Текст книги "Дело Уичерли"

Глава 26

Слабо освещенная комната, где находились Феба и дежурная сестра, напоминала монашескую келью; ничего лишнего: кровать, шкаф, два стула. На одном из них лицом к стене сидела Феба. Когда мы вошли, она даже не пошевелилась, только на шее от напряжения вздулись вены. Из-под просторного больничного халата выпирало большое, раскормленное тело.

– Вынужден вновь попросить вас выйти, миссис Уоткинс, – сказал доктор сестре. – Но имейте в виду, вы можете в любой момент понадобиться.

Сестра встала и с недовольным видом покинула комнату.

– Что опять? – спросила девушка, смотря перед собой. – За мной приехали?

– Я же сказал тебе, сегодня ты ночуешь в клинике. И можешь находиться здесь до тех пор, пока не поправишься.

– А я уже поправляюсь. Я превосходно себя чувствую.

– Вот и отлично. Раз тебе полегчало, будь добра, взгляни на этого джентльмена и скажи, знакомо ли тебе его лицо.

Психиатр закрыл дверь и включил верхний свет. Я вышел на середину комнаты. Феба медленно, как-то нехотя повернула голову в мою сторону. Шея напряжена, кожа пепельно-серая, бегающий взгляд. Без густой косметики она опять выглядела бы на свои двадцать лет, если бы не измученное, распухшее от кровоподтеков лицо.

Разумеется, мы узнали друг друга.

– Привет, Феба, – проговорил я, искусственно улыбаясь.

Девушка не ответила. Более того – заткнула рот кулаком, чтобы лишить себя всякой возможности говорить.

– Ты знаешь этого человека? – спросил ее Шерилл. – Его зовут Арчер, он – частный сыщик, которого нанял твой отец.

– Первый раз вижу.

– А он уверяет, что позавчера вечером вы встречались в Сакраменто, в отеле «Гасиенда».

– Вздор.

– Нет, не вздор, – вмешался я. – Ты предложила мне деньги за убийство человека по имени Мерримен. Но он к тому времени был уже мертв. Тебе об этом было известно?

Феба пристально посмотрела на меня. Чего только в этом взгляде не было: и страх, и злоба, и недоверие, и подозрительность, и замешательство. Я еще никогда не видел, чтобы в глазах можно было столько всего прочесть.

– Я убила его. – Феба повернулась к доктору: – Назовите ему всех, кого я убила.

Шерилл отрицательно покачал головой.

– Мне надо знать, как это произошло, – сказал я. – Я ведь Мерримена не убивал.

– Конечно, нет. Я все это выдумала. Я уже тогда знала, что он мертв. Я убила его сама. Собственными руками.

Говорила девушка совершенно спокойным, каким-то даже безразличным голосом. Мы с Шериллом переглянулись. Он сделал мне знак рукой – хватит, мол; но я был убежден: Феба врет, она из тех странных, непредсказуемых существ, что признаются в преступлениях, которых не совершали. Поэтому я решил пойти на маленькую хитрость.

– При вскрытии в крови Мерримена обнаружили яд. Лошадиную дозу мышьяка. Сначала, стало быть, ты его отравила, а потом избила. Где ты взяла мышьяк?

Феба вздрогнула, но ответила быстро – подозрительно быстро:

– Я купила его в аптеке на Ки-стрит. В Сакраменто.

– А откуда у тебя ружье, которым ты разнесла череп Стэнли Квиллана?

– Я купила его в комиссионном магазине.

– Где?

– Не помню.

– Естественно, ведь ты все это выдумала. Квиллан был убит из маленького пистолета, а не из ружья. У Мерримена же, насколько мне известно, при вскрытии никакого мышьяка не нашли. Ты сознаешься в преступлениях, которых не совершала.

Феба посмотрела на меня так, как будто я пытаюсь лишить ее самого дорогого. Затем провела дрожащей рукой по лицу, откинула со лба свои крашеные золотистые волосы и таинственным голосом заявила:

– И все-таки я их убила. Как именно – уже не помню, давно это было. Но убила их я, поверьте.

– А с какой стати мы должны тебе верить? Скажи лучше, кого ты выгораживаешь?

– Никого. Я во всем виновата сама и хочу понести за это наказание. Я убила троих, в том числе и собственную мать.

