Текст книги "Когда мы потерялись в Стране снов"

Глава 41

Я смотрю на крокодила из своих детских кошмаров.

Этого не должно было случиться!

С другой стороны, мне не терпится увидеть лицо Гитлера, когда здоровенный крокодил превратится на его глазах в плюшевую игрушку. По толпе прокатывается бормотание, и Гитлер отворачивается, будто не хочет наблюдать, что будет дальше.

Всё хорошо, Малки. Ты знаешь, что делать. Помнишь, как было в прошлый раз?

В прошлый раз я видел Катберта в самом первом сновидаторном сне: том, где я был в классе, а он вылез из-под парты, на которой я стоял. Прямо как в тот раз, я вытягиваю руку и говорю:

– Катберт! – а потом: – Стоп!

Это не срабатывает.

Вместо того, чтобы на моих глазах превратиться в плюшевую игрушку, монстр встаёт на свои короткие лапы и начинает надвигаться на меня.

Гитлер поворачивается к своим офицерам и смеётся. Потом обращается ко мне.

– Это не работайтен, так ведь, маленький английский мальчишка? Ты думайт, что ты такой умный. Ты забыл: я Адольф Гитлер, самый огромный злодей, который только жиль на сфете! Ха-ха-ха-ха! Катберт – фас!

Я пробую снова:

– Катберт! Стоп! Стоп!

Но крокодил всё приближается. Я не понимаю: мои способности управлять сном должны были продлиться гораздо дольше. Но рисковать я больше не собираюсь.

– Экстренное Пробуждение! – ору я Себу. – Готов?

– Так точно, сэр!

ХЛОП!

В мгновение ока крокодильи челюсти смыкаются на моей протянутой руке мёртвой хваткой. Крокодил вгрызается в мою плоть, явно собираясь оторвать мне руку.

– Проснуться! – кричу я. – ПРОСНУТЬСЯ!

Ничего не происходит.

Глава 42

– Проснуться! – снова кричу я.

Я вдыхаю полной грудью. Потом стискиваю губы и задерживаю дыхание. Мои щёки надуваются. Я напрягаюсь сильнее, и у меня закладывает уши.

Тем временем крокодил продолжает глубже вгрызаться в мою руку, подбираясь к плечу. Другой рукой я зажимаю нос, чувствуя, как выпучиваются глаза и сильнее раздуваются щёки, а потом наконец выдыхаю с громким «пха-а-а-а!». И открываю глаза.

Я лежу в кровати и тяжело дышу, вспоминая, как мою руку жевал крокодил. Я теперь знаю, что если зажмурюсь, картинки из сна несколько секунд будут стоять перед глазами, прежде чем померкнуть. Так я и делаю – просто чтобы проверить.

И вот он, крокодил – сомкнул челюсти на моём запястье. Руку пронзает боль, пока я опять не открываю глаза, и крокодил исчезает. Я проснулся, лежу в своей кровати. Я поворачиваю голову – Себ крепко спит в своей.

Вот только рука у меня по-прежнему болит. Не ужасно. Не адски, так-как-будто-мою-руку-откусывает-крокодил, но ощутимо побаливает. Я немного жду, пока моё дыхание выровняется, и смотрю на висящий надо мной Сновидатор.

«Никаких больше кошмаров!» – говорилось в инструкции. Даже в детстве, ещё до того, как мы назвали крокодила Катбертом, он никогда не кусал меня. Я вылезаю из кровати. Я включаю свет в ванной и справляю малую нужду, а потом закатываю рукав пижамы, чтобы посмотреть на руку. Боль утихает, но всё же чувствуется, и… мне что, кажется? Я приглядываюсь.

Быть не может.

На том месте, в которое впивался крокодил, виднеются отпечатки, маленькие розовые отметины. В точности там, где были его зубы. Я верчу рукой – следы вполне отчётливые. Потом с лестницы доносится какой-то шум, и ручку ванной начинают дёргать. Наверняка Себ прискакал попить.

Я стою лицом к зеркалу, в котором отражается дверь ванной. С тихим скрипом дверь медленно открывается. Я смотрю в зеркало, готовясь поздороваться с Себом, но в отражении никого не видно. Это странно: дверь будто открывается сама по себе.

