Текст книги "Дело Уичерли"

– Ты полагаешь, он эти письма сам сочинил?

– Не исключено. Письмо, посланное мне, могла напечатать его секретарша – профессиональная машинистка, а анонимные письма – он сам. Обрати внимание, что оба адресованы «семье Уичерли», а не кому-то конкретно. Очень возможно, он стремился посеять рознь в своем собственном доме и таким образом вызвать жену на откровенный разговор. Ничего особенного в этом нет, мне приходилось быть свидетелем и более безумных поступков.

– А ты веришь тому, что написано про Кэтрин?

– Сам не знаю. Кэтрин Уичерли – бабенка лихая, с нее станется. И, как видишь, план автора писем, кто бы он ни был, удался – развод в конце концов состоялся.

Я еще раз перечитал «творчество» «Друга семьи».

– Мне кажется, ты напрасно не придаешь значения той угрозе, которая содержится в тексте писем. А вот меня сочетание паранойи и добродетельности настораживает – у маньяков это часто бывает.

– Знаю. И не только у маньяков, но и у протестантских священников тоже, – язвительно добавил Вилли.

– Уичерли, правда, ни к тем, ни к другим, насколько я могу судить, не относится.

– Согласен. Но ведь он мог притвориться сумасшедшим. Вообще, такое впечатление, что все это подделка. Очень уж неестественно звучат эти письма.

– Не знаю, Уичерли не настолько умен.

– Может, ты и прав. – Вилли посмотрел на часы. – Не буду тебя задерживать, Лу.

Я встал.

– Можно мне взять это письмо и копии?

– Сделай одолжение. Мне они не нужны. Разбирайся с этой семейкой сам. Желаю успеха.

Я шел вверх по улице, в сторону Юнион-сквер, разгонял голубей и сам желал себе успеха, которого мне пока так не хватало.

Глава 15

На тротуаре перед отелем рядом с диспетчером стоял смуглый низкорослый мужчина в куртке из чертовой кожи и в форменной фуражке. Увидев меня, он улыбнулся и пошел мне навстречу. Его морщинистую щеку рассекал шрам.

– Вы со мной хотели поговорить?

– С вами – если вы Гарибальди.

– Так меня еще в школе прозвали: Джузеппе Гарибальди ведь мой кумир. – Он засмеялся и сделал какой-то залихватский жест рукой. – А вообще-то зовут меня Галлорини, Ник Галлорини.

– А меня – Лью Арчер.

– Очень рад познакомиться, Лью, – с искренним радушием сказал таксист и сдернул перчатку, чтобы пожать мне руку. У него был длинный нос и большие вислые уши, а в его темных живых глазах было что-то собачье. – У вас ко мне дело?

– Да, ищу одну девицу.

– Вот оно что. Давайте сядем ко мне в машину, там все и расскажете.

Его такси стояло самым последним в ряду. Мы сели на заднее сиденье и закурили.

– Кто пропал-то? – спросил Галлорини. – Ваша дочка? Или, может, подружка?

– Нет, дочь приятеля. Месяца два назад ты вез ее с отцом на пристань. Отец уходил в плавание на «Президенте Джексоне». Она поднялась вместе с ним на борт, а тебя попросила подождать. – И я показал ему фотографию Фебы.

– Как же, помню, – почему-то невесело сказал он.

– Ну и память у тебя! – похвалил я его. – Попросила она тебя, значит, подождать. А что дальше было?

– А ничего... В тот день ничего не было, – уточнил таксист. – Она велела мне подождать, я и ждал – целый час просидел. Наконец вижу – идет, а с ней моряк и дама. Потом-то я понял, что дама – ее мать, девушка ее «мамой» называла.

– А они по дороге ссорились?

– Да нет, не сказал бы. – Галлорини рассудительно кивнул. – Немного они, правда, на обратном пути повздорили, но потом помирились. У девушки где-то на стоянке своя машина была, и мать хотела, чтобы та ее отвезла домой. А разговор этот я потому запомнил, что сам теперь в тех краях живу. У нас с женой хорошая трехкомнатная квартира в Шарп-парке. Я ее купил, когда в Норт-Бич совсем уж невмоготу жить стало. Жена говорит: надо переезжать – мы и переехали. – Он победоносно улыбнулся и показал опущенный вниз большой палец проезжавшему мимо таксисту.

