Текст книги "Сквозь себя"

Как мы оказались в кровати, я уже не помню, но я хотела тебя с первого взгляда, с первой секунды как вошла в твой кабинет, занося какие-то бумаги на подпись.

Твои мягкие губы ласкали клеточки моей кожи, кончики моих пальцев, мои выпирающие косточки, угловатые коленки. Поцелуи плавно разлетались по поверхности воздушными лепестками, долетая в самые спрятанные места, сокрытые от чужих глаз. Твой язык ласкал меня там, где никто никогда не гладил. А губы забирались во впадинки подмышек, как будто это самые сокровенные хранилища, куда тебя допустили. Я таяла и таяла в твоих объятьях, то покоряясь той мощи, с которой ты вбирал меня в себя, то захватывая власть над тобой. Сказать, что в тот вечер мне было хорошо, ничего не сказать. Я жила, я парила, я была счастлива.

Часть 10.

1653 день с переселения в хранилища. Продолжение.

− Ладно, Алекс, спасибо за обзор событий нашего Пространства, но мне уже пора.

− Куда это? Выступление еще не закончилось.

− Да что-то надоело, − с грустью отвечаю я и выхожу из кафе.

Не могу больше быть среди этих нереальных людей. Волны грусти, словно в штормовом море накатывают и накатывают на мой одинокий и безликий берег, разбиваясь о волнорезы сознания. Среди миллионов людей, существующих в Пространстве, каждый из нас в реальности безумно одинок.

«Ради нашего блага!», − повторяли и повторяли они.

«Ради каждого из нас!», − ликовали с трибун.

А получилось, что мы бездумно, бессмысленно существуем, процеживаем воздух сквозь себя, сотрясаем пространство вокруг. Нет смысла больше в близости, не существует искренней радости за что-то или вопреки всему, печаль утратила свои свойства, а истинный смех, продлевающий жизнь понемногу исчез с горизонта. Даже слезы высохли в глазах, им больше нет применения, они обделены в своем предназначении. Нет больше ничего. Только океаны одиночества и мы, выжившие шлюпки, бултыхающиеся на волнах. Даже Робинзону нужен был Пятница. А мне? Разве мне не нужен Пятница? Человек, который был бы рядом? Свой человек…

Что за мысли?

Как бы их выкинуть из своей головы?

Как бы отрезать всю эту романтическую чувственность и просто жить?

Вдох… выдох…

Вдох… выдох…

Зачем?

Часть 11.

Переселения в хранилища

Примерно через три месяца после начала изоляции в собственных квартирах, государством были построены карантинные зоны, созданные для полной и безопасной изоляции людей в убежищах, где каждый мог бы спокойно и главное в полной сохранности пережить угрозы, маячащие на горизонте. По всем новостным лентам объявили о введении режима вынужденной обязательной изоляции в зоны, и началось переселение. Каждому просто пришло уведомление со временем и датой, когда за ним прибудет транспорт по доставке до зоны. Право на отказ не предоставлялось. Это был общий безоговорочный и безапелляционный выбор, сделанный за нас. Но с учетом безвыходных обстоятельств, сигналов надвигающихся угроз, и панических настроений, которые витали в воздухе, переселение проходило относительно гладко и в кратчайшие, возможные при таких масштабах сроки, и полностью реализовалось. Я уверена, имелись недовольные, несогласные и протестующие, но их голоса были просто не услышаны, задушены под навалившейся тяжелой массой чрезвычайного положения, введенного повсюду. Перевезли ли их насильно, или отправили в места, мне неизвестные, осталось загадкой, а потом просто кануло в невозвратное прошлое.

При переселении всех разделили на единицы, каждой единице полагалось по индивидуальному хранилищу в 20 квадратов серых, обеззараженных, защищенных и предохранительных стен в длинных темно-серых корпусах. У каждого имелся свой вход в хранилище, чтобы никто ни с кем не пересекался и не контактировал. Эти корпуса тянулись длинными бесконечными вереницами длиннющих змей по чистому полю.

