Текст книги "Метамодернизм. Историчность, Аффект и Глубина после постмодернизма"

Один из лучших документальных фильмов последних лет, «Акт убийства» (2012) Джошуа Оппенхаймера, самым страшным образом приоткрывает завесу над менталитетом, который соответствует процессу самовольной легитимизации и самооправдания десятилетия спустя после преступлений против человечества. Его главными действующими лицами стали те, кто в 1965–1966 годах совершал массовые убийства во время массовых антикоммунистических чисток в Индонезии, в ходе которых погибли от 500 тысяч до миллиона с лишним человек, зачастую этнических китайцев. Тех, кто осуществлял этот геноцид, так и не понес за него ответственность на родине, как раз наоборот: на этих преступлениях против человечества установился правый режим, и злодеев, как нам показывают авторы фильма, чествуют как героев. Больше всего бросает в дрожь нарциссизм действующих лиц картины – ощущение собственной правоты, которое теперь, почти пятьдесят лет спустя, охватывает их, когда они хвастаются своими чудовищными преступлениями. Один из них, Анвар Конго, с готовностью признает, что задушил проволокой более тысячи человек. Самым поразительным образом Оппенхаймер убеждает героев повторить их действия на камеру, чтобы они физически почувствовали дрожь, страх и боль своих жертв. Не показывая поначалу ни малейших угрызений совести, Анвар Конго впоследствии плачет, явно начиная сожалеть о содеянном. Преступники начинали в качестве так называемых киношных гангстеров, организовавших черный рынок голливудских картин. Они рассказывают, какими видели себя, когда выходили из кинотеатра после просмотра очередного экшена, – крутыми, как Аль Капоне, парнями в обалденных костюмах и шляпах, парнями, которых никто не может остановить.

В одном из эпизодов фильма персонажи появляются на телевизионном ток-шоу, где им аплодируют за совершенные преступления. Данная сцена перекликается с такими картинами, как «Голодные игры» (Collins, 2008–2010, фильмы 2012–2015 годов), их японским предшественником – фильмом «Королевская битва» (2000), а также с целым рядом фантастических лент 1970-х годов, к числу которых можно отнести «Зардоз» (1974), «Бегство Логана» (1976) или «Бегущий человек» (1987). Самое поразительное в том, что подобные эпизоды имели место и в реальной жизни, в том числе в Индонезии, Ираке и Сирии или же в Руанде, где в 1994 году гости радиостанции RTLMC, по пьянке и под действием наркотиков, сподвигли дружественных им хуту выйти на улицу и совершить массовое убийство тутси, сопровождая его ритмичным рэгги в собственном исполнении и между делом исполняя в быстром темпе движения в стиле зук, родившемся на французских Антильских островах и в те времена обретшем популярность на значительной территории франкоязычной Африки.

Во время войн каналы в социальных медиа буквально забиты фотографиями и сопутствующими им новостями, многие из которых соответствуют действительности, в то время как огромная масса других просто-напросто сфабрикованы на материалах предыдущих инцидентов, нередко даже относящихся к совершенно иному контексту. В качестве примера можно привести видеоролик о Гражданской войне в Сирии, якобы изображающий, как Хамас использует детей в виде живого щита, или же ролик, в котором сирийский отец прижимает к себе мертвого сына, снятый, как потом выяснилось, совсем не в Сирии, а в Газе (см.: Mezzoёore, 2014a). В качестве сравнения можно упомянуть возмутительно откровенную попытку представить жестокость солдат в сексуальном контексте, предпринятую в ходе проведенной израильской армией в Газе в 2014 году операции «Нерушимая скала», в результате которой в Facebook появилась страничка с «секси»-снимками в поддержку Армии обороны Израиля под общим заголовком «Стоим вместе с ЦАХАЛ». Как и в случае с котятами Исламского государства[21]21
  Организация запрещена в России по решению Верховного суда. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть], здесь позаимствовали другой троп мем-культуры: серию фотографий молодых женщин с надписями «Я люблю ЦАХАЛ», сердечками и/или звездами Давида на ягодицах и на груди. Такого рода логика «секс-бомб» перекликается с тропами 1950–1960-х годов, соединившими воедино грядущую на тот момент «сексуальную революцию» и постоянные войны, особенно Вьетнам. Однако здесь все снимки выложены в Facebook без каких-либо ссылок на авторов и моделей, причем почти ни на одном из них нет лиц (что, с одной стороны, свидетельствует о сексизме самого низкого уровня, а с другой – представляет собой способ обеспечить искомым женщинам анонимность). Как следствие, в этой попытке трудно не заметить точно рассчитанную, замысловатую пропаганду, призванную оказать израильским войскам поддержку в том же объеме, в каком они вызывают возмущение и гнев по отношению к себе. Обреченная на неминуемый провал пропаганда – еще один феномен необычайно нестабильной медийной среды, применяющей самые разнообразные механизмы нарциссической презентации, формирования общественного мнения, манипулирования и использования случайных факторов.