Она – и это видно было невооруженным глазом – ужасно мучилась: восковое лицо, бегающий взгляд.

Феба закрылась руками, и Шерилл, улучив момент, отвел меня в угол.

– Так больше продолжаться не может, – проговорил он взволнованным шепотом. – Она к перекрестному допросу совершенно не готова.

– Она лжет. Я не верю, чтобы она кого-нибудь вообще убивала.

– Я тоже. Однако, как врачу, мне ее поведение не нравится. Она цепляется за свою ложь, и, если мы с вами выведем ее сейчас на чистую воду, я за последствия не отвечаю. Она уже много недель живет в мире, где ложь и правда тесно переплелись, и вывести ее из этого мира за один вечер очень рискованно.

– Почему?

– Потому, что врет она, скорее всего, для того, чтобы скрыть вину, в которой боится признаться.

– Или же для того, чтобы выгородить человека, чью шкуру она пытается спасти.

– Тоже возможно. Впрочем, на все эти вопросы у меня, как и у вас, пока готовых ответов нет.

Расставив пальцы, Феба, как сквозь решетку, исподтишка наблюдала за нами. Когда же я бросил взгляд в ее сторону, она тут же вновь сдвинула пальцы.

– Вы полагаете, она действительно в чем-то виновата? – спросил я у Шерилла.

– Боюсь, она, во всяком случае, так считает. – Доктор побледнел и вспотел – так он волновался. – Признаться, меня больше интересует не то, что было на самом деле, а то, что она по этому поводу думает. В противном случае я не могу понять, что с ней.

– И все же как, на ваш взгляд, обстояло дело?

– Думаю, не последнюю роль во всей этой истории сыграли анонимные письма. Они ведь никак не шли у Фебы из головы.

– Разговор идет обо мне? – раздался из другого конца комнаты голос девушки. – Нехорошо шептаться о человеке в его присутствии.

– Простите, – сказал доктор.

– Ради бога. Раз уж зашла речь об этих письмах, говорите о них громко, не стесняйтесь.

– Хорошо. Это ты их написала?

– Нет. Этого греха на моей совести нет. Но если б не я, этих писем бы не было.

Шерилл опустился на кровать, не сводя глаз со своей пациентки:

– Какое же ты имела отношение к анонимным письмам?

– Прямое. Понимаете, я все рассказала тете Элен, – призналась девушка и театральным шепотом добавила: – Я поднесла спичку к пороховой бочке.

– Кто такая тетя Элен?

– Сестра отца, Элен Тревор. На прошлую Пасху она подвозила меня домой, в Медоу-Фармс, и я проговорилась, что их видела. Я даже сама не поняла, что я наделала... – Она замотала головой. – Нет, опять вру. Я не проговорилась, я прекрасно знала, что делаю. Я их ревновала.

– Кого «их»?

– Маму и дядю Карла. Как-то поздно вечером я возвращалась из города с одним знакомым, и в Сан-Матео мы притормозили на светофоре. Рядом остановилось такси, где на заднем сиденье обнимались мама и дядя Карл. Меня они, естественно, не заметили.

Недели две я раздумывала, как мне быть, а потом, когда случай представился, обо всем рассказала тете Элен. Она промолчала, но, когда на следующий день пришло анонимное письмо, я сразу сообразила, чьих это рук дело. У тети на лице все было написано.

– Но ты ни с кем не поделилась своей догадкой?

– Нет, не решилась. Я всегда побаивалась тетю Элен, она ведь такая самоуверенная, такая строгая, добропорядочная. К тому же я сама была во всем виновата: я же знала, что делала, когда доносила на них тетке, знала, чем все это кончится. Разводом и смертью. – Последние слова Феба произнесла каким-то не своим, хриплым голосом.

– Значит, твою мать убила тетя Элен? – спросил Шерилл.

– Нет. В смерти мамы виновата и она, но в основном – я.

– Во всяком случае, ты не сама ее убила?

Девушка покачала своей светлой растрепанной головкой. У нее опять изменилось выражение лица: теперь ей явно хотелось поскорее все рассказать.

– Когда я приехала, мама уже умирала. Дверь дома была открыта, и я услышала ее стон. – Феба всхлипнула. – Мне не хочется об этом говорить... – Однако девушка справилась с собой и продолжала: – Она лежала в гостиной, в луже крови. Я положила ее бедную разбитую голову себе на колени. Она узнала меня. По голосу. Перед тем как умереть, мама произнесла мое имя.

