Текст книги "Дело Уичерли"

В глазах Уичерли блеснула надежда.

– Смит – девичья фамилия моей жены, и Феба вполне могла ею воспользоваться. Значит, если верить этим сведениям, Феба еще жива...

– Я бы на вашем месте не обольщался, мистер Уичерли, ведь ваш шурин опознал тело. Будь это не Феба, у него не было бы инфаркта.

– Да, Карл действительно был к дочери очень привязан. – Тут Уичерли заметался по комнате, точно посаженный на цепь медведь. – Но не больше, чем я, – добавил он, как будто от этого ему было легче. А потом, смотря мне прямо в глаза, спросил: – Где она сейчас?

– В морге, в Терранове. Пожалуй, вам стоило бы туда сегодня съездить. Но учтите, надеяться, по существу, не на что: зрелище вам предстоит невеселое, и я почти уверен, что вы узнаете свою дочь.

– Но вы же сами сказали, что ее видели в Сан-Матео живой и невредимой через неделю после смерти. Выходит, утонула другая девушка.

– Нет, скорее, другая девушка жила в Сан-Матео.

Глава 24

Я поехал обратно на Полуостров. Несмотря на «пятнадцатидолларовый» сон, устал я как собака. В голове у меня перемешались люди, события, города, идеи, и я был охвачен тем энтузиазмом, какой испытывает математик, когда ему кажется, что он вот-вот вычислит квадратуру круга – стоит только хорошенько подумать.

Заместитель директора телефонной компании в Пало-Альто после долгих препирательств сообщил в конце концов, что Бобби Донкастеру звонили из телефонной будки, находящейся на заправке в Бейшоре, в Кедровой аллее.

Кедров, как, впрочем, и других деревьев, в Кедровой аллее не было и в помине, зато было много машин, которые неслись через довольно безотрадный жилой массив в направлении шоссе. Перед самым выездом на автостраду, на углу, и находилась заправочная станция Гарри с вывеской «У нас можно приобрести льготные талоны-марки». Я издали увидел телефонную будку, которая, точно часовой, стояла на самом краю заправки.

Я подъехал к колонке, и ко мне из здания выбежал улыбающийся юркий седой человечек с брюшком, выдававшим в нем бывшего боксера второго полусреднего веса или корабельного механика, уволенного с флота по возрасту. На груди его белого комбинезона было вышито имя «Гарри».

– Слушаю, сэр.

– Заправьте полный бак. В него входит галлонов десять.

Пока лился бензин, я подошел к телефонной будке и посмотрел на ее номер – Дейвенпорт 93489. Когда я вернулся к машине, бывший боксер с остервенением тер ветровое стекло.

– Вам мелочь нужна? Позвонить хотите? – осведомился Гарри.

– Нет, благодарю. Я – сыщик, расследую дело об убийстве.

– Надо же, – отозвался он то ли с издевкой, то ли по наивности.

– Вчера вечером, часов в шесть, один из подозреваемых звонил по телефону из этой будки. Вы в это время работали?

– Да, и, кажется, знаю, кого вы имеете в виду. Ею уже и до вас интересовались.

– Значит, это была женщина?

– Еще какая. – Гарри, выронив тряпку, вскинул руки и изобразил в воздухе женскую талию. – Пышная блондинка в лиловом платье. Я ей деньги разменял.

– Зачем?

– Ей позвонить надо было. Она дала мне пятидесятидолларовый банкнот.

– А откуда она приехала?

– Вон оттуда. – И Гарри показал пальцем на ведущую к центру Пало-Альто Кедровую аллею. – Еле шла, ноги у нее, видать, болели.

– Она была пешком?!

– Да, представьте себе. Такая дамочка – и пешком.

– Опиши мне ее.

Он описал – Кэтрин Уичерли, не иначе.

– Ты уверен, что звонила она?

– На все сто. Зашла в будку, разговаривает и вдруг меня подзывает. «Где, – спрашивает, – здесь ближайший мотель?» «„Сиеста“, – отвечаю, – но мотель этот никудышный, вам он, говорю, не подойдет». А она: «Подойдет, не беспокойтесь».

– И туда отправилась?

– Уж не знаю. Позвонила, вышла из будки и заковыляла в ту сторону.

