Текст книги "Метамодернизм. Историчность, Аффект и Глубина после постмодернизма"

Эбботт. Перед тем как уйти, я посоветовался с экспертом, Марком Райаном.

Такер. Это тот парень из образовательной программы Лондонской школы экономики?

Эбботт. Ага.

Такер. И что этот педофил в сандалиях тебе сказал?

Эбботт. Что идея закрыть специальные школы и перевести ребят с особыми потребностями на общее образование – паршивая идея.

Такер. Ага, а вот у меня есть эксперт, который это опровергнет.

Эбботт. Но ведь родители детей с особыми образовательными потребностями тоже выступают за сохранение специальных школ.

Такер. Ага, а вот мой эксперт категорически против.

Эбботт. И кто же он такой, этот эксперт?

Такер: Понятия не имею, но к обеду могу кого-нибудь найти. Как видишь, проблема в том, что ты говоришь не с тем экспертом. Обратись к нужному эксперту, и ты узнаешь, что он тебе посоветует еще до того, как услышишь его совет. Хью, нравится это тебе или нет, но ты будешь продвигать этот законопроект, что же до меня, то я найду другого эксперта, это понятно?

Эбботт. Понятно.

Страдает опять же реальность. В шоу «В гуще событий» политики используют экспертов, чтобы сделать убедительнее реализуемые ими политические стратегии, но совсем не для того, чтобы докопаться до истины и понять, что представляет собой лучшая политическая стратегия для людей, ради которых, собственно, и пишутся законы. В действительности образ экспертов как тех, кого задействуют в качестве инструмента достижения циничных целей, а не чтобы использовать их знания в дебатах, лежит в основе идеологической подоплеки печально известной ремарки Майкла Гоува по поводу Брексита: «Британия устала от экспертов». Легкомысленное обращение к экспертному мнению в виде post hoc оправдания любых мнений в обязательном порядке порождает в душах тех, кто в самом деле обладает в данном вопросе техническими либо профессиональными знаниями, настороженное – если не сказать усталое – к нему отношение.

Несмотря на убеждения его собственного эксперта и протесты Каллена, Эбботт продолжает поддерживать позицию правительства. Далее в том же эпизоде Эбботт вынужден давать свидетельства в ходе общественного расследования причин, заставляющих его поддерживать подобную политику. В один момент, внушающий отвращение, – рядом с ним сидит Каллен, снедаемый ужасом и яростью, – Эбботт обращается к своему опыту отца, воспитывающего ребенка с особыми образовательными потребностями, чтобы оправдать поддержку данной политики, невзирая на слова Каллена, который без конца говорил, что «включение – это иллюзия». Эбботт использует (вымышленный) факт биографии Каллена примерно так же, как и Блэр в фильме во время избирательной кампании 1997 года. История из личной жизни используется в качестве пропагандистского ресурса в погоне за политической поддержкой. В шоу «В гуще событий» нам известно, что эта история представляет собой вымысел и, что еще хуже, полностью противоречит истине. Эбботт разыгрывает аутентичность в ущерб (подлинно аутентичному) опыту Каллена, заодно принося в жертву их дружбу (хотя потом они мирятся). Посыл здесь заключается не только в том, что политики соотносят с правдой верность, но и в том, что бренд Новых лейбористов, характеризующийся подменой понятий, подрывает полноту личности, пятная личные взаимоотношения, превращая их в инструмент достижения политических целей. Наигранная искренность Эбботта выхолащивает смысл из отношений с Калленом, превращая его в нравственного подлеца.