После победы в Киеве зимой 2013/14 года революционного Майдана – именно здесь для многих начинается революция, в то время как для других объявляется смена «фашистского» режима, независимо от того, как называть украинскую столицу, на русский манер «Киев» или же на украинский «Київ», – начинается что-то вроде скрытой войны. Сначала Россия забирает себе Крым, а летом 2014 года, после того как был сбит пассажирский лайнер Малайзийских авиалиний, ширятся рассуждения о том, кто виноват: то ли Россия во главе с Путиным приложила к этому руку, то ли сепаратисты вышли из-под контроля (примерно так же, как в свое время, по крайней мере внешне, вышло из-под контроля своих бывших покровителей Исламское государство[22]22
  Организация запрещена в России по решению Верховного суда. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть]), то ли – эту версию больше всего продвигают российские СМИ – самолет сбили украинские войска. Поскольку Кремль в значительной степени контролирует медиапространство, запугивая критически настроенных журналистов, в последнее предположение поверить трудно, особенно в свете определенных фактов, в отношении которых даже некоторые российские СМИ соглашаются с коллегами из других стран, а именно, что двое лидеров сепаратистов, Александр Бородай и Игорь Стрелков, были, а может, и остаются до сих пор офицерами ФСБ, присланными «на работу» прямо из Москвы. Стрелков – он выбрал себе этот боевой псевдоним, в то время как подчиненные зовут его Стрелком, а на самом деле его фамилия Гиркин, – 43-летний русский, который, как утверждается, начал свою «карьеру» в начала 1990-х в качестве боевика, поддерживавшего сербских сепаратистов в Боснии. По некоторым данным, он был причастен к военным преступлениям и убийству 3000 боснийских мусульман (Mezzoёore, 2014b). С тех пор Стрелкова, так или иначе, связывают с ФСБ.

С точки зрения вопроса о том, как сотворение мифов сходится с обусловленными технологическим развитием средствами обращения информации и нарциссической самопрезентации, как уникальный микс исторических источников и фактов на глазах волшебным образом превращается в пуристское дело сепаратизма, Стрелков представляется наглядным примером, в первую очередь из-за его неугасимой страсти к историческим реконструкциям боевых действий. Постоянно присутствуя на российском форуме антиквариата, ресурсе для продавцов и покупателей старинных вещей, включая историческое обмундирование и оружие, он выступает под ником Котыч. Стрелков неоднократно принимал участие в исторических реконструкциях сражений Гражданской войны в России 1918–1920-х годов, играя роль белогвардейского офицера (Kashin, 2014). В Интернете можно увидеть его фотографии в облачении римского легионера, а также в мундире солдата русского царя времен Наполеоновских войн (Marples, 2014). На Украине Стрелков носил те же усы и прическу и, по некоторым утверждениям, применял ту же военную тактику, что и белогвардейский офицер в его исполнении (Kashin, 2014). Если бы введенное Блохом понятие Ungleichzeitigkeit было нужно использовать как фарс, то вот он, этот фарс. Захватив Славянск, бойцы Стрелкова вывесили на въезде в город огромный баннер, соединявший в себе аллюзии на одного из величайших идолов Стрелкова, белогвардейского генерала Михаила Дроздовского, и кадры из нелепого голливудского фильма «300 спартанцев» с его созданными с помощью компьютерных технологий суперсолдатами, обороняющимися против превосходящих по численности персов, изображенных в виде полчищ варваров (Kashin, 2014). Еще один пример Ungleichzeitigkeit как фарса. В то же время фарс отнюдь не исключает трагической реальности; напротив, как в случае со многими рекрутами Исламского государства[23]23
  Организация запрещена в России по решению Верховного суда. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] из западного мира, видеофрагменты и культура, основанная на реконструкции компьютерных игр, будто перетекает непосредственно в реальную войну, в реальные сражения, в реальные убийства и преступления. Война стала праздничной авантюрой для социопатов, которых призвали на службу и включили в зону своего влияния, чему они совсем не противились, высокопоставленные интриганы.