– А что ей сказала дочка?

– Она сказала, что домой мать отвезти не сможет, потому что у нее свидание. Мать стала допытываться, с кем, но ответа не получила. Из-за этого-то они и повздорили.

– Мать подняла шум?

– Да, она, видно, была на взводе. Стала говорить, что родные от нее отвернулись, а дочка возразила, что это неправда, что она ее любит. Она вообще, по-моему, девушка хорошая, добрая. – Тут таксист совсем сник, его живые глаза погасли. – У меня ведь у самого дочка почти такого же возраста, из-за нее, если хотите знать, мы из Норт-Бич и уехали...

– Куда ты их отвез? – перебил я его.

– Девушку высадил здесь, у отеля, а мать отвез на вокзал.

– Она вошла в отель?

– Наверно. Я не заметил.

– А она что-нибудь говорила о мужчине, с которым собиралась встретиться?

Галлорини ответил не сразу.

– Нет, о нем помалкивала. Это матери и не понравилось. Она успокоилась, только когда дочка обещала, что обязательно к ней приедет.

– Когда?

– Помнится, они договорились на тот же вечер. – Галлорини затянулся и покосился на меня. – Слушай, память у меня хорошая, но я ведь не машина. Чем меня пытать, побеседовал бы лучше с мамашей.

– Она отказывается говорить.

– Не хочет помочь найти собственную дочь?! Пресвятая Богоматерь! Я ведь чувствовал, что дело плохо, что между ними какой-то разлад. Поэтому, кстати, и разговор их запомнил.

– А еще почему?

Галлорини помолчал, потушил сигарету, запихнул окурок в нагрудный карман и только тогда, неожиданно хлопнув меня по коленке, отважился:

– А ты случаем не легавый?

– Раньше был легавым, а теперь частный сыщик.

– Она что же, сбежала?

– Это в лучшем случае. Ее отец нанял меня найти девушку живой или мертвой. С того самого дня, как он уплыл на пароходе, она как сквозь землю провалилась.

– Не скажи, – проговорил он, как-то по-женски растягивая слова. – Спустя неделю, самое большее дней десять, я видел девчонку собственными глазами.

– Я подскочил на месте:

– Где?!

– Ночью, на улице. Ту неделю я как раз в ночную смену работал. Съездил в аэропорт к одиннадцатичасовому самолету и возвращаюсь домой. Смотрю, у перехода какая-то девушка стоит. А погода хуже некуда, дождь льет как из ведра. Включил фары, вижу: лицо вроде бы знакомое, а то бы, наверно, мимо проехал. Может, ей в Бейшор, думаю, тогда подвезу.

В это время стоявший в дверях отеля швейцар знаком подозвал первое такси, и вся цепочка машин продвинулась вперед. Галлорини хотел было перелезть на переднее сиденье и завести мотор, но я его остановил:

– Погоди. Я тебе заплачу. Все, что ты рассказываешь, очень важно. Если, конечно, ты уверен, что не ошибся. Это точно была она? – И я снова показал ему фотографию Фебы.

Таксист даже не посмотрел на нее.

– Точно. Мы же с ней разговаривали. Я ведь ее все-таки подсадил. – И чтобы я не подумал ничего плохого, он, красноречиво махнув рукой, добавил: – Злого умысла у меня не было, просто вижу, лицо знакомое, может, думаю, это школьная подруга дочки – надо бы подвезти. Развернулся, подъезжаю, а она без плаща, платье – хоть выжимай, волосы мокрые, на глаза лезут. Только по голосу я ее и узнал, у меня вообще на голоса память хорошая. – И Галлорини ткнул себя грязным пальцем в ухо.

– Что ж она тебе сказала?

– Такси, говорит, мне не нужно, денег нет. А я ей говорю: садись, если недалеко, я тебя бесплатно подвезу, – не стоять же ей ночью одной под дождем, да еще в подпитии, верно?

