Текст книги "Охотники за сокровищами. Нацистские воры, хранители памятников и крупнейшая в истории операция по спасению мирового наследия"

Но именно это и произошло. Об Альтаусзее было написано несколько статей и книг, но спустя короткое время даже художественное сообщество забыло об этих драматических событиях. И только в 1980-е годы австрийский историк Эрнст Кубин обнаружил документы – письма, приказы, стенограммы допросов и рассказы очевидцев, – которые помогли ему понять, что на самом деле случилось в Альтаусзее. Благодаря этим материалам, положенным в основу нашей книги, мы открыли для себя удивительную историю с еще более удивительными героями. Трудно представить себе лучшую иллюстрацию того, какие поразительные вещи могут происходить в смутные времена. Приходится признать, что история на самом деле складывается из хитросплетения намерений, отваги, сознательных трудов и слепой удачи.

Приказ Гитлера дал толчок уничтожению величайших произведений мирового искусства. Я уверен однако, что ключевую роль в их спасении сыграл его верный соратник Альберт Шпеер. 30 марта 1945 года Шпеер убедил Гитлера переписать приказ «Нерон»: вместо «полного уничтожения» непромышленных зон в нем теперь стояло «выведение из строя на длительный срок». Затем Шпеер издал собственные тайные указы, чтобы снизить масштаб планируемых разрушений или вовсе свести их на нет. Именно эти указы стали для руководства шахты прикрытием, благодаря которому удалось сорвать планы Айгрубера.

Они узнали об этих планах случайно, что бы ни утверждал Керстайн. 13 апреля 1945 года им сообщил о них доктор Гельмут фон Гуммель – секретарь Мартина Бормана в бункере Гитлера, посвященный во многие тайны Третьего рейха. Фон Гуммель хотел предотвратить взрыв, но не был готов делать это открыто – типичный нацистский трус, он предпочел столкнуть с Айгрубером директора шахты доктора Эммериха Пёхмюллера, не оказав последнему никакой поддержки. Айгрубер отказался говорить с Пёхмюллером по телефону, и директор шахты отправился в Линц, надеясь на личную встречу с гауляйтером, – дело было 17 апреля. Уже тогда он решил, что, если ему не удастся вразумить гауляйтера, он его обманет. С помощью технического директора шахты Эберхарда Майерхоффера Пёхмюллер разработал план: взорвать штольни и запечатать мины внутри шахты, чтобы до них было уже не добраться. А гауляйтеру они скажут, что усиливают мощность заряда – для надежности.

Гауляйтер был занят (мы помним, что его кабинет был набит просителями) и сказал Пёхмюллеру, что мнения своего не изменил, однако согласен на взрывы меньшей силы, чем задумывалось изначально. Он подтвердил, что «настаивает» на полном уничтожении, и добавил, что «лично придет и закидает шахту гранатами», если нацисты проиграют войну. Эти слова испугали Пёхмюллера и убедили его в серьезности ситуации. К 19 апреля он продумал все детали плана со своим советником техником Отто Хёглером. Перед ними стояла неимоверно сложная задача: переместить сотни предметов и точно рассчитать силу взрыва, чтобы избежать обвала в тех залах, где хранились произведения искусства. 20 апреля началась работа. Хёглер полагал, что она продлится не меньше 12 дней – до 2 мая.

28 апреля 1945 года Пёхмюллер отдал приказ Хёглеру вынести мины – приказ, который при определенных обстоятельствах мог стать его смертным приговором. Время взрыва для блокировки туннелей он обещал сообщить Хёглеру «лично». Пёхмюллер, должно быть, пришел в ужас, когда два дня спустя помощник Айгрубера – областной инспектор Глинц – подслушал, как Хёглер заказывает необходимые для транспортировки мин грузовики. Вечером того же дня возле входа в шахту было выставлено шесть человек верной Айгруберу охраны.

К 3 мая положение казалось безвыходным. Американцы застряли в Инсбруке, в 250 километрах от шахты, вход сторожила айгруберовская охрана, мины все так же находились внутри, а в долине уже видели команду взрывников. Но не все было потеряно. Взрывчатка была уже почти готова, и реставратор Карл Зибер, искренне преданный Пёхмюллеру, сумел объяснить двум охранникам, что задуманное гауляйтером – это чистое варварство. Тем временем среди шахтеров пронесся слух, что в ящиках хранятся мины, а не скульптуры. Шахтер Алоис Раудашль, активный член НСДАП, знал, что Эрнст Кальтенбруннер, уроженец здешних мест, а ныне – большая шишка в партии, едет в сторону шахты, и предложил с ним связаться.

