Текст книги "Охотники за сокровищами. Нацистские воры, хранители памятников и крупнейшая в истории операция по спасению мирового наследия"

Глава 45
Петля затягивается
Германия и Австрия
2–3 мая 1945

Конечно, в этой войне с нацистами воевали не только западные союзники. Немецкие войска в Италии официально сдались 2 мая. Двухмиллионная советская Красная Армия на Восточном фронте освободила Польшу и продвигалась все глубже в Германию, заставляя в панике бежать как солдат, так и простых жителей. 4 мая войска США захватили в плен Ганса Франка, печально известного губернатора оккупированной Польши, в его доме в Нойхаусе на озере Шлирзее, в пятнадцати километрах от австрийской границы.

Франк правил Польшей жестоко. «Не стоит распускать нюни по поводу семнадцати тысяч убитых [в Польше], – говорил он в своей речи перед партийными соратниками в 1943-м. – Долг обязывает нас держаться вместе, особенно теперь, когда мы, собравшиеся здесь, составляем рузвельтовский список военных преступников. Я имею честь занимать в нем первую строчку». Однажды, находясь за пределами Польши, он увидел табличку, сообщающую о казни семи партизан. Ему пришлось бы извести на бумагу целый лес, бахвалился он перед своей свитой, если бы он писал объявление всякий раз, как казнит семь поляков.

Но скорый на расправу Франк моментально сломался, когда его призвали к ответу за содеянное. Лишившись вместе с властью и воли, он передал победителям сорок три тома своих личных дневников. В первую ночь в плену он попытался покончить с собой, перерезав себе вены и горло, но даже с этим не справился. Прочесав его дом, солдаты нашли девять картин, в том числе два из трех шедевров, украденных из коллекции Чарторыйских в Кракове: «Пейзаж с добрым самаритянином» Рембрандта и «Даму с горностаем» Леонардо да Винчи. Третья, «Портрет молодого человека» Рафаэля, была официально признана пропавшей без вести.

* * *

Сидя в тюрьме под Триром, Герман Буньес уныло размышлял о собственной жизни. Хранители памятников Роберт Поузи и Линкольн Керстайн не вернулись, чтобы принять его предложение о помощи. Вместо этого Поузи направил к искусствоведу военного следователя. Вскоре Буньеса арестовали. Он помогал Герингу грабить Францию, он угрожал Розе Валлан во Франции, он продал искусство, науку и совесть в погоне за химерой нацистской власти – и все же надеялся, что сможет избежать наказания. Возможно, он воображал, что сумеет ускользнуть в суматохе наступления союзников или купит себе свободу, рассказав Поузи и Керстайну про тайный склад сокровищ Гитлера в Альтаусзее. Герман Буньес рвался к богатству и престижу, но они оказались всего лишь жестокой иллюзией, ловушкой для дурака.

* * *

В Баварии Герман Геринг ехал в открытом автомобиле при всех регалиях, указывавших на его высокие звания и должности (которых Гитлер лишил его несколько дней назад), в сопровождении охраны СС. Охранникам было велено убить Геринга и его семью, но даже они понимали, что Германия оказалась в пустоте безвластия, и игнорировали приказ. Колонна направлялась в Маутерндорф, одну из многочисленных резиденций Геринга, где рейхсмаршал планировал дождаться встречи с Эйзенхауэром. Он был уверен, что они могут просто сесть и поговорить, как военный с военным.