Я не хочу поворачиваться. Не хочу видеть, что открывает дверь, потому что оно наверняка на полу, но я всё же заставляю себя посмотреть…

…и да, он здесь, стоит на плитке на своих коротких лапах. Он наполовину внутри, наполовину в коридоре. Громадный крокодил делает два шажка в мою сторону, и я кричу:

– Нет! – а он широко разевает пасть и медленно закрывает.

Потом изнутри твари доносится скрежещущий, гулкий рык, будто кто-то волочит пустой металлический бак по камням. Крокодил приоткрывает челюсти, ухмыляется и произносит низким аристократическим голосом, цедя слова, как офицер британской армии из одного из фильмов Качка Билли про войну:

– Ну и ну. Только поглядите, кто это. Здравствуй, Малкольм!

Как такое возможно? Я в ужасе зову маму и пячусь к раковине, а крокодил медленно приближается.

– Ма! Себ! Ма-а-а-а!

Катберт уже у моих ног, и я взгромождаюсь на край раковины задом, чтобы приподняться с пола. Я брыкаюсь, пытаясь не подпустить приближающуюся тварь, и вижу, как сияют его зубы, когда он медленно смыкает челюсти и опускается на пузо, втаскивая заднюю свою часть в ванную, пока наконец не оказывается внутри целиком, а потом ударом шишковатого хвоста захлопывает дверь, полностью отрезая мне путь к отступлению. Он явно собирается от души насладиться процессом.

– Ма! – снова кричу я. – Ма-а-а-а! Помоги!

– Ой – мы что, зовём мамочку? – щерится Катберт. – Толку от этого не будет, знаешь ли.

Крокодил моргает, терпеливо глядя на меня, и облизывает зубы, будто примеряясь к новой закуске. Я влезаю дальше на раковину и шарю вокруг себя, ища, что бы в него бросить. От его морды отскакивает щёточка для ногтей, стакан, зубная щётка, потом я нащупываю тюбик зубной пасты и смотрю на него. Название какое-то странное.

КЛОГЙЕТ

Потом буквы как будто перемешиваются.

ЛОГТЕЙК

Стоп. Что? Почему тут написано не «КОЛГЕЙТ»?

В голове что-то всплывает. Я вспоминаю, как читал инструкцию к Сновидатору.

Во сне цифры на циферблате и печатные слова обычно перепутаны или неразборчивы.

И, если уж на то пошло, крокодилы не разговаривают, да и не моргают. И языка у них нет – по крайней мере, такого, какой можно высунуть.

Этого просто не может происходить.

Я всё ещё сплю.

– Проснуться! – кричу я. – Проснууууться-а-а-а! Проснуться! Ох, пожалуйста, проснуться! – Катберт делает выпад, атакуя, я дико и отчаянно пинаюсь, всхлипывая, крича и изо всех сил стараясь вдохнуть воздуха в сопротивляющиеся лёгкие.

И вот я снова в постели, одеяло запуталось в ногах, отбрыкивающихся от…

… пустоты.

Глава 43

Себ проснулся и стоит надо мной, тряся меня за плечи.

– О, ты очухался! Что с тобой случилось? Я никак не мог тебя разбудить! Что случилось, Малки?

Я не могу ему ответить. Я не осмеливаюсь закрыть глаза. Я лежу на спине, грудь у меня тяжело вздымается, и чувствую, как со лба стекает ручеёк пота.

– Это… это сон? – спрашиваю я. В темноте мне не видно лица Себа – только неясный силуэт у моей кровати, освещённый сиянием висящих над нами голубых кристаллов.

– Сон? Нет, конечно. Что с тобой такое? Я же был во сне про Гитлера, ага?

Я киваю и утираю со лба пот рукавом пижамы. Себ говорит:

– Ладно, в общем, я проснулся, а ты был здесь, но ещё спал. Лицо у тебя дёргалось. Я пытался тебя разбудить. Уже собирался звать ма.

Моё дыхание выравнивается.

– Ого. Это было мощно. Я думал, что не спал. То есть, я… я думал, что проснулся. Но я не проснулся, и… и…

Звучит тупо.

Себ плюхается обратно на свою кровать. Потом я слышу, как он фыркает от смеха.

– Ты видел рожу Гитлера?

Он перекатывается на другой бок и через пару минут снова засыпает, а я просто лежу. Боль в руке не прошла. Я провожу пальцами по ряду отметин от зубов – и всё ещё их чувствую. Самую малость. Но они всё ещё здесь.