– А еще что-нибудь перед смертью она сказала?

– Я спросила, кто ее ранил. Она ответила – отец, и тут же умерла. А я еще долго, боясь пошевелиться, сидела на полу в гостиной, положив ее мертвую голову себе на колени. Я ведь никогда не видела покойников – если не считать дедушки, но это было очень давно. Однако вскоре страх сменился жалостью: я жалела маму, я жалела их обоих. – Феба подняла голову, глаза ее сверкали. – У них ведь искалечена жизнь.

– Твой отец когда-нибудь угрожал убить мать? – спросил я.

– Много раз.

– А в тот день, на корабле?

– Да. – Феба тяжело дышала, ноздри у нее раздувались. – Между ними вспыхнул скандал. Мама сказала ему, что он уезжает, оставляя ее без гроша за душой. На это отец заявил, что она промотала все деньги и больше от него не получит ни цента. Тогда мама стала кричать, что если он ей не поможет, то она его опозорит на всю Калифорнию. Тут он и пригрозил, что убьет ее, а затем вызвал нескольких моряков и распорядился, чтобы ее увели с корабля.

Мне стало маму ужасно жалко, и я позвала ее к себе в такси, сказав, что вместе ехать веселее. Она хотела, чтобы я поехала с ней в Атертон, но я не могла – в отеле меня ждал Бобби. Я обещала, что приеду вечером, но меня опередил отец.

– Ты его в Атертоне видела? – спросил я.

– Нет, все остальное я знаю со слов мамы, ее последних слов. Эти слова я запомнила на всю жизнь. «Это сделал отец», – сказала она и умерла. Бобби же я сказала, что маму убила я, – иначе бы он не стал мне помогать. Нехорошо, конечно, было обманывать Бобби, но ведь отец есть отец, надо было его выручать. Когда же появился Мерримен, я обманула и его, и он мне тоже поверил.

Феба подалась вперед, уткнулась локтями в колени и обхватила голову руками, как будто у нее болели зубы. Мы с Шериллом обменялись глубокомысленными взглядами.

– Я до сих пор не понимаю, – опять заговорила Феба, – каким образом отец оказался в Атертоне. К тому времени он уже должен был выйти в море. Он что же, на вертолете прилетел?

– Нет, вертолет ему не понадобился. Отплытие отложилось из-за неполадок в машинном отделении.

– Что с отцом будет? Его казнят?

– Не волнуйтесь, людям с деньгами газовая камера не грозит.

– Но ведь тюрьмы ему все равно не избежать, да? Отец – человек чувствительный, он этого не перенесет.

– Не такой уж Гомер Уичерли чувствительный, раз он зверски убил трех человек.

– Этих двух мерзавцев отец не убивал. Я уверена, что это не его рук дело.

– Откуда же у тебя такая уверенность? – усмехнулся я. – Ты вообще все принимаешь на веру – поэтому, наверно, и попыталась взять на себя вину за все три убийства?

– Но зачем отцу было их убивать? – ответила девушка вопросом на вопрос. – Он даже не знал их. Отец с такими проходимцами вообще не имеет ничего общего.

– Ему, вероятно, пришлось с ними в последние несколько дней познакомиться, – возразил я. – Думаю, они попытались его шантажировать – точно так же, как до того шантажировали тебя, а еще раньше – твою мать.

– Понятно. Значит, и это тоже моя вика.

– Но почему? Объясни нам, Феба, – удавился Шерилл.

– Не могу, есть вещи, о которых говорить нельзя.

– А по-моему, таких вещей нет, – сказал Шерилл.

Феба искоса посмотрела на него:

– Вы же не знаете, что я сделала, что я действительно сделала.

– Пока не знаю, но едва ли что-нибудь очень уж страшное.

– Вы так считаете? – Кажется, она опять готова была повиниться. Чего-чего, а самоуничижения у нее хватало.

– Ты все-таки не выдержала и рассказала Мерримену, что твой отец убил твою мать?

Феба едва заметно кивнула головой.

– Когда ты ему об этом рассказала?

– Когда его в последний раз видела. Три дня назад, кажется... В общем, своего отца я предала. Меня загнали в угол, последние два месяца прошли как в страшном сне. Я сообщила этому негодяю, что сказала перед смертью мама. Как это у меня только язык повернулся!

