водопроводчика с хилым сердчишком”.

И ведь пошел бы, Мики был в этом уверен. Больше всего на свете он хотел бы, чтоб его отец был жив и познакомился бы с Джейси. Потому что вот тогда она бы поняла, что́ просит его сделать.

“Прости, пап. Я постараюсь загладить это перед тобой”.

“Да вот же незадача, это не между мной и тобой. Это между тобой и тобой”.

– Так что, – спросил Мики, – хочешь переночевать в Бар-Харборе?

– Боже упаси, – ответила Джейси. – Терпеть не могу это долбаное место.

Ту ночь они провели в обшарпанном мотеле на горке с видом на Атлантику, недалеко от канадской границы. Джейси, по-прежнему в своей маскировке под Одри Хепбёрн, ждала в машине, пока Мики ходил регистрироваться – как это накануне вечером проделала она.

– Да наплевать им, – заверил ее он, – семьдесят первый год на дворе.

Она ж такой вольный дух, как-то нелогично, если ее так заботит, что́ о них подумают посторонние. Возможно ли, что он ее неверно оценивал? Мики всегда предполагал, что они с Вансом занимались сексом, но не знал этого наверняка. Возможно ли, что Джейси втайне целомудренна? В Уэст-Хейвене таких девчонок было навалом – особенно итальянок из их района, те мололи языками за милую душу и давали понять, что зажгут с тобой хоть завтра, вот только это завтра никогда не наступало. Трудно представить, что Джейси из таковских, но по ней никак не скажешь. Да и, напомнил себе он, из ее решения не выходить за Ванса не обязательно следовало, что она тут же прыгнет в постель к нему самому.

Накануне вечером она уж точно не прыгала никуда. Конечно, оба они вымотались после долгой дороги, а в номере у них стояли две односпальные кровати. Но Мики подозревал, что будь там даже двуспалка, это ничего бы не значило. Джейси ушла в ванную, откуда донесся шум душа, а когда вынырнула оттуда, на ней была длинная ночная сорочка, и она тут же улеглась на одной узкой кровати, сказав:

– Все твое.

В каком смысле? Ванная его? Душ? Ему что, надо бы в душ? Душ Мики принял – на всякий случай. А когда вышел, обмотав талию полотенцем, в номере уже было темно, только ночник горел у пустой кровати, а такой сигнал даже он умел истолковать. То, что она не хотела секса с ним, обижало, хотя само по себе это беспокоило его гораздо меньше, чем ее явное нежелание вообще каких бы то ни было нежностей. Ни объятий. Ни поцелуя на сон грядущий. Она боится, у него двигатель заведется так, что потом не остановить? Или она передумывает – и передумывает по-крупному? Может, отказ выходить замуж открыл в ней шлюзы сомнений и она уже ни в чем не уверена. Сам запредельно вымотанный, он уснул, так и не придя ни к каким выводам. А вот сегодня вечером поневоле задашься вопросом, не случится ли примерно то же самое. И в следующую ночь тоже.

Номер был достаточно дешевый, но когда Мики вписался и вытащил бумажник, чтобы расплатиться, оказалось, что нескольких долларов ему все же не хватает. До сих пор Джейси позволяла ему платить за все: ночлег, еду, бензин. Он понимал, что финансы его на исходе, и собирался заехать в какой-нибудь банк по дороге, вдруг удастся обналичить чек, – но как-то совсем вылетело из головы. Вернувшись к машине униженный, он сказал:

– Прости, но мне нужно занять у тебя пятерку.

– О, ну да, – сказала она, но когда он открыл багажник, чтобы Джейси достала свой рюкзак, она повернулась к Мики так, что ему было не видно. Снова же застегнув клапан, она протянула купюру, и Мики сунул ее в карман, даже не взглянув.

И только в конторе мотеля заметил, что это сотенная. После смерти отца он таких и не видел. Майкл-старший, как многие работяги, деньги всегда носил при себе свернутыми в рулончик в переднем кармане – несомненно, его успокаивала тяжесть такой скатки, иллюзия контроля, какой не добьешься от хлипкой кредитки. Что я тут делаю, пап? – спросил себя он, пока женщина за стойкой отсчитывала ему сдачу, хоть и знал, что ответом было бы: Вот это и выясни, сын.

Ужинать они пошли в семейный ресторанчик чуть дальше по дороге, где он заказал себе стейк, зажаренный по-куриному, а Джейси – печеную пикшу. Отчего-то – может, потому, что завтра они окажутся в безопасной Канаде, – настроение у нее улучшилось.

– А что вообще такое “стейк, зажаренный по-куриному”? – спросила она, когда еду подали. – Мне всегда было интересно.

