Текст книги "Дело Уичерли"

От этих слов повеяло бы мелодрамой, если б ее голос при этом не срывался от ужаса. Она откинула назад голову: под косметикой проступили кровоподтеки, кожа под темными очками распухла, однако черты лица были правильными. Когда-то она была хороша собой – не хуже Фебы. Казалось, она прочла мои мысли, в которых жалость к ней сочеталась с отвращением.

– Убери этот проклятый свет.

Я включил ночник и потушил верхний свет. Когда я вернулся к постели, она опять, запрокинув голову, приникла к бутылке, отчего сильно смахивала на безумного астронома, который смотрит на звезды, засунув себе телескоп в рот. В темноте белела ее тонкая шея.

– Выпей, – проговорила она хриплым голосом. – Ты заставляешь меня пить одну – это нечестно.

– Не могу – я за рулем. Если будешь столько пить, отключишься.

– Как бы не так. – Она села на кровати, зажав бутылку между коленями. – Думаешь, так просто отрубиться? Нет. А если и отрубишься, то потом ночью все равно проснешься, а потолок над головой ходуном ходит. Весело.

– У тебя, я вижу, вообще жизнь веселая.

– Веселей некуда. Ладно, выпей, а потом я у тебя кое-что спрошу.

Я отхлебнул виски из стакана.

– Интересуешься, сколько человек я убил?

– К этому мы еще вернемся. А сейчас я хочу знать, есть ли у тебя связи с наркоманами.

– А если бы и были?

– Понимаешь, алкоголь на меня не действует. Надо бы попробовать наркотики. Говорят, они помогают лучше всего.

– От чего?

– От жизни в аду, – совершенно спокойно ответила она. – Мне необходимо хотя бы ненадолго отвлечься. Деньги-то у меня есть, не беспокойся. Мне нужны связи, а не деньги.

– Я тебя с наркоманами свести не могу, так что продолжай пить виски.

– Да я это виски терпеть не могу. Пью только для того, чтобы на ночь забыться. Чтобы мысли не одолевали.

– Какие мысли?

– Мало ли какие. Так тебе все и расскажи. – Тут она обнаружила, что у нее задралась юбка, натянула ее на колени и сказала: – Растолстела я, подурнела. Я уродливая?

Этот вопрос я оставил без ответа.

– Ничего удивительного, – продолжала она. – Что на совести, то и на лице. Я же преступница – как и ты. У тебя ведь тоже совесть нечиста?

– Ясное дело.

– Поэтому и ходишь с пистолетом.

– Пистолет у меня для самозащиты.

– Самозащиты? – с трудом выговорила она заплетающимся языком. – От кого?

– От таких, как ты, – ответил я, ласково улыбнувшись.

Мои слова ее ничуть не смутили. Она рассудительно кивнула головой, как будто была целиком со мной согласна. У меня по спине пробежали мурашки.

– Скажи честно, Лью, на твоей совести есть убийство?

– Есть, – ответил я, чтобы наконец сменить тему. – Лет одиннадцать-двенадцать назад я убил человека по кличке Неряха, который пытался убить меня.

Она доверчиво положила мне голову на плечо, а потом опять потянулась к спасительной бутылке.

– Вот и меня тоже убивают.

– То есть?

– Постепенно. Сначала он уничтожил мою душу, потом – тело, а потом – лицо. – Она поставила бутылку на столик у кровати и сняла темные очки. – Посмотри, что он сделал с моим лицом.

Под глазами чернели кровоподтеки, наспех замазанные тоном для лица. Она опять надела очки.

– Кто это тебя так разукрасил?

– Со временем узнаешь.

Ее растрепанная голова опять примостилась у меня на груди – взъерошенный птенец вернулся в родное гнездо. Она провела рукой по моему пиджаку, ее пальцы нащупали под сукном пистолет и стали его поглаживать.

– Я хочу, чтобы ты его убил, – задумчиво произнесла она. – Больше терпеть я не в силах. Он душу из меня вынимает.

– Кто он?

– Отвечу, если пообещаешь его убить. Я тебе хорошо заплачу.

– Покажи деньги.

Она с трудом встала, нетвердой походкой направилась к комоду, внезапно остановилась посреди комнаты, повернулась и, зажав рот руками, бросилась в ванную. Через открытую дверь было слышно, как ее выворачивает наизнанку.