– Выходит, она была пьяна?

– Да нет, не особенно. Просто соображала неважно, вот я и подумал: если в таком состоянии она попадется шпане в лапы, ей несдобровать.

– Что значит «неважно соображала»?

– Говорила невесть что, вела себя как-то странно. Я ее силой в машину затащил. – Согнув в локте руку, словно обнимая кого-то за плечи, он, не вставая с места, очень живо изобразил, как было дело: – Я ее спрашиваю: «Тебе куда?» А она мне: «На тот свет». Так и сказала. На тот, говорит, свет.

Галлорини сердито замотал головой.

– У меня, говорю, не баллистическая ракета, чтоб на тот свет лететь. А она молчит, на шутку не реагирует. Сейчас, говорю, самое время дома, в постели спать, а не по улицам шастать. А она смеется: «Был бы дом». Мне, честно скажу, ее смех не понравился. Потом выяснилось, что у нее в Вудсайде родственники, и я сказал, что отвезу ее, хотя мне это было совсем не по дороге. А она вместо денег предложила мне свои золотые часики. Я ей говорю: «Не нужны мне твои часы», а она свое: «Не хочу в Вудсайд ехать». У нее там, оказывается, тетка живет, она ее ненавидит.

– Кто кого? Тетка – ее?

– Вроде бы. Я попытался узнать имя тетки, но она не сказала. Да и своего имени тоже не назвала. Тогда я ее про мать спросил, тут-то она и сорвалась, плакать стала. «Чем к матери, – говорит, – уж лучше на квартиру вернусь». На квартиру так на квартиру. Спросил адрес, мы и поехали. Ехать-то было всего ничего, пару миль, не больше. – Он хмыкнул. – Бесплатно кататься радости, конечно, мало, но я не жалею, что ее отвез.

Я протянул Галлорини пять долларов из денег Гомера Уичерли:

– Это тебе за пару миль.

По выражению его лица видно было, что он рад и обижен одновременно. Обида в конце концов одержала верх.

– Господи, я же не к тому говорю. На моем месте любой бы так поступил.

– От денег не отказывайся – у меня еще будут к тебе вопросы, – опрометчиво сказал я, так как в его глазах возник страх.

– Ты, видно, думаешь, я с ней что-то сделал?

– Да нет, просто хочу дослушать твой рассказ. Весь, до конца.

– А чего рассказывать? Больше и рассказывать нечего. – Взгляд у него по-прежнему был перепуганный. – Довез я ее до самой двери, а она, прежде чем выйти, опять сует мне свои золотые часы. Что я, дурак, что ли, часы у нее брать? – чистосердечно добавил таксист. – Так ведь и за решетку угодить недолго. Понимаешь, как бы тебе объяснить, от нее какой-то бедой веяло. За то время, что мы не виделись, она изменилась до неузнаваемости. Опустилась как-то.

– Всего за неделю?

– А что? Такое с человеком и за одну ночь произойти может.

– А в каком доме она жила?

– В самом обыкновенном. Старый казенный дом на Камино, в конце Сан-Матео.

– Покажи мне его.

Мы подъехали к двухэтажному оштукатуренному зданию с выложенной по карнизу цветной плиткой, которая издали напоминала красную глазурь на несвежем пирожном. Некогда белая, а теперь от времени потемневшая поверхность фасада была, точно прожилками, испещрена ржавыми железными балконами, придававшими всему зданию какой-то мрачный, отталкивающий вид.

Галлорини остановил такси напротив дома, остановился и я.

– Ты уверен, что это тот самый дом? – спросил я, подходя к его машине и облокачиваясь на дверцу.

– Да, я его хорошо запомнил. – Судя по выражению его лица, неказистое здание оказывало на него какое-то гипнотическое действие.

– Почему? Ты собирался сюда вернуться?

– Возможно. За проезд же надо получить.

– Деньгами или натурой?