В спальню заглядывает мама.

– Ты в порядке, милый? – шепчет она. – Я слышала, как ты кричал.

Я кричал?

– Опять Катберт? – спрашивает она.

– Ага.

Мама входит в комнату, протискивается между нашими кроватями и садится на краешек моей. Она протягивает руку и гладит меня по волосам.

– Ох, дружок. Ты насквозь вспотел. Совсем жуть приснилась, а?

Я киваю, а она продолжает ласково гладить меня по голове. В темноте я вижу, как она поднимает глаза, пока не утыкается взглядом в Сновидатор, а потом снова смотрит на меня.

«Пусть ваши сновидения сбываются!» – было написано на коробке. Про кошмары там не говорилось.

Я отворачиваюсь, чтобы мама не видела, что глаза у меня открыты. Я не хочу опять засыпать: мне страшно. Рука по-прежнему болит.

Потом мама начинает напевать свою песню, совсем негромко, чтобы не разбудить Себа. Я целую вечность её не слышал и до сих пор не знаю всех слов.

– Пусть будет так, будет так…

Через некоторое время мама выключает Сновидаторы и возвращается к себе.

Я засыпаю, но мне ничего не снится, кажется.

Если бы я остановился тогда, хуже бы не стало. Но я не остановился, не так ли?

И всё стало хуже: гораздо хуже.

Глава 44

За следующую пару дней я теряю счёт вопросам «Ты в порядке, Малки?»

Слушайте, катались вы когда-нибудь на очень быстрых американских горках? Два года назад мама возила нас с Себом в парк аттракционов, и там была одна горка под названием «Скорожуть», для которой Себ был слишком мал, так что я прокатился на ней один, пока они с мамой смотрели, и было круто, но…

Когда я сошёл, я был словно в тумане. У меня не кружилась голова, не подкашивались ноги, ничего такого. Я просто чувствовал себя немного… ошалело. Долго это не продлилось – просто около минуты мне казалось, будто я хожу по вате.

Вот и тут примерно так же, только это чувство меня не покидает. Я без конца трогаю отпечатки зубов Катберта на левой руке. Они уже не болят и их почти не видно, но они есть.

Мама замечает, что я касаюсь руки.

– Что с твоей рукой, Малки?

Меня воображаемый крокодил укусил, ма.

Я опускаю рукав.

– Ничего. Просто чешется чуть-чуть.

Я даже со Сьюзен не могу поговорить, потому что мы поругались. Да и к тому же она уехала на какой-то конкурс школьных оркестров в Лидс.

А потом мне снится новый сон, и он… что ж, лучше просто расскажу. Потерпите. Это смешно.

Вроде как.

Я опять в столовой. Всё выглядит обычным. Звуки и запахи тоже обычные. Однако я не рискую. Я подхожу к Мейсону Тодду, который смотрит на меня с подозрением – это тоже правдоподобно, пожалуй. Я несколько недель почти не общался с ним в реальной жизни.

– Эй, Мейсон, – говорю я. – Я сплю?

Он оглядывает меня с ног до головы, как незнакомца.

– Конечно, да! – Потом добавляет: – Чудила. – Он возвращается к разговору с Тилли Сайкс, и та фыркает от смеха в ответ на что-то, что он ей бормочет.

Понимаете, вот что здорово во снах. Обычно я не стал бы делать того, что делаю дальше. Но перед этим я провожу ещё одну «проверку реальности» – просто на тот случай, если Мейсон врёт. Цифры на старых электронных часах над окошком раздачи хаотично мелькают – ещё один верный признак того, что я в Стране снов.

– Эй, Мейсон! – говорю я достаточно громко, чтобы все, кто стоит рядом, меня услышали, хотя в столовой довольной шумно. Мейсон поворачивается. – Это правда, что вы с Тилли втайне встречаетесь?

Они оба краснеют.

– Нет! – говорит Мейсон.

– Ну, так мне сказали, но она не решается тебе сказать, что любит Джону Белла, вот только он любит Кез Беккер!

Ясное дело, я всё выдумываю, потому что это сон и я могу! Люди начинают хихикать, и тут я слышу, как кто-то стучит меня по плечу. Я разворачиваюсь и вижу Джону Белла – на лице у него ярость.