– Он тебя вынудил говорить силой?

– Нет, у меня нет даже этого оправдания. Избил меня Мерримен уже потом, когда меня домогался, а я не далась. Я его к себе не подпустила.

– Зачем ты рассказала ему о том, что сделал отец?

– Не знаю, по слабости, наверно. Сама не понимаю. В тот раз я ему все от начала до конца выложила. У меня всегда так – сначала сболтну лишнее, а потом люди из-за меня умирают.

В голосе Фебы появились истерические нотки. Шерилл нагнулся к ней и погладил ее по осунувшемуся лицу:

– Не вини себя, Феба. Нельзя же взваливать на себя все грехи человечества. Тебе пришлось пережить чудовищные два месяца, и никто тебя ни в чем не обвиняет.

– Да, – согласилась она, – мне действительно пришлось нелегко, я несколько раз порывалась даже покончить с собой. Если бы не ребенок, я бы решилась. Вместо этого я стала пить и без конца есть – надо же было как-то отвлечься от моей убогой жизни. – Феба скорчила гримасу. – Ведь больше всего меня раздражала именно убогость: эта жуткая квартира, где раньше жила мама и где Мерримен и его шурин установили за мной круглосуточную слежку. Они держали меня взаперти, заставили разучить мамину подпись... Потом, уже в Сакраменто, они велели мне покрасить волосы и носить мамины вещи.

– Чтобы ты могла получать деньги по ее чекам?

– Да, но и не только для этого. Мерримен сказал, что, если я выдам себя за свою мать, никто не узнает, что она убита. Он хотел скрыть всю эту историю до тех пор, пока мы не получим самый крупный чек – вексель на продажу дома. Верней, пока он сам его не получит, – с горечью добавила она. – Мерримен обещал, что, если я буду держать язык за зубами и подпишу продажный вексель на его имя, он даст мне денег, чтобы я смогла уехать из этих мест и спокойно родить. Но своего слова Мерримен не сдержал: он заплатил за мой номер в отеле и дал мне всего несколько долларов на еду. «С тебя хватит, – заявил он мне. – С какой стати я должен давать деньги убийце?» И тут я не выдержала и рассказала ему, что я не убийца. – Феба подняла на нас свои измученные, честные глаза: – Я ведь хотела как лучше.

– Хорошо тебя понимаю, – утешил ее доктор. – А в дальнейшем, надеюсь, буду понимать еще лучше.

– А как же отец? Я же погубила его.

– Он сам себя погубил. И тебе, Феба, придется с этим свыкнуться. Ты не должна отождествлять себя со своим отцом – да и с матерью тоже. К случившемуся несчастью ты имеешь лишь косвенное отношение. – Шерилл привстал с дивана. – Не кажется ли тебе, что на сегодня разговоров хватит?

– Пусть кончит, – сказал я. – Завтра меня уже здесь не будет.

– Да, дайте мне кончить.

И с этими словами Феба умоляюще выбросила вперед руку – первый жест, который она себе позволила. Шерилл снова сел на край кровати и стал кивать головой в такт ее сбивчивой речи.

– Мерримен ушел, а я всю ночь просидела без сна. В местной газете я вычитала, что в тот день из плавания вернулся отец, и решила, что надо поехать в гавань предупредить его. Но видеть его я была не в силах. Меня одолевали воспоминания. Мне вспомнилось, как я, четырехлетняя девочка, лежу у себя в кроватке, а за стеной ссорятся родители. Так я просидела у окна до трех часов ночи – впрочем, не все ли равно, до какого часа: ведь Скотт Фицджеральд говорит, что в потемках человеческой души всегда три часа ночи... Я сидела у окна, и мне казалось, что я слышу громкие голоса – голос моей несчастной убитой матери и моего несчастного убийцы-отца. Сколько себя помню, они всегда ссорились. Даже в день маминой смерти. Мне казалось, я вижу их в темном окне – их обоих и свое отражение. Все смешалось у меня в голове. Где они? В моей фантазии или за окном гостиницы? А может, меня нет, осталось лишь мое отражение? И далекие грубые слова: «Шлюха! Псих! Убью!»? Я несколько раз подряд громко произнесла свое имя: «Феба! Феба! Феба!» В древнегреческой мифологии Фебой звали богиню Артемиду. После этого голоса родителей вскоре пропали.