– Не понял. – Таксист окаменел. – Ты к чему это клонишь? Говорю же, я ей ничего плохого не сделал. С какой тогда стати я бы привез тебя сюда, посуди сам? Стал бы я в петлю лезть?

Между прочим, некоторые убийцы и сексуальные маньяки именно так и действуют, сами лезут в петлю, более того: делают все от себя зависящее, чтобы потуже затянуть петлю у себя на шее.

– В какой она жила квартире? – спросил я, решив дать Галлорини шанс.

– Наверху, в угло... – Он осекся.

– Значит, ты все-таки вошел вместе с ней?

Он так энергично замотал головой, что у него затряслись щеки.

– Откуда же в таком случае ты знаешь, что у нее угловая квартира на втором этаже?

Его маленькие глазки беспокойно забегали:

– Ну вошел, вошел я с ней! Она попросила – я и вошел! Сказала, что одна боится.

– Чего боится?

– Этого она не сказала. Она промокла до нитки и тряслась от холода. Не бросать же ее было. Мы поднялись наверх, я помог ей раздеться, тут она и отрубилась.

– Она выпила?

– Со мной – нет. Может, таблетку приняла. Короче, отрубилась. Я отнес ее в спальню и уложил в постель.

– Ты всем своим пассажирам оказываешь такие услуги?

– А что ты думаешь? У меня похожие случаи бывали. Не знаю, что ты от меня хочешь. Я ничего плохого не сделал. – Он прикусил большой палец и исподлобья, затравленно глянул на меня: – У меня ведь у самого дочка, как ты не хочешь понять. И потом, я все равно ничего не успел бы с ней сделать, потому что как раз в это время ввалился этот тип.

– Что за тип?

– Какой-то блондин. Я решил, что это дружок ее: вел он себя, как будто она – его собственность.

– И что же он?

– Ничего, обругал меня и велел проваливать.

– Описать его можешь?

– Могу. Блондин, с меня ростом. Маленькая бородка, голубые глаза навыкате. Обругал меня последними словами, но делать было нечего – пришлось убираться.

Глава 16

Галлорини с мрачным видом остался сидеть в машине, а я пересек улицу и направился к дому. Над подъездом, на выкрашенной в зеленый цвет вывеске, значилось «Конкистадор», а под ней, на прикрученной проволокой маленькой потрепанной картонке, – «Сдается внаем».

На стене за входной дверью висели металлические почтовые ящики, многие с именами квартирантов – совершенно мне неизвестными. «Алек Гирстон, управляющий», – прочел я на табличке под номером один и нажал на кнопку домофона.

Входная дверь, загудев, приоткрылась. Первой слева была дверь квартиры номер один, а за ней на второй этаж вела лестница. В подъезде было знобко и неуютно.

– Что вы хотели? – раздался за дверью слабый женский голос.

– Снять квартиру, – отозвался я.

Дверь тут же открылась, и в кромешной тьме возникла растрепанная женская голова и большие глаза.

– Мистера Гирстона сейчас нет. Вы не можете зайти попозже?

– Едва ли. Я ехал мимо, увидел на доме объявление и решил зайти.

– Но я не одета. – Она глянула на свой небрежно накинутый розовый халат и прикрыла ладонью дряблую белую шею. – Я всю зиму проболела.

Вид у нее и в самом деле был неважный: в запавших глазах стояли вечные вопросы, которыми задается тяжелобольной человек, а впадины на висках и под глазами были синими и четкими, словно тени на снегу. Лицо у этой еще в общем-то не старой женщины было покрыто морщинами.

– Очень вам сочувствую, – сказал я.

Мое сочувствие явно подняло ей настроение.

– Что ж поделаешь. Пойду что-нибудь на себя накину и покажу вам квартиру. Кое-как вскарабкаюсь по лестнице.

– Значит, свободная квартира наверху?

– Да, сэр. А вы предпочитаете внизу? По-моему, наверху куда лучше: светлей и больше воздуха, особенно если квартира угловая.

– Вы хотели показать мне угловую квартиру на втором этаже?

– Да, сэр. Она у нас самая хорошая, да и обставлена лучше остальных. Мебель, кстати, входит в квартплату, сэр.