Я подергал дверь в соседний номер – заперта. Затем подошел к комоду и открыл ее сумочку: косметичка с помадой, тени для век, лосьон для лица, а также салфетки, снотворное в пузырьке и туго набитый деньгами, украшенный искусственными бриллиантами бумажник красной кожи. Кроме денег, в бумажнике лежали водительские права, выписанные в прошлом году на имя миссис Гомер Уичерли, и несколько визитных карточек, в том числе – Бена Мерримена.

Прежде чем блондинка вышла из ванной, я успел все эти вещи положить назад и защелкнуть замок. Она шаталась, сжимая руками свой большой живот. Лицо под слоем пудры позеленело.

– Абсолютно не умею пить, – сказала она, падая на постель.

– Кто он? – снова спросил я, наклонившись к ней. Глаза остекленели, рот полуоткрыт.

– Кто «он»? – переспросила она, приоткрыв глаза.

– Человек, которого я должен убить.

Она замотала головой, утопавшей в валявшейся на постели смятой одежде.

– Вот черт... не могу... вспомнить его имени... продает дома на Полуострове... Он меня погубил... Пришлось ему все рассказать...

– Бен Мерримен?

– Да. Откуда ты знаешь?

– Что вы ему рассказали, миссис Уичерли?

– А зачем тебе?

Она закрыла глаза и в ту же минуту уснула. От неразбавленного виски рот у нее пересох, дышала она тяжело, хрипло, и я опять испытал смешанное чувство жалости к ней и стыда за нее, за что меня и любят заблудшие души, все те, которые, как она, живут в аду.

Убедившись, что ни криком, ни пощечинами привести ее в чувство невозможно, я пошел в ванную, опорожнил бутылку виски, налил в нее ледяной воды и, вернувшись, вылил воду ей на лицо. Она очнулась и, испуганно смотря на меня, вскочила с кровати, ожив, точно евангельский Лазарь. Вода стекала у нее по щекам.

– В чем дело?!

– Я начал за вас беспокоиться и решил привести в чувство.

– Зачем же вы это сделали? – пожаловалась она. – Я же двое суток не могу заснуть. Весь день и всю прошлую ночь.

Откинув с постели покрывало, она вытерла им свое мокрое лицо. По ее щекам, точно краска у клоуна, сбегали черные ручейки туши для ресниц. Я принес ей из ванной полотенце, она вырвала его у меня из рук и стала с остервенением тереть им лицо и шею. Без косметики она выглядела как-то свежее и гораздо моложе. Под глазами набухли кровоподтеки.

– Что я говорила? – спросила она, моргая. – Что я вам сказала?

– Вы предложили мне убить человека.

– Кого? – спросила она с нескрываемым интересом.

– А вы не помните?

– Я была ужасно пьяна.

Несмотря на холодный душ, блондинка пока что окончательно не протрезвела. Впрочем, виски еще могло оказать на нее свое действие.

– Бена Мерримена? Его вы должны были убить? – спросила она.

– Совершенно верно. Почему вы хотите, чтобы я его убил, миссис Уичерли?

– Вы знаете мое имя. – Она подозрительно прищурилась.

– Представьте себе. Почему вы хотите смерти Бена Мерримена?

– Уже не хочу. Передумала. Забудьте об этом. – Она покачала своей растрепанной светлой головой. – Забудьте обо всем, что я вам говорила.

– Рад бы, да не могу. Мерримен уже мертв, сегодня вечером его забили до смерти в вашем атертонском доме.

– Я вам не верю, – сказала она, но ее выдавал застывший в глазах ужас.

– Нет, верите.

Она опять замотала головой.

– С какой стати я должна вам верить? Вы лжете, как и все остальные. Почему я должна прислушиваться к словам какого-то проходимца?

– Завтра вы прочтете об этом в газетах, если, конечно, вам разрешат читать в камере.

Она с трудом встала, глядя на меня со страхом и ненавистью.

– Никто меня за решетку не посадит. Убирайтесь отсюда.

– Вы же сами меня пригласили.

– И совершенно напрасно. Убирайтесь.

Она толкнула меня в грудь обеими руками, и я стиснул ей запястья:

– Вы имеете какое-то отношение к смерти Мерримена?

– Я не знала даже, что он мертв. Отпустите меня.