– Кроме того, ты написала свое имя на оконном стекле, – вставил я.

– Да, чтобы прогнать эти голоса. – Девушка слабо улыбнулась, но поймала на себе взгляд Шерилла, и улыбка исчезла. – По-вашему, это мистика, да? Значит, я сумасшедшая?

– Нет, нам всем это свойственно.

– А я все время боялась, что схожу с ума.

– Не бойся, не сходишь. – Шерилл улыбнулся.

– Но ведь я столько всего натворила! – воскликнула Феба и добавила, обращаясь уже ко мне: – Хуже всего то, что я попыталась уговорить вас убить Мерримена.

– Ничего страшного, он ведь тогда был уже мертв.

– Нет, я наверняка спятила. У меня в мозгу все помутилось. – Феба коснулась висков кончиками пальцев. Глаза у нее вновь потухли. – Сейчас мне лучше. Вы ведь знаете, это же не моя фантазия...

Она покраснела и отвернулась.

– Если хотите всю правду, в Сакраменто я приехала не по собственной воле. Мне сюда ехать не хотелось; наоборот, хотелось уехать подальше, чтобы никого из знакомых никогда больше не видеть. Но дядя Карл меня пристыдил, сказал, что это безумие, и уговорил лечь в клинику. Вчера утром он сам привез меня сюда.

– Неважно, как ты сюда попала. Главное, что ты теперь здесь.

– Нет, это важно, доктор, – возразил я и, повернувшись к Фебе, спросил: – А как Карл Тревор разыскал тебя?

– Я обещала ему, что никому об этом не скажу. Но сейчас ведь это уже не имеет значения, правда? Позавчера вечером он приехал за мной в отель «Чемпион».

– Позавчера?

– Кажется, да. У меня перемешались дни и ночи, но вроде бы это произошло позавчера. Он велел мне переехать в «Гасиенду», заявив, что в такой дыре, как «Чемпион», мне жить нельзя. На самом же деле в Сакраменто мне случалось останавливаться в местах и похуже.

– А откуда он узнал, что ты в «Чемпионе»?

– Про меня он вообще ничего не знал. Он принял меня за маму. Войдя, он обнял меня, поцеловал и назвал маминым именем. – Феба покраснела еще больше. – Когда же дядя Карл увидел, что я – не мама, он сник, стал плакать. Должно быть, он очень любил ее, – через силу добавила девушка.

– Ты сказала ему, что она умерла?

– Да.

– И что ее убил твой отец, тоже сказала?

– Да. Дядя Карл взял с меня слово, что я больше никому об этом не расскажу. Никому и никогда. – Феба прикусила губу. – А я рассказала.

– И правильно поступила.

– Нет. Я поступила бы правильно только в одном случае: если б уехала отсюда подальше. Чтобы в тишине и покое родить своего ребенка.

– Не беспокойся, – сказал Шерилл, – ты родишь своего ребенка в тишине и покое.

У Фебы загорелись глаза:

– Вы считаете, я могу рожать? Несмотря на наследственность и все прочее?

– По-моему, тебе просто нельзя не рожать.

– А где Бобби? Я могу повидать Бобби?

– Только завтра. Сегодня уже поздно, тебе нужен покой.

– Да, я очень устала.

Глава 27

Выйдя из здания клиники, я поделился новостями с Бобби Донкастером. Тот никак не мог поверить, что Феба не убивала своей матери, и совершенно одурел от радости. Бобби довез меня до «Сиесты», где мы и расстались.

Меня же история Фебы удовлетворила лишь отчасти: на многие вопросы ответов я пока не имел. На один из них – где находился в ночь убийства своей бывшей жены Гомер Уичерли – мог ответить корабельный стюард Сэмми Грин.

История закруглялась – и не только во времени, но и в пространстве: мотель «Сиеста» находился всего в пяти минутах езды от квартиры Грина в Пало-Альто. На этот раз мне удалось застать стюарда дома.

Грин, энергичный молодой негр в фартуке с надписью «Метрдотель», вошел в гостиную из кухни с виноватым видом, как будто его застали за каким-то сомнительным занятием.