Изображение аутентичности и повседневности в шоу «В гуще событий» представлена жульнической. В первой серии второго эпизода (2005) Такер указывает на единственную причину того, что премьер-министр выглядит «таким сведущим»: все дело в том, что его советники посоветовали ему просматривать «zeitgeist записи» – короткие еженедельные видеодайджесты поп-культуры. В действительности премьер-министр не смотрит телевизор и не слушает поп-музыку; его нормальное состояние – мошенничать и врать. Забавно, что персонажи шоу даже неспособны идентифицировать «нормального» человека. В том же эпизоде Эбботт использует несколько фокус-групп для тестирования нового политического предложения. Во время встречи на одном из собраний некая женщина приходит в восторг от этой стратегии, в результате чего Эбботт, Каллен и Олли Ридер (еще один советник Эбботта) выгоняют всех остальных членов фокус-группы, сводя членство в группе до одного человека. Но впоследствии выясняется, что дама, которую они посчитали матерью-одиночкой и обычной представительницей среднего класса, на деле является актрисой, приглашенной в группу для количества, а также чтобы инициировать дискуссию. Таким образом, демографическая группа, на которую, как предполагается, направлена искомая политическая стратегия, тоже является фикцией. Подобное сатирическое таргетирование формулировки политики фокус-группы Новых лейбористов подразумевает скрытую критику нормальности среднего класса, которую в фильме 1997 года разыгрывал Блэр; его исполнение представляет собой разыгрывание другой карты, симуляцию в том смысле, который в это вкладывал Бодрийяр (Baudrillard, 1983). Нет никакой матери-одиночки, «обычной» представительницы среднего класса, к которой наш герой искренне обращается с уютной кухни или с заднего сиденья автомобиля, есть только актриса, играющая роль, которую ее попросили сыграть. Следуя логике шоу «В гуще событий», можно прийти к выводу, что Блэр разыгрывает им же созданную иллюзию.

Тематизируя мотивы аутентичности и искренности, характеризующие риторику Новых лейбористов, шоу «В гуще событий» обращается к «структуре чувства» (Williams, 1977), присущей тем, кто жил в эпоху Блэра. Оно описывает недовольство и нетерпение, вызванные поверхностной игрой в подлинность и искренность. В действительности его персонажи выглядят омерзительно по причине ненависти к той нормальности, которую они сами же и разыгрывают. Например, во второй серии первого эпизода (2005) Эбботт называет «истинный» электорат «совсем другим видом» с «прекрасными глазами и насмешливым, противным ртом». Шоу выражает отвращение не только к подмене идей и сопровождающей эту подмену миметической аутентичности, но также к избитости и скуке. Но банальный спектакль, более не представляющий интереса, продолжается, а Такер дирижирует им с маниакальным упорством; это поверхность без особых притязаний на глубину. В данном отношении шоу «В гуще событий» представляет позицию или же текущее отношение к стратегии коммуникаций Новых лейбористов. Здесь приобретают значимость комментарии Вермюлена (Vermeulen, 2015) по поводу введенного Кольбером понятия «правдоподобия» и его собственной концепции «глубиноподобия». Если шоу «В гуще событий» сообщает нам что-нибудь о риторике Новых лейбористов и о том, как эта риторика воспринимается, то миметическая аутентичность Блэра, которая многим кажется глубиной, на самом деле представляет собой зияющую пустотой поверхность. Каким бы ни был первоначальный потенциал «перформативных актов» глубины Новых лейбористов, если воспользоваться выражением Вермюлена (Vermeulen, 2015), как бы они ни содействовали полной победе на выборах, рано или поздно эта стратегия дает сбой, по крайней мере для Иануччи и других членов аудитории, разделяющей это мнение (в другой работе я привожу более сложное описание сатирических значений, которыми различные аудитории наделяют передачу «В гуще событий», см.: Browse, в печати). Есть множество способов объяснить развитие такого циничного отношения к миметической аутентичности, ориентируясь на пребывание лейбористов у власти. К сожалению, здесь для этого нет места. Но с учетом моего анализа критики Новых лейбористов, содержащейся в шоу «В гуще событий», будет правильным заявить, что подобный способ стилизации искренности и аутентичности в потенциале стал вредным для партии, по крайней мере, для некоторых слоев ее электората. В следующей части текста я обрисую в общих чертах меняющийся политический ландшафт британских левых и продемонстрирую то, как он привел к новому способу разыгрывать глубину, иными словами, к тому, что я называю «курируемой аутентичностью».