В два часа дня 3 мая 1945 года Раудашль встретился с Кальтенбруннером в доме их общего друга. Вскоре после этого Кальтенбруннер имел разговор с Хёглером. Они пришли к единому мнению: ни украденные Гитлером сокровища искусства, ни источник заработка шахтеров не следует бесцельно разрушать. Когда Хёглер спросил Кальтенбруннера, дает ли он разрешение вынести мины, эсэсовец ответил: «Да, приступайте».

Тем же вечером шахтеры с молчаливого одобрения охраны вынесли мины из шахты. Работа продолжалась четыре часа. Они ничего не знали о трех неделях планирования этой операции, об отваге, которая создала эту возможность, они думали, что прячут мины по собственной инициативе. Их искреннее заблуждение, принятое за факт, стало причиной того, что и американцы, и – в дальнейшем – историки не смогли правильно оценить ситуацию.

Около полуночи прибыл еще один верный пес Айгрубера, сержант танковых войск Хайдер. Если мины вынесут, предупредил он, ответственность за это понесет Хёглер, которого ждет «суровая кара». Мины должны оставаться в шахтах при любых обстоятельствах. «Если приказ будет нарушен, гауляйтер лично явится в Альтаусзее и повесит каждого из вас» (отсюда пошли слухи, что шахтером угрожали, хотя реальная опасность грозила именно заговорщикам). Об угрозе предупредили Кальтенбруннера, и в полвторого ночи 4 мая тот позвонил Айгруберу по телефону. После яростного спора гауляйтер сдался. Он попросил только не кидать мины в озеро, как планировал Хёгле, а оставить на дороге, чтобы их забрали его люди.

День спустя, на рассвете 5 мая 1945 года, Эммерих Пёхмюллер и Отто Хёглер, два истинных героя Альтаусзее, стояли у входа в шахту. Шахтеры работали двадцать часов без перерыва, чтобы подготовить парализующий взрыв, для которого были необходимы не только шесть тонн взрывчатки, но еще и триста восемьдесят шесть детонаторов и пятьсот два взрывных механизма. По отмашке Пёхмюллера механизмы привели в действие, и склоны горы содрогнулись от взрыва семидесяти шести мин, запечатавшего сто тридцать семь туннелей древней соляной шахты Альтаусзее.

Глава 52
Эвакуация
Альтаусзее, Австрия
1 мая – 10 июля 1945

Когда 16 мая 1945 года в Альтаусзее прибыли хранители памятников Роберт Поузи и Линкольн Керстайн, в деревне оставалась только горстка солдат американской пехоты, с десяток шахтеров и кое-кто из австрийских и немецких чиновников – и у каждого была наготове своя версия событий. «Ходили самые невероятные слухи, – рассказывал Керстайн. – Якобы шахту взорвали, в ней ничего не оказалось, не стоило туда и спускаться». Но хранителям все-таки удалось попасть внутрь: правда, пробираясь по туннелю шахты, они уткнулись в глухую стену из земли и камней, – результат устроенного Пёхмюллером взрыва. По плану взрыв должен был создать преграду в 12 метров толщиной, но никто не знал наверняка, так ли это. И никто не мог сказать, что обнаружится на другой стороне.

Шахтеры прикинули, что на расчистку завала взорванной скальной породы уйдет две недели. Поузи с его опытом в архитектуре не сомневался, что военные инженеры справятся с этим меньше чем за неделю. Под командованием американцев шахтеры принялись за работу, орудуя старомодными кирками и лопатами. Уже на следующее утро им удалось расчистить на вершине завала узкую щель, в которую мог протиснуться один человек.