– Скажите сначала, где Феба.

– Феба?! – Она опять подозрительно прищурилась. – А при чем тут Феба?

– Я ищу ее – меня нанял ваш муж Гомер. Ваша дочь пропала больше двух месяцев назад. Впрочем, вам должно быть об этом известно. Говорю на всякий случай.

– А кто вы такой?

– Частный сыщик. Поэтому и ношу оружие.

Я отпустил ее руки, и она, рухнув на кровать, запустила пальцы в свои растрепанные волосы, как будто это помогало ей думать.

– Почему вы за мной шпионите? Я Фебу после развода не видела ни разу.

– Ложь. Неужели вам на нее наплевать?

– Мне и на себя наплевать.

– Нет, вам, судя по всему, ее судьба не безразлична – иначе бы вы не написали на оконном стекле ее имя.

– На каком еще оконном стекле? – Она тупо уставилась на меня.

– В номере отеля «Чемпион».

– Неужели я это сделала? Наверно, совсем не в себе была.

– А я думаю, вы просто скучали без дочери. Где она, миссис Уичерли? Она жива?

– Откуда я знаю? Мы с ней не виделись после развода.

– Вы ошибаетесь. Второго ноября, в день отплытия вашего мужа, вы вместе с Фебой...

– Не называйте его моим мужем. Он мне не муж.

– Хорошо, бывший муж. В день его отплытия вы уехали вместе с дочерью на такси. Куда?

Блондинка молчала. Пока она раздумывала, чтобы ответить, выражение ее лица изменилось, губы шевелились, словно она подбирала слова.

– Только не врите. Если вам дорога ваша дочь, говорите правду.

– Я отправилась на вокзал. Села в поезд и поехала домой.

– В Атертон?

Она утвердительно кивнула.

– А Феба поехала с вами?

– Нет, я довезла ее до отеля «Святой Франциск». В Атертоне она не была ни разу.

– А почему вы продали дом и скрываетесь здесь, в Сакраменто?

– Это мое дело.

– И Бена Мерримена?

Она по-прежнему сидела низко опустив голову и пряча глаза.

– Вас это не касается. – От нашего разговора она протрезвела гораздо больше, чем от ледяной воды.

– Боитесь за себя?

– Если хотите.

– Я хочу одного: узнать, где Феба.

– Где ж я вам ее возьму? С той минуты, как она вышла из такси на Юнион-сквер, я ее больше не видела, – равнодушно сказала она, однако я почувствовал в ее голосе боль утраты.

– Вы ведь знали, что она пропала?

Опять воцарилось долгое молчание, после чего блондинка сказала:

– Я знала, что Феба собиралась куда-нибудь уехать. В такси она сообщила мне, что возвращаться в Болдер-Бич не намерена – ей хотелось избавиться от своего тамошнего ухажера. Были и другие причины...

– Какие же?

– Сейчас не припомню. В колледже, во всяком случае, ей было плохо. Ей не терпелось куда-нибудь уехать, начать новую, самостоятельную жизнь. – Блондинка говорила без всякого выражения, как говорят во сне или когда лгут, однако с чувством. – Вот что сказала мне Феба.

– А что вы ей сказали?

– Я сказала: делай как знаешь. Каждый ведь имеет право жить, как он хочет. – Она подняла на меня глаза: – Может, теперь вы уйдете и оставите меня, наконец, в покое?

– Потерпите еще минуту.

– Это я уже слышала, ваша минута тянется уже два часа, а у меня раскалывается голова.

– Очень вам сочувствую. А Феба не говорила, куда собиралась?

– Нет. Возможно, тогда она этого и сама еще не знала.

– Должна же она была хотя бы намекнуть вам, куда едет.

– Нет. Я поняла только, что отправляется она очень далеко. – В данном случае подразумевалось, наверное, не только далекое путешествие дочери, но и ее матери. Блондинка готова была расплакаться.

– Уж не на тот ли свет?

Ее передернуло.

– Не говорите этого.

– Как же не говорить? Она исчезла уже очень давно, и это наводит на грустные размышления.

– Вы действительно думаете, что Фебы нет в живых?

– Я этого не исключаю. Не исключаю и того, что вы знаете, кто ее убил. Думаю, что, если она мертва, вам об этом известно.