– В какую?

– В сторону Сан-Хосе. «Сиеста» отсюда в десяти минутах ходьбы, вон, видите вывеску? Дыра, надо сказать, жуткая. Я ее предупредил, но она и слушать не стала, рукой только махнула и дальше говорит.

– А ты слышал, о чем она говорила?

– Нет, ни слова не слышал.

– А как она держалась?

– В смысле?

– Пьяная была или трезвая? Отдавала себе отчет в своих действиях?

– Об этом меня и до вас спрашивали. – Гарри поскреб черными ногтями в своей седой шевелюре. – Шла она вроде нормально, не шаталась, говорила связно, но нервничала, это сразу в глаза бросалось. Я об этом и другому джентльмену сказал.

– Какому? Высокому рыжему парню?

– Да нет, он не рыжий и не парень. С виду доктор. У него и на машине красный крест.

– Какая у него машина?

– Голубая двухдверная «импала» 1959 года.

– Он назвался?

– Может, и назвался, только я его имени не запомнил – не до него было.

– В котором это было часу?

– Пару часов назад. Я рассказал ему то же, что и вам, и он поехал в сторону «Сиесты».

– Можешь его описать?

– Нет, пожалуй. Но похож на врача. Все ведь они одинаковы, осматривают с ног до головы, как будто ты к нему лечиться пришел. Сильные очки, одет хорошо, коричневое твидовое пальто – такое больших денег стоит.

– Какого он возраста?

– Лет сорока пяти, может, пятидесяти. Усы у него с проседью. Старше меня. И повыше.

В это время на заправку с автострады въехал пыльный автофургон с орегонским номером. Трое детей на заднем сиденье таращили уставшие глазенки и во все стороны вертели головами, ожидая увидеть Диснейленд. Водитель заглушил мотор и метнул в сторону Гарри недовольный взгляд.

– С вас пять долларов девяносто центов, – заторопился Гарри. – Марки возьмете?

Я расплатился.

– Марки не нужны, сдачу оставь себе. Спасибо за информацию.

– Вам спасибо. – И Гарри, размахивая тряпкой, побежал к фургону.

Мотель «Сиеста» располагался на выжженном солнцем пустыре поблизости от стоянки грузовиков. Перед входом красовалась реклама домашней утвари. По штукатуренным стенам коттеджей разбегались глубокие трещины, как будто чья-то рука загребла их и изо всех сил стиснула. «Сиеста» была на порядок хуже отеля «Чемпион», а ведь и тот фешенебельностью не отличался.

Я остановил машину у коттеджа с вывеской «Контора» и уже направился, скрипя подошвами по гариевой дорожке, к входу, но тут заметил, что за соседним коттеджем стоит старенький «форд» первой модели. Я подошел к «форду» и заглянул за ветровое стекло: на регистрационном талоне значилось имя Бобби Донкастера и его адрес в Болдер-Бич. Тогда я бросился к коттеджу, за которым стоял «форд», и подергал дверь – заперта. Окно было задернуто измятой зеленой занавеской.

У меня за спиной хлопнула дверь. Из конторы вышла и, раскачиваясь, поплыла в мою сторону очень толстая женщина в надетом поверх пестрого платья мужском свитере. В ушах у нее болтались серьги величиной с медные кольца, на которые надеваются занавески. Волосы были густо-черные, и только из челки выбивалась издали похожая на шрам седая прядь.

– Проваливай отсюда! – гаркнула она низким хриплым голосом. – А то получишь пулю в лоб.

И она, тяжело дыша, подняла свою огромную, покрытую веснушками лапу, в которой был зажат маленький, точно игрушечный, пистолет.

– Я не грабитель, мэм.

– А мне наплевать, кто ты такой. Говорю, проваливай.

– Я – сыщик. Убери свою пушку.

И я показал ей полицейский жетон, доставшийся мне от шерифа Лос-Анджелеса, который был недоволен моим поведением. Жетон, видимо, произвел на толстуху впечатление, ибо пистолет мгновенно исчез в недрах ее необъятной груди.

– Чего ты здесь забыл? – поинтересовалась она. – Заведение у нас солидное, тихое. А к прошлогодней истории мы отношения не имеем – тогда здесь другой управляющий был.