– Я жарю бифштексы, сэр, – сказал он с улыбкой. – А это дело кропотливое. Чем могу быть полезен, мистер?..

– Арчер, – представился я. – Частный сыщик. Я понимаю, я не вовремя, поэтому постараюсь вас не задерживать. По словам Макихерна, корабельного старшины, с которым я на днях беседовал, вы во время последнего плавания убирали каюту Гомера Уичерли.

– Так точно, сэр. – Улыбка на лице Сэмми Грина исчезла, а виноватый вид остался. Впечатление было такое, как будто человеческое лицо у вас на глазах превращается в гладкий черный камень. – Что-то случилось?

– Мне нужна от вас кое-какая информация, мистер Грин, не более того. По моим сведениям, Гомер Уичерли поднялся на палубу второго ноября, а пароход должен был отплыть в четыре часа пополудни, однако задержался до утра. Верно?

– Да, сэр. Мы вышли в море только на рассвете.

– Уичерли покидал корабль вечером второго ноября?

– Если и покидал, то мне об этом ничего не известно, сэр. Впрочем, я за ним не следил: дел полно было.

– А вечером он попадался вам на глаза?

– Конечно, сэр. Я несколько раз заходил к нему в каюту. Мистер Уичерли – джентльмен требовательный. Я не жалуюсь, – поспешил добавить он с дежурной улыбочкой, – на днях он дал мне отличные чаевые. На сто долларов, сэр, можно купить много бифштексов.

– Вы говорите, что часто заходили к нему в каюту. Как часто?

– Каждый час, а то и чаще. Сами понимаете: то то принеси, то это.

– Что именно?

– Выпивку, еду. Ой, мои бифштексы сгорели! – спохватился он.

– Я сняла их с огня, – раздался из кухни голос жены. – Дети уже сели есть, а наши бифштексы я положила в духовку, чтоб не остыли.

– Простите, что помешал вам, – извинился я.

– Ничего, ничего, – улыбнулся он. – Вас что-нибудь еще интересует?

– Да, еще одна вещь. Как вы думаете, мог Уичерли в тот вечер съездить в Атертон и вернуться назад?

– Вряд ли, сэр. Ведь в одну сторону ехать никак не меньше полутора часов, да и то на приличной скорости.

После встречи с Сэмми Грином вопросов у меня, против ожидания, прибавилось, и, ломая над ними голову, я поехал на другой конец города в гости к Салли Мерримен. Вскоре фары выхватили из темноты неоновую вывеску, на которой трехдюймовыми буквами значилось имя убитого. В окнах спрятавшегося за деревьями коттеджа горел свет. Я прошел по дорожке к дому и постучал.

– Кто там? – раздался за дверью голос Салли Мерримен.

Я стал лихорадочно припоминать, как представился ей в прошлый раз.

– Билл Уилинг, – назвался я после продолжительной паузы. – Позавчера вечером мы с вами беседовали о продаже дома.

– Погодите, пойду что-нибудь на себя накину.

Шаги удалились, и через некоторое время послышался стук каблучков. На крыльце вспыхнул свет, дверь открылась, и передо мной предстала Салли Мерримен в красном домашнем платье с глубоким вырезом и в черных обтягивающих брюках.

– Входите, мистер Уилинг.

Комната была слабо освещена стоявшей на телевизоре аляповатой лампой с шелковым абажуром. В углу на низком столике стоял старенький магнитофон. На диване, на стульях и на полу валялись газеты.

В стеклянной двери напротив отражалась вся комната, а с нею и мы – точно актеры многосерийного телефильма.

Салли сняла со стула пачку газет.

– Простите за беспорядок. У меня умер муж – вы, наверно, в курсе. Не до уборки теперь.

– Да, вам досталось.

– Не то слово.

Вид у нее был действительно неважный, однако красоту ей сохранить удалось – и это несмотря на смерть мужа, пристрастие к джину и отсутствие денег, что, как известно, тоже здоровья не прибавляет.

Огромным усилием воли Салли взяла себя в руки, вымученно улыбнулась и заговорила:

– Дома у меня рекламных буклетов нет, но кое-что о наших предложениях я вам рассказать могу. Многое, уверена, вас заинтересует.

Говорила она довольно сбивчиво, а подведенными ресницами хлопала так, будто продавала мне не дом, а саму себя: «Тридцатилетняя блондинка, покинута предыдущим владельцем, продается по доступной цене, нуждается в работе». Еще в какой!