Все хранилища являли собой идентичный инженерный замысел со всем необходимым для начала новой охраняемой жизни. В каждом имелось: комната, маленькая кухня и ванная. Минимализм прослеживался во всем. Только то, что необходимо, а это для комнаты: кровать, шкаф, небольшой рабочий уголок со столом и монитором, прикроватный столик с лампой; для кухни: мини-холодильник, угловой гарнитур, совмещенный со столешницей-столом, на котором красовалась почти игрушечная микроволновка, один стул; для ванной: душевая кабина с навесной полкой, один крючок для полотенца и туалет. Казалось бы, нужно радоваться, что нас накрыл купол заботы, вовлеченности, сохранности. Построить такое в считанные дни, выделить для каждого свое хранилище, позаботиться об удобствах внутри. Я должна была почувствовать свою ценность, свою важность, нужность. Но, когда я вошла в новое жилище, только чувство безысходности накрыло меня с головой. Хранилище оказалось таким холодным, неуютным, безжизненным и одиноким, словно камера смертника в самой охраняемой тюрьме. Хотелось взять в ладони алой краски и каплями оросить эти пустые давящие стены, переставить в хаотичном порядке мебель, выкинуть все из ящиков на пол. Хранилище нуждалось в кусочке цвета, в частичке жизни, хотя бы в маленьком клочке прошлой реальности. Вот бы вытащить из кармана что-то цветное, живительное и пустить в эту пустыню безопасности. Но карманы оказались совершенно пусты.

Прошлась по хранилищу, пожала плечами, оглянулась. На белом прикроватной столике лежала небольшая «Инструкция» для использования Пространства. В принципе ничего нового, интернет у нас давно уже был. Но Пространство оказалось настолько масштабное, глобальное и безграничное, что изначально я просто терялась в нем, боялась его, старалась минимизировать наши контакты. Пространство– это была целая планета, новая дикая планета и новая нереальная жизнь.

К слову, при переселении никто не бунтовал, повсюду стояла гробовая стерильная тишина. Я и сама находилась в состоянии шока, прострации, нереальности всего происходящего.

Нас убедили, что это временно, только до поры, когда все беды мира пройдут над нами как какой-нибудь атлантический циклон. Но циклон не проходил, а все временное стало постоянным. Так бывает. Ко всему привыкаешь.

Прошлое же с каждым днем стирается из памяти. Остается то, что называется настоящим, а мысли все сильнее рвутся в будущее, покрывая песком и пылью то, что осталось позади.

Со временем мы все переселились в виртуальный мир. То, что мы не могли теперь осуществлять в реальности, мы делали в Пространстве. В нем мы учились, занимались делами, зарабатывали деньги и там же их тратили, общались, гуляли, лечились, искали. Все, все, все механизмы, которые раньше требовали нашего личного присутствия, теперь работали без нас, то есть без наличия нашей физической оболочки. Полностью и бесповоротно отпала нужда выходить на улицу, да и законы запрещали нам это. Все необходимые для жизни вещи, в том числе еда, медикаменты, одежда и прочее, и прочее привозили спецмашины, доставляя герметично упакованную коробку до самой двери. Оставалось открыть дверь, втащить коробку, и дело сделано. Поначалу это казалось чем-то совершенным, идеальным, о чем мы могли только мечтать. Нет больше необходимости толпиться в душном метро, толкаться в очередях, спешить на работу, ходить в банки и в магазины. Можно сидеть дома в спортивном костюме, попивая горячий шоколад, и при этом выполнять все необходимые функции. Разве это не удивительно? Больше не подхватишь заразу от кого-то, кто, заболев, не захотел оставаться дома, тебя не собьет машина и не испугает какой-нибудь хулиган. Ты в безопасности, ты будешь жить.

Но разве это жизнь? Разве в упрощении заключается счастье? Разве в бездействии заключается свобода?

Спустя какое-то время, навязчивая мысль все резче и резче врезалась в действительность. В действительность, которая уже не представлялась такой прекрасной. В действительность, которая покрывалась нарастающей плесенью дурного сна. Сна, из которого никак не проснуться, никак не вырваться.