Вот опять этот зазор, – подумал Мики, протягивая ей на вилке кусочек.

Она вдумчиво пожевала.

– Похоже на панировку со вкусом говядины.

Он пожал плечами.

Она ему ухмыльнулась:

– Крекерная диета, как выражались Дон и Вив.

Мики кивнул.

– Пища моего народа.

– Ой, да ладно тебе. Твой народ – итальянцы.

Отчего хмыкнул уже он.

– Что, по-твоему, кладут в тефтели?

– Мясо?

– Может, и кладут самую малость, но в основном хлебные крошки. И что-нибудь еще, подешевле мяса.

– “Когда правда вдруг, – пропела она, – сталааааа… ложь”.

В мотеле они оказались единственными постояльцами, что нормально так далеко к северу, когда до настоящего лета еще несколько недель. У каждого номера позади имелся небольшой цементированный дворик, а на нем – два пластиковых садовых кресла. У Мики еще осталось чуть-чуть травы, которой он разжился у Троера, перед тем как его вырубить, и он прикинул, что они выкурят ее и посмотрят на далекий океан, пока на него будет опускаться ночь. Кроме того, возвращаясь из ресторанчика, они остановились у дежурного магазина, и Мики купил шестерик пива. И за ужин он заплатил из той сотни, что дала она. Осталось еще немного наличных, но он не мог не задать себе вопрос: так вот оно теперь все и будет? Он и дальше станет обращаться к ней за деньгами, когда у него кончатся? Поэтому на середине своего первого пива он решил поднять эту тему.

– Когда доедем туда, куда едем, как ты себе это представляешь?

– Что именно?

– Нам работа понадобится.

– Я стану столики обслуживать. Ты будешь напитки в баре разливать. – Произнесла она это так, будто ей было мучительно проговаривать очевидное. В конечном счете вряд ли они устроятся куда-нибудь ядерными физиками. – А в какой-то момент соберешь группу.

– В таком случае, – сказал он, – нам сначала нужно было заехать ко мне домой и прихватить гитару.

На текущем счете у него было немного денег – при условии, что в Канаде они найдут того, кто согласится обналичить ему чек, – но на замену его “Стратокастеру” не хватит. После выпуска деньги его не очень заботили – он рассчитывал, что скоро по всем его счетам начнет платить Дядя Сэм. А теперь вдруг они снова возникли на повестке дня.

– Но, в общем, – продолжил он, – похоже на то, чем бы мы занимались, если б не поступили в колледж.

Она отхлебнула пива.

– У тебя есть план получше?

– Нет, это и был мой план. Я надеялся, что получше он будет у тебя.

– Не-а.

– А как ты нас себе представляешь? Себя и меня.

Она подалась вперед и взяла его за руку.

– Все станет иначе, как только мы окажемся в Канаде.

– Да ну? – произнес он, приятно удивившись.

Ему не приходило в голову, что у половой близости может быть географическая составляющая. Будь так, Джейси упомянула бы об этом раньше. До границы оставалось миль двадцать, и он бы с радостью ехал туда еще полчаса, знай, что на другой стороне его ожидает такая награда. Черт, да он бы всю дорогу распевал “О, Канада!”. Отчего на память сам собой пришел тот вечер, когда ему выпал номер в призывной лотерее, с которого и началось это самое путешествие.

Допив пиво, Мики сказал:

– В вестибюле я видел телефон-автомат. Мне надо матери позвонить.

– Зачем?

– Потому что домой я должен был вернуться еще вчера. Она станет волноваться. А кроме того, скоро ей примутся названивать из призывной комиссии и спрашивать, куда это я подевался, нахер.

– Ладно, – согласилась Джейси, как ему показалось, неохотно. – Только ни в коем случае не говори, что я с тобой.

– Нельзя?

– Нет. Дай слово. Никто этого знать не должен.

– Из-за чего ты так дергаешься? – спросил он. – Им же я нужен, а не ты.

– Это ты так считаешь.

И тут он по-настоящему задумался. Это она Ванса имеет в виду? Своих родителей? Подружек по сестринству, которые так преданно берегли ее честь в Минерве? Весь Гринвич, Коннектикут? Он знал: то, что они сейчас делают, будет иметь серьезные последствия для него, но до сих пор толком не отдавал себе отчет, что и Джейси тем самым поворачивается спиной ко всему миру.

– Мне нужно, чтоб ты мне дал слово, Мик.

– Даю.

Когда он встал с кресла, она спросила:

– А до завтра может подождать?

– Конечно, – ответил он, снова садясь. – Наверное.

– Хорошо. Потому что сегодня мне нужно рассказать тебе о моем отце. – Он не ответил на это ничего, и она продолжила: – Про это никто не знает. Ты услышишь первым.