– Думает он! Сколько же можно об одном и том же! Убирайтесь прочь и думайте все, что вам взбредет в голову, – только меня в покое оставьте! Мыслитель нашелся!

Ее грубый юмор, резкие смены настроения стали действовать мне на нервы.

– Вы странная мать, миссис Уичерли. Похоже, вам совершенно безразлично, жива ваша дочь или нет.

Блондинка рассмеялась мне в лицо, и я еле сдержался, чтобы ее не ударить – ее злоба передалась и мне. Я резко повернулся и двинулся к двери, а мне вдогонку несся заразительный, звонкий смех.

За дверью меня ждали: в прихожей с монтировкой в руке стоял мужчина, лицо которого под прозрачной маской было похоже на круглый лоснящийся кусок окорока. Прежде чем я успел схватиться за рукоятку пистолета, он взмахнул рукой – и комната, перевернувшись в воздухе, погрузилась в кромешный мрак.

Глава 12

В темноте откуда-то сверху проступила окровавленная голова Бена Мерримена. Она раскачивалась из стороны в сторону, я пополз от нее и, проснувшись, обнаружил, что скребусь в дверь опустевшей комнаты. В глазах двоилось. Ручные часы показывали четвертый час утра – значит, без сознания я пробыл довольно долго.

Пистолет так и лежал в кобуре, под пиджаком. Я потрогал распухшую голову – на пальцах осталась черная, цвета машинного масла кровь. Я попробовал встать. Получилось.

Комната была убрана. Блондинка и ее таинственный покровитель унесли с собой все, кроме пустой бутылки из-под виски и моего недопитого стакана, который я и допил.

Я пошел в ванную, сунул разбитую голову под струю ледяной воды, а в качестве повязки использовал чистое полотенце. Из зеркала над умывальником на меня смотрел индийский святой, у которого не было ничего святого.

– Что с вами? – спросил администратор, когда я, покачиваясь, ввалился в холл главного здания.

– Пустяки, повздорил с приятелем мисс Смит.

– Понятно. – Он смотрел на меня с сочувствием и в то же время с жадным любопытством к чужой беде, столь свойственным работникам гостиниц. – С кем вы, простите, повздорили?

– С приятелем мисс Смит. Они уехали?

– Уехала мисс Смит, – сказал он, отчетливо произнося каждое слово, как будто я плохо слышал. – Она приехала одна и уехала тоже одна.

– А кто же нес ее чемоданы?

– Я.

– Она уехала на машине?

– Да.

– Какой?

– Не обратил внимания.

Тут я понял, что он лжет.

– Сколько они вам заплатили?

Он покраснел до корней волос, словно сыпью покрылся.

– Слушай, приятель, оставь свои намеки при себе. Я тебе на все вопросы ответил, а теперь убирайся – а то полицию вызову.

Я был еще слишком слаб и счел за лучшее «убраться» на своих новеньких ватных ногах. Администратор забыл отобрать у меня казенное полотенце.

Я кое-как доплелся до машины и, как во сне, покатил обратно в город. В сером, предрассветном небе вырисовывались городские башни. Движимый, по-видимому, подсознательным желанием поскорей вернуться к себе в гостиницу, я въехал на улицу с односторонним движением с противоположной стороны, однако до стоянки отеля «Чемпион» добрался благополучно.

В следующий момент из желтого тумана выплыло лицо Джерри Дингмена. Мы стояли с ним в переулке под ослепительно ярким фонарем, свет бил мне в глаза, в голове гудело, а сквозь гул слышался голос старика:

– Выпейте глоток воды, мистер Уичерли, вам сразу полегчает.

Одной рукой он поднес мне к губам бумажный стаканчик, а другой придержал сзади голову. Хотя большая часть воды попала не в рот, а за воротник, гудение вскоре стало проходить, а желтый туман, сгустившись, превратился в нимб вокруг головы старика. Добрый Сакраментянин.

– Что с вами стряслось, мистер Уичерли?

– Авария.

– Автомобильная?

– Нет.

– Вызвать полицию?

– Нет, я в порядке.

– Это вам только так кажется, мистер Уичерли, у вас на виске здоровенный шрам. Сейчас я провожу вас в номер и уложу в постель, а потом надо будет вызвать доктора – придется швы наложить. Я знаю одного врача, он по ночам работает, да и берет недорого.