– Ты что-то сказал? – рычит он.

Я не боюсь его и от души наслаждаюсь происходящим.

– Да, сказал, Жирдяй, – говорю я прямо ему в лицо. – Ты тупой, и если с тобой кто-то и тусуется, так это потому, что они ещё тупее тебя!

Теперь люди открыто смеются; ощущение власти великолепно. Я могу сказать что угодно кому захочу! Я расталкиваю каких-то пятиклассников, сидящих на скамейке, и залезаю на стол, по пути отпихивая ногой посуду и столовые приборы. Они падают на пол с громким звоном и хрустом, так что все, кто ещё не успел заметить переполох, поворачиваются посмотреть, откуда доносится шум.

Тут я вижу Сьюзен Тензин – она стоит в другом конце столовой со стайкой своих оркестровых друзей и в ужасе прижимает ладонь ко рту. Мне всё ещё обидно, что она обозвала меня снобом, и вот мне представился шанс безопасно с ней поквитаться.

– Видишь? – кричу я ей. – Теперь тебе с твоими идеальными друзьями есть над чем посмеяться вдоволь?

Краем глаза я замечаю, что из-за учительского стола встаёт мистер Спрингэм.

– Я вас не бою-ю-юсь! – нараспев заявляю я мистеру Спрингэму, тыча в него пальцем и отплясывая на столе, роняя на пол новые тарелки. Люди перестали смеяться и теперь сидят с удивлённо разинутыми ртами.

Я вспоминаю, как Себ обзывал Адольфа Гитлера, и решаю взять с него пример.

– Вы ненавидите меня с тех пор, как я сюда перевёлся, правда? Что ж, это чувство взаимно, вы… вы лысая картофелина! А ещё у вас рубашки узкие и зад колышется!

На это со всех сторон громко ахают. Я как будто на сцене – перевожу взгляд вниз и смотрю на глазеющих на меня людей.

– Довольно! Немедленно спускайтесь! – рявкает мистер Спрингэм. От меня его отделяет всего пара столов. Я беру миску со школьным трайфлом. Я собираюсь кинуть её так, чтобы она приземлилась ему на голову, дном вверх, как в мультике, но миска выскальзывает у меня из пальцев, и я наблюдаю – почти как в замедленной съёмке – как о на летит по воздуху, и мистер Спрингэм отбивает её рукой. Трайфл брызгает ему на рукав и немного попадает на лицо. Попадание не прямое, что немного разочаровывает, для сна-то, но мне слишком весело, чтобы беспокоиться об этом.

На этот раз толпа громко и изумлённо стонет:

– О-о-о-о-ох!

Это задерживает его всего на секунду-другую. Он почти что добрался до меня, так что я прекращаю отплясывать и вытягиваю руки вдоль тела, как статуя.

– Взлететь! – велю я. – Взлететь вверх!

Я жду ощущения словно поднимающей меня лески. Оно запаздывает, так что я встаю на цыпочки.

– Взлететь, – повторяю я громче. – Взлететь! Мистер Спрингэм уже совсем рядом. Он вытирает трайфл с лица ладонью и насмешливо-терпеливо складывает руки на груди. Меня раздражает, что мне никак не удаётся взлететь. Я не привык, что способность управлять сном пропадает так быстро.

Обычно голос у мистера Спрингэма низкий и громкий. Теперь же он пугающе спокойный.

– Малкольм Белл, – шипит он. – Слезайте сию же минуту.

Я оглядываюсь на двойные двери столовой и снова говорю:

– Скоро сюда явится крокодил – только не бойтесь! Катберт! Давай выходи!

Но крокодил не приходит. Я начинаю чувствовать некоторое отчаяние.

– Взлететь! Ну же, взлететь! – Я хочу взмыть высоко-высоко над этими людьми, высоко над мистером Спрингэмом.

Теперь я размахиваю руками и слышу, как кто-то говорит:

– Он пытается улететь!

Кто-то ещё смеётся:

– Малки Белл совсем двинулся! – и остальные присоединяются к нему и начинают передразнивать меня, хлопая руками.

Так что я прекращаю. Я опускаю руки. В столовой воцаряется тишина, и я делаю несколько глубоких вдохов. Я смотрю на собравшихся – все глядят на меня, некоторые так и не донесли вилки до ртов – и на необычно спокойного мистера Спрингэма – руки скрещены на груди, с уха, как дешёвая жёлтая бижутерия, свисает заварной крем.

