Текст книги "Прощание Франсуа Вийона"

Даже это женское предательство стало формой признания гениальности, ибо с гением невозможно жить вместе и даже общаться.

Понять эту ситуацию получше помогает восприятие любви в целом в истории европейской культуры и понимание любви теми, кого мы именуем поэтами.

Как ни парадоксально, хотя женщине посвящены сотни тысяч книг, картин, музыкальных сочинений и т. п, все они описывают ее, рассказывают о ее жизни, поступках, капризах, подлостях, добрых делах и не больше. Они, скажем, философские произведения, много рассуждают о ней, но толком не понимают ее суть. Максимум, до чего додумалась культура, это сформулировала парадокс «святая грешница». Соединение диаметрально противоположного есть признание своего фиаско в попытке понять природу женщины.

И только поэзия сделала своей основной темой любовь, а в широком смысле взаимоотношения мужчины и женщины. Она изначально понимала, что понять женщину или мужчину можно лишь через это чувство. В жизни люди могут играть разные роли, преследовать разнообразные цели, но их глубинное, фундамент их личности замешан на любви, на их отношении друг к другу. Любовь, может быть, и к детям и даже, хотя и гораздо реже, к родителям, к работе, к увлечению, к религии, но это все, думаю, тем не менее вторично. Всему этому учатся на самом первом серьезном чувстве – на любви к представителю другого пола. И от того, насколько счастливо было это чувство, еще раз подчеркиваю, самое первое серьезное чувство, связанное с другим человеком, а не с собой, любимым, зависит вся остальная жизнь. Те заповеди, которые высекаются в сознании на скрижалях, будут использовать уже как инструменты и как философию всего бытия.

Как поведет сам себя в первой любви не знает ни один мужчина. Я говорю, в любви, а не в сексе. Эти два явления могут и не быть связаны друг с другом. Секс у мужчины встречается гораздо чаще, чем любовь. Любви может даже и не быть никогда. А как поведет сама себя в любви женщина, не знает даже Бог.

Разумеется, что такое любовь, каждый человек понимает по-своему. И только поэты, как мне кажется, не видят в ней только приключение или дорогу в уютную семейную гавань.

И только поэты, почти без исключения, терпят в любви неудачу. Кто-то потом пытается найти еще одну любовь, другую, третью. Нет, любовь, если она реальная, а не придуманная, бывает только раз в жизни. Боюсь, для поэта трагедия в любви просто запрограммирована.

 
Кто раз любил, тот разлюбил
На все оставшиеся годы
И вихрь этот жизнь разбил,
Лишил покоя и свободы.
В душе пылает нестерпимый жар.
Несчастны те, кто этот яд вкусил.
Несчастен трус, что этот божий дар
На мелкие кусочки раскрошил.
 

Любовь – это неожиданное, непредсказуемое, нелогичное, но четкое, ясное и безоговорочное понимание того, что любимая тобой женщина выше Бога, прекраснее, нравственнее, совершеннее, мудрее, ласковее, милосерднее, надежнее. Да, это безумие, но без него это не состояние, а действие – выбор партнера и не больше. Чего ж тогда удивляться, что отношения с партнером недолговечны? Разве бывает иначе? Просто однажды понимаешь, что можешь пробыть без этого человека еще одну минуту, через час добавляется еще одна минута и в результате на следующий день можешь пробыть без него уже целый час. В течение года нарастание идет по арифметической, на следующий год по геометрической прогрессии и в трехлетнюю годовщину «любви» вдруг обнаруживаешь, что мог бы обойтись без своего партнера и целую вечность… и вообще хорошо бы, чтобы эта вечность наступила прямо сейчас.

Особенно хорошо это видно именно на примере любви. Европеец как ребенок лишь спекулирует этим словом, оно для него не цель, а лишь средство достижения самых простых целей. Как ребенок признается в любви матери, чтобы получить сладкое, так и мужчина клянется в любви, чтобы получить от женщины лишь физическое удовольствие. И обратите внимание, какими словами выражает эту свою любовь – «хочу тебя», «давай займемся любовью»?!