Спустя всего-то пару месяцев после переселения, наступил первый критический период существования, когда мне не хотелось вдыхать освежитель воздуха «розы», а хотелось гулять по летнему парку, наклониться над клумбой, смотря на совершенные изгибы лепестков расцветающей розы и именно в этот момент ощутить ее аромат. Легкий, неуловимый, рассыпчатый и прозрачный. При этом будоражащий каждый рецептор обоняния.

Я не хочу гулять по виртуальному песку и смотреть на виртуальный океан. Я хочу ощущать горячий песок под ногами, хочу, чтобы он прилипал к ногам и забивался в карманы, когда я просто и свободно упаду в его объятия.

Мне хочется, чтобы мои волосы раздувал ветер, чтобы они лезли в глаза, и мне приходилось их заправлять за ухо. А сейчас я чувствую дуновение только воздухоочистительной системы, встроенной в потолок убежища.

Что с нами случилось? Когда чувство самосохранения и страха взяло правление в свои руки? Когда же мы разучились чувствовать, когда отказались от своих желаний?

− Блин, да хватит уже! Это становится невыносимым!

Надо заказать себе успокоительного. Воспоминания и чувства – это угроза. Теперь у нас такая жизнь. Все есть, и ничего при этом нет.

Мир иллюзий.

Раньше мне казалось, что сумасшедшие люди – это самые несчастные люди на земле, потому что их реальность не совпадает с общепризнанной. Сейчас мне кажется, что все совсем наоборот. Сейчас мы все сумасшедшие. У нас больше вообще нет реальности. А они продолжают жить в своей, созданной только ими. У них ее никто никогда не заберет, просто не смогут.

Часть 12.

1658 день с переселения в хранилища.

Прошла уже неделя после моей незаконной ночной вылазки. Я каждый день прокручиваю то, что случилось, вспоминаю мельчайшие детали, шлифую их в своем сознании. Эти мысли о свежем ночном воздухе все никак не покидают мой двор, они манят, очаровывают, завлекают меня, словно розовая соблазнительная сахарная вата на палочке в ярком мигающем парке аттракционов.

Панически-нервные атаки в эту неделю не стучались в закрытую дверь, но я знаю, они вернутся, обязательно вернутся, как возвращаются всегда. Я много раз пыталась отобрать у них ключи, поменять замок, но они всегда находят новые потайные двери и ломятся в них. И, в конце концов, я смирилась, сжилась с ними в этом двадцатиметровом убежище. Кроме того, обращаться к психологам и пить прописанные ими таблетки, совершенно бессмысленно. Пробовала, знаю. Мне вообще показалось, что это пустышки или какие-то снотворные, потому что эффект от них выражался в желании приложить свою голову к подушке и накрыться одеялом. Паника никуда не делась, она просто засыпала вместе со мной, но как только я просыпалась, она обнимала меня крепко-крепко, словно родную.

Встала, заварила паршивый кофе, умылась, посмотрела в зеркало. Я все еще жива, болезней не наблюдается. За мной никто не пришел. Я нарушила закон, но нет последствий. Может, стоит попробовать еще разок? Дурацкая, вероятно, мысль, но…

Как мне бороться, как жить, если даже стены, которые со мной 24 часа в сутки, все дни недели давят на меня все сильнее и сильнее? Пространство наскучило до одури, до тошноты, до рвотных позывов при одной мысли о нем. Но без него я никто, рак-отшельник, забившийся в свою раковину, когда вокруг океан возможностей.

Океан…

Какой он был прекрасный, могучий, вселенски – умопомрачительный!

Помню то лето в студенческие годы, когда нас, желающих студентов, готовых к приключениям и не боящихся трудностей, отправили по программе «Работай и учись» за Кордон. Мне досталось волшебное место с его золотыми пляжами, волнующим океаном, солнцем, не желающим заходить за горизонт, и природой, напоминающей райские сады.

Я поселилась на втором этаже уютного деревянного домика в городке, тянущемся вдоль побережья, где дома рассыпались средь высоких многолетних сосен, где пляжи, окаймленные зелеными пальмами и цветущими магнолиями, простирались толстой полоской золотого песка вдоль кромки пенящихся вод океана. В летний сезон этот маленький уютный городок превращался в эпицентр туристического безумия и раздувался от жизнерадостных приезжих, мельтешащих повсюду.