Я остановился в дверях и стал с интересом следить за своим отражением: не каждый же день увидишь человека, который в любое время суток стучится в любую дверь по любому поводу.

– Я должен вам кое в чем признаться, миссис Мерримен.

Салли напряглась.

– Я приехал к вам не для покупки дома. Мне нужна ваша помощь.

– Помощь? – Она презрительно скривила губы. – Я помощи не оказываю, я в ней нуждаюсь сама.

– Что ж, в таком случае постараемся помочь друг другу. Я – частный сыщик, который расследует дело вашего мужа, а заодно и некоторые другие дела.

Салли нахмурилась:

– Ступайте откуда пришли и передайте своим дружкам из полиции, что я больше ни слова не скажу. Все, что хотела, я уже сказала: мой брат Стэнли Бена не убивал. А клеветать на покойника...

– Я совершенно с вами согласен.

Салли не поверила своим ушам:

– Вы хотите сказать, что вы, легавые, образумились?

– Я не легавый, – обиделся я и сообщил ей свое имя и профессию. Эта информация не способствовала нашему сближению.

– Выходит, ты топтун, самый обыкновенный топтун!

– Топтун высокого класса! – поправил ее я. – Так вот, Салли, я пришел к выводу, что ответ на вопрос «кто убийца мужа» находится в его сейфе, в конторе.

Салли разинула от удивления рот и, не успев его захлопнуть, ахнула – актриса она была никудышная.

– В сейфе, – продолжал я, – находится магнитофонная пленка, которую твой брат записал весной для твоего мужа. Вчера твой брат попытался у тебя эту пленку выпросить.

– Тебя навела на меня Джесси Дрейк?

– Нет, но я бы хотел снять с нее подозрение.

– И ты считаешь, что я стану тебе помогать? Как бы не так. Да я рукой не пошевелю, чтобы спасти ее от петли.

– А разве тебе не интересно, кто убил твоего мужа?

– Конечно, интересно.

– А если интересно, поезжай в контору и добудь мне эту пленку.

– Я не знаю кода.

– Очень сомневаюсь – ты же помогала мужу вести дела.

– Законные дела – да. А с незаконными я не желаю иметь ничего общего. – Салли прищурилась и напустила на себя умный вид. – Что это за пленка? Она действительно денег стоит?

– Да, но на твоем месте я бы не пытался ею торговать. Твой муж и брат попробовали – и где они теперь?

Салли вздрогнула: ей явно не хотелось думать о том, где теперь ее брат и муж.

– Их убили из-за этой пленки?

– Да, из-за пленки тоже.

– Откуда ты знаешь?

– Говорю же, я топтун высокого класса.

Салли даже не улыбнулась.

– Темнишь.

– Тебе же все равно терять нечего.

– Что верно, то верно, уже все, что можно, потеряно. – Выражение ее лица немного смягчилось. – Ты думаешь, Бена убили те, кого Стэнли записал на магнитофон?

– А ты сама эту пленку слушала?

Салли Мерримен на мгновение замерла, уставилась на меня остекленевшим взглядом и наконец созналась:

– Да, слушала. Только не подумай, что я была заодно с Беном и Стэнли. Я в дела Бена никогда не лезла. Денег он зарабатывал кучу, да и тратил не меньше – только денежки эти были не про мою честь. Он за один вечер мог спустить несколько тысяч, а меня оставил ни с чем. Легавые еще имели наглость конфисковать деньги, которые они нашли у него в магазине. А ведь деньги эти принадлежат мне по праву.

– Забудь ты про них. Это грязные деньги.

– Бен кого-то шантажировал?

– Похоже, что да. Скажи лучше, что записано на пленке?

– Я точно не помню. Вроде бы разговор мужчины и женщины. В постели.

– Когда ты эту пленку слушала?

– Вчера вечером. Брат ведь сказал, что она стоит денег, вот я и поехала в контору, достала из сейфа пленку, взяла напрокат магнитофон и ее прослушала, но я же не знаю даже, чьи это голоса. Кому эту пленку продать?

– Мне.

– За какую цену?

– Сначала надо бы ее послушать. Пленка здесь?

– Да, – нехотя ответила Салли, – здесь. Я ее на кухне припрятала.