Многие из упомянутых выше событий представляют собой сочетание случайных факторов и манипуляций. Задача в подобных случаях состоит в том, чтобы развить восприятие, способное выделить отдельные ингредиенты. В обществах, опутанных глобально-локальными массовыми сетями и социальными медиа (а таких обществ становится все больше и больше), нам всем придется заново учиться отличать коллективную мудрость от ментальности сброда, журналистику как таковую от сфабрикованной лжи и фейковых новостей, а подлинные, спонтанные процессы от срежиссированных. Насколько это позволяют утечки информаторов, мнение несогласных, комментарии троллей и сфабрикованные новости.

СУПЕРГИБРИДНОСТЬ И НЕОДНОВРЕМЕННОСТЬ: ЭСТЕТИКА И ПОЛИТИКА

На этом фоне и подавно становится важным отличать гибридность, используемую, чтобы соткать покров мифов для оправдания и прославления установленной тирании, порождающий резкие различия категории «или – или, третьего не дано» между теми, кто таким образом узурпировал власть, и теми, кого эта власть угнетает, от гибридности, задействованной с тем, чтобы это самое «или – или» разрушить, а потом создать новые коалиции несогласных по обе стороны антагонизма. Необъяснимое сочетание фантазий о всемогуществе, выплескивающееся в виртуальное царство социальных медиа и Интернета, и фантазий о всемогуществе, обретающих воплощение в ужасах войны, совершенно недвусмысленно свидетельствует о том, что ради любых мыслимых варварских целей можно заимствовать и присвоить что угодно. И технологии децентрализованного обращения цифровых данных, и гибридные культурные техники можно свободно применить в политических уловках, задействованных аккурат для того, чтобы отвлечь их от внутренне присущего им потенциала освобождения и раскрепощения. В действительности мы должны бдительно относиться к подобным фальсифицированным формам супергибридности.

Искусство представляет собой сферу, в которой можно отразить, понять и поразмышлять об общественно-политической эпистемологии, о принципах возможного прогресса (равно как и регресса). Однако эти зеркальные эстетические отражения или двойники реальной общественно-политической эпистемологии, включая и их патологические формы (патологические в своем стремлении подорвать как таковые цивилизационные стандарты, позволяющие обществам в первую очередь созидать и процветать), не могут оставаться неизменными. Путать искусство и политическую власть само по себе является формой патологии в духе Габриеле д’Аннунцио (пытавшегося править в стиле дуче городом Фиуме, ныне хорватский Риека) или Юкио Мисимы (пытавшегося осуществить путч со своим ополчением): и в том, и в другом случае мы имеем нарциссическое раздувание эго, переход от управления эстетическими когортами и литературными ландшафтами к управлению реальными армиями и странами; переход от великого творца к не менее великому, опасному идиоту. В нынешнем социальном пространстве глобализированного, ускоренного на фоне цифровых технологий эстетического влияния (благодаря Интернету и глобальной торговле, когда практически в любой точке мира можно услышать или воспринять идеи других людей) можно без труда представить современного д’Аннунцио как человека, которого больше не удовлетворяет небольшая армия провинциального итальянского городка.