Любви как состояния европеец просто боится. И ведь он знает, чего боится. Данте неожиданно для себя полюбил толстую Беатриче, и эта любовь преобразила ее, превратив в первую красавицу города. Мы верим этому, хотя и не имеем ни одного портрета этой красавицы. А что дальше? А дальше Данте элементарно струсил и начал любить «издалека», превратил ее в свою даму сердца, начал воспевать в своих стихах. Но ведь это стихи не мужчины, а духовного импотента! Он сотворил образ этой Беатриче, и обессмертил его, а вот полюбить эту женщину в самой жизни у него духу не хватило.

Отчего умерла Беатриче? Может быть, именно от этого испуга Данте.

Как мы боимся любить! Раз испытав это потрясение, мы заменяем его эрзацем – сексом и пр. И, заметьте, мы боготворим свою первую любовь, но и называем ее наивной и глупой и никогда не хотим ее испытать вновь! Мы боимся вновь испытать это потрясение.

Вся наша жизнь – психотерапия от любви.

Христос учил любить и в этой любви восходить на самую ее вершину, нырять при этом на глубину Марианской впадины, не меньше. Но трусливые Данте боялись этого и, в конце концов, попадали в сумрачный лес своей трусости.

Вся история Европы построена не на любви, а на страхе перед ней. Христос звал к ней, а Павлы и Августины уводили от нее, призывая любить умерших и вознесшихся. Христа превратили в Бога, и он оказался в этой золотой клетке. Он призывал к любви, это основа всей его философии, а люди его самого превратили в философию, в слово. Он призывал любить живых, а мы теперь считаем, что основа его философии – любовь к Богу. Но, даже если это и так, то ведь он звал любить живого Бога – в книге, в душе, в мире. А мы любим Бога невидимого и неведомого, а чем он в этом случае отличается от вымышленного?!

Что заповедал в самом первом разговоре с Адамом Бог? Любить и нести эту любовь через все времена и миры. Но уже Адам не выдержал этого испытания любовью и предал Бога. Неудивительно, что Библия ничего и не сообщает о его любви к Еве. Да и была ли уже она? Был ли он после такого вообще способен на любовь?

И лишь поэт, хотя, понятно, не каждый, способен на беспредельную и самозабвенную любовь.

Женщина и поэт – антиподы. Лед и пламень, огонь и вода. Они несовместимы, как говорится, по сути своей.

Поэт – это вечный ребенок. Он инфантилен до неприличия, непрактичен, некоммуникабелен, во множестве житейских ситуаций беспредельно глуп. Эти люди в массе своей долго не живут. Если их не обкарнает общество или семья и они не переродятся в записных рифмоплетов, они даже четвертый десяток лет не успевают разменять.

Первая реальная любовь, не та, что в мечтах и детских снах, а та, где ты один на один с женщиной, либо лишает начинающего поэта иллюзий и он начинает «жить как все» («будь, как все, и люди к тебе потянутся» – слоган обывателя и просто так называемого нормального человека), либо и становится, бедолага, поэтом, что и произошло с Франсуа Вийоном после несчастной любви к Катрин де Воссель.

Он ломается, погибает от этой любви. На обломках детства рождается другой человек – либо темный, сиречь нормальный, либо непонятный для самого себя. Именно это и имел в виду Вийон в своей фразе «я знаю всё, но только не себя. Поэт мгновенно, как друид, как древнеирландский бард, становится частью этого мира. Как писал валлийский бард VI в. Талиесин в поэме «Битва деревьев»:

 
И снова преображённый,
Был я голубым лососем,
Был я собакой, оленем,
Косулей на склонах горных;
Был я бревном и лопатой,
Сверлом в прокопчённой кузне,
И целых полтора года
Был я петухом рябым,
Охотно топтавшим кур.
 

Поэт все знает, все понимает, но перестает понимать себя. Это и есть поэзия. Знать всё это не значит знать таблицу умножения или таблицу Менделеева. Это значит понимать смысл вещей, видеть в них то, что не опишешь никакими словами.

А свою «душу рассказать» как? Душа поэта становится равновеликой Вселенной, а как «рассказать» Вселенную?!