Не прошло и нескольких минут, как появился доктор Брох – казалось, он не спал всю ночь, только и ждал вызова. От него здорово пахло виски, да и свой старенький черный саквояж он открывал трясущимися руками. Очки в роговой оправе, бесформенное, проспиртованное лицо. Такое впечатление, что в реке Сакраменто вместо воды течет виски.

Говорил доктор с легким немецким акцентом.

– Вы мистер Уичерли? В этом отеле останавливалась некая миссис Уичерли. Ваша родственница?

– Жена. Мы с ней в разводе. Вы ее знаете?

– Знаете – сильно сказано. Управляющий, мистер Филмор, вызывал меня к ней на прошлой неделе. Он беспокоился за ее здоровье.

– А что с ней было?

– Не могу вам точно сказать, – ответил доктор, облокотившись на свой открытый саквояж. – Она и в комнату-то меня не пустила. Думаю все-таки, что скорее всего она страдала не физическим заболеванием, а психическим. Возможно, у нее была депрессия.

– Меланхолия?

– Да. Она ведь по нескольку дней не вставала с постели, не впускала к себе в номер горничную – вот управляющий и забеспокоился. Но я был бессилен помочь ей. Я видел только, что она лежит в постели под одеялом. – И доктор, изображая женское тело, дрожащей рукой описал в воздухе волнистую линию.

– Почему же в таком случае вы решили, что у нее депрессия, а не физический недуг?

– Дело в том, что у нее был прекрасный, прямо-таки волчий аппетит. По словам мистера Филмора, она ужасно много ела, можно сказать, за двоих. Блюда из ресторана ей носили не только днем, но и ночью: мясо, пироги, сладкое, мороженое, выпивку.

– Она много пила?

– Немало. Алкоголики, правда, так много не едят. – Брох загадочно, со знанием дела улыбнулся. – Может быть, она страдает обжорством?

– Может быть, – согласился я. – А может быть, она просто была не одна в номере.

– Правда? – Он вскинул брови. – А мне это даже в голову не приходило. Да, не исключено. Так вот почему она никого к себе не пускала?

Этот вопрос я оставил открытым. Несмотря на дрожь в руках, доктор быстро и ловко промыл мне рану и наложил швы. Шесть швов. Уложив инструменты в саквояж, он сообщил, что у меня, скорее всего, сотрясение мозга, и взял с меня слово, что я несколько дней пролежу в постели. Я заплатил ему двенадцать долларов и намекнул, чтобы он не сообщал о происшедшем в полицию. Доктор не возражал.

После его ухода я отправился спать и пробудился от кошмарных снов, когда за окном было уже утро. Проснувшись, я позвонил администратору и после долгих переговоров попросил позвать к телефону Джерри Дингмена.

– Я только что сменился с дежурства, мистер Уичерли.

– Если можно, я еще на несколько минут задержу тебя. Ресторан в соседнем доме уже открылся?

– Наверно.

– Тогда принеси мне, пожалуйста, три яйца, порцию ветчины, горячих пирожков, кофейник черного кофе и платяную щетку.

Старик отправился в ресторан, а я решил до завтрака принять горячую ванну. Когда Джерри постучал, я уже вылез из воды и вытирался. Накинув полотенце, я выбежал из ванной и открыл ему дверь. Пока я завтракал, старик сидел на кровати и чистил мой костюм.

В глаза бил яркий солнечный свет, а в ушах звучал старый блюз, где почему-то фигурировало имя Фебы. Она мне снилась, но о чем был сон, я забыл.

– Вам лучше? – спросил Джерри, когда я кончил завтракать.

– Мне никогда не было так хорошо, – соврал я.

– Вкусно было?

– Очень. – Я положил на поднос доллар, потом еще один. – Скажи, кто, кроме тебя, носил миссис Уичерли еду из ресторана, когда она не вставала с постели?

– Сэм Тодд, обычно он днем дежурит. Сэм был потрясен, сколько ваша жена ела. Я, кстати, тоже. Где-то около полуночи она имела обыкновение заказывать себе здоровенный бифштекс, иногда два.

– И одна все съедала?

– Дочиста тарелку вылизывала. А жареной картошки даже по две порции брала.

– А в ее номере не могло быть человека, с которым бы она делилась?

– Говорю же, я лично ни разу никого не видал. Просто у лее аппетит был волчий, а может, она переболела, а после болезни сами знаете, как есть хочется.