Днем я отправлялась на курсы языка, культуры, истории того места, куда попала, а вечером подрабатывала в баре на берегу. Я могла бы и не работать, но эта была прекрасная возможность общаться с людьми, изучая живой язык, манеры, привычки, саму жизнь изнутри. И конечно это была прекрасная возможность любоваться закатами, слушать пение океана и познавать тот мир, который с каждым днем переставал быть чужим.

В этом далеком от дома уголке я приобрела двух хороший знакомых, с которыми поддерживала отношения до самого переселения, но потом, как и со всеми, нас развела судьба или вернее Режим. Именно там я ощутила первую влюбленность, трепет, отчаянное желание принадлежать, желание отдавать, желание дышать одним воздухом, жить прикосновениями, томиться в ожидании следующей встречи. Молодой сёрфер, загорелый, с выгоревшими от постоянного нахождения на пляже светлыми волосами, озорной улыбкой и светлыми глазами, обучающий детей этому нелегкому занятию. Его тело было апогеем всех мечтаний молодых девушек – ни грамма лишнего, только мышцы, твердые, упругие, соблазнительно-шоколадные.

Вечерами, после работы мы бродили по пляжу, держась за руки, целовались до изнеможения, срывали одежду и отдавались в бархатные руки нашего общего океанического друга. Волны разбивались об обнаженные тела, пена окутывала ноги, а морские поцелую солью обволакивали кожу тонкой снежной сорочкой. Мой сёрфер, покоряющий непокоренный океан, и гигант, не замечающий нас в своих водах, слились в то лето в одну первую любовь и первую страсть, в мой единственный курортный роман, записанный запахом магнолий и олеандров в стостраничном романе памяти.

Я чувствую, как тело горит от воспоминаний жарких танцев в прибрежных барах, громкого смеха счастливых студентов всего мира, оказавшихся в этом сказочном созвездии песчаных берегов. Мурашки пробегаются по коже, словно от ласкающих соленых рук прохладного океана, то нежного любовника, то безудержного монстра.

Солоноватый запах тины всплывает в сознании, я его чувствую внутри себя, в себе. Ощущение, что при воспоминаниях моя кожа начинает источать эти запахи, запахи прошлого.

Будильник, извещающий о необходимости идти на работу, со скрежетом вырывает меня из сладостного забытья и переносит лифтом времени в двадцатиметровый куб реальности.

− Пора на работу, − констатирую я сама себе.

На работе тело механически выполняет заученные движения, мозг полностью дестабилизирован, сознание отстранено. Чувствую, как всё тело пытается насытиться кислородом, словно ищет трубку от баллона с воздухом.

«Надо вновь выйти!» − твердо решаю я.

Рабочей день закончен, душ принят, мысли сосредоточены на цели.

Пришлось отказаться от похода в ресторан с Алексом. Не хочу сегодня его видеть, слушать бестолковую болтовню о Пространстве, не хочу открывать рот и шевелить языком, а он в силу своей любознательности начнет задавать слишком много вопросов, на которые я тоже не хочу отвечать. Ничего сегодня не хочу. Надо бы позаниматься делами, но руки повисли вдоль тела и тоже ничего не хотят. Даже извилины в голове взяли себе отпуск и остались на морском берегу нежиться на теплом песке.

Я сегодня даже пропустила пятничный тимбилдинг с рабочей командой. Раз в две недели мы должны встречаться в каком-нибудь развивающем порту Пространства для развития нашего командного духа. Как говорит руководство: «Должны пропитываться общей идеей! Чувствовать единство». Хотя, как можно чувствовать единство, сидя в своих серых комнатках и играя в какие-то стратегические игры? Многие спрашивают: «Зачем только они это придумали, если основная стратегия Режима− отдельные единицы?» А я вот знаю ответ, давно его вычислила. Рабочие команды– это трудовые шеренги муравьев. В таком случае каждая единица– это часть одного разума, шестерёнка в общем механизме. И именно в таком ракурсе можно быстрее обнаружить поломку, заподозрить неладное. Увидеть, кто же у нас вышел из строя, кто не дает механизму функционировать в полную силу.