– И сколько же вы берете?

– Если снимаете на год, то один доллар семьдесят пять центов в день. Предыдущая квартирантка тоже снимала на год. От нее, кстати, осталась прекрасная мебель, поэтому вам эта квартира достается, считайте, даром.

– А почему она съехала? Ей нечем было платить?

– Что вы, денег у нее хватало.

– Разумеется. Я просто пошутил. Мне кажется, я знаю ее семью. – И то сказать, за последние сутки я стал полноправным членом семьи Уичерли.

– Вы знаете семью миссис Смит?

– Наверно, мы с вами говорим об одной и той же девушке.

– Девушке?! Я бы ее девушкой не назвала. На вид она моего возраста. – Женщина провела рукой по своим редеющим волосам и придирчиво, точно в зеркало, посмотрела на меня. Не дождавшись комплимента, она сказала:

– Могу поручиться, что она ничуть меня не моложе. Если бы я пудрилась и красила волосы, как она...

Слушать ее не имело смысла: как и все больные люди, она была обидчивой и совершенно несносной, и я решил показать ей фотографию Фебы.

– Это не миссис Смит, – отрезала женщина, ткнув в фотографию пальцем. – Это ее дочка. Осенью она некоторое время жила в той же самой квартире.

– О ней я вам и говорил.

В ее глазах возникло замешательство, которое вскоре сменилось тревогой – на этот раз, впрочем, не за себя.

– С ней, надеюсь, ничего не случилось? Я очень за нее волновалась.

– Почему?

– Сама не знаю. Я никогда не видела, чтобы у молоденькой девушки был такой грустный, подавленный вид. Я бы обязательно постаралась чем-то ей помочь, но сама в это время заболела.

– Когда это было?

– В начале ноября. Скажите, у нее все в порядке?

– Я ее уже довольно давно не видал. Когда она отсюда уехала?

– Мисс Смит провела у нас всего недели две, может, меньше – сейчас не вспомню.

– А адрес вам свой она оставила?

– Мне – нет. Может, муж знает, где она. Когда мисс Смит уезжала, я была в больнице. С тех пор квартира стоит пустая.

– Можно ее посмотреть?

– Конечно, сэр. Пойду только что-нибудь на себя надену. – И она провела рукой по торчавшей из-под халата ночной рубашке с оборками. – У вас, надо полагать, нет собак и детей? А то мы с собаками и детьми не пускаем.

– Я один. Послушайте, а может, вы дадите мне ключ и я без вас подымусь наверх?

– Пожалуйста.

Больная исчезла в темноте, шаркая шлепанцами, а я заглянул в ее квартиру. Из гостиной – для гостей, впрочем, малопригодной – пахло духами, лекарствами и шоколадными конфетами. Сквозь опущенные жалюзи с трудом пробивался солнечный свет. Косые лучи падали на пыльный пол и на расставленное кресло-кровать со смятыми простынями. Тумбочка у кровати была заставлена склянками с лекарствами.

Еле передвигая ноги, в комнату вернулась жена управляющего с ключом в руке:

– Квартира номер четырнадцать, наверху, последняя дверь справа.

Я поднялся по лестнице и прошел в конец коридора. Пока я вставлял ключ в замочную скважину, за дверью соседней комнаты лихорадочно застучала и тут же смолкла пишущая машинка. Я отпер дверь и попал в темную комнату. Нащупав на стене выключатель, я повернул его, но свет не зажегся. Тогда я подошел к окну и раздвинул шторы.

Внизу, прямо под балконом, за рулем сидел Галлорини. Стоило мне выглянуть, как он, вскинув голову, с опаской покосился на дом, словно боялся, что сверху в него целится снайпер. Увидев в окне меня, он успокоился, и его голова скрылась в машине. А у меня за спиной в соседней комнате опять застучала машинка.

Комната была обставлена дорогой и безвкусной мебелью стиля модерн, которая была в моде года два-три назад, а теперь безнадежно устарела. Вокруг массивного чайного стола стояли громоздкие стулья с прямыми спинками, а поодаль – софа, обтянутая букле. Все это напоминало мне трехстенные макеты, выставленные в витринах мебельных магазинов.