В это время его коллекция искусства направлялась в город Унтерштайн, что в десяти километрах от Берхтесгадена. В последние две недели произведения искусства, украденные Герингом, проделали полный опасностей путь по разбомбленным железным дорогам Германии. Сначала поезд отправился в Берхтесгаден, где от него отцепили три вагона, чтобы перегрузить содержимое в бомбоубежище, хотя в нем было слишком сыро и тесно. Затем поезд прибыл в Унтерштайн, но тут рейхсмаршал передумал и решил разместить коллекцию в бомбоубежищах под Берхтесгаденом. Для сохранности картины обернули гобеленами, затем вход в убежище был залит толстым слоем бетона и закамуфлирован бревнами, похожими на потолочные балки. Значительная часть работ в укрытие не поместилась, так что пока на Германию падали бомбы, пока по руинам, бывшим когда-то ее великими городами, продвигались войска победителей, а нацистские фанатики пытались взорвать каждую железную дорогу, фабрику и мост, украденные картины, скульптуры, гобелены и прочие ценности, оставшиеся от колоссальной коллекции рейхсмаршала, отправились обратно в Унтерштайн. Для себя и жены Геринг оставил только десять небольших шедевров, которые они вывезли из Каринхалла, – их хватило бы, чтобы семья могла жить в роскоши до конца своих дней.

* * *

По ту сторону австрийской границы, в альпийском редуте, защитники Альтаусзее не знали, что им делать. Айгрубер послал команду взорвать бомбы. Знакомый одного из шахтеров уже видел в долине в нескольких километрах отсюда подрывников, поджидающих сопровождения из гестапо. Пёхмюллер и Хёглер даже обсудили, не отправить ли им в Зальцбург гонца, чтобы предупредить союзников о грозящей опасности, но решили, что это слишком рискованно. Бунтовать против вооруженной охраны было глупо, в особенности если с подрывниками приедет гестапо. Ни времени, ни возможностей вывезти из шахты тяжелые бомбы уже не оставалось.

И в этот решающий момент у одного из шахтеров, Алоиса Раудашля, возникла идея. Доктор Эрнст Кальтенбруннер, глава тайной полиции Гитлера и второй по рангу член СС, сбежал из бункера и направлялся в Альпы к любовнице. Раудашль, состоявший в НСДАП, знал, как с ним связаться. Может, Кальтенбруннер им поможет?

Это был не самый худший план. По рангу глава тайной полиции Кальтенбруннер стоял выше Айгрубера. Он лично находился в бункере и знал, какова была воля Гитлера. Да и личные качества этого человека, без сомнения, должны были вызывать симпатии гауляйтера. Кальтенбруннер был родом из Австрии и прославился безоговорочной поддержкой самых жестоких начинаний Гитлера: постройки концентрационных лагерей, казней узников войны, избавления от тысяч «нежелательных лиц» на оккупированных территориях. Проще говоря, он был безжалостным подонком – и только такой был способен одолеть Августа Айгрубера.

Но согласится ли подобный тип спасать искусство?

Глава 46
«Сказочный» замок
Берхтесгаден и Нойшванштайн, Германия
4 мая 1945

3-я пехотная дивизия 7-й армии США, прозванная «Скалой Марны», прошла через фронты Северной Африки, Сицилии, Анцио, Франции, Южной Германии и наконец оказалась в баварских Альпах. 2 мая 1945 года ее 2-й пехотный полк («прессовщики хлопка») подошел к Зальцбургу, воротам Австрии в «альпийский редут». Они ждали битвы, но за последние несколько дней им никто не оказывал сопротивления, и город был взят без единого выстрела. Отсюда им открывался прямой путь к последнему трофею войны: нацистской твердыне в Берхтесгадене, в самом сердце «альпийского редута».

Утром 3 мая командир 3-й пехотной дивизии генерал-майор Джон О’Дэниел по прозвищу Железный Майк навестил полковника Джона А. Хайнтджеса, командующего 7-м пехотным батальоном.

– Ну как, – спросил он его, – успеем в Берхтесгаден?

– Да, сэр, – ответил Хайнтджес, – и у меня уже готов план. Его инженеры работали всю ночь, укрепляя мост, чтобы по нему могла пройти пехота.