В том мире я любила собираться с моими друзьями, коллегами, сокурсниками. Мне нравится даже само слово «собираться». Его смысл − сводить воедино, накапливать, сосредоточивать в одном месте. То есть быть вместе. В такие моменты, когда мы все были вместе, нашу маленькую или не очень компанию, наш круг (фигура равных точек) окутывала общая идея, общее настроение, общее веселье. Чувства каждого помещались в центр круга и умножались на чувства других, также помещенных на пьедестал. И тогда ощущения, которые мы испытывали от нашего единства, множились стократно. Чувства размножались, нарастали, окутывали. Смехом можно было заразить всех, от одного к другому, третьему и смеется уже вся компания. Мы заряжались друг другом, делились эмоциями, или же наоборот, разделяли поражения и обиды. Так мы когда-то боролись с одиночеством.

Если сказать откровенно, до переселения я вообще считала, что одиночество − это болезнь слабых. Тех, кому некомфортно с самим собой, неполноценных, так сказать «половинок».

Сейчас…

Сейчас я даже не половинка. Не знаю, возможно ли наскрести в уголках оставшейся души хотя бы одну сотую от меня? С виду − полноценная, образованная, не скучная, начитанная. И для чего? Да, с собой не поделишься знаниями, не обсудишь книгу, фильм, музыку, или банальную политику. Не почувствуешь отдачу, не сможешь взять никаких новых знаний или эмоций. Даже поспорить не с кем. Никакого обмена энергиями. Общение в Пространстве в расчет не беру. В нем нет искренности, слишком много правил, ограничений, приличий. Да и каждый слушает только себя, восхваляется, любуется собой. Это прорехи Режима. Заразное себялюбие. Ощущение, что ты при дворе какой-то королевы, где все вроде бы улыбаются, при этом думая, как бы от тебя избавиться. Ходишь и оглядываешься. А еще Пространство все равно остается ледяным миром. Там, конечно, можно найти собеседника (желательно не программу), пообщаться и подискутировать с ним, но это не даст ничего. Ровным счетом ноль. Пустой холодный свет экрана, пустые глаза напротив, всего лишь звук, вылетающий из наушников. Ты ничего не чувствуешь, или нет, ты чувствуешь ничто, словно камень. Хотя, наверное, даже камни умеют что-то ощущать. Как по ним стучит дождь, обволакивая нежными водяными струями, как цветок накрывает их тенью в жаркий летний день, как на них садится майский жук и щекочет холодный камень своими мохнатыми лапками.

А я за 1658 дней превратилась даже не в камень…

Я стерлась в пустоту.

А пустота ничего не впитывает, ничего не отдает, ничего не чувствует. Все стало бессмысленно, безвкусно, бестактно, как-то даже безнравственно, что ли.

Часть 13.

Вечер 1658 дня с переселения в хранилища.

Сегодня я выйду еще раз. Надо приготовиться, собрать всю свою волю в кулак, посадить все чувства на поводок и не давать им пускаться вскачь. Главное не паниковать, не закрывать глаза и дышать свободно. Просто поверну ручку, открою дверь, выйду на улицу, сделаю пару шагов и вернусь обратно. Всего пару шажочков. Маленьких шажочков по земле. Жаль, у меня нет фонарика. Или хотя бы сотового телефона. В них были встроены фонарики, я помню. Очень удобно. Сейчас нет ни спичек, ни свечек, ни фонариков, ни телефонов, никаких источников неконтролируемого света. Зачем мне спички, свечки или фонарик, когда в своих двадцати квадратах я знаю все наизусть. Разбуди меня ночью, и я нарисую подробный план своего хранилища, да еще и с описанием, на какой полке сейчас пыль лежит. А огонь и все его помощники, так это вообще уничтожающее зло, которое состоит в списке категорически запрещенных субстанций. Ну а телефон? Зачем нам теперь телефоны? Звонить некому, сотовые вышки давно отрубили, еще при переселении. Въезжать в зону со своей техникой, было категорически запрещено. Всё должно было быть стерильно. Ну, так это объяснялось. Если нужно пообщаться, увидеться, услышать, написать – заходи в Пространство. Контроль и еще раз контроль. «Это для нашей же безопасности.» Как же мы были глупы, когда во все это поверили, а теперь слишком поздно, теперь мы действительно в этом убеждены. Ладно, нельзя так думать, а то вдруг они просматривают и мои мысли. Кошмар, не буду, не буду думать об этом.