Я покосился на дверь коттеджа, у которой стоял «форд»:

– Рыжий там?

– Он тебе нужен?

– И не только мне.

– Мы за постояльцев не отвечаем, – стала оправдываться она, изобразив на лице траур.

– Я не о том. Он у себя?

– Вряд ли. По-моему, еще не возвращался.

Я подошел к двери коттеджа и громко сказал:

– Выходи, Бобби! Выходи, а то войду я.

Ответа не последовало, и я поддал плечом тонкую дверь.

– Ты что, спятил?! – крикнула толстуха. – Не вздумай высаживать дверь. Погоди, я сейчас.

Вскоре толстуха вернулась, гремя ключами. Она открыла дверь, а я достал пистолет. Сегодня, похоже, мне без него не обойтись. Внутри было темно, душно и пахло потом. В зеленоватом полумраке мебель напоминала лежащие на морском дне обломки затонувшего корабля.

Толстуха дернула за шнур и под похожим на луну, засиженным мухами белым стеклянным колпаком зажглась лампочка, осветившая бледным светом фанерный платяной шкаф, какого-то бурого цвета ковер и незастеленную двуспальную постель. Простыни на ней были скомканы и перекручены – казалось, два арестанта всю ночь сплетали из них веревки для неудавшегося побега. На полу рядом с кроватью валялась незастегнутая сумка с инициалами Р. Д., в которой я обнаружил смену белья, мужские рубашки, носовые платки, зубную щетку, пасту, бритву, а также чековую книжку на несколько сот долларов в банке Болдер-Бич.

Заглянул я и на кухню. На раковине на бумажной тарелке лежал недоеденный гамбургер с розовой сердцевинкой, из-под которого ласковыми, с поволокой глазами на меня пялился таракан, такой огромный, что непонятно было, почему он до сих пор не доел гамбургер. Стрелять в него я не стал.

Толстуха плюхнулась на кровать, и пружины под ее весом жалобно заскрипели. В унисон им заскрипел и ее голос:

– Не знаю, вернулся он или нет. Но по идее должен был. Он ведь и сумку свою тут оставил, и машину. И за жилье они еще не платили.

– Он здесь не один?

– С женой. – Она не сумела сдержать сальную улыбочку. – Так они записались, хотя я-то сразу поняла, что никакая она ему не жена. Но не отказывать же им из-за этого? Если бы я у всех свидетельство о браке и реакцию Вассермана проверяла, то давно бы уж разорилась. – Улыбка у нее была грубая и ехидная, под стать уму. – В чем же он подозревается?

– В убийстве.

– Плохо дело, – совершенно спокойно сказала толстуха. – А по его виду не скажешь. Может, это она во всем виновата? Он что, ее мужа убил?

– Вроде бы. Когда они сюда приехали?

– Она – вчера, часов в шесть, сказала, муж позже будет, а он – в одиннадцать вечера, где-то так.

– Как она назвалась?

– Смит. Мистер и миссис Смит.

– Они ушли отсюда пешком?

– Нет, за ними – вернее, за ней – приехал пожилой джентльмен на новеньком голубом «шевроле».

– Как этот джентльмен выглядел?

– Пожилой, с усами. – Она провела пальцем по верхней губе. – Усики не как у Чарли Чаплина, а как у Адольфа Менжу[13]13
  Адольф Менжу (1890-1963) – американский актер.


[Закрыть]. Хоть и в очках, а видный мужчина. И с ней он, как ни странно, ласково обращался.

– Что ж тут странного?

Толстуха покосилась на перекрученные простыни и смятые подушки, взяла одну, положила ее себе на колени, взбила и сказала:

– Он ведь ее муж?

– Нет. А кто он, я как раз и пытаюсь выяснить.

– Кого же тогда убили?

– Ее дочь.

Толстуху проняло:

– То-то у блондинки вид такой грустный. Уж я-то знаю, что такое потерять близкого человека. У меня у самой на войне муж погиб. С тех пор я и начала есть. А когда замуж за Сперлинга вышла, еще больше растолстела.

Она положила руку на грудь. Пальцы белые и толстые, как сардельки. Все тело заплыло жиром: кажется, ткнешь пальцем – и останется вмятина. Ноги и руки налитые, словно воском покрыты.