– И все же мог кто-то еще жить у нее в номере?

– Мужчина, что ли?

– Или женщина.

– Пожалуй, – сказал он, подумав. – Когда она сидела запершись, то меня к себе никогда не пускала. Обычно я ставил поднос у дверей и уходил, а она сама его потом забирала. Бывало, я ее по пять-шесть дней не видал. Позвонит прямо из номера администратору и заказывает все, что ей нужно, по телефону.

Я взял с кровати пиджак и снова вынул из внутреннего кармана фотографию Фебы.

– Ты никогда не видел в ее комнате эту... мою дочь?

Старик поднес цветную фотографию к окну и долго ее разглядывал, покачивая головой.

– Нет, сэр, в отеле я ее не видал. Такую хорошенькую девушку я бы обязательно запомнил. Миссис Уичерли, мне кажется, когда-то очень была на нее похожа. Пока толстеть не начала. Правильно я говорю? – Он осекся и испуганно взглянул на меня. – Простите, я не хотел вас обидеть.

– Понимаю.

– Вы-то ее вчера нашли?

– Не будем об этом, ладно, Джерри?

– Просто интересно, кто это вас так обработал.

– Мне и самому интересно. Как ты думаешь, горничные уже начали уборку?

– Должны были.

Старик ушел немного обиженный тем, что я скрыл от него свое ночное приключение. А я оделся и спустился на третий этаж. В коридоре перед открытой дверью в комнату номер 323 стояла корзина с грязным бельем. За дверью гудел пылесос.

Смуглая горничная с волосами цвета свежего асфальта стояла ко мне спиной, и, когда я к ней обратился, она от неожиданности подпрыгнула.

– Да, сэр?

– В этом номере последние две недели жила моя жена. Вы здесь каждый день убираете?

– Каждый, если только постояльцы меня внутрь пускают. – Она выключила пылесос и угрюмо уставилась на меня, словно я ее в чем-то обвинял. – Что-то пропало?

– Нет, нет. Просто швейцар Джерри говорит, что на прошлой неделе жена несколько дней подряд никого к себе не впускала.

– Да, верно. – Горничная кивнула. – Я даже за нее беспокоилась.

– Почему?

– По-моему, ее околдовали, – совершенно серьезно ответила она. – У моей сестры Консуэло было то же самое, когда мы еще в Салинасе жили. Сестра приставила свою кровать к дверям и никого в спальню не пускала. Целыми днями сидела взаперти и ни с кем не разговаривала. Мне неделю пришлось на кухне спать. Слава богу, удалось найти curandero[5]5
  Знахарь (мел.).


[Закрыть], и он снял с сестры колдовское наваждение.

– А кто-нибудь еще, кроме моей жены, в этом номере жил? – спросил я, с трудом дослушав эту увлекательную историю до конца.

– Из живых – никого, – ответила, перекрестившись, горничная.

– Как вас прикажете понимать?

Она не ответила – вероятно, испугалась моего резкого тона.

– Вы видели в комнате кого-то еще, вообще что-нибудь необычное? – спросил я помягче.

– Нет, видеть не видела.

– А слышали?

– Она плакала. Я слышала, как она плакала. Я хотела зайти утешить ее, но побоялась.

– А чужих голосов за дверью не слышали?

– Чужих – нет, только ее голос.

– Говорят, она заказывала в номер очень много еды, на двоих бы хватило.

– Да, я потом уносила грязные тарелки. Она их каждое утро в коридор выставляла.

– А зачем, как вы думаете, ей было столько еды?

– Их кормить, – прошептала горничная. Ее глаза под густыми черными бровями сверкнули, точно раскаленные угли. – Они ведь голодные, когда возвращаются обратно.

– О чем вы, миссис...

– Тонна, зовите меня просто Тонна. Вы, наверно, считаете меня дурой, но ведь я имела дело с душами умерших. Пока я их не накормила, они целых семь дней не давали Консуэло ни спать, ни есть, ни разговаривать. Curandero сказал, чтобы я их накормила, и Консуэло опять стала моей сестрой.

Все это говорилось вполголоса, чтобы души умерших, не дай бог, ее не услышали. Горничная украдкой покосилась на окно, где на грязном стекле по-прежнему красовалось имя Фебы. В этот момент, несмотря на то что за окном стоял белый день, я готов был поверить в переселение душ.