Не знаю, сколько я так стою. Несколько секунд? Минуту? Сложно сказать, когда видишь сон, правда?

А я же вижу сон… Правда?

Проходит ещё несколько секунд.

– Проснуться! – кричу я. Я ужасно хочу проснуться в своей кровати. Я задерживаю дыхание, надуваю щёки и резко выдыхаю: пха-а-а-а! По столовой прокатывается бормотание. Мистер Спрингэм поднимает руку, веля всем умолкнуть.

В хвосте очереди стоящих с подносами я замечаю Сьюзен. Когда наши глаза встречаются, её взгляд наполняется печалью, и она медленно качает головой.

Теперь мне становится дурно, потому что я не сплю, правда? Я только что сделал это всё по-настоящему.

Я только что кинул миску с трайфлом в самого жуткого школьного учителя – сразу после того, как назвал его лысой картофелиной. Я станцевал на столе и попытался вызвать крокодила по имени Катберт.

Я предпринимаю ещё одну попытку.

– Земля – поглоти меня целиком немедленно, – тихо молюсь я, закрыв глаза. Конечно, этого не происходит. Я всё ещё стою на столе в столовой, а мистер Спрингэм по-прежнему ждёт. Если бы это был сон, у меня, наверное, повалил бы пар из ушей.

Но в реальной жизни такого не бывает, правда?

Глава 45

Часом позже я сижу в кабинете миссис Фаррух.

Здесь я, миссис Фаррух и мистер Спрингэм (в свежей рубашке, без следов трайфла, а его немногочисленные волосы влажные, будто он их помыл).

Меня просят объясниться, но единственное объяснение, на которое я способен, это: «Я думал, что вижу сон», а я не могу так сказать, потому что это звучит безумно, так ведь?

Меня отправили в Комнату Тишины «подумать» и звонят маме, но она не может уйти с работы.

Кое-что я понял. Когда я спросил Мейсона Тодда, не сплю ли я, он ответил «Да, спишь» с сарказмом – это неудивительно. А когда мистер Спрингэм выводил меня из столовой, я посмотрел на часы над окошком раздачи. Они по-прежнему мигали и то и дело показывали разное время, как… ну, как сломанные часы.

Что произошло?

Я стоял в очереди за ланчем и потом решил, что сплю. Мозг отчего-то заглючил. Я размышляю над этим и вспоминаю, что было до. Я стоял в очереди… На мне был старый школьный свитшот, избежавший стирки… Помню, как я посмотрел на рукав и понял, что на нём осталось ячье масло. Я понюхал его и… бац! Вот тогда я и решил, что сплю.

Должно быть, я схожу с ума, и это жутко.

Я поднимаю глаза. На меня смотрят директриса и завуч.

Кажется, одного «простите» будет недостаточно. Все ждут объяснения. А я не могу ничего объяснить, не сойдя за чокнутого.

А может, я и правда чокнулся. Разве Сьюзен не предупреждала меня, когда мы сидели на скамейке и смотрели на лодки? «От этого в голове может что-нибудь повредиться, Малки».

Как я мог так ошибиться?

– Вам есть что сказать? – спрашивает миссис Фаррух.

– Эм, – мямлю я. – Не знаю.

Мистер Спрингэм вздыхает.

– Давайте восстановим события, – говорит миссис Фаррух. – Мистер Спрингэм?

Мистер Спрингэм пересказывает произошедшее со своей точки зрения. Он не преувеличивает, ничего такого: просто рассказывает правду, но она и сама по себе ужасна. А он ведь даже не слышал, как я назвал Джону Белла тупым жирдяем или что я там ему наговорил. За это я поплачусь позже, это я точно знаю.

И всё это время я полунадеюсь, что вот-вот проснусь.

В голове у меня вместо мозга как будто образовался густой туман, и я жду, что с моря налетит бриз, развеет его и разбудит меня. Хотелось бы мне, чтобы это было сном, но это не так.

Слово берёт миссис Фаррух – опять завела свою обычную волынку. Какое-то время я этого всего не слышал, но ничего не поменялось.