– Скажите, миссис Сперлинг, а что спрашивал у вас джентльмен с усами?

– Спросил, живет ли здесь пышная блондинка в фиолетовом платье. Я ответила – живет. Тогда он постучался к ним в коттедж, они его впустили и стали все втроем шушукаться. Минут двадцать шушукались, не меньше.

– Не слышали, о чем?

– Нет, но, похоже, у них разлад вышел. Блондинка не желала ехать с усатым, хотела со своим рыжим дружком остаться. Я сама видела, как она упиралась, когда усатый ее к машине вел.

– Она вырывалась?

– Нет-нет, волоком ее тащить не пришлось, но она все время права качала. Спор у них до самого отъезда продолжался. И что самое интересное, рыжий был на стороне усатого.

– Как вы думаете, усатый увез их в полицию?

– Нет, не похоже. А вы приехали рыжего арестовать?

– Да. Должен же парень вернуться за своей машиной, поэтому я, если не возражаете, здесь его подожду.

– Мне главное, чтоб стрельбы не было.

– Надеюсь, не будет.

Она встала, и кровать облегченно вздохнула. Но в дверях толстуха остановилась, в ее неповоротливом, заплывшим жиром мозгу никак не укладывалась одна мысль:

– Господи помилуй, по-вашему выходит, он убил маленькую дочку блондинки?

– Этот вопрос я и собираюсь ему задать, миссис Сперлинг.

– И она еще легла с ним в постель? Кто же она такая после этого?!

– А об этом я спрошу ее.

Закрыв за толстухой дверь, я выключил свет, и вскоре мои глаза настолько привыкли к зеленоватому полумраку, что видно было, как на меня из всех углов надвигается целая армия тараканов.

Когда по гариевой дорожке заскрипели шаги, тараканы, словно на улице у них были выставлены часовые, мгновенно обратились в бегство. Я встал за дверью с пистолетом в руке. Бобби вошел, увидел направленный на себя пистолет и молча остановился. Глаза у него провалились, за эти два дня он постарел вдвое.

– Садись, Бобби, надо поговорить.

Видно было, что Бобби хочет убежать, только не знает куда.

– Садись, дружок, и поскорей.

– Да, сэр, – отозвался Бобби, обращаясь не ко мне, а к моему пистолету.

Я включил свет и обыскал его. От моего прикосновения Бобби брезгливо вздрогнул, словно боялся заразиться, и почти машинально, позабыв про пистолет, размахнулся, чтобы ударить меня в челюсть. Я перехватил его правую руку своей левой и с силой толкнул его назад. Он отшатнулся и, потеряв равновесие, рухнул наискось на кровать.

– У тебя уже нет алиби, – сказал я ему. – Твоя мать рассказала мне всю правду. Теперь мы знаем, что в Сан-Франциско ты поехал вместе с Фебой.

Бобби молча лежал и не отрываясь смотрел на меня из-под простыни широко раскрытым неподвижным зеленым глазом.

– Ты этого не отрицаешь?

– Нет, но мать не могла знать, что я еду с Фебой. Я соврал, что в тот день у меня рано начинаются занятия, поехал в колледж, а там уже пересел в машину к Фебе.

– Зачем ты решил ехать с ней? Отвечай!

– Вас это не касается.

– Теперь это всех касается.

– Хорошо, я отвечу, – с вызовом сказал юноша. – Мы хотели пожениться. После проводов ее отца мы собирались поехать в Рино и там расписаться. Мы ведь уже совершеннолетние, что ж тут плохого?

– Плохого в этом ничего нет, только вы ведь не расписались.

– Верно, но это не моя вина. Я-то хотел ехать в Рино, но у Фебы изменились планы – помешали какие-то семейные неурядицы. Какие – не спрашивайте, сам не знаю. Я плюнул, сел в автобус и вернулся домой.

– Из Сан-Франциско?

– Да.

– Врешь. В тот вечер или утром следующего дня тебя видели за рулем машины Фебы в приморском городке Медсин-Стоун, ты ведь это место знаешь. Вчера эту машину нашли в воде, под скалой, откуда ты ее столкнул. А в машине – тело Фебы. Так что ты пойман с поличным, дружок.