РИТОРИЧЕСКОЕ «ГЛУБИНОПОДОБИЕ»: ДЖЕРЕМИ КОРБИН И «КУРИРУЕМАЯ АУТЕНТИЧНОСТЬ»

В августе 2015 года, к удивлению представителей всего политического спектра, ветеран политики левого крыла, член парламента от Лейбористской партии Джереми Корбин стал фаворитом избирательной кампании лейбористов, которому прочили все шансы на победу. После отставки Блэра в 2007 году партию и страну возглавил Гордон Браун. Глобальный бум потребления, поддерживаемый лейбористами и позволявший партии вкладывать средства в сферу общественных услуг, одновременно с этим совершенно спокойно относясь к «отвратительно богатым» (по выражению главного архитектора Третьей волны Питера Мандельсона), закончился самым ужасным образом в результате глобального финансового кризиса 2007–2008 годов. В ходе всеобщих выборов 2010 года этот экономический вихрь вынес из кабинета Брауна и заменил Лейбористскую партию коалицией консерваторов и либеральных демократов. Реакцией нового коалиционного правительства на экономический кризис стала имплементация решительной программы строгой экономии, повлекшей за собой резкое сокращение инвестиций, расходов на сферу общественных услуг и безопасность. В ответ на это Лейбористская партия выбрала кандидатом в свои лидеры Эда Милибенда, выступающего с «умеренно» левых позиций. По сравнению с предшественником Милибенд «сместил» партию влево, объявив о решении вступить в войну в Ираке, и обрушился с нападками на «хищнический» капитализм. В то же время это «пере-позиционирование» имело некоторые противоречия – к примеру, осуждая урезание правительством расходов, обвиняя, что оно «идет слишком быстро и заходит слишком далеко», Лейбористская партия одобрила для следующего парламента проект затрат. И хотя опросы общественного мнения предрекали лейбористам либо победу с небольшим перевесом, либо результат, не позволяющий иметь парламентское большинство, всеобщие выборы 2015 года с огромным преимуществом выиграли консерваторы.

Именно в этом контексте Корбин в 2015 году взлетел на пост руководителя партии, набрав беспрецедентные 59,5 процента голосов. После бунта лейбористских членов парламента в 2016 году, когда ему, как лидеру, бросили вызов, он еще больше укрепил свой мандат, одолев противника, Оуэна Смита, с результатом в 62 процента голосов. Справедливости ради надо сказать, что в общей массе Лейбористской партии Джереми Корбин, невзирая на критику со стороны лейбористских членов парламента, пользуется огромной популярностью. Свою карьеру он начинал как профсоюзный деятель. В 1983 году вошел в состав парламента от лондонского округа Ислингтон, стал горячим сторонником Тони Бенна, бывшего члена парламента и иконы политиков левого крыла, а потом присоединился к депутатской группе «Социалистическая кампания». Яростно выступал против войны в Ираке, стал ключевой фигурой антивоенного движения британских левых. В этом качестве он представляет собой совершенно иной тип политика, нежели Блэр, а его избрание означает окончательный отказ от политики Третьей волны (одним из слоганов его кампании стало выражение «новый вид политики»).