Не прошло и часа, как 1-й и 3-й батальоны уже направлялись к Берхтесгадену, готовясь взять его в клещи. 1-й батальон пробирался по опасным горным переходам, а 3-й спокойно прошел по шоссе. 1-й батальон достиг Берхтесгадена в 3.58 4 мая 1945 года, всего две минуты спустя к нему присоединился 3-й. На улицах их встречали выстроившиеся в ряд немецкие офицеры в длинных серых шинелях. Один из них выступил вперед и протянул полковнику Хайнтджесу свое оружие. Это был Фриц Геринг, племянник рейхсмаршала. Хайнтджес принял капитуляцию и пригласил молодого человека в местную гостиницу на разговор за бутылочкой вина. Рейхсмаршал покинул Берхтесгаден совсем недавно, а Фриц остался, чтобы передать союзникам архивы люфтваффе.

Пока Хайнтджес беседовал с Фрицем, остальные «прессовщики хлопка» карабкались на гору Кельштайн, где находилось поместье Гитлера Бергхоф. Дом бомбили Королевские воздушные силы Великобритании, затем его подожгли сами эсэсовцы, но кладовые и погреба, набитые едой и бутылками с вином, не пострадали. В гостиной Гитлера устроился полковой врач и бывший шахтер Изадоре Валенти, распивая с друзьями вино фюрера. Реющий над Бергхофом нацистский флаг сорвали, разрезали на кусочки и разобрали на сувениры офицеры 3-й пехотной дивизии. В соседнем доме солдат вынул немецкий парабеллум из рук покончившего с собой генерал-лейтенанта Густава Кастнера-Кирдорфа. Солдаты 7-го пехотного полка катили по улицам огромные головы сыра и угощались вином, которое нашли в личном погребе Геринга, насчитывающем шестнадцать тысяч бутылок. Эйзенхауэр и его помощники беспокоились зря – это был, конечно, никакой не «альпийский редут». Последний бастион нацистского сопротивления пал без единого выстрела.

* * *

Замок Нойшванштайн находился в конце длинной извилистой дороги на немецко-австрийской границе. Джеймс Роример думал о том, как верно эта дорога отражает траекторию, которую после встречи с Розой Валлан в Париже обрел его собственный путь. Он приехал во французскую столицу, чтобы спасать памятники и здания. Теперь же в немецкой глуши он гнал на грузовике Красного Креста, надеясь, что далекий замок окажется доверху набит картинами одной из величайших коллекций мирового искусства. А что, если произведения искусства вывезли оттуда или, хуже того, уничтожили? Сможет ли он найти там документы Оперативного штаба, без которых не разобраться, что было украдено и у кого? Может быть, он вообще едет не туда?

«Да, в Нойшванштайне хранятся произведения искусства, – сказала ему Марта Кляйн, реставратор, которую он повстречал в Буксхайме, – но самое богатое собрание на данный момент сосредоточено в соляной шахте в Альтаусзее».

Если эти слова и посеяли в душе Роримера сомнения, то ненадолго. Выбирать не приходилось: войска союзников еще не дошли до Альтаусзее. Шахта находилась в горной долине, и вокруг нее не было никаких военных целей. К тому же он так долго мечтал о Нойшванштайне! Как же он мог повернуть назад, когда был так близко, тем более после обещаний, которые дал Розе Валлан? Если ему немного повезет, он успеет добраться и до соляной шахты. И вот он увидел замок. «“Сказочный” замок в Нойшванштайне под Фюссеном, – писал Роример, – был построен на горе Людвигом Баварским Безумным в причудливом псевдоготическом стиле. Когда мы подъезжали к нему из долины с севера, он казался настоящим волшебным замком из сказок. Как будто из воздуха возник дворец для эгоистичных, жаждущих власти безумцев, живописное, романтичное и удаленное место, идеальный приют для банды разбойников, промышлявшей грабежами произведений искусства».