Притязания на эстетический радикализм и политический вес сегодня могут сходиться в фигуре этакого ботаника-суперхакера, патологически инертного, хотя и не столь очевидно, как в приведенных выше примерах, потому как эстетические приемы и политические амбиции принимают форму кода, технического мастерства и подпольной деятельности. Эстетические проекции, фантазии, эстетические сценарии типа «а что, если…» – все это выливается в программирование, в код. Мечты о власти и созидании, ранее способные породить философию театральной драмы, сегодня могут породить компьютерную программу, которая влияет на жизнь людей через манипуляции в куда более непосредственной манере. Разумеется, философия и драма тоже могут влиять на жизнь людей – волновать их, приводить в ярость или просвещать. Но теперь наблюдается сдвиг в сторону функциональности и техницизма: наши данные могут взломать, за нами могут наблюдать, может произойти утечка какой-то касающейся нас информации и возникнуть критическая ситуация, при которой мы, до конца всего не понимая и не владея всей информацией, становимся частью полуавтоматического процесса. По причине этого технологического определения границ различий между эстетикой и политикой в сфере кода и появляется возможность настаивать на этих самых различиях. Мечты о чистом действии, о власти и триумфе, о неумеренном насилии и, как вершина, нарциссическая самореализация, присущие поп-культуре, как и (пост-)авангарду, вызывают вопросы в плане их политических отголосков теперь уже в сфере эстетики. В принципе такие фантазии и мечты следует считать вполне законным эстетическим материалом, который в зависимости от эстетической плеяды, к которой он принадлежит, может вылиться либо в высокое искусство, либо в подрывную пропаганду (а порой, что вызывает особую тревогу, в смесь того и другого). Если эти фантазии, как до, так и после того, как стать частью эстетической плеяды, перетекают обратно в сферу политики – в том смысле, что стирают различия, относятся к реальности как к сновидению или кошмару, как к игрушечной войне, – эта самая сфера политики их стараниями подвергается опустошению. Исламское государство[24]24
  Организация запрещена в России по решению Верховного суда. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] в Ираке и Сирии представляется ярчайшим примером этого процесса. Здесь цифровые технологии не подменяют собой старого сочетания мистического мышления с политической неутомимостью, но ускоряют это сочетание и способствуют тому, чтобы два его компонента сошлись в одной точке.

В результате неолиберальной капиталистической идеологии и разрушений, которые она уже нанесла в сфере финансов, труда и идеологии индивидуализма в целом, мы привыкли в каждом политическом конфликте и в каждой войне видеть холодный экономический расчет. Даже если мы, к примеру, получим явные доказательства того, что американские компании извлекают прямую выгоду из войны на Ближнем Востоке или что Россия в Черном море преследует свои геостратегические и экономические интересы, это еще никоим образом не объяснит нам, почему они оказались настолько глупы, что создали тот хаос, в котором мы сегодня живем. Персонаж телесериала «Карточный домик» Фрэнсис Андервуд – неугомонный политик, исповедующий принципы Макиавелли и стремящийся любой ценой стать президентом США, – совершенно отчетливо сформулировал эту мысль в первых же сериях: деньги представляют интерес только потому, что дают власть, «подлинная» политическая власть выше денег, ведь у нее есть возможность обесценить, конфисковать и уничтожить как сами деньги, так и тех, у кого они есть. Иными словами, неолиберальная идеология финансового влияния, напрямую обеспечивающего политическую власть, работает до тех пор, пока существует хотя бы видимость правдоподобной гражданской системы, хотя бы осколки гражданского общества, которое можно эксплуатировать и подтачивать изнутри. Если они в конечном счете рухнут, рухнет и неолиберальная идеология, которая к демократическому, гражданскому обществу имеет такое же отношение, как паразит к своему хозяину: если хозяин умирает, умирает и паразит, если, конечно, последний не находит себе другого (что в глобализированной сфере, к сожалению, можно сделать без всякого труда). Исламское государство[25]25
  Организация запрещена в России по решению Верховного суда. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть], конечно, нуждается в финансовой поддержке, которую оно получает из самых разных источников, главным образом из Саудовской Аравии и Катара, которые, по всей видимости, считают его инструментом, необходимым в первую очередь для того, чтобы бороться с режимом Башара Асада в Сирии и вывести из-под иранского влияния Ирак. Но здесь так или иначе становится совершенно очевидным, что этот безудержный экономический и геостратегический расчет, сам по себе представляющий идеологическую патологию, может втянуться в политические и военные процессы, которые могут выйти из-под контроля, в конце концов поставив на этом расчете крест.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Супергибридность – это название метода использующего, или эксплуатирующего, технологически ускоренные возможности слияния в одной точке различных источников или влияний; сама по себе она не является ни эстетической, ни тем более этической программой. Наблюдать за культурными «измерениями» нашего общественно-политического окружения, даже (и особенно!) во время войны, означает отнюдь не витать в облаках, не понимая, какие процессы в действительности стоят за дискриминацией, зверствами или тиранией (например, закулисные махинации, преследующие экономический интерес или политические интриги). Напротив, наблюдение за такими «измерениями» представляет собой незаменимое, бесценное дополнение к отслеживанию того, что предположительно скрывается за видимым фасадом предметов и явлений, если, конечно, мы не хотим снова оказаться в ловушке монокаузальных – осмелюсь сказать, пуристских, догматичных и тоталитарных – концепций общества, которые в первую очередь несут ответственность за тот хаос, что окружает нас на данном этапе.