Лежу, обливаюсь холодным потом самобичевания и страха. Готовлюсь. Жду подходящего момента. Если конечно такой настанет.

− Я не боюсь, я не боюсь, я не боюсь, − повторяю снова и снова.

Вдох… выдох…

Вдох… задержка…выдох

Вдох… Один, два, три…выдох

− Страх уходит, уходит.

Встаю, делаю шаг, второй шаг. Медленно переставляю ноги буквально по сантиметру. Такими темпами я и до двери сегодня не доберусь. Я же не трусиха. И я не нарушитель. Мне нужно всего лишь выйти подышать. Я не собираюсь гулять, или ходить по улице. Я же никого не побеспокою. Просто поймаю ветер на своей коже, вдохну баллончик кислорода и вернусь в свое хранилище. Это же не нарушение. Даже если что-то со мной и случится, и я заболею, мне даже заражать некого. Никакой угрозы.

− Хватит убеждать и оправдывать себя! – злюсь на саму себя.

− Больше не буду!

Я готова, кофта накинута на плечи, тапочки на ногах. Мягкие комфортные тапочки (или макосины) − современная обувь, что еще нужно, когда ты сидишь в изоляции. Хорошо хоть они есть, а то оставили бы одни носки. Ну да ладно, сейчас же конец весны, тепло наступает на пятки, так что скоро можно и босиком выходить.

Решаюсь, смотрю на дверную ручку, гипнотизирую ее. Дотрагиваюсь, поворачиваю, не заперто. Выхожу из убежища медленно, аккуратно, в этот раз не спеша. Ступенька, еще ступенька, стараюсь ступать как можно тише. Жаль, что лестницы сделаны в виде темного сплошного туннеля, покрытого металлическими пластинами. Летом наверняка в нем настоящая жаровня. Может, если бы его не было, и лестница была открыта, мне хватило бы просто выйти в дверь и подышать на верхней ступени, не спускаясь со второго этажа. Но реальность всегда отличается от наших воображаемых картин. Я спускаюсь по металлическим островкам, двигаюсь на ощупь. Ступенек не должно быть так много. А я уже насчитала пятнадцать. Еще немного и вот эта вторая стальная дверь. Шарю рукой перед собой, как будто обыскиваю преступную дверь, подвергшуюся задержанию. Нахожу выступ, исследую его очертания, надавливаю вниз, и защелка вжимается в дверь, открывая мне проход. Не заперто, как и прошлый раз. Делаю шаг, переступая порожек, еще шаг и я стою, подсвеченная только бледной луной между темных полос растянутых стен. Фонарей на улице нет, они и не нужны, свет в комнатах выключается в одиннадцать, и наступает полнейшая темнота, время сладких не потревоженных снов. Насколько я знаю, можно как-то пользоваться Пространством после отключения, но это нежелательно и по запросу. Всему свое время. Уже больше одиннадцати и я вижу только покрытые ночью силуэты корпусов. Вокруг меня приятная расслабляющая тишина. Дышу. Сначала осторожно, боясь нарушить окружающую безмятежность. Потом все глубже и глубже, вбирая как можно больше воздуха. Словно я грабитель банка, который закидывает в сумку деньги, а я запихиваю в себя кислород. Надышавшись, с легким головокружением оглядываюсь по сторонам. Ощущаю себя Алисой из произведения Льюиса Кэрролла. Только в этот раз оно называется «Алиса в стране ужасов». Каменный лабиринт, а над ним тускнеет неживая луна. Пытаюсь разглядеть ее. Она так далеко, невероятно далеко отсюда. Но я ее все равно вижу, ее чувствую. Не смотря на ее бледность и отстраненность, я наслаждаюсь этой красотой, ее будоражащим размером, ее многоликостью, и ее безнадежной печалью. А ж сердце замирает. Ветер немного треплет неубранные волосы, играет с ними. Я их еще ни разу не стригла после переселения, и они растекаются кокетливыми струями по плечам и спине. Смотрю на отделившийся лоскуток волос, поддерживаемый легким потоком воздуха, и представляю, что это веточка молодой березы качается на ветру. Ни одного дерева на улице нет. Откуда же у нас кислород, если мы все тут закупорены, как крысы в банке.