Большую часть спальни занимала необъятная двуспальная кровать с голым, видавшим виды матрасом. Все тут было розовое: и сам матрас, и стены, и занавески с оборками, и абажуры, и ковер, в котором ноги утопали, точно в зыбучих песках. В обстановке комнаты было столько женского, что я боялся забеременеть.

Я раздвинул занавески, в комнате стало светлее, и в глаза мне сразу бросилась висевшая над кроватью абстрактная картина, очень похожая на ту, что я видел в Медоу-Фармс, над камином. Я снял ее со стены и стал разглядывать: какие-то зигзаги, линии, пятна масляной краски, выкрашенная в белый цвет деревянная рамка, внизу инициалы: К. У.

Вешая картину обратно, я обнаружил в двух-трех дюймах ниже крюка дырку, наспех замазанную белой штукатуркой. Толщиной эта дырка была в мой мизинец или в пулю сорок пятого калибра. Я уже было вытащил перочинный нож, чтобы соскоблить с розовой стены белую штукатурку, но передумал: за стеной со скоростью обезумевшего дятла снова застучала машинка.

Мне вдруг ужасно захотелось узнать, не пуля ли это, а если пуля, то не пробила ли она стену насквозь. Прикинув, что дырка в стене находилась примерно на высоте шести футов от пола, я перевесил картину Кэтрин Уичерли пониже, чтобы дырки видно не было, после чего вышел в коридор и постучал в дверь квартиры номер 12.

Дверь мне открыла молодая женщина довольно экзотической наружности: босая, в ворсистом оранжевом свитере поверх черного гимнастического трико; густые рыжие волосы собраны в узел и стянуты резинкой, а в узел продет карандаш. Глаза цвета слегка разбавленного цветочного меда.

– А я решила, что это Стэнли, – шепнула она, но разочарования в ее голосе я не почувствовал. Зато почувствовал на себе пронзительный взгляд ее медовых глаз.

– Меня зовут Лью, – представился я. – Собираюсь поселиться по соседству с вами.

– Я не против.

– Я услышал за стеной пишущую машинку. Это вы печатали?

– Я, – прошептала она. – Пишу историю своей жизни. Хочу назвать эту книгу «В кромешной тьме». Вам название нравится?

– Очень даже.

– Я рада. Кроме Стэнли, я никому еще про свою книгу не говорила. Вам первому. А я подумала, что это Стэнли пришел, хотя обычно он раньше шести из магазина не возвращается.

– Стэнли – ваш муж?

– Не совсем, – вполголоса сказала рыжая, переступая с ноги на ногу. – Он разрешил мне пожить у себя, пока я не кончу эту свою... как ее... автобиографию. – Она была из тех женщин, которые тихим голосом говорят громкие слова.

– По-моему, вам еще рано автобиографию писать.

– Не скажите, я просто молодо выгляжу. Мне уже двадцать четыре. Жизнь у меня богата событиями, и все мне советуют автобиографию написать. Действительно, чем я хуже Джека Керуака и Аллена Гинсберга[8]8
  Джек Керуак (1922-1969) и Аллен Гинсберг (р. 1926) – американские писатели-битники.


[Закрыть]? У меня тоже немалый жизненный опыт.

– Охотно верю.

– Может, вы про меня слышали? Я – Джезбел Дрейк.

– Имя знакомое.

– Вообще-то меня зовут Джесси. Но Джесси ведь имя неинтересное, вот я и придумала себе прозвище Джезбел Дрейк, имя взяла из песни, а в отеле «Дрейк» я как-то сама жила, когда еще деньги водились. Ничего, опять появятся, внешностью и талантом меня бог не обидел.

Говорила рыжая скорее сама с собой, чем со мной. Таких девиц я хорошо изучил: они живут мечтой и верят в то, что она рано или поздно сбудется.

–Что вы хотели? – спросила наконец девица, вспомнив про меня.

– В данный момент меня интересует прочность этого здания.

– Прочность здания?