Кто-то может сказать, что диалектика просвещения вошла в другую фазу: фаза один заключалась в том, чтобы, с одной стороны, понять, что эти функциональные, коварные формы рационализма представляют собой не что иное, как иммунитет против тирании и чрезмерных фантазий о всевластии, а с другой, наоборот, что просто подавлять эти фантазии еще не равносильно этичному поведению. Что же касается фазы два, то здесь следует понять, что цивилизационные провалы, ставшие результатом властных игр в многополярном мире после событий 11 сентября 2001 года, могут засасывать даже те культурные техники, которые появились на фоне необходимости не допускать подобных излишеств функционального рационализма – например, когда колонизированные народы, избавляясь от гнета колонизаторов, чествуют «смешение» рас в пику господствующим идеологиям расовой чистоты.

Введенное Блохом понятие Ungleichzeitigkeit базировалось преимущественно на марксистской, постгегелевской философии исторического прогресса и более широкого понимания просвещения как движения к нарастанию саморефлексивной природы мысли и этических стандартов. Даже если бы мы оставались ироничными постмодернистами либо перешли на стадию постироничного метамодернизма, все равно было бы вполне очевидно, что чрезмерно упрощенное понятие линейного прогресса долго представлялось иллюзорным и опасным; и даже если бы мы впали в соблазн нигилизма, нам все равно было бы очень трудно отрицать, что практически любая идея о рефлексии и мысли – а в действительности о философии в целом – в конечном счете покоится на предположении, что прогресс возможен, по крайней мере прогресс в понимании происходящего. В противном случае любые рассуждения были бы просто-напросто бессмысленны. Из этого предположения следует, что действовать, руководствуясь этим возможным прогрессом понимания происходящего, возможно, по крайней мере в принципе, причем до тех пор, пока он доступен как часть «наследия» мысли, когда-либо приходившей кому-нибудь в голову на этой планете. Это отнюдь не означает, что иллюзии, забвение, неудачи и хаос, равно как и общественно-политический антагонизм, не могут лишить нас этого доступа или тем более остановить прогресс. В действительности Weltgeist становится призраком, попавшим в ловушку старых руин. Раз нет движения к светлому будущему, то нет и неизбежного возврата в темное прошлое. Но это еще не означает упразднения идей о том, как сделать жизнь лучше – в экономическом, социальном или этическом отношениях. До тех пор, пока у нас будет возможность думать о том, как сделать жизнь лучше, принцип прогресса никуда не денется. Именно так я сегодня понимаю Ungleichzeitigkeit.