Он даже не пошевелился, мои обвинения лишили его, по-видимому, дара речи.

– Зачем ты убил Фебу? Ты же любил ее.

Бобби поднялся на локте и, повернувшись ко мне лицом и пряча глаза, сказал:

– Ничего вы не понимаете, все было совсем не так.

– А как?

– Наговаривать на себя – не мужское дело.

– А ты считаешь себя мужчиной?

Бобби уставился в потолок и, проведя пальцем по своим редким рыжим усикам, ответил:

– Я имею право считать себя мужчиной.

– Мужчина и убийца – не одно и то же.

Он смерил меня не по годам суровым, недоверчивым взглядом:

– Не убивал я ее. Никого я не убивал. Но я готов взять на себя ответственность за то, что я действительно сделал.

– Что же ты сделал?

– Я приехал на «фольксвагене» в Медсин-Стоун, сбросил машину со скалы в море, вернулся пешком на шоссе и автобусом уехал домой.

– Зачем ты это сделал?

Он не знал, куда девать глаза:

– Сам не знаю.

– Скажи правду.

– Какой смысл? Никто мне все равно не поверит.

– А вдруг? Ты же не пробовал.

– Повторяю, я ее не убивал.

– Кто же, если не ты? Кэтрин Уичерли?

Бобби прыснул. Смеялся он негромко и недолго, но у меня не выдержали нервы.

– Загадочные у тебя отношения с Кэтрин Уичерли! Никак только не пойму, как ты к ней относишься: как к будущей теще или как к соучастнице?

– Ничего-то вы не понимаете, – повторил он. – И не поймете.

– Расскажи мне, что произошло второго ноября.

– Лучше пойти в газовую камеру, – произнес Бобби высоким, срывающимся голосом и затравленно осмотрелся по сторонам, как будто сквозь трещины в стене коттеджа уже был пущен газ. Снаружи послышались тяжелые шаги, в дверь тихонько постучали.

– Все в порядке? – с трогательным участием спросила толстуха.

– Все в порядке, миссис Сперлинг, – успокоил ее я. – Скоро мы уже отсюда уедем.

– Вот и хорошо. Чем скорее, тем лучше, – обрадовалась толстуха.

– Даю тебе одну минуту, – сказал я Бобби, когда хозяйка мотеля удалилась. – Если будешь и дальше отнекиваться, мы продолжим разговор в полиции. А если я доставлю тебя в полицию, да еще с отягчающими уликами, – имей в виду, почти наверняка пойдешь под суд. Это не угроза, это жизнь. А в жизни, судя по всему, ты разбираешься еще неважно.

По его глазам видно было, как он лихорадочно соображает.

– Вам только кажется, что вы что-то знаете. Я Фебу не убивал. Она жива.

– Не валяй дурака. Мы нашли ее тело.

– Я могу доказать, что она жива. Я знаю, где она, – выпалил он, не успев даже зажать рот рукой.

– Раз ты знаешь, где она, отвези меня к ней.

– И не подумаю. Вы ведь будете ее допрашивать, а она очень слаба. Феба и без того уже много перенесла. С нее хватит, и я не позволю, чтобы к ней приставали.

– Я не могу к ней не приставать. В машине ведь было найдено тело. Ты говоришь, что Феба жива. Кого же мы тогда нашли?

– Ее мать. Феба убила в ноябре свою мать, а я уничтожил следы преступления, поэтому виноват я не меньше Фебы.

Выпалив все это, он распрямился, словно избавившись от непосильной ноши. Теперь бремя этой ноши ощутил на себе я.

– Где она, Бобби?

– Этого я не скажу. Делайте со мной, что хотите, но вам ее не видать.

Дон Кихот, одно слово. Идеалист, истерик, пылкий влюбленный. Впрочем, может, не такой уж и пылкий. Я спрятал пистолет и сел.

– Послушай, Бобби, – сказал я, подбирая каждое слово. – Пойми, при всем желании я не могу поверить тебе на слово. Мне необходимо увидеть Фебу – целой и невредимой. Увидеть и поговорить с ней.

– Знаю я, к чему вы стремитесь. Сцапать ее хотите, вот что.