Риторический стиль Корбина тоже очень отличается от того, которым пользовался Блэр, как и его манера «производить» искренность. По сути, одна из причин поддержки Корбина членами Лейбористской партии заключается в том, что он в отличие от лидеров до него представляется аутентичным, выглядит так, словно верит в то, что говорит, и в качестве доказательства может привести результаты своих избирательных кампаний. Ниже я рассмотрю, как Корбин разыгрывает аутентичность либо глубину и как его подход контрастирует с миметической аутентичностью, характерной для периода правления Новых лейбористов. Мой анализ предполагает, что его новая манера представлять аутентичность стала фактором, внесшим вклад в успех Лейбористской партии на выборах, особенно если сравнить ее с миметической аутентичностью, которая ей предшествовала. В действительности Вермюлен и ван ден Аккер (Vermeulen, van den Akker, 2010; Vermeulen, van den Akker, 2015) предполагают, что экономический кризис 2007–2008 годов, провал политики Третьей волны и крах платформы политического центра сыграли главную роль в развитии новой метамодернистской структуры чувства. С учетом этого описываемый мной риторический сдвиг можно трактовать в качестве выражения данного перехода от постмодернистской к метамодернистской чувственности.

Если миметическая аутентичность подчеркивала собственные чувства Блэра, Корбин в общем виде демонстрирует полное нежелание говорить о своих эмоциях. Взять, к примеру, выдержку из его интервью журналисту BBC Эндрю Марру («The Marr Show», 2016). Это интервью он дал вскоре после бунта парламентариев из Лейбористской партии, спровоцировавшего повторное голосование по кандидатуре лидера.

Марр. Вы лично испытывали на себе огромное давление, по всей видимости, говорили об этом с членами семьи, к тому же ходили слухи, что в какой-то период даже испытывали неуверенность. Думали: «Неужели оно того стоит? Могу ли лично я все это продолжать?»

Корбин. Эндрю, вы читаете слишком много газет, в самом деле читаете.

Марр. Да, я только это и делаю.

Корбин. Вы только то и делаете, что читаете газеты!

Марр: Да, это все, что я делаю.

Корбин. Я могу сказать? Ничего такого не было…

Марр. Я могу вас спросить, это правда?

Корбин. Нет, полная чушь. Никаких колебаний, никакого стресса, никаких депрессий. Я скажу вам, что такое настоящий стресс: настоящий стресс – это когда тебе нечем кормить детей; настоящий стресс – это когда ты не знаешь, получишь ли завтра работу; настоящий стресс – это когда домовладелец собирается вышвырнуть тебя из квартиры. Вот что такое в нашем обществе настоящий стресс. Наша работа как политиков и представителей народа в том и заключается, чтобы распознавать виды настоящего стресса, с которым сталкиваются в обществе люди, а потом пытаться сделать так, чтобы общество с этими проблемами справилось.

Марр дает Корбину возможность проявить эмоции и сказать, что да, этот бунт затронул его лично. Но вместо этого тот энергично отрицает свои чувства («никаких колебаний, никакого стресса, никаких депрессий») и направляет разговор в русло того, что представляет собой «настоящий стресс». Перечисляя виды «настоящего стресса», он использует обобщенное ты, тем самым придавая им повсеместный характер, утверждая, что эта тема касается всех и каждого. Это полная противоположность персонализации стиля Блэра. Вместо того чтобы рассказывать о своих чувствах, чтобы выразить свою точку зрения на современную политическую ситуацию, Корбин в своем ответе дает понять, что его эмоции не имеют никакого значения, потому что другим – тем самым, кто имеется в виду под обобщенным ты, – намного хуже, потому как они испытывают «настоящий стресс». Эту риторическую стратегию я называю «курируемой аутентичностью»: «курируемой» по той причине, что Корбин представляет не собственный опыт, а опыт других людей, а «аутентичностью» – потому, что этот опыт, с одной стороны, представляется в качестве реально существующего («настоящий» стресс действительно существует), с другой – перекликается с самим Корбином: он очень переживает за таких людей (свидетельством чего служит его экспрессивное перечисление трех видов стресса и использование слова «настоящий», которое обладает не только определительным значением, обозначая «реальность», но и, в данном случае, усилительным).