А ломается поэт потому, что понимает, что тело и душа женщины из разных миров. Именно это и имел в виду Вийон. Он восторгался женским телом, но был потрясен примитивностью, эгоистичностью, нечистоплотностью женщины, которую полюбил – Катрин де Воссель.

Раздавленный, убитый он, как говорится, «пошел по бабам» и пошел в объятия «братков», которые ушли из мира «порядочных людей», выстроив свой параллельный мир и стали вести борьбу с ханжами и лицемерами. Борьбу беспощадную, на уничтожение всех этих ханжей и лицемеров, грабить и убивать их.

В конце концов Франсуа Вийон не примет и этот мир. Родившийся в нем «благодаря» предательству Катрин, поэт не смог жить ни в одном из этих миров, ни на светлой, ни на темной стороне бытия. Может, Бог смог уговорить его уйти в монастырь, а, может, и не успел и «кто-то в кабацкой драке саданул ему под сердце финский нож». Но, и в монастыре, он вряд и долго протянул. Пытки изувечили его тело, но смертельный рак поразил его душу во время той божественной и злосчастной любви. После той любви он уже не жил, а умирал. Поэтов и гениев женщина предает всегда. Гении уходят в дело. А поэты умирают.

Любовь. Смерть. Только два этих смысла значимы в нашей жизни. Как две горы, с которых хорошо видно пройденный и предстоящий пути.

Сначала обращаешь внимание на первую и думаешь, что она будет жить с тобой вечно. Но ты стареешь, и она однажды уходит. Ты увидишь ее отсутствие сначала по равнодушию твоей собственной жены, а потом и по равнодушию всех остальных женщин.

Это значит, что ты спустился вниз с горы Любви. И тут же видишь, что впереди тебя ждет новый подъем – на гору Смерти. Обойти ее ты не можешь. Идешь неохотно, тяжело, все время устаешь и отдыхаешь.

Странно! На гору Любви было не так уж просто подняться. Ты падал, у тебя кружилась голова, тебе мешали другие люди, карабкавшиеся туда же. А здесь, несмотря на одышку, ты идешь уверенно. Никто не мешает, хотя склоны горы кишат другими людьми. А ведь эта гора выше первой. Ты понимаешь это уже на полдороги. Ты видишь весь пройденный путь и гораздо четче, чем с первой горы.

Ты не жалеешь о жизни. Понимаешь, что иного пути для тебя не было. Для других были. Но их горы пониже и поудобнее – Нажива, Власть и т. п.

Стихи Вийон предпочитал писать по-французски – для того времени это было довольно дерзко! Он вообще любил французский язык: «Язык Парижа всех острей».

Иронический смысл «Завещаний» виден и в том, что Вийон почти нигде не говорит «своим голосом»: «Иронический смысл поэзии Вийона и прежде всего «Завещаний» ясно обнаруживается в том, что Вийон почти нигде не говорит «своим голосом». Во всяком случае, стоит только появиться новому персонажу, как Вийон немедленно заговаривает с ним (или о нем) на его собственном языке. Если он обращается с поздравлением к аристократу Роберу д'Эстутвилю, то составляет его в куртуазных выражениях, если речь заходит о менялах с Hового моста, Вийон легко и к месту вворачивает словечки из их жаргона, если о ворах – может написать целую балладу на воровском жаргоне. Пародирование основано на «притворном вживании, на имитации чужой серьезности».

К тому же нужно учитывать, что Ф. Вийон принадлежал к французской нации, к народу, который история сделала скептичным11
  Слова французского президента В. Жискар д’Эстена.


[Закрыть]. По словам известного французского писателя Пьера Даниноса, «Франция – единственная страна в мире, где, прибавляя к десяти гражданам десять других, вы производите не сложение, а деление на 20». А А. И. Герцен писал, что «страсть к шутке, к веселости, к каламбуру составляет один из существенных и прекрасных элементов французского характера». Ф. М. Достоевский тоже задавался вопросом: «Кстати, почему Франция все еще продолжает стоять на первом плане в Европе… Бесспорно потому, что страна эта есть страна всегдашнего первого шага, первой пробы и первого почина идей.