Стою, прислушиваясь к давно забытым ощущениям. Я не чувствую страха, я забыла о нем, наслаждаясь этими противозаконными переживаниями. Закрываю глаза и делаю большой вдох. Я питаюсь воздухом, питаюсь пространством, стараясь заполнить всю пустоту до отказа, всю полость внутри меня. Я бы простояла так до самого рассвета, если бы не услышала шорох где-то неподалеку.

Часть 14.

Сердце в пятках, голова кружится, я не знаю, куда мне деться, куда спрятаться. Я забыла, откуда я вышла, и где моя дверь. Ноги не слушаются, глаза как два маяка светятся в темноте от неописуемого страха.

«Меня сейчас поймают! Все раскрылось! Видимо за мной следили. Они всё знают. Что же делать? Что делать?»

Шорох приближается, а я просто пригвождена к земле. Я столб, который воткнули в проделанное отверстие и залит бетоном, и с каждой секундой бетон застывает, не давая моим ногам пошевелиться.

Шорох совсем близко. Зажмуриваю глаза, да так сильно, что искры и цветные огоньки пляшут под веками.

«Не побегу! Я не умею бегать. И самое страшное– я не знаю, куда мне бежать. Буду стоять. Наверное, это охрана, сейчас услышу щелчок, как открывается затвор, и пуля рассекает воздух в стремлении впиться в мою плоть. Да, меня наверняка просто пристрелят. Я нарушитель. Или они вначале поговорят со мной? Спросят, что я тут делаю. И что я им на это отвечу? Вышла подышать воздухом, спасаясь от панических атак? Или еще вариант, я просто хотела посмотреть на луну, мне ее из окна не видно. Смешно. Бред полный. Какое там наказание за несанкционированный выход из дома? Не помню, совершенно не помню. Ну же вспоминай, какое? Какое? Смерть? Нет, вряд ли! Штраф? Или изгнание? Не помню, не помню. Давно я не перечитывала свод правил.»

Напряжение стучит в висках. Глаза болят, как и мышцы лица, пытаясь спрятать бордовый стыд. Мне кажется, уже прошел целый час, а я все еще жива и стою в ожидании своей участи. Пытаюсь приоткрыть один глаз и вижу перед собой удивленное лицо молодого улыбающегося парня.

− А…, − чуть не завопила я, но голос куда-то пропал, и в темноту вылетел хриплый вдох.

− Тише, ты чего? – шёпотом говорит он.

− Я? − мои глаза, как две мякоти виноградин, все сильнее вылезают из своей кожуры.

Я пытаюсь его разглядеть. Это не солдат − нет формы, нет автомата.

Выдох облегчения.

Но кто же он? Может у него есть пропуск, и он тут расхаживает по улицам? Новый вид дозорного? Ищейка?

− Ты что тут делаешь? − вырывает он меня из мыслей.

Я так отвыкла общаться с реальными людьми, что мне сложно понять, что я должна отвечать и желательно сразу.

− Стою, − тихо отвечаю я.

Его тело немного потряхивается от легкого смеха.

− Это я вижу, − говорит он, все еще улыбаясь. − Зачем ты стоишь тут ночью?

Его улыбка становится все шире. По крайней мере, мне так кажется в темноте.

− Вышла подышать, − не подумав, отвечаю я.

− Ого, − не скрывая удивления, говорит он. − И часто ты так выходишь?

− Второй раз с начала переселения, – говорю правду, не успела придумать никакой правдоподобной лжи.

− Понятно, − он задумался. − Но ты же знаешь, что выходить запрещено?

− Знаю.

− И все равно вышла?

− Да.

− Не многословные у тебя ответы, − в очередной раз хихикает он.

Видимо наш разговор и вся эта ситуация его веселит.