– С вами трудно, Малки… пагубное влияние… я надеялась, что в этом семестре что-то изменится… это нельзя оставлять безнаказанным… встреча со школьным психологом… вы подводите сами себя…

Потом она замолкает, и оба садятся. Мистер Спрингэм прочищает горло, так что я думаю, что он собирается подхватить тираду миссис Фаррух, но вместо этого он пристально смотрит на меня и спрашивает, очень тихо:

– Всё ли хорошо, Малки? Я имею в виду… дома и так далее?

Для меня это странновато: мистер Спрингэм – и вдруг такой заботливый. Я ничего не отвечаю, и он продолжает:

– Послушайте, я знаю, что мы не всегда ладим, но я обеспокоен, мы обеспокоены…

Тут в дверь стучат. Мистер Спрингэм нетерпеливо рявкает:

– Кто там? – и в кабинет заглядывает Кэрол, школьная секретарша.

– Тут кое-кто хочет вас видеть, миссис Фаррух. Она говорит, это очень важно.

Кэрол отходит в сторонку – в дверном проёме стоит с кротким и печальным лицом Сьюзен Тензин.

Глава 46

– Я очень удивлена и разочарована, Сьюзен, – говорит миссис Фаррух примерно пять минут спустя. – Я правда думала, что мы могли ожидать от вас лучшего. Спор, говорите?

Сьюзен кивает.

– Я… я подумала, будет забавно. Понимаете, все вокруг думают, что я ужасно скучная. Меня даже называют «Скучная Сьюзен». Прямо в лицо. – Её нижняя губа начинает подрагивать.

Должен сказать, что никогда не слышал, чтобы кто-нибудь её так называл. Но она говорит очень убедительно. Голос Сьюзен немного надламывается, когда она добавляет:

– Это… это всё равно как если бы меня травили.

Я замечаю, что миссис Фаррух и мистер Спрингэм переглядываются. Через секунду я бросаю взгляд на Сьюзен, и в это краткое мгновение она мне подмигивает.

Всё верно. Сьюзен меня покрывает. Она притворяется! Я не могу в это поверить, но приходится.

Она глубоко вдыхает через нос, будто сдерживая слёзы.

– Я не осмелилась сделать этого сама. Но я поспорила с Малкольмом, чтобы он так сделал. И… и он увлёкся.

Упомянуть травлю было умно. Все знают, что учителя боятся травли как огня. По всей школе развешаны плакаты, проводятся регулярные собрания и так далее. И всё же я не до конца уверен, что мистер Спрингэм и миссис Фаррух уже полностью поверили Сьюзен.

– Это правда, Малкольм? Вы сделали это «на спор»?

Я ничего не отвечаю.

– Ну так что? Говорите! – велит мистер Спрингэм, и я едва заметно киваю, будто преисполненный стыда.

– Но то, что он говорил о вас, Сьюзен, – начинает миссис Фаррух. – Как вы могли…

– Это всё было спланировано, правда, Малки? Он это говорил не серьёзно. Он просто… прикалывался. – Она говорит это так, будто впервые произносит иностранное слово.

Мистер Спрингэм прищурился и подозрительно переводит взгляд с меня на Сьюзен, будто он не совсем уверен, кому верить. Полагаю, он просто не может понять, с чего Сьюзен добровольно брать на себя вину за что-то, к чему она не имеет ни малейшего отношения. Однако он ничего не произносит.

В конце концов миссис Фаррух вздыхает и говорит:

– То, что я сегодня же сообщу обо всём вашим родителям в самых решительных выражениях, – это однозначно. Так называемый спор или нет, Малкольм, это не то поведение, которое мы станем терпеть в стенах Марденской средней школы. Само собой разумеется, что вы немедленно будете исключены из проекта ОПТ, а вы, Сьюзен, немедленно отстраняетесь от должностей библиотечного старосты, лидера оркестра и координатора Зелёной команды…

И так далее, и тому подобное. Снова всплывает имя школьной психологши Валери. Ох, вот это да.

В целом, впрочем, мне всё сошло с рук.

Я совершил, пожалуй, самый худший поступок за всю историю школы. Об этом будут говорить не один год… а меня даже не наказывают.

И всё благодаря Сьюзен Тензин.

Конечно, я дожидаюсь, пока мы выйдем в коридор, прежде чем улыбнуться ей. И когда она улыбается мне в ответ, внутри у меня что-то подпрыгивает.