– Значит, вы думаете, она кормила привидения?

– Не думаю, а знаю.

– Откуда же вы знаете, Тонна?

Она взялась за маленькую золотую серьгу.

– У меня ведь есть уши. Я сама слышала, как она разговаривала с мертвыми. Я под дверью не стою, не думайте, – она плакала так громко, что в коридоре слышно было.

– И что же она говорила?

– Оплакивала убитых.

– Убитых?! Ты слышала это слово?

– Да, она что-то говорила об убийстве, смерти, крови, о каких-то еще ужасах.

– Попытайтесь вспомнить, о чем именно шла речь.

– Не могу, я слышала только отдельные слова. Мне было страшно. Ведь когда души мертвых возвращаются на землю, они вселяются во всех, кто их ждет. Я убежала и заперлась в бельевой.

– Когда это было?

– Шесть или семь дней назад. – Горничная начала загибать пальцы. – Нет, шесть. Это было накануне Епифании – в это время с душами мертвых лучше не связываться.

– А она говорила, кто умер?

– Нет, но голос у нее был очень несчастный. Может, у нее скончался кто-то из близких? Сын или дочь? – Вид у Тонии был озадаченный.

Я показал ей фотографию Фебы:

– Это ее дочь... наша дочь. – Горничной мне врать почему-то очень не хотелось.

– Красивая... – Тонна улыбнулась, – У меня тоже есть дочка, ничуть не хуже. Голубоглазая – вся в отца, моего мужа бывшего.

– Вы когда-нибудь видели эту девушку? – спросил я горничную, прервав ее воспоминания.

Тонна долго разглядывала фотографию.

– Вроде бы видела, хотя точно сказать не могу. Ее лицо мне знакомо. Господи, где же я могла ее видеть?

– Может быть, в этой комнате?

– Нет, – твердо сказала она. – В этой комнате, кроме вашей жены, никого не было. Она спала одна – по постельному белью видно. Я ведь за постельным бельем внимательно слежу: когда пытаются вдвоем в одноместном номере устроиться, я сообщаю мистеру Филмору.

– Вы могли видеть ее на улице.

– Могла. – Тонна вернула мне фотографию. – Простите, не помню. Но где-то я ее видела, это точно.

– Недавно?

– Вроде бы. – Горничная стала тереть лоб, но так ничего и не вспомнила. – Уж вы извините, я ведь их за свою жизнь столько перевидала. Красивая она у вас.

Я поблагодарил ее и, подойдя к окну, вырвал из блокнота лист бумаги. Бумага была слишком толстой, и свести написанное на стекле было невозможно. Вместо этого я скопировал надпись, стараясь как можно точнее срисовать наклонный почерк.

– Caray![6]6
  Черт возьми! (исп.)


[Закрыть] – прошептала Тонна у меня за спиной. – Что это?

– Женское имя.

– Дурное имя?

– Нет, хорошее.

– Я его читать не буду – боюсь.

– Бояться тут нечего, Тонна, – это имя моей дочери.

Но когда я выходил из комнаты, горничная истово крестилась.

Управляющий отелем мистер Филмор сидел у себя в кабинете, находившемся прямо за стойкой администратора. Это был один из тех довольно нелепых немолодых людей, кому необходимо постоянно напоминать, что его темный костюм сильно измят, а вихры на затылке торчат во все стороны. Я опять представился Гомером Уичерли – в отеле «Чемпион» это имя и трагикомическая роль поистине преследовали меня.

Фамилия «Уичерли», по-видимому, произвела на управляющего должное впечатление, ибо он, стряхнув с себя утреннюю хандру, протянул мне руку и пригласил сесть.

– Очень рад познакомиться, сэр. Чем могу служить?

– Я беспокоюсь из-за своей жены Кэтрин. Последние две недели она жила у вас в гостинице, а вчера вечером уехала в неизвестном направлении.

– Мне очень грустно, сэр, – его лицо приняло скорбное выражение, – но у вас есть все основания беспокоиться. Ваша жена – очень несчастная женщина. В жизни не видел несчастнее.

– А вы с ней разговаривали?

– Да, приходилось. Когда она приехала, я случайно оказался в холле. Было это дня за два до Рождества. Признаться, меня несколько удивило, что такая представительная дама решила остановиться в «Чемпионе».