У величественных железных дверей все еще стояли на страже две водруженные на броневики мортиры. И это все – немцы покинули замок, оставив его без охраны. Захвативший его американский отряд не встретил сопротивления, а все оружие, которое конфисковали у жителей окрестных деревень, свелось к паре дробовиков. Благодаря информации, предоставленной Розой Валлан, и усилиям Роримера американцы были осведомлены о значении замка и, захватив его, тут же опечатали все двери. Никто, даже высшее командование, не заходил в его сокровищницу.

Джеймс Роример, его новый помощник Джон Скилтон и небольшой отряд охраны вошли в замок в сопровождении смотрителя, служившего во дворце уже много лет (нацисты оставили довоенную прислугу, поскольку доверяли ей больше, чем собственным людям). Изнутри замок представлял собой лабиринт лестниц, спроектированных не архитектором, а театральным сценографом, поклонником которого был Людвиг Безумный. Лестницы были круты и опасны, и каждая заканчивалась дверью, которую немецкий смотритель отпирал с помощью карикатурно большой связки ключей. Большая часть дверей вела в тесные комнаты с толстыми стенами и узкими проемами-окнами. За другими открывались просторные коридоры или балконы с видом на горы, откуда снова вели вверх витые лестницы, только уже прилепившиеся к внешним стенам здания. Замок вздымался все выше и выше под какими-то невероятными углами, одна причудливая комната сменяла другую, и в каждой Роример находил ящики и коробки, стеллажи и полки, забитые предметами искусства, прибывшими сюда прямо из Парижа. Одни комнаты были отданы под золото, в других полки ломились от картин или ящиков, на крышках которых аббревиатура Оперативного штаба была намалевана прямо поверх имен парижских коллекционеров. Роример понял, что большинство ящиков никто никогда не открывал.

В залах, тесно заставленных мебелью, хранились гобелены, столовые сервизы, чаши, канделябры и прочие предметы домашнего обихода. В нескольких комнатах лежали книги, рядом небрежно валялись редкие гравюры. За одной железной дверью, закрытой на два замка, обнаружилась знаменитая на весь мир ювелирная коллекция Ротшильда и более тысячи предметов из серебра, принадлежавших Пьеру Давиду-Вейлю. «Я проходил по этим комнатам как в тумане, – писал Роример, – надеясь только, что немцы не обошлись без своего хваленого педантизма и где-то есть фотографии, каталоги и описи всех этих ценностей. Поскольку без них на опознание всей этой горы награбленного ушло бы лет двадцать».

В комнате с камином, куда вела отдельная дверь, нацисты жгли формуляры и документы. Роример заметил подпись Гитлера, все еще видневшуюся на обугленном обрывке бумаги, и испугался, что архивы уничтожены. Но следующая комната представляла собой огромную картотеку с фотографиями, каталогами и записями. На каждый предмет, конфискованный Оперативным штабом во Франции, – всего двадцать одна тысяча конфискаций, включая те, что были отправлены в другие хранилища, – была заведена каталожная карточка. Роза Валлан была права, когда настаивала на важности Нойшванштайна, – эти документы были абсолютно необходимы, чтобы опознать украденное и вернуть владельцам.

– Сюда никто не должен входить, – сказал Роример сопровождавшему его сержанту охраны. – Даже часовые. Это здание должно быть закрыто.

В полу был люк, ведущий в потайной ход. Роример велел заколотить его, затем задвинул железным сундуком. Тяжелые двери каминной комнаты заперли. Потом Роример взял античную печать Ротшильдов, которую нашел среди украденных сокровищ, – на ней было написано SEMPER FIDELIS («Верен всегда») – и запечатал ею двери.

Глава 47
Последние дни
Берлин и Южная Германия
5–6 мая 1945

2 мая Красная Армия дошла до восточного центра Берлина, той его части, где располагалось сразу несколько знаменитых берлинских музеев. Этот район, известный как «музейный остров», немцы покинули всего несколько часов назад. Они ушли, когда смотрители музея уговорили их не разбирать на баррикады древнегреческий Пергамский алтарь.