Если миметическая аутентичность подразумевала игру в глубину через использование собственных эмоций человека (точнее, через копирование чужого эмоционального исполнения, к которому, как предполагается, тяготеет народ), то курируемая аутентичность представляет и подчеркивает «настоящий» опыт других. Лучшим примером этого, вероятно, является использование Кор-бином вопросов его слушателей. Вместо того чтобы спрашивать самому, он нередко приглашает присылать вопросы своих сторонников, а потом читает их с парламентской кафедры. Это не что иное, как «курирование» опыта других – бриколаж из подлинных историй «подлинных» избирателей. В качестве стилистической стратегии такой бриколаж нередко ассоциируется с постмодернизмом, и радость в этом случае приносит не продукт сам по себе, а «производство производства» (Делез, Гваттари, 2007, 21; Deleuze, Guattari, 1983, 7). Бриколаж – это поверхностная форма, «способность включать фрагменты во все новые фрагментарные образования» (Делез, Гваттари, 2007, 21; Deleuze, Guattari, 1983, 7). В то же время в данном примере «начинка» бриколажа – опыт реальных людей – используется, чтобы создать ощущение глубиноподобия. Эффект, так сказать, заключается в том, что Корбин выходит за рамки риторической картины; он риторически обращается не к собственному этосу, но к авторитету (сражающегося и страдающего) народа. Но это парадоксальным образом усиливает его собственные призывы к аутентичности и искренности – окружающее его ощущение глубиноподобия, – потому что он самоотверженно продвигает интересы других людей, ставя их выше собственных, а политическую цель – выше эгоизма. Это перекликается с настойчивыми заверениями приверженцев Корбина в том, что они поддерживают не столько лидера, сколько движение. Частое использование Корбином местоимения первого лица множественного числа мы отражает этот стиль политического движения. Прекрасным примером тому может служить фрагмент из видеоролика под названием «Движимые людьми», созданного с целью сбора средств на избирательную кампанию лидера (Corbyn, 2016):

Мы объехали всю страну, провели множество митингов и встреч, пытаясь донести посыл надежды, посыл причастности, посыл о том, какой захватывающей может быть политика и какой другой подход можно использовать по отношению к ней. У нас немного денег, нам никто не жертвует больших сумм, и в действительности за большими суммами мы и не гонимся. Те, кто жертвует нам по 5 или 10 фунтов стерлингов, через веб-сайт либо с помощью мобильного телефона, помогают нам привлечь больше людей в самые удивительные в политике времена за очень длительный период, чтобы ни один человек, ни одна община не остались в стороне.

Вместо того чтобы лично обращаться к своим сторонникам с призывом жертвовать на кампанию деньги, Корбин говорит от имени коллективного мы. В конце ролика камера показывает нам городскую площадь, заполненную сторонниками Корбина, которые одеты во все красное и размахивают его плакатами. Посыл здесь сводится к тому, что Корбин и толпа составляют то самое мы, к которому он обращается. Упор в этом предвыборном ролике сделан на то, чтобы включить в эту категорию мы как можно большую аудиторию – «привлечь больше людей в самые удивительные в политике времена». Здесь также очень важно, что у этого мы, которое представляет Корбин, «немного денег», ему никто «не жертвует больших сумм». Это согласуется с этосом проводимой Корбином «новой политики» – как игра Корбина в аутентичность предполагает курирование опыта других людей, так эти же люди движут его собственной кампанией.