Мы говорим, и это правильно, что в культуре Возрождения отразились те кризисные явления, которые охватили всю эпоху. Да, разумеется, иначе и быть не могло. И все же, как жаль всех этих гуманистов, а в данном случае беспутного Франсуа (а его, может быть, особенно!) за то, что они, как наши Высоцкие и Башлачевы, ходили с босыми душами и оголенными нервами прямо по стеклу, прямо по огню! На какое-то время «вечные» биологические ценности криминалитета и сократовская философия меланхоликов могут выручить, но не думаю, что Вийона погубили чиновника типа епископа Тибо де Оссиньи, который посадил поэта в яму, или бывшие дружки типа Ги Табари.

Карл Орлеанский стоял на берегу потока и боялся его пересечь. Боялся потока. Речь, понятно, не о Ла Манше, а потоке жизни. Многие этого потока боятся. Вон Руссо хотел уйти «назад к природе». Все, вероятно, в его время, так или иначе, мечтали сбежать от индустриально-аморального мира в вечный мир природы. Жан – Жак лишь сумел это потаенное желание мастерски выразить. Лев Николаевич Толстой создал свое христианство, чтобы не пересекать этот бурный и изменчивый поток и, вспомним, как стремительно пошло по всей Руси толстовское наводнение.

Вийон смел до безрассудства и поплыл. Карл дождался возможности, отказался от трона, пошел на компромисс и с французским королем, и со своим конюхом, а впоследствии тихо угас в своем Блуа. После его смерти в 1465 году поэт был вскоре забыт, а рукопись его произведений нашлась только в 1734 году. В том же году она была опубликована.

Вийон не таков! Он бросился в поток, отделивший его от детства, счастья, любви, правды, но я что-то не помню кого-либо из смертных, кто когда-либо смог этот поток пересечь и вернуться «домой». Не думаю, что это удалось и Вийону.

Как хорошо, что поэтами не занимаются медики! Изредка, правда, скажут, что Есенин и Маяковский были неврастениками и патологическими личностями, что по Пастернаку и Ахматовой Кащенко плачет, что лучше бы все эти бумагомараки сами, как Цветаева или Башлачев, кончали с собой, не дожидаясь вечно опаздывающей кареты скорой помощи.

Да и можно ли вообще сыскать поэтов «уравновешенных»? Настоящее художественное творчество начинается тогда, когда художник приступает к битью стекол. Виллона, Микель-Анджело, Челлини, Шекспира, Мольера, Рембрандта, Пушкина, Верлэна, Бодлера, Достоевского и tutti quanti – можно ли причислить к людям «commeil-faut»?

Илья Эренбург писал, что такой человек, как Вийон, не мог умереть своей смертью – либо заплечных дел мастера вздернули его повыше, либо «братки» «замочили». А мне кажется, что он вполне мог умереть и своей смертью, либо от инфаркта, либо от этой самой депрессии. Обложили его со всех сторон, грамотно и аккуратно обложили. С женщинами катастрофически не везло, в основном, попадались шлюхи, типа Катрин де Воссель или Пети Марго. Схоластика ему осточертела, наглотался он ее за время обучения на подготовительном факультете. Право, которым собирался заниматься всерьез, отвратило своим лицемерием и корыстью.

Возможно, вначале Вийону полегчало, и он даже сделал карьеру, став отцом – кормильцем, чем-то вроде нынешнего вора в законе. Но это было ненадолго и вот уже поэт бежит и от властей, и от воров, скитается по всей Франции. И все чаще и чаще одолевают его сомнения, неуверенность и мысли о том, что он знает все, но только не себя. Его баллады о пословицах и истинах наизнанку – ярчайший пример анамнеза. И как приговор самому себе знаменитое четверостишие.

 
Ведь я парижский шалопай!
И скоро, сдавленный петлею,
Сочту я тяжестью большою
Мой зад, повисший над землею.
 