Так что музеи города были в безопасности, а красноармейцы занялись огромными флактурмами (комплексами противовоздушной обороны), в которых хранились картины и прочие произведения искусства, – те, что не удалось вывезти в Меркерс и другие немецкие хранилища. Всего флактурм было три, в каждом по две башни, и самая большая из башен, находившаяся в зоопарке, поднималась на сорок метров ввысь и уходила на шесть этажей под землю. Ее бетонные стены были больше двух с половиной метров толщиной, окна закрывались стальными ставнями. Помимо госпиталя, военных бараков, государственного радио, складов боеприпасов и музейного хранилища в башне могли разместиться 30 тысяч человек.

1 мая флактурм зоопарка заполнили советские войска, надеясь найти там золото или тела Гитлера и прочих высокопоставленных нацистов. Но они обнаружили только раненых солдат и жителей города. Ни коек, ни носилок в башне не было, и врачи от безысходности укладывали больных на ящики, хранившие резные рельефы Пергамского алтаря, сокровища античной Трои (известные в мире как «золото Приама») и множество других шедевров. К 4 мая раненых эвакуировали, а флактурм перешел под контроль сталинских трофейных бригад, которым было велено пересылать все ценное (начиная с искусства и заканчивая продовольствием и оборудованием) в Советский Союз в качестве неофициальных реституций за разоренную нацистами страну. Трофейные бригады немедленно занялись организацией отправки сокровищ на восток – и вывезли все подчистую всего лишь за месяц.

В одной из башен другого флактурма, располагавшегося в районе Фридрихсхайн, хранились четыреста тридцать четыре знаменитые картины большого размера, сотни скульптур, фарфор и антиквариат. С 3 по 5 мая башню обследовали советские войска, обнаружив, что она была взломана. По городу бродило восемьсот тысяч освобожденных трудовых узников из Восточной Европы и в разы больше немцев, отчаянно сражавшихся за жизнь в наступившем безвластии. Многие из них занимались грабежами. В башню воров, очевидно, завлекли склады провианта на первом этаже, потому что хранившиеся тут же рядом бесценные картины лежали нетронутыми. Но это не значило, что сокровища были в безопасности. Ночью с 4 на 5 мая в башне вспыхнул пожар. Продовольствие и предметы искусства, хранившиеся на первом этаже, были уничтожены.

Был ли этот пожар делом рук простых воришек? Возник ли он случайно от одного из факелов, с которыми берлинцы ходили по улицам? Ведь электричества в городе не было. Или нацистские фанатики и офицеры СС так не хотели, чтобы сокровища Германии попали в руки советских солдат, что распространили действие приказа «Нерон» и на них?

Советские войска ответ не очень интересовал. Они все равно отказались выставить охрану, даже несмотря на то что на втором и третьем этаже оставались бесценные произведения искусства. Пока трофейные бригады трудились в флактурме зоопарка, флактурм во Фридрихсхайне бросили на растерзание мародерам. Вскоре в нем вспыхнул новый пожар, страшнее первого. Все содержимое – скульптуры, фарфор, книги и четыреста тридцать четыре картины, включая одного Боттичелли, одного ван Дейка, трех Караваджо, десять Рубенсов и пять работ Лукаса Кранаха Старшего, любимого художника Геринга, – погибло в огне, став последней жертвой безвластия.