В данном случае наблюдается некоторое сходство с риторикой Блэра. Как отмечает Фейрклауф, «принятая Блэром форма политики убеждения представляет собой претензию быть на волне народа» (Fairclough, 2000, 115). Блэр использовал эпистемологическую и булетическую модальности, такие как «я чувствую, что британский народ требует…», «у меня есть ощущение, что доверие возвращается», или «вы знаете, чего я хочу», что взывает к «мифическому нарративу того… как лидер, принимая на себя лидерство, входит в мистическую общность с народом» (Fairclough, 2000, 15, выделение мое). В отличие от него Корбин, используя мы, позиционирует себя вместе с народом, а не с кем-то, кто интуитивно знает чувства и желания людей. Эти различия намечают разницу между миметической и курируемой аутентичностью: в первом случае политик интерпретирует опыт народа через собственную эмоциональную (и политическую) призму (при этом, поступая таким образом, играет в свою личную эгоцентричную аутентичность); во втором – политик аутентично воспроизводит этот опыт (и, поступая таким образом, демонстрирует свое единство с народом).

Вместе с тем Корбин и сам выступает в роли объекта «курирования». Миметическую убежденность он разыгрывает не так, как Блэр, но его публичные выступления нередко обрамляются политическими союзниками (и даже противниками) ссылкой на его этос. Например, слоган его первой избирательной кампании на пост лидера звучал так: «Честная политика, разговор начистоту». Это надо понимать в том смысле, что предварительные знания зрителей о Корбине способствуют их восприятию его в ходе дискурсного события (см.: Browse, в печати): он принципиальный социалист, отстаивающий практически одни и те же убеждения с момента своего первого избрания в парламент. Хотя он и не говорит об этом сам, этот факт его биографии используется другими для обрамления его публичных выступлений. Например, во вступительной части, предшествующей его интервью с Корбином во время избирательной кампании 2015 года, Оуэн Джонс, сторонник Корбина и журналист либеральной газеты «Guardian», говорит: «Я поддерживаю [Корбина], потому что считаю его человеком принципа, человеком храбрым, который отстаивает свои убеждения» (Jones, 2015). Благодаря подобным обрамляющим конструкциям, Корбину во многих отношениях не обязательно разыгрывать искренность так, как это делал Блэр. Его зачастую приводят в качестве примера убежденности и принципиальности еще до того, как он откроет рот.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Явление, характеризуемое как политика «постправды», вращается вокруг понятий убежденности и аутентичности – того, что человек искренне чувствует «нутром». В данной главе я написал, как аутентичность тематизируется в языке Новых лейбористов, а также в переходе от диегетической к миметической формам «производства» искренности. Вместе с тем, если шоу «В гуще событий» можно считать признаком «структуры чувства», если воспользоваться введенным Уильямсом термином (Williams, 1977), которое испытывали хотя бы некоторые из тех, кто жил во времена правления Блэра, представляется очевидным, что его миметическая стратегия довольно быстро безнадежно устарела. Поэтому нет ничего удивительного в том, что мимезис, содержащийся в риторике Новых лейбористов, стал объектом скепсиса и сатиры. Пытаясь обратиться к метамодернистской проблеме аутентичности, «выдвижение на первый план» мимезиса заднего плана политики – и находящихся там предположительно «нормальных» людей – просто проецирует еще одну поверхность, напрочь лишенную глубины. Вермюлен (Vermeulen, 2015) полагает, что мы стали свидетелями перехода от постмодернистского экспериментального регистра, как серфер, скользящий по поверхности воды, к метамодернистскому регистру опыта, больше подходящего пловцу с трубкой и маской, который «воображает глубину, но никогда ее не познает». Если расширить, пользуясь собственным допущением Вермюлена (Vermeulen, 2015), эту метафору, и без того хорошую, можно сказать, что куратором при данной модели выступает тот, кто указывает на интересные либо важные свойства подводного мира и, демонстрируя свои знания глубин, в определенном смысле бросает вызов их глубиноподобию. Если политик, реализующий миметическую аутентичность, обнаруживает все и, таким образом, просто создает еще одну поверхность, то перформативный акт куратора, «указывающего» на чужой опыт, в сочетании с отказом от своего собственного, представляет собой молчаливую претензию на его аутентичность; в этот момент он может быть рядом, на поверхности с тобой, но это является результатом того, что он плавает глубже и видит дальше в океанской пучине под ним.