Илья Григорьевич Эренбург поверил Вийону «на слово», воспринял его таким, каким тот сам себя описывал. А это была маска, противогаз, которым поэт отделил себя от духоты и смрада остального мира. Депрессия зашла уже слишком далеко, и Вийон тонул в ней как в болоте, с наслаждением погружаясь в вонючую жижу самонепонимания. Он уже не ищет понимания у своих «нормальных» современников, а начинает общаться со своими коллегами из писательского цеха, такими же заблудившимися, отторгнутыми, забытыми, «лишними» людьми, как и он сам.

Одним из них и был Карл Орлеанский, тоже осатаневший от несправедливости своего времени моральной тупости своих современников. И он впал в депрессию. И было от чего! После убийства своего отца герцога Орлеанского он стал главой могущественного рода и опекуном своих младших братьев и должен был заплатить безумные долги своего отца и отомстить его убийце, но для этого у него не хватило ни сил, ни опыта. Он носил драгоценности с надписями «Бог знает все» и «Помни», но в 1409 г. король заставил его подписать унизительный Шартрский мир с Жаном Бесстрашным и «лица их были мокрыми от слез».

25 лет смотреть с английского берега на родную Францию и не иметь возможность в нее вернуться – от этого одного можно сойти с ума! И кто бы его туда пустил?! Ведь он был самым вероятным претендентом на французский престол. Поэтому-то всех его друзей, которые попали с ним в в английский плен после битвы при Азенкуре ((25 октября 1415 года), сразу же выкупили или просто отпустили, а он четверть века как стойкий оловянный солдатик выхаживал по крепостной стене на берегу Ла Манша, хотя существовал закон – выкуп 100 000 за принца крови (его же выкупили за 200 тыс. золотых экю). А он был одним из храбрейших в этой битве, его нашли раненым среди трупов.

А дома жена, похоже, действительно предпочла ему конюха, и кровь последующих французских королей оказалась основательно разбавлена здоровой крестьянской жижей (впоследствии его сын Людовик в 1498 году стал королём Франции под именем Людовика XII).

В чем всё-таки причина его многовековой популярности? Думается, потому что за свою короткую творческую жизнь (даже десяти лет не набралось) он никогда не стоял на месте, всегда развивался.

Вийон, пожалуй, первый не только из средневековых поэтов, но, как мне кажется, из всех поэтов до него, поэт, который собственно поэтом-то и не был. Он умел складывать стихи и делал это, можно сказать, виртуозно, был изощрен в теории и начитан в истории литературы, но он, что поразительно, не создает свой собственный поэтический мир. Нельзя сказать и то, что он поэтизирует мир, в котором живет. Он нисколько не старается казаться. Он был! Он живет и просто поэтическим языком рассказывает о своей жизни, радостях и горестях, впечатлениях и размышлениях.

Он не рисует в своих стихах картины несбыточного счастья. Он прост и упрям в своей простоте, хочет хотя бы с помощью поэтических средств насытить свой голодный желудок. Что за дело ему до души, хотя она и изголодалась и истолковалась по ласке и покою.

Его, действительно, можно назвать харизматическим поэтом, с той только разницей, что он смотрит не на небеса, а себе под ноги. Вряд ли был момент, когда у него бы молитвы горлом хлынули, ибо не верит он в чудодейственную силу молитвы, ее ему заменили мольбы и смех.

Он не врет, а придумывает, как бы моделирует ситуации, образы и характеры. Воплощается в мертвецов, сводника, вора. Это его «роли» и играет он настолько достоверно, что ему верили все века.

Сам Вийон, человек очень ранимый психологически, возможно тем самым создает некий громоотвод, чтобы критиковали не его, а образ. Вера ли здесь в порчу, а это было довольно распространено в те времена, или боязнь слишком широко распахивать душу непостоянным «друзьям» и собутыльникам, но этот прием всё же работал.

Пишет для маргиналов и хочет казаться одним из них. В то же время ему всё же стыдно за то, что делал сам и больно от того, что делали ему. По сути, он пытается понять смысл существования маргиналов. Почему они обходятся без религии и культуры, противостоят обществу и т. д.? Из-за своих преступлений или в самом деле являются отходами общества. Они для него честнее, чем буржуа, ибо, как волки, живут добычей и это есть их труд. Он разделяет людей, которые живут силой и хитростью или лицемерием, и тех, кто живет честностью, без лжи и лицемерия. Самого себя он воспринимает просто иным. Исчез сам Вийон, а работают его имиджи. Его читают через свои проблемы, свои культуры, свой век и настоящий Вийон, поэт и человек своего времени просто потерялся.