Первым внутрь отправился Поузи. Керстайн следовал за ним. По ту сторону стены их ожидал другой мир: темный, грязный, зловеще тихий. В свете старомодных ацетиленовых фонарей они увидели в нескольких метрах внизу главный проход, забитый мусором. Железные защитные двери выбило силой взрыва, и они болтались на петлях. Воздух был сырым – очевидно, шлюзы прорвало и некоторые проходы затопило. За первой же дверью оказался склад динамита. Оттуда внутрь горы уходил узкий боковой штрек. Следующая дверь, отлитая из прочного железного сплава, открывалась двумя ключами. За ней они увидели молчаливо погруженную в чтение «Мадонну» Ван Эйка, а рядом, на четырех пустых картонных ящиках, – семь панелей Гентского алтаря. «Чудные драгоценные камни коронованной Девы отражали свет наших мерцающих ламп, – позже описывал Керстайн. – Она просто была там, спокойная и прекрасная».

Хранители вернулись назад. Главную область взрыва можно было обойти по еле видневшимся черным проходам. С помощью проводника они спустились в холодное сердце горы, миновали несколько ответвляющихся коридоров и попали в большую залу с каменными сводами. Прорезая мрак подземелья, их лампы одна за другой высвечивали полки с простыми фанерными ящиками, набитыми величайшими шедеврами мирового искусства. Но вот наконец свет упал на молочно-белый камень «Мадонны» Микеланджело. Она лежала боком на грязном матрасе в коричнево-белую полоску, почти наверняка том же самом, на который ее столкнули с пьедестала восемь месяцев назад, всего за несколько дней до того, как в Брюгге появился британский хранитель памятников Рональд Бальфур. Хранитель Томас Карр Хауи-младший (он прибыл в июне) писал позже: «Свет наших фонарей играл на мягких складках одежды Мадонны, на ее искусно вылепленном лице. Ее печальный взгляд был устремлен вниз, и она, казалось, почти не обращала внимания на пухлого младенца Иисуса, льнущего к ней, крепко держа ее руку в своей». Несколько дней спустя в одной из самых глубоких комнат хранители обнаружили еще четыре панели Гентского алтаря, «Мастерскую художника» Вермеера, а в самом глухом углу – принадлежавшего семье Ротшильдов вермееровского «Астронома».

18 мая, когда о находке широко заговорили, Линкольн Керстайн отправился в штаб, где его ждал эксперт по влажности и химическому составу воздуха и краски, чтобы определить, через какие испытания прошли картины. «Экспертом, – писал он, – конечно же оказался Джордж Стаут, возможно самый приятный человек на свете».

Незаменимый Стаут прибыл в Альтаусзее 21 мая. Его главной задачей было составление подробной описи обнаруженных в шахте произведений искусства. В лаконичном перечне, переданном Стауту доктором Михелем от работников шахты Карла Зибера и Макса Эдере, фигурировали:

6577 картин;

230 рисунков и акварелей;

954 гравюры и оттиска;

137 скульптур;

129 предметов оружия и доспехов;

79 корзин с мелкими предметами;

484 ящика, предположительно содержащих архивы;

78 предметов мебели;

122 гобелена;

181 ящик книг;

1200–1700 ящиков, предположительно содержащих книги или другие бумаги;

283 ящика с неизвестным содержимым.

Затем он принялся за дело: разговаривал с работниками шахты и осматривал хранилища. «Какое это было увлекательное зрелище, – писал Керстайн, – следить за тем, как он сравнивает американские методы определения абсолютной, относительной или какой-то там еще влажности с австрийскими, которые использовал профессор минералогии Венского университета [тот самый печально известный доктор Михель], предоставивший нам рекомендации от движения австрийского Сопротивления». Стаут провел в шахте три дня, после чего объявил, что произведения искусства можно оставить там еще на год. Затем, доверив руководство шахтой Поузи, он отправился в тыл 3-й армии, чтобы инициировать расследование того, что произошло в соляной шахте в Австрийских Альпах. Но это расследование так никогда и не было проведено.

14 июня Джордж Стаут вернулся в Альтаусзее со своим новым учеником лейтенантом Стивом Коваляком. На следующий день проходы шахты были наконец расчищены, а обрушенные туннели восстановлены. На расчистку завалов потребовалось двести пятьдесят три рабочие смены, и рабочие вывезли из шахты 897 доверху нагруженных тележек.

Десять дней спустя, 25 июня, Стаут получил печальное известие. Президент Гарри Трумэн уступил Сталину. Западные союзники не останутся на завоеванной территории, а отойдут назад, к послевоенным границам, определенным «большой тройкой» (Рузвельтом, Черчиллем и Сталиным) на Ялтинской конференции в феврале. Американцы опасались, что бесчисленные хранилища искусства в итоге окажутся в советской зоне оккупации. Стаут понял, что все содержимое шахты Альтаусзее может достаться Сталину. У хранителей не было года на то, чтобы, как предполагал Стаут, вынести все сокровища из шахты. Им дали время до 1 июля. Четыре дня.