– А что тут удивительного?

Управляющий перегнулся через стол, вплотную придвинувшись ко мне. Лицо его находилось так близко, что можно было пересчитать морщины – если бы их не было так много.

– Пожалуйста, поймите меня правильно. Я горжусь своим скромным отелем, он совсем не так уж плох, но доводилось мне работать в местах и получше. Что такое настоящая леди, я знаю – уж вы мне поверьте. Это видно сразу – по туалетам, по тому, как она держится, говорит. Такие, как миссис Уичерли, согласитесь, в «Чемпионе» обычно не останавливаются.

– Но у нее могло не быть денег.

– Очень в этом сомневаюсь. Она была прекрасно обеспечена – вы же сами знаете.

– А вы откуда знаете?

– Она показала мне чек на ваше имя. – Тут он вдруг осознал, что слишком много себе позволяет, и стал оправдываться: – Поймите, я вовсе не хочу совать нос в чужие дела, но это был заверенный чек на три тысячи долларов. Она обмолвилась, что получает такую сумму каждый месяц.

– Я вижу, вы располагаете своих постояльцев к откровенным разговорам, – язвительно заметил я.

– Нет, нет, все было куда проще; миссис Уичерли хотела, чтобы я за нее получил по этому чеку деньги. Чек она мне предъявила, чтобы я убедился, что он не фальшивый. Как будто у меня могли быть в этом сомнения! – поспешил добавить он. – К сожалению, я вынужден был отказать ей в этой просьбе: был Новый год, все банки закрыты, а собрать такую сумму мне было негде.

– И что же она сделала с чеком?

– По-видимому, все-таки погасила его в банке. На следующий день, во всяком случае, ваша жена заплатила за номер.

– А из какого банка был чек, не помните?

– К сожалению, нет. Кажется, миссис Уичерли говорила, что чек выписан в банке ее родного города. – Филмор с удивлением уставился на меня своими бесцветными глазами. – Вам же лучше знать!

– Разумеется, просто любопытно, каким образом она получила этот чек в Новый год.

– Он пришел специальной почтой. Миссис Уичерли попросила меня дать ей знать, когда этот чек будет получен. – Тут управляющий заподозрил что-то недоброе. – Простите за нескромный вопрос, этот чек действительно был фальшивый?

– Вовсе нет, – обиделся я.

– Я в этом ни минуты не сомневался. – Мысль о моем воображаемом банковском счете явно его взволновала. – Я настоящую леди сразу узнаю. Надеюсь, вы не обидитесь, если я дам вам маленький совет: присматривайте за вашей супругой, мистер Уичерли. Для одинокой женщины, особенно если у нее водятся деньги, наш город представляет немалую опасность. Чего-чего, а бандитов и проходимцев здесь хватает. – Филмор с опаской посмотрел на мою повязку. – Да вы, по-моему, и сами уже в этом убедились. Миссис Силвадо сообщила мне, что вас ранили.

– Пустяки, упал и ударился головой о тротуар.

– Неужели на нашей стоянке? Не может быть!

– Нет, прямо на улице, на ровном месте. У нас в семье все страдают падучей болезнью.

– Какой ужас!

Управляющий стал нервно приглаживать рукой хохолок на затылке, потом машинально достал расческу и провел ею по своим жидким волосам. Не справившись с хохолком, мистер Филмор убрал расческу в нагрудный карман пиджака.

– Раз уж мы заговорили о болезнях, – сказал я, – спасибо вам, что ухаживали за моей женой.

– Мы делали все, что в наших силах. Я вызвал врача, но миссис Уичерли отказалась его принять. Разумеется, доктор Брох не самый лучший доктор на свете, – добавил он извиняющимся тоном, – но его приемная находится неподалеку, и мы всегда пользуемся его услугами.

– Вчера вечером я говорил с доктором. Он считает, что у жены была депрессия.

– Да, мне он сказал то же самое. Судя по всему, так оно и было.

– А доктор Брох в разговоре с вами не указал на причину депрессии?

– Нет. Может, просто она страдала от одиночества. – Голос у управляющего дрогнул, как будто он на собственном опыте знал, чем это чревато. – Как бы то ни было, она заперлась у себя в номере и несколько дней оттуда не выходила.