* * *

В Унтерштайне на личный поезд Германа Геринга обрушилась голодная толпа местных жителей – до них дошли слухи, что в вагонах есть водка. Некоторым достались хлеб и вино – рейхсмаршал добавил к поезду дополнительные вагоны с припасами, чтобы пережить изгнание. Что до остальных, то, как позже обнаружил хранитель памятников Бернард Тейпер, проводивший расследование для союзных войск, «опоздавшим пришлось довольствоваться предметами вроде картины школы Рогира ван дер Вейдена, реликвий Лиможа XIII века, четырех позднеготических деревянных статуй и прочим – кто что сумел утащить. <…> Три женщины положили глаз на один обюссонский ковер, и противостояние вылилось в жаркий спор. Тогда к ним подошел уважаемый в городе человек и сказал: «Женщины, будьте вежливы друг с другом, разделите его между собой». Так они и поступили. Две женщины сделали себе покрывала на кровати, а третья сшила из своего отреза занавески».

* * *

Каждый вечер Роберт Поузи и Линкольн Керстайн, хранители памятников из 3-й армии, смотрели на большую карту, висевшую на стене передовой оперативной базы. Ежедневное продвижение войск отмечалось на карте красным карандашом. Каждый вечер, после того как слухи были отсеяны и оставались только факты, линию фронта рисовали заново. В Торгау в конце апреля произошла встреча с советскими войсками. Италия сдалась. Один прапорщик утверждал, что побывал в Богемии и вернулся обратно, не встретив сопротивления. И лишь одно, как видели Поузи и Керстайн, оставалось неизменным: подконтрольная немцам территория становилась все меньше, но до соляной шахты в Альтаусзее союзники никак не могли добраться.

Впрочем, хранителей расстраивало не это. Чем ближе союзники подходили к австрийским Альпам, тем очевиднее им становилось: 3-я армия США не попадет в Альтаусзее первой. Несмотря на все надежды Керстайна и Поузи, это будет 7-я армия. А значит, шахта достанется Джеймсу Роримеру, а Поузи и Керстайну придется довольствоваться разрушенными городами и второстепенными замками.

Эта несправедливость мучила Роберта Поузи. Но не столько из-за амбиций – как и все хранители, он всегда делился с коллегами информацией, как только она у него появлялась, – больше, чем за себя, он переживал за 3-ю армию. Ему казалось абсурдным, что другой армии достанется честь открытия Альтаусзее, в то время как в последние несколько месяцев именно 3-я разбила целое немецкое войско к востоку от реки Мозель, переправилась через Рейн и устремилась в самое сердце Германии. Разве не 3-я возглавила атаку во Франции? Разве не она взяла неприступную крепость Метца? И разве не они с Линкольном Керстайном не только установили факт существования сокровищницы Гитлера, но и узнали ее координаты?

«Мне жаль, что не нашей армии досталось встретиться с русскими <…> – писал он Элис. – Могу заверить тебя, что мы – самая блестящая армия из всех союзнических, и нас всегда зовут только на самые сложные, а значит, самые главные роли. Мы чувствуем себя настоящими главарями банды – так думает о себе всякая выигрывающая футбольная команда. Все остальные армии на нашем фоне смотрятся ничего, но не блестяще, ну а те, кто не на фронте, и вовсе не стоят упоминания. Если они где-то далеко в Англии, то они просто гражданские в форме. Если кто-то из 3-й считает по-другому, то ему открыта дорога на все четыре стороны. Потому что быть частью клуба, который громогласно объявляет о своей исключительности, – решение каждого из нас, и, чтобы его принять, необходимо быть абсолютно убежденным в своей исключительности».

Керстайн, который ничуть не разделял показного снобизма братства 3-й армии, впал в депрессию. «Если слишком долго работать в остовах прекрасных зданий, – писал он, – воображая любовь и заботу, с какими они были созданы, думая о ненужности их разрушения и оценивая затраты, необходимые для реставрации, гадая, возможна ли вообще реставрация, то растерянность сменяется унынием. После восхитительных останков Майнца и Франкфурта, Вюрцбурга, Нюрнберга и Мюнхена каким облегчением бывает приехать в маленький, но оставшийся невредимым рыночный городишко».