– "Сцапать"?! – Я развел руками. – Ты тоже скажешь. Я ведь на ее стороне независимо от того, что она сделала. Вспомни, меня нанял ее отец, и я, рискуя жизнью, гоняюсь за ней по пятам. А ты еще говоришь «сцапать»!

– Она в надежных руках, – упрямо повторил он. – И я не хочу, чтобы ее из этих рук вырвали.

– Как зовут доктора?

Он вздрогнул от неожиданности:

– От меня вы этого не узнаете.

– Обойдусь и без тебя. Если я сообщу полиции все, что знаю сам, они найдут ее в два счета. Давай все-таки попробуем обойтись без полиции, а?

Бобби сидел понурившись. Было трудно сказать, что в это время творилось в его молодой, горячей голове. Наконец он заговорил – короткими, отрывочными фразами:

– Это нечестно... ее нельзя наказывать... она не виновата... Она действовала неумышленно...

– Ты был с ней, когда она убила свою мать?

Он резко вскинул голову, лицо посерело.

– И был, и не был. Я ждал ее на улице, в машине. Феба не хотела, чтобы я шел с ней. Она сказала, что должна поговорить с матерью без свидетелей.

– Это произошло в Атертоне?

– Да. В тот вечер я отвез Фебу из Сан-Франциско в Атер-тон. Сама она сесть за руль не решилась – ужасно нервничала.

– В котором это было часу?

– Около восьми вечера. В тот день она встретилась на пароходе с матерью и обещала вечером к ней приехать. Они давно не виделись. Феба сказала, что до нашей свадьбы она обязательно хочет с матерью помириться. Но ничего не вышло. Ничего не получилось...

Он умолк. Я ждал.

– В доме она пробыла минут двадцать, и я решил, что все идет хорошо. Потом она вышла с... в руках у нее была испачканная кровью кочерга. Она попросила меня эту кочергу уничтожить. Я спросил ее, что произошло. Тогда она повела меня в дом. Перед камином с окровавленной головой лежала ее мать. Феба сказала, что мы с ней должны во что бы то ни стало избавиться от трупа и скрыть всю историю. – В глазах у него стоял ужас. Он закрыл их и продолжал говорить, как слепой, с закрытыми глазами: – Я хотел спасти ее от наказания. Вы не должны ее наказывать. Она сама не знает, что делает.

– Я не наказываю, Бобби. Наказывают другие. Но я сделаю для нее все, что смогу. Обещаю тебе.

– Если я скажу вам, где она, вы не пойдете в полицию?

– Нет, но ее отцу мне об этом рассказать придется. И полиции рано или поздно – тоже.

– Почему?

– Потому что совершено преступление.

– Ее посадят?

– Это будет зависеть от ее состояния, а также от разряда преступления. Ведь убийство убийству рознь. Бывает непреднамеренное убийство, убийство с отягчающими обстоятельствами, убийство при самозащите. Кроме того, Фебу могут признать невменяемой.

– Так оно и есть. Этой ночью я сам убедился, в каком она плохом виде. Несла что-то невразумительное, смеялась, плакала.

– А что говорит доктор, Бобби?

– Мне он ничего толком не сказал, ведь он думал, что это я подбил ее убежать из клиники. А было все наоборот: уйдя из больницы, Феба сама позвонила мне из автомата и попросила приехать в этот мотель. – И он оглядел комнату с таким отвращением, словно в этих стенах ему предстояло провести всю оставшуюся жизнь. – Увидев эту дыру, я решил немедленно увезти ее отсюда, но она боялась, что ее выследят. Целую ночь я уговаривал ее вернуться, а сегодня доктор сам ее разыскал, и мы с ним увезли ее обратно.

– Ты еще не сказал мне, где эта больница находится.

– И не скажу.

И Бобби в который уже раз подозрительно посмотрел на меня. Как и многие подростки, даже самые примерные, в обществе взрослых он чувствовал себя очень неуютно.

– Не упрямься, Бобби. Мы теряем драгоценное время.

– Ерунда. Я бы, например, с удовольствием сейчас принял снотворное, чтобы проснуться через десять лет.