– Я не понимаю. Ты это про Дональда? Из дуэта Дон и Вив?

Она фыркнула.

– А он-то тут при чем?

Вероятно, удивляться не следовало. В конце концов, она совершенно не была похожа на высокого светловолосого Дональда Кэллоуэя, который всегда называл ее “нашей маленькой цыганкой” из-за ее темных курчавых волос и смуглой кожи. Но она была ребенком, а какой ребенок сомневается в том, что́ ему рассказывают родители? Но затем настал восьмой класс – со всей его жестокостью мимоходом, с его нескончаемыми бурными колебаниями социального капитала. И мальчиками. Был один, Тодд, ей он нравился, потому что был забавным, вечно паясничал. Ей пришлось его предупредить, чтоб не выделывался, когда она будет знакомить его с родителями, особенно перед отцом, агрессивно лишенным чувства юмора: он считал, что ей на свидания еще слишком рано. Дома у них пацану удалось вести себя прилично, но как только они вышли за дверь – он сказал:

– Ничё себе! Тебе сколько было? – Она спросила, о чем это он, и Тодди ответил: – Ну, когда тебя удочерили?

Джейси убеждала себя, что Тодди, как за ним водится, просто пошутил, но помнила, как ей в тот миг стало тошно, и посмеяться над шуточкой она не сумела. Потом они отправились играть в мини-гольф, и Тодд платил – что, казалось, дало ему право и дальше над нею подтрунивать, хоть она и умоляла прекратить. Ее из агентства взяли или просто подбросили к дверям нынешних родителей? Или же ее река Коннектикут в корзинке на берег вынесла?

Самой трудной лункой был “Вулкан”, там мяч гнать нужно вверх по склону, а наверху крохотный мелкий кратер. Если обсчитаешься со скоростью или не попадешь в центр ямки, мяч вылетит через край и снова скатится обратно, и тогда придется начинать все сызнова. Насмешки Тодда вывели ее из себя, и Джейси никак не удавалось загнать мяч на место, один за другим ее удары выносили мячик за край. По правилам на каждую лунку полагается не более десяти ударов, но Тодд не желал сходить с места, пока она не загонит свой мяч. Когда ей наконец это удалось, она разрыдалась, отказалась играть дальше и потребовала, чтобы он отвез ее домой. А там сразу же забралась в постель, но успокоиться все никак не могла, даже накрывшись с головой. Мальчишка распахнул дверцу в ту часть ее мозга, где хранились загадки. Теперь то, что давно уже ее озадачивало, начинало обретать смысл. Сколько раз входила она в комнату, где собрались материны подруги, и они разом умолкали и как-то виновато смотрели на нее? А что делать с загадочными замечаниями отца, когда они с матерью обсуждали какую-нибудь несносную привычку Джейси (“Ну, Вив, это у нее точно не от меня”)?

Наутро Тодд позвонил извиниться – уверял ее, что ничего не имел в виду. Многие дети сперва не похожи на своих родителей, а начинают походить на них потом. Он даже позвал ее на свидание в следующие выходные, чтобы как-то загладить свою вину, но она отказалась. Отец заподозрил неладное и вынудил ее рассказать, в чем провинился этот мальчишка, он этого маленького короеда по стенке размажет, но Джейси только сказала, что Тодд над нею смеялся, когда она не смогла сразу загнать мяч в лунку “Вулкан”. Видно было – отец ей не поверил.

Месяц ушел у Джейси на то, чтобы собраться с мужеством и поднять этот вопрос в разговоре с мамой. Она рассчитывала, что та сразу по потолку забегает, но мама просто ушла в их спальню и вернулась оттуда с металлической коробкой, где хранились важные документы. Лежало там и свидетельство о рождении Джейси – и, разумеется, вот же она: у Вивиан Кэллоуэй родилась девочка Джастин, шесть фунтов одиннадцать унций. Увидев это, тринадцатилетняя Джейси вновь зарыдала – на сей раз от облегчения. Она – та, кем всегда и была, а не какая-то другая личность из какого-то другого места, где полно смуглых и курчавых людей. Хотя позднее, когда она еще раз проигрывала в голове эту сцену, изгнанные было сомнения возвратились. Она же в лоб спросила, не удочерили ли ее, – так почему мать не удивилась? Возникало подозрение, будто она ждала этого дня и была к нему готова. А документы, думала тогда Джейси, можно и подделать.

Прошло два года. Она уже училась в старших классах – и была совершенно не той девочкой, что прежде. Бдела, все ставила под сомнение. За обоими родителями следила, как ястреб. Изучала их. Почему они так часто ссорятся? Почему ее отцу столько звонят в нерабочее время и он всегда разговаривает по телефону у себя в кабинете, за закрытой дверью? Почему мать так раздражает, если Джейси вытаскивает старые семейные альбомы и внимательно их рассматривает?