– Именно. Дело в том, что я работаю по ночам, а днем сплю, а потому хочу убедиться, достаточно ли толстые здесь стены.

– А где вы работаете?

– Тайна.

Девица еще раз испытующе посмотрела на меня, словно прикидывала, гожусь ли я для ее автобиографии.

– Военная?

– Так вам все и расскажи. Вы не будете возражать, если я осмотрю нашу с вами общую стену? У себя в комнате я ее уже обследовал.

– У вас есть для этого специальное оборудование?

– Да нет, просто стену выстукиваю. Рукой. Можно войти?

– Входите, мы ведь теперь с вами соседи.

Комната была обставлена дешевой металлической мебелью. В глаза бросались многочисленные детали стереосистемы и прочая музыкальная аппаратура, в том числе магнитофон. У той стены, что меня интересовала, стоял низкий столик с портативной пишущей машинкой, зажженной настольной лампой и ворохом дешевой желтой бумаги.

Я постучал по стене. Судя по звуку, с этой стороны дыры не было. Впрочем, это еще ни о чем не говорило, ведь пуля могла застрять в штукатурке.

– Ну как, толстая стена?

– Вроде бы ничего.

– Не волнуйтесь, днем вы сможете отсыпаться. Я сама люблю днем поспать: дом в это время вымирает, все на работе, я одна. – И, словно бы комментируя сказанное, девица качнула бедром, а затем, упершись рукой в бок, вернула бедро на место. – Ведь вечером Стэнли не дает мне заснуть.

Я побоялся спросить, каким образом, но она пояснила:

– Пускает магнитофон на полную мощность. Видно, днем никак не наслушается, а потом полночи пластинки крутит. Он ведь раньше на радио работал.

– Кем?

– Ведущим музыкальных программ. А теперь открыл магазин музыкальной аппаратуры.

Тут мое внимание привлек к себе плинтус. Я сел на корточки и увидел отверстие в дереве. Сначала я решил, что это дырка от пули, но потом, присмотревшись, понял, что отверстие просверлено дрелью, а затем заклеено фанерой, отличавшейся от плинтуса по цвету.

– Что там? – полюбопытствовала она. – Термиты?

Как бы не так. Дырка под картиной, отверстие в плинтусе, магнитофон, принадлежавший специалисту по радиоаппаратуре, – все это вместе навело меня на мысль: провод пропущен через стену, чтобы подслушивать разговоры в соседней спальне.

– Очень может быть, – отозвался я. – Вы давно здесь живете, мисс Дрейк?

– С начала года. До зимы я работала, но на Рождество полиция устроила у нас облаву. Термиты опасны?

– Они проникают в здание и заполоняют его.

– И дом может рухнуть? – Девица повела плечами, взмахнула руками и присела, изобразив, как будет рушиться дом.

– Не исключено, хотя, конечно, маловероятно. Об этом, впрочем, лучше будет поговорить с вашим приятелем. – «Приятелем-термитом», – пошутил я про себя, а вслух добавил: – Где он работает?

– В магазине грампластинок, если это можно назвать работой. Это ведь его собственный магазин. Находится он в Сан-Карлосе, в недавно открывшемся торговом центре.

– Мне кажется, я знаю вашего друга. Как его фамилия?

– Квиллан.

– Широкоплечий блондин?

– Он самый, – подтвердила Джесси довольно, впрочем, равнодушным голосом. – Если будете с ним беседовать, пожалуйста, не говорите, что я впустила вас в квартиру, хорошо? А то он у меня ужасно ревнивый. – И она опять, словно комментируя сказанное, вильнула бедром.

– Давно вы его знаете?

– Всего несколько дней – поэтому он так меня и ревнует.