– Давай-ка ее прокрутим.

Салли пошла на кухню и, погремев кастрюлями, вернулась, неся магнитофонную ленту на вытянутых руках, словно сделана она была из чистого золота. Я сел на табуретку перед чайным столиком, а она поставила кассету и включила перемотку.

«В машине сидела Феба», – заговорил магнитофон голосом Тревора.

«Я ее не видела», – ответил ему женский голос.

«Зато я ее видел. А она – нас».

«Ну и что с того? Она уже не маленькая – должна понимать. Я, черт возьми, была на два года моложе Фебы, когда ее рожала. Забыл уже?»

«Не ругайся».

«Господи, какие мы нежные. Верующим стал, что ли, на старости лет? Под влиянием Элен, не иначе».

«Элен тут ни при чем. Я просто не люблю, когда женщины ругаются. Тем более – в постели».

«По-твоему, в постели женщины должны другим делом заниматься?»

«Речь идет не о всех женщинах, а только о тебе одной. Короче, впредь нам следует вести себя осмотрительнее. Если Феба проговорится Гомеру...»

«Не проговорится. У нее ума хватит».

«А вдруг?»

«Плевать».

«Тебе, может, и плевать, а мне – нет. Мне в отличие от тебя есть что терять».

«Меня ж ты не потеряешь». – В женском голосе прозвучала мрачная ирония.

«Тебя – да. Но Элен заберет у меня все. Работы я тоже, разумеется, лишусь. А на другую – но крайней мере приличную – в моем возрасте и с моим здоровьем рассчитывать не приходится».

«Ничего, как-нибудь проживем. Возьму деньги у Гомера».

«Даже если он и будет платить тебе алименты, существовать на них вдвоем невозможно. Кроме того, жить на деньги Гомера я не хочу».

«Сейчас ты же на них живешь».

«Да, но я эти деньги отрабатываю».

«У тебя одно на уме: деньги, деньги, деньги! Если любишь по-настоящему, деньги не нужны. Можно уехать в Мексику, на Таити, жить очень скромно...»

«Да, пить воду из ручья и есть кокосовые орехи – старая песня! Я не Гоген, да и ты тоже».

«Ты же сам говорил, что хорошо бы отсюда уехать».

«Мало ли что я говорил».

«Но ты же хочешь жить со мной».

«Сейчас уже поздно об этом говорить».

«Послушать тебя, так всегда было поздно. А все потому, что ты не очень меня любишь. Иногда мне кажется, не любишь вообще. Пользуешься мной, как подстилкой».

«Бескорыстной любви не бывает».

«Бывает».

«Нет, не бывает, – настаивал на своем Тревор. – Прекрасно знаешь, что тебя я люблю больше всех на свете».

«Да, если не считать работы, будь она проклята, доходов, дома, лошадей, да и селедки-жены тоже. Еще бы – всю ведь жизнь вместе прожили!»

«Не твое дело».

«Только и слышишь: дело, дело. – Женщина горько рассмеялась. – Больно деловой ты у меня, Карлик. И рыбку хочешь съесть, и костью не подавиться».

«Оставь свои шуточки. Не забудь, я всего добился своим трудом и терять того, что у меня есть, не намерен».

«Даже если ради этого придется расстаться со мной?»

«С чего ты взяла, что я собираюсь с тобой расстаться? Ладно, хватит препираться, крошка. Давай-ка лучше подумаем, как нам быть».

«Нашел время думать!»

«Другого времени у нас нет».

«И не будет. – Женщина помолчала, а потом добавила: – Вот бы они вместе куда-нибудь полетели, а самолет разбился!»

«Гомер и Элен – не из тех, кто разбивается в самолете. Они еще нас с тобой переживут».

«Это верно, Карлик. Знаешь, уж лучше бы мы с тобой вообще не встречались. Когда тебя нет, я ужасно без тебя скучаю, а потом, когда ты наконец приезжаешь, только и разговоров что о делах, деньгах, проблемах».

«Сегодняшняя встреча с Фебой – это не только моя проблема».

«А чья же?»

«Наша общая. Неужели непонятно: сегодня вечером Феба видела нас с тобой при компрометирующих обстоятельствах».

«Ну и пусть. Мне не впервой».

«Ты удивительно легкомысленна, – рассердился он. – В любой момент все может раскрыться».