– Что ты там ищешь? – хотелось знать матери.

“Улики” – такой краткий ответ Джейси ей дать не могла. Свидетельства того, что она – та, кем ей полагается быть. Снимков ее отца в молодости почти не осталось – сам он утверждал, потому что был младшим из восьмерых братьев и сестер, – а вот жизнь матери оказалась задокументирована хорошо. Снимки, значившие для Джейси больше всего, были фотографиями матери в детстве, именно на них, думала Джейси, ей удастся найти сходство. Ладно, что есть, то есть: волосы другого цвета, и кожа светлее, но та же самая осанка, тот же изящный носик и круглые глаза. А это значило, что свидетельство о рождении не поддельное. Она – та, кто есть. Почему ж тогда никак не удается ей стряхнуть это ощущение, будто от нее что-то скрывают? Почему во всем чувствуется ложь?

Однажды она вернулась из школы, а перед домом у обочины стояло такси – совершенно неуместное в их состоятельном районе Гринвича. Джейси попробовала сообразить, что оно тут делает, как вдруг распахнулась дверь их дома и наружу вывалился мужчина средних лет в темном, плохо сидящем костюме. Джейси инстинктивно нырнула за живую изгородь. За мужчиной возникла ее мать, окликнула его:

– Постой! Погоди! Давай я тебе помогу!

Он что-то ей ответил, но голос его как-то странно блеял, и Джейси не разобрала, что он сказал. Ясно, что с этим человеком что-то было не так. Спускался по ступенькам он, пошатываясь, локти ходили ходуном, словно их дергали за невидимые нити. Джейси ждала, что на земле равновесие к нему вернется, но он задергался еще буйнее, а когда мать его догнала и хотела поддержать, он и вовсе рухнул на газон и остался лежать на боку, ноги же у него продолжали двигаться, будто он по-прежнему шел.

– Энди! – воскликнула мать. – Дай же я тебе помогу!

В итоге ей удалось поднять его на ноги и вывести на тротуар – и только тут они заметили Джейси, которая вышла из-за изгороди.

– Мам? – произнесла она. – Что тут такое?

Мать напряглась от неожиданности, но быстро взяла себя в руки.

– В дом! – приказала она. – Немедленно! Сию же секунду!

Ничего бы не хотелось Джейси больше, чем послушаться, но она не могла оторвать взгляда от мужчины в темном костюме. Она была уверена, что никогда прежде и в глаза его не видела, однако отчего-то казался он очень знакомым. Теперь и мужчина вперился в нее взглядом. Это улыбка у него на лице – или же гримаса? Когда он к ней потянулся дергающейся рукой, она отпрянула.

– Ступай внутрь! – прошипела мать.

– Эээйс! – проблеял мужчина, снова пытаясь коснуться ее.

Она пробежала по кирпичной дорожке и взлетела по крыльцу, остановилась только в дверях. По улочке приближался рев автомобиля, невидимого за длинной живой изгородью, и Джейси поняла, кто это, не успел отцовский “мерседес” резко затормозить за такси.

Когда отец рысью устремился к ним, мать загородила незнакомца собой.

– Дон! – произнесла она, выставив перед собой обе руки. – Все в порядке. Энди как раз уезжает.

Но отец и слушать не пожелал. Отодвинув локтем жену, он уперся обеими руками в грудь незнакомцу и толкнул. Мужчина сделал два быстрых неловких шажка назад, размахивая руками, словно мельница крыльями, и опрокинулся навзничь.

– Ты хули сюда пришел, Энди?

– Дон! – Ее мать уже орала. – Не бей его! Он уезжает!

– А куда он, к черту, еще денется, – сказал отец, со сжатыми кулаками стоя над распростертым человеком.

– Как же он уедет, если ты ему не даешь?

С таксиста, очевидно, хватило. Переключив передачу, он отъехал от обочины.

– Эй! – завопил отец Джейси, кинувшись за такси. – А ну вернитесь! Слышите меня? Давайте сюда!

Но таксист высунул в окно руку и показал отцу палец.

Когда отец Джейси вернулся к газону, мать уже помогла мужчине по имени Энди снова встать на ноги. Он просто теперь стоял перед ними – кротко, свесив голову, будто признавая, что это он во всем виноват.

– И что теперь? – осведомилась мать, похоже, у обоих мужчин.

– А теперь мы поедем кататься, – ответил отец, хватая мужчину за локоть.

– Не смей делать ему больно! – крикнула мать, когда отец Джейси подволок мужчину к своему “мерседесу” и грубо впихнул его внутрь.