Только сейчас осознаю, что напротив меня живой реальный человек. Вот тут в метре от меня. Не могу в это поверить. Может у меня уже началась какая-нибудь стадия галлюцинаций? Да, вероятно. Может это воздух. Все-таки он отравлен, и я скоро умру. Опускаю голову и грустно вздыхаю.

− Эй, ты чего? – вновь вырывает меня из задумчивости его голос.

− Ты реален? − не обдумав, спрашиваю я.

Он смеется, мне нравится его смех, живой, игривый, открытый, его можно впитать в свою кожу.

− Конечно, разве ты меня не видишь?

Точно, живой, значит это не галлюцинация.

− А можно я дотронусь до тебя? − как-то глупо и неуместно спрашиваю я.

Он снова смеется. Да, я точно слышу этот смех. Делаю вдох и чувствую его запах. Реальный запах живого человека, запах мужчины. Немного мускусный, с нотками мыла. Закрываю глаза и не могу поверить своему обонянию.

− Прости, я просто не помню, когда видела живого человека последний раз, − пожимаю плечами.

− Да уж, − с грустью отвечает он.

Тут я соображаю о недвусмысленности ситуации, встаю в позу, руки упираются по бокам, и я глазами просверливаю в нем невидимую дыру.

− А что это ты делаешь ночью на улице? − спрашиваю грозно я.

− Я шел, − с улыбкой отвечает он, − Но увидел силуэт, стоящий посреди улицы и решил проверить.

− А куда ты шел?

− Да так не важно, гулял, − мнется он.

− И ты не из солдат? − с недоверием спрашиваю я.

− Замечен не был, − отшучивается он с улыбкой.

Я выдыхаю. На сегодня эмоций хватит, а то меня совсем накроет. Я и так потерялась во всём этом.

− Мне пора возвращаться, − переминаясь с ноги на ногу, говорю я неестественно хриплым голосом.

− Как скажешь.

Я уже поворачиваюсь вроде как в направлении своей двери и слышу его негромкий голос

− Еще увидимся, Немезида, − бросает он и исчезает так же, как и появился.

Переставляю отекшие многотонные ноги (так они ощущаются) и поднимаюсь в убежище. Закрываю за собой дверь и сползаю по стене на еще когда-то чистый пол. Такая вязкая смола, ползущая по стволу вниз. Что сегодня было? Он точно реален? Да, я слышала, я чувствовала. Не мог же мой мозг воссоздать и запах, и звук, и изображение. Даже для него это явный перебор. Улыбка расцветает на высохших губах. Жаль не дотронулась до него для полной уверенности. Да и света маловато, не разглядишь. Пытаюсь вспомнить его черты, зафиксировать, но их сложно разобрать. Хотя если я его еще раз увижу, я точно его узнаю. Поднятые вверх краешки губ и блеск глаз. Живой человек, кто бы мог в это поверить. Детская радость летним дождем накрывает меня.

Человек. Живой человек. Ночью. Такой же, как и я. Странник в этой пустой галактике. Как же хочется кому-нибудь рассказать, с кем-нибудь поделиться. Но, увы, нельзя. Буду хранить в себе. Интересно, мы еще когда-нибудь увидимся?

Часть 15.

Утро выдалось прекрасным. Солнце наполняло всю комнату чистым золотистым светом, укрывало меня своим божественным ликом и ласкало, ласкало, наполняя теплом и согревая бледную кожу. Лежу на нагретых простынях и вспоминаю ночное приключение. Почему Немезида? Почему он так решил? Надо покопаться в Пространстве. И что он имел в виду, когда сказал, еще увидимся? Он имел в виду Пространство? Он же даже не знает мой номер в Пространстве. Как тогда он найдет меня? Кинутая вдогонку фраза, скорее всего, была отголоском, пережитком прошлого, хорошим тоном. Сказать приятное незнакомой потерянной девушке, стоящей в полной темноте и замешательстве. Да так оно и было. Не стоит забивать себе этим голову. Всё это ерунда. И мне пора завязывать с этими ночными вылазками. Никто не знает, чем это все может обернуться. И хорошо, что я до сих пор здорова, ну я на это надеюсь, потому что никаких потусторонних симптомов не наблюдается. Но возьму свое состояние под контроль.