Многим нравится, что он вор. Его стихов при этом многие не читают вовсе, а с важным видом рассуждают о них. Даже баллады на арго (и в «адаптированном» переводе) не популярны. Это – выдуманный Вийон. Вот де вор, а какие стихи писал! А другие читают его исповедальные стихи, но «огорчены», что он при таких шедеврах еще и вор.

Простые люди в это время не хотят и не могут быть личностями. В условиях сложившегося, по сути, культ насилия они либо прячутся в свои норы, либо сбиваются в стаи-банды. Как и сейчас. Секс и кровь – маркеры наших эпох. Вийон против этого, но ему нравится свобода. Вот и «купился» он на тогдашних «братков». А это стая. Поняв это, он стал пытаться вырваться от них, порвать с ними. Они и отомстили, оговорив его, что и привело к его изгнанию.

Кто-то из верхов тогдашнего парижского общества понял, что его оговорили и что маргиналы всё равно рано или поздно расправятся с ним. А, может, и другое. Не понравилась его критика и даже стихи про воров. Убивать не решались, да и не за что было, вот и использовали испытанный метод оговора. Кто-то всё же помог ему, по сути, бежать.

Франсуа Вийон знаковая фигура, причем не только пятнадцатого века, но в большей мере, всей европейской культуры нашего времени, двадцатого и двадцать первого веков. Его читали с перерывами на века, но это, возможно, было не забывание, а подсознательное раздумывание над ним. Эта перекличка в полтысячелетия порождает массу интерпретаций, разного уровня профессионализма, вульгаризацию до использования образа бандита, его маргинальности. Да и затаскали его стихи фигуру на разного рода и калибра «форумах».

На современную ему поэзию он не оказал значительного влияния. Да и потом его предпочитали понимать упрощенно. «Вийон – поэт средневековой богемы», «Вийон – „проклятый“ поэт Средневековья» – распространенные формулы. Он прославлен, но нужен лишь как шут или свадебный генерал. Как личность не опасен, но и не нужен, лишь смешон!

А ведь он не применял метафор. На таком надрыве он и жил. Он двуличный человек. Сам смеется свою над собой, чтобы скрыть душу. Черная чаша, белая – либо болтаются, либо одна перевешивает за счет другой. Кто-то недокладывает и перекладывает. Только черная и белая краска и в этом сила Вийона! По мнению Сергея Пинуса, «Виллон – единственное в своем роде соединение противоречий». Гений, свобода и одиночество – триединство бытия Франсуа Вийона.

Это трагедия и человека переходной эпохи, да и личности вообще. Он никогда бы не ужился с социальными и психологическими «нормами» своего времени. Его критика не связана с каким-то склочным или злобным характером, он в принципе не приемлет двуличие людей: одно для себя, другим – о других. Поэт и майдан не совместимы.

Нужна определенная реабилитация поэта, ибо даже исследователи последних столетий поверили судебным фактам и самому Вийону, а эти источники чаще всего намеренно или непроизвольно искажают все.

Стихи Вийона были спасены, прежде всего, потому что очень скоро наступил французский Ренессанс с его критикой существующего общества, которое фактически ничем не отличалось от общества времен Вийона – те же категории населения и те же проблемы. Да и Ренессанс был сентиментален и интересовался внутренним миром человека, испытывал похожий пессимизм и испытывал те же «страдания». К тому же интерес к сатире был на всем протяжении существования французской нации.

Как писал Ш.-О. Сент-Бев, «По мере того как потомки отходят все дальше и уже не могут перебирать всю цепь, звено за звеном, они отмеряют пройденный путь, запоминая лишь отдельные наиболее блестящие звенья. К их числу и принадлежит Вийон – он звено в цепи и блестит издали, несмотря на покрывающую его ржавчину».