Мы познакомились на новогодней вечеринке в доме его сестры. Бардак там был – страшно вспомнить. Пришла с одним, а ушла с другим. – Джесси довольно кисло улыбнулась. – У меня, впрочем, всегда так. Но я как кошка – живучая. – В подтверждение своих слов она высоко подпрыгнула и мягко, по-кошачьи, опустилась на пол. – Кстати о кошках. Сестра Стэнли на дух меня не выносит. Она теперь, когда замуж вышла, больно важная стала. Нос дерет. Забыла уже, как по ресторанам побираться ходила, выпивку у клиентов выпрашивала. Да и Стэнли тоже хорош: его, между прочим, в прошлом году с работы за взятку уволили. Видите, сколько я вам всего рассказала. Когда мне кто нравится, я болтаю -остановиться не могу.

Девица обеими руками прикрыла рот и покосилась на меня своими подведенными глазами:

– Не скажете Стэнли, о чем я вам говорила?

– Ни за что на свете.

– А то он меня прибьет. С него станется. Вообще про наш разговор не упоминайте, хорошо? Пусть это будет нашей тайной.

Меня это вполне устраивало. Перед уходом я показал Джесси фотографию Фебы, но ни про мисс Смит, ни про миссис Смит, жившую с ней по соседству, ей было решительно ничего не известно.

– До скорой встречи, соседка, – сказал я, выходя в коридор.

Спустившись вниз, я остановился у двери в квартиру № 1, чтобы придать своему лицу надлежащий вид. С ним, я чувствовал, творилось что-то неладное.

– Дверь не заперта, – откликнулась на мой стук жена управляющего.

Она лежала на диване-кровати, откинувшись на подушки.

– Простите, что не встаю. Наш с вами разговор ужасно меня утомил. Долго вы, однако, ходили. – В комнате по-прежнему было темно, и больная пристально всматривалась в мое лицо. – Вам чем-то не понравилась квартира?

Я опять почувствовал, что мое лицо меня не слушается. В таких случаях лучше всего уйти на пляж и долгое время в одиночестве гулять вдоль моря. Но на прогулки времени у меня не было.

– Отчего же, квартира мне очень нравится, – с деланной улыбочкой сказал я.

Миссис Гирстон просияла:

– Где вы найдете двухкомнатную квартиру с отдельной спальней, да еще в таком хорошем районе, всего за один доллар семьдесят пять центов? Одна мебель чего стоит. Она вам тоже понравилась?

– Не то слово. Так вы говорите, обстановка принадлежит предыдущей квартирантке, миссис Смит?

Больная кивнула.

– Иначе бы эта мебель не была такой роскошной. У миссис Смит, как вы, наверно, догадываетесь, деньги есть. Когда она здесь поселилась, то велела освободить комнаты от казенной мебели и обставила квартиру своей, совершенно новой. Как вы могли убедиться, ее мебель до сих пор в очень хорошем состоянии. Да это и не удивительно: миссис Смит ведь у нас почти не жила. От силы раз в неделю ночевала.

– Зачем же она тогда снимала квартиру?

– Понимаете, миссис Смит писала картины и квартиру сняла под мастерскую. – Жена управляющего подмигнула. – Вас, я вижу, миссис Смит очень интересует. Вы-то сами ее хорошо знаете?

– Нет, видел несколько раз. Но ссориться с ней мне бы не хотелось. Как вы думаете, она не потребует назад свою мебель?

– Нет, она ее нам оставила. Помнится, миссис Смит сказала мужу, что ей лень с этой мебелью возиться. Спросите лучше мужа – он вам все объяснит.

– "Конкистадор" – ваша собственность?

– Если бы! Владелец дома живет в Саусалито, мы сами его почти не видим.

– А миссис Смит давно отсюда уехала?

– Несколько месяцев назад. Я уж и не помню, когда ее последний раз видела. Потом какое-то время квартирой пользовалась ее дочка, но было это совсем недолго. А с ноября квартира пустует. Если бы миссис Смит хотела забрать свою мебель, она бы давно уже это сделала. Впрочем, Алек вам сам все разъяснит, он имел с ней дело, а не я.

– А когда ваш муж вернется?

– Обычно он возвращается к ужину. Если хотите встретиться с ним сегодня, я его предупрежу, что вы придете. – Подтянувшись на локтях, она села в кровати. – Простите, вы, кажется, не назвались?

Я назвался и сказал, что вечером зайду еще раз.