Стаут ринулся в бой. Карл Зибер и два новых помощника Стаута, хранители памятников Томас Карр Хауи-младший и Ламон Мур, отправились под землю с заданием выбрать предметы, которые следует эвакуировать первыми. Стаут привез с собой овечьи шкуры, в которые он заворачивал предметы искусства в Меркерсе, – они пригодились ему и в Альтаусзее. То, что было завернуто и сложено в ящики, грузили на вагонетки, которые называли «шахтовыми псами», от созвучия немецкого Hunt (вагонетка) и Hund (собака), и гнали по проложенным по шахте узким рельсам. За вагонетками, которые вытаскивал на поверхность земли небольшой локомотив, шли шахтеры. Затем ящики перетаскивали на грузовики и в сопровождении двух вездеходов перевозили вниз по опасным горным дорогам в сборный пункт произведений искусства ПИИА или в мюнхенский пункт сбора, организованный Джеймсом Роримером. Там грузовики разгружали, а овечьи шкуры, ящики и прочие упаковочные материалы отправляли обратно в Альтаусзее, чтобы использовать для следующей партии.

Стремительно портилась погода. Поскольку времени совсем не оставалось, Стаут объявил шестнадцатичасовой рабочий день, с 4 утра до 8 вечера. Снаружи лило как из ведра, что не просто затрудняло погрузку – даже дойти до подсобки было нелегко. Внутри не было электричества. Спальных мест на всех не хватало, еды не хватало, связь с внешним миром практически отсутствовала. Стаут оцарапал себе костяшки пальцев о соляные стены рудника и подцепил инфекцию. Ему приходилось каждый вечер часами держать руки в каске, наполненной горячей водой, чтобы они не опухали. «Очень беспокоят руки», – записал он в дневнике.

Они все равно не успели закончить к 1 июля. Но им повезло, что политики не смогли договориться по поводу крайнего срока: касался он только Германии или и Австрии тоже. Хранители работали. За завтраком 10 июля Джордж Стаут объявил: «Сегодня, кажется, подходящий день для настоящих шедевров». Несколько дней они со Стивом Коваляком упаковывали «Мадонну» из Брюгге в шкуры и бумагу и обвязывали веревками, пока она, по выражению Томаса Карра Хауи-младшего, не стала похожа «на кусок ветчины в оплетке». «Ветчина» весом в тонну! На ее поверхности нельзя было допустить ни малейшей царапины, потому что мир никогда бы им этого не простил. Но Стаут не сомневался в том, что делает. Используя специально разработанную канатно-блочную систему, он поднял статую на поджидавшую вагонетку и объявил: «Уверен, мы можем перевезти ее в Мюнхен через Альпы, не причинив никакого вреда». Он лично прошагал рядом со статуей весь путь до поверхности.

Потом из шахты вынимали Гентский алтарь, каждая панель которого была уже со всей тщательностью упакована в отдельный ящик. Грузовик подготовили так же, как и для остальных бесценных шедевров. Сначала его дно выложили водонепроницаемой бумагой, которая использовалась для защиты от газовых атак. На бумагу положили войлочную подстилку, а сверху – «сосиски», подушки в сорок сантиметров толщиной, которые Стаут изготовил из найденной в шахте бежевой ткани для занавесок. Затем алтарные ящики закрепили на подушках в вертикальном положении – для надежности и амортизации. Когда все двенадцать панелей алтаря были выстроены на грузовике параллельно друг другу, сверху положили еще один слой войлока и водонепроницаемой бумаги, а потом все вместе накрепко закрепили с бортов.

Тщательная упаковка «Мадонны из Брюгге» и Гентского алтаря заняла весь день. На следующее утро Джордж Стаут сел в первый грузовик, и два величайших шедевра Европы начали свой 250-километровый путь в Мюнхен по крутым альпийским склонам. Они направлялись домой.