Еще несколько дней продвижения вглубь немецкой провинции – и даже неповрежденные городишки перестали служить ему утешением. Немцы, в особенности немецкая аристократия, раздражали не меньше разрухи. 6 мая Керстайн писал:

«Недавняя безумная деятельность уступила дорогу новой безумной деятельности. В погоне за награбленным мы повстречались с местными аристократами. Они сидят в раскиданных по всей этой живописной провинции огромных замках, набитых ящиками с украденным из всех возможных музеев добром, – добавь к ним ящики личного барахла и книги – и окруженные дельцами, которых пригласили, чтобы те спасли их от продвижения русско-еврейской-негритянско-американской армии. Одна очаровательная старая графиня принимала нас в постели. Она была больна, ох, так больна, и в ее доме устроили госпиталь для раненых немцев. Ей осталась только одна комната из этого чудесного особняка, и она, без сомнения, чуть не сломала себе шею, прыгая в постель, когда мы ворвались во двор. Эта древняя итальянская сука когда-то вышла замуж за немецкий титул и пестовала вокруг себя целое болото торговцев предметами искусства, юных «больных» баронов и графов. <…> Бог мой, какие они пережили ужасы. Еле-еле успели сбежать из Парижа, а ведь у них такие слабые легкие!.. Она от души надеялась, что ее милые мальчики (прилагаются фотографии) – и вправду дьявольски хорошенькие – ее два обожаемых офицерчика СС смогут сдаться американцам, которые все такие душки (и где я был всю свою жизнь?), а не антидемократичным, грязным, ужасным русским-евреям-полякам, с которыми мы ДОЛЖНЫ сразиться незамедлительно, ну и еще у нее есть маленькая просьба. Вроде как сюда забрели еще какие-то русско-еврейско-польско-американские негры и принялись стрелять оленей в охотничьих угодьях, а сейчас не сезон, и это просто УЖАС для главного лесничего! <…> Она клацала вставными зубами. Ее сестра, девственница 58 лет, хотя бы честно продемонстрировала нам свое презрение, сказав, что пожала бы нам руки, если бы это было дозволено. О, рассмеялся я, знаете ли, на войне я не выбираю, кому мне жать руки. Но в любом случае старая графиня оказалась нам полезна, мы узнали, что хотели узнать, и она написала для нас письма на собственной бумаге с коронами всем своим кузинам, каждая из которых приютила в своем замке собственный клубок шипящих гадюк. <…> Торговцы [искусством] были еще одним клубком зла. <…> Все они разбогатели на чужих лишениях, и они никогда не покупали искусство из конфискованных еврейских коллекций напрямую, всегда “очищали” его, пропуская через двух-трех перекупщиков, которые, конечно, получали свой кусок. И конечно, американцы не смогут заставить их расстаться с этими предметами, хоть торговцы и понимают, что это за вещи и кому они должны принадлежать на самом деле. Что до дальнейшей судьбы прекрасного фарфора, хороших, но скучных второстепенных мастеров, марок, табакерок, мебели и т. д., то меня нисколько не заботят их прежние владельцы, которые, несомненно, давно уже мертвы, или настоящие владельцы, которые, несомненно, все как один очаровательны и любят лошадок и собачек; вернутся ли они к первым, останутся ли у вторых, или сгниют, или поломаются в их погребах. Только один вопрос мировой истории искусства волнует меня прямо сейчас: как мне попасть домой».

Военная операция, казалось, никогда не кончится, да и разбою не видно было конца. От этого Керстайн хандрил все больше, несмотря на то что они с Поузи проезжали по альпийскому региону, где находилось большинство нацистских хранилищ украденного искусства. В письме домой Линкольн подытоживал: «Мое настроение улучшается, а волосы выпадают, стоит новому из бесконечных серых дней подойти к концу. Кругом становится все очаровательней и очаровательней, а я на самом дне состояния “мне плевать”. <…> Я знать не желаю, какое паршивое будущее ждет паршивую старую Германию».