– А я бы с удовольствием принял такое снотворное, чтобы проснуться десять лет назад. Впрочем, может, и к лучшему, что это нереально, ведь тогда бы я по второму разу совершил все те же ошибки. Или почти все.

Как видно, я попал в точку.

– Я тоже совершал непоправимые ошибки, – признался Бобби.

– В твоем возрасте это простительно. Но сейчас самое время, по-моему, остановиться.

– А что с нами будет?

– Не будем загадывать. Сейчас многое зависит от тебя. Отвези меня к ней, Бобби.

– Ладно, – согласился наконец он, в последний раз оглядевшись по сторонам. – Давайте поскорей уедем отсюда.

Я запер свою машину и пересел в «форд». Перекрикивая шум мотора, Бобби сообщил мне, что больница отсюда недалеко и что возглавляет ее психиатр Шерилл из Пало-Альто, тот самый, у кого консультировалась Феба, когда еще училась в Стэнфордском колледже.

– Она легла в больницу по собственной инициативе?

– Наверно. С ней ведь никого не было.

– А как она попала сюда из Сакраменто?

– Я даже не знал, что Феба в Сакраменто. Она так мне и не рассказала, чем занималась последние два месяца.

– Когда она вернулась на Полуостров?

– Вчера утром. По словам доктора Шерилла, в больнице она была в восемь утра.

– А когда сбежала из больницы?

– Вчера же, во второй половине дня. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения – она в безопасности.

Бобби остановился на светофоре, свернул направо в сторону Бейшора, и я вспомнил, что недалеко отсюда еще совсем недавно Стэнли Квиллан, зажмурившись от удовольствия и застыв в кресле, слушал у себя в магазине эстрадную музыку.

– У Фебы был с собой пистолет?

– Господь с вами! У нее нет оружия.

– Ты в этом уверен?

– У нее вообще ничего с собой не было. Только то, что на себе. Да и это чужое.

– Откуда ты знаешь?

– Платье висело на ней, как на вешалке. За последнее время она очень потолстела, но платье все равно было ей велико.

Оно Фебе не шло, старило ее очень. В нем она была похожа на свою мать, когда...

Машина дернулась. В это время мы ехали по тихой тенистой улочке, названной в честь поэта Каупера[14]14
  Уильям Каупер (1731-1800) – английский поэт.


[Закрыть]. Бобби съехал на обочину и так резко затормозил, что я вынужден был оставить на ветровом стекле отпечатки пальцев.

– Ее мать лежала перед камином совершенно голая, – проговорил он срывающимся шепотом. – Толстая, белая... Мы завернули ее в одеяло и положили на заднее сиденье «фольксвагена». Мне пришлось согнуть ей ноги... – Он уронил голову на руль и стиснул его обеими руками с такой силой, что побелели суставы. – Вспомнить страшно...

– Зачем ты это сделал?

– Они сказали... Феба сказала, что иначе тело в машину не влезет. Нам ведь нужно было увезти труп. Не могла же она все это делать одна.

– А разве она была одна?

Он повернул склоненную на грудь голову в мою сторону:

– Нет, с ней был я.

– А еще кто?

– Больше никого. В доме мы были одни.

– Ты же сам сказал «они». Не могла же убитая посоветовать тебе согнуть ей ноги.

– Я просто оговорился.

– Так я тебе и поверил. Скажи лучше, кого еще ты пытаешься выгородить?

– Только не его.

– Значит, это был мужчина. Назови его.

На лице Бобби опять застыло упрямое выражение.

– Хочешь, я сам тебе его назову, – предложил я. – Уж не забрел ли в атертонский дом Бен Мерримен?

– Он не сказал, как его зовут.

Я порылся в кармане и достал изрядно помятую фотографию Бена Мерримена на блокноте.

– Этот?

– Да.

– Почему же ты раньше его не назвал?

– Вчера вечером Феба предупредила меня, чтобы я этого не делал.

– И даже не объяснила почему?

– Нет.

– И ты послушался невменяемую, даже не спросив ее, чем она руководствуется?

– Если честно, то мне и без всяких вопросов все было ясно, мистер Арчер. Я ведь во вчерашней газете видел фотографию этого человека. Его избили до смерти в том же самом доме. А теперь получится, что во всем виновата Феба.