Меньше чем через месяц, 6 августа 1945 года, Джордж Стаут покинул Европу. Он тоже возвращался домой, сорокасемилетний, уставший. Но уходить на покой он не собирался. За неполных тринадцать месяцев он обнаружил, осмотрел и упаковал десятки тысяч произведений искусства; из одного Альтаусзее было вывезено восемьдесят грузовиков. Он организовал полевую службу ПИИА в Нормандии, заставил штаб верховного командования расширить и поддержать службу памятников, обучил хранителей из Франции и Германии, допросил множество нацистских чиновников и посетил большинство нацистских хранилищ искусства к югу от Берлина и к востоку от Рейна. Не будет преувеличением сказать, что на своем стареньком «Фольксвагене» он проехал больше пятидесяти тысяч километров по Европе и побывал практически в каждой важной точке на территории 12-й группы армий США. За все время службы на континенте он позволил себе ровно полтора дня выходных.

Письмо Джеймса Роримера жене Кэтрин

17 мая 1945

Ты в полном праве жаловаться на то, что вот уже столько дней от меня ни слуху ни духу. Никогда в жизни мне еще не приходилось работать с такой головокружительной скоростью и с такими потрясающими результатами, как в прошедшие две-три недели: я успел дважды побывать в Зальцбурге и Фюссене [ближайший город к замку Нойшванштайн], заехать в Мюнхен, Вормс, Франкфурт, Дармштадт, Мангейм, Гейдельберг и еще с десяток местечек поменьше. Как ты уже догадалась, теперь нам разрешено называть места, где мы бываем, что еще год назад, да и до этого тоже, было под строжайшим запретом. Сейчас я живу в Аугсбурге, но так и не видел города по-настоящему, потому что все время на ногах, даже когда не занят в штабе. Мне удалось обнаружить совершенно фантастическую информацию и документы, подтверждающие массовые нацистские грабежи в Европе, я работал с бывшими нацистскими шишками, я проверял наводки и находил клады с произведениями искусства в самых неожиданных местах. [Хранители памятников] Кун и подполковник Макдоннелл вернулись сюда, чтобы осмотреть некоторые найденные мною предметы. Я разыскал кое-кого из главных жуликов, стоявших за всем предприятием, и добыл информацию, которая, если я не ошибаюсь, попадет в заголовки газет всего мира. Отправляйся в кинохронику, и сама все увидишь. Будешь моим связным с мировой прессой.

Я работал в хранилище произведений искусства Геринга, в его частном поезде, его доме в Берхтесгадене, я побывал в доме Гитлера, замке в Фюссене [Нойшванштайн] и монастырях, где прятали украденное. Я сильно запоздал с отчетом, но мой дневник сохранил все. Какие невероятные истории войдут в книгу, которую я планирую написать! Теперь я могу с чистой совестью сказать, что поработал на нужды фронта! На днях за мной послал генерал-майор Тейлор из 101-й воздушно-десантной дивизии, и мы чудесно побеседовали. Я снова увижу его в воскресенье. Гарри Андерсон из Амер. института занимается предметами из коллекции Геринга под моим, если так можно выразиться, присмотром. Он капитан. В ближайшие дни мне в помощь должны дать еще одного офицера. [Хранитель памятников] Кельвин Хатауэй все еще здесь, и его поддержка незаменима. Скилтон тоже здесь, ну и другие военные, конечно, подсобят – шикарная жизнь для первого лейтенанта! Похоже на то, что от службы в Париже меня-таки освободили, несмотря на отказы, полученные от двух генералов. И, конечно, я рад, что я здесь. Сюда постоянно прибывают целые поезда с произведениями искусства. Только с мыслями никак не могу собраться…

Я до сих пор не видел в новостях сообщений о своей деятельности, а ведь я вышел на нужных людей, нашел информацию и произведения искусства из штаба Розенберга. Вот ради чего я вступил в армию, отправился на гражданскую службу, преподавал в Американской школе в Шрайвенхеме, работал над другими делами, включая восемь месяцев в Париже. Я мог бы и не попасть в Германию. Словами не объяснить, как мне повезло, что именно наша армия – за двумя важными исключениями – первой пришла в эти ключевые места. <…> Но теперь я желаю одного: закончить военную карьеру и вернуться к обычной жизни.

Ничего мне не посылай. <…> Мне сейчас ничего особенно пригодиться не может, поскольку я живу на вещевом мешке. Не знаю, куда отправлюсь в следующий раз, но ни на секунду не останавливаюсь.

Работа зовет. Люблю, об остальном – когда все немного уляжется.

Джим