Текст книги "Возвращение домой.Том 1"

В этом была жестокая насмешка судьбы. Но не сам же Гас воздвнгнул стену, что пролегла между ними. Еще в Рагби он заставил себя примириться, как с неизбежностью, с неловким положением, в котором очутился, решил не отягощать свою совесть бесплодными угрызениями и твердо отринул всякое чувство вины.

Лавди собирала малину, укрывшись в малиннике, огороженном и накрытом сверху защитной проволочной сеткой. Хорошо, что можно было заняться чем-нибудь в такой ужасный момент. Тревога и страх за тетю Лавинию нависли над домом подобно тяжелой грозовой туче, тень от которой омрачила всех и вся. Для ее отца даже новости отошли на второй план, и теперь, вместо того чтобы слушать радио, он висел на телефоне: говорил с доктором, звонил Диане в Лондон, передавал в Шотландию сообщения Афине, заботился о том, чтобы круглые сутки в Дауэр-Хаусе дежурила сиделка. Небольшая дискуссия разгорелась по поводу того, следует ли везти тетю Лавинию в больницу, но в конце концов решили, что, учитывая физическую нагрузку, связанную с поездкой в карете «скорой помощи», и стресс, который вызовет у больной незнакомая обстановка, эта затея скорее всего принесет больше вреда, чем пользы, так что пусть уж лучше Лавиния остается на месте – в своем собственном доме, в своей собственной постели.

Впервые Лавди столкнулась с болезнью, которая могла иметь смертельный исход. Разумеется, люди умирают, это было ей известно. Но только не ее родные, только не тетя Лавиния. Время от времени Лавди делала над собой титаническое усилие и пыталась вообразить себе жизнь без старенькой леди, но та всегда была такой неотъемлемой частью Нанчерроу, а ее влияние на всю семью – таким сильным и благотворным, что одна только мысль об этом приводила в отчаяние.

Лавди двигалась вдоль кустов, срывая сладкие красные ягоды обеими руками и бросая их в крепкую корзину, которую привязала к талии. День был в полном разгаре, светлый и солнечный, но с моря тянул пронизывающий ветер, поэтому она надела старый свитер Эдварда, полинявший и штопанный. Свитер был ей слишком длинен, чуть ли не доходил до подола хлопчатобумажной юбки, но солнце падало на плечи, пригревая через толстую шерсть, и Лавди была благодарна за такое братское утешение.

Она была одна – после обеда отец, Эдвард и Мэри Милливей отправились в Дауэр-Хаус. Папчик договорился о встрече с доктором, Эдвард собирался немножко посидеть с тетей Лавинией, а Мэри пошла с ними, чтобы побыть с бедняжкой Изобель. Посидят на кухне, выпьют чаю. Возможно, Изобель нуждается в утешении больше всех. Они с тетей Лавинией прожили вместе больше сорока лет. Если тетя Лавиния умрет, очень вероятно, что Изобель без нее тоже долго не протянет.

– А ты, родная? – спросил отец у Лавди. – Хочешь пойти с нами?

Она подошла к нему, обвила руками его талию, уткнулась лицом в жилет. Он понял, в каком она состоянии, и крепко прижал ее к себе.

– Нет, – глухо пробормотала она. Если случится худшее, пусть она лучше запомнит тетю Лавинию такой, какой та была всегда, – бодрой старушкой, очаровательной и гостеприимной хозяйкой, которая с радостью участвует во всех семейных забавах. А не больной, прикованной к постели, тающей у них на глазах.

Это очень плохо?Я должна пойти?

– Нет, думаю, тебе не следует идти туда.

Она заплакала, а он поцеловал ее и промокнул ей глаза своим белым полотняным платком. Эдвард обнял ее и сказал:

– В любом случае, кому-то нужно быть дома к приезду Гаса. Он должен появиться сегодня днем. Не очень гостеприимно выйдет, если некому будет его встретить.

Лавди, все еще всхлипывая, подумала, что это не самая лучшая идея.

– Я что, должна ждать его?

– Нет, конечно, нет, – рассмеялась Мэри. – Делай, что хочешь. Я уверена, Молния будет рада хорошей прогулке.

Но на этот раз у Лавди не было желания кататься. Она не хотела покидать пределы усадьбы, здесь у нее было покойно на душе, она чувствовала себя в безопасности.

– Я ее вчера прогуливала, – возразила она.

– Тогда, может, соберешь малины для миссис Неттлбед? Она задумала делать варенье. Ты могла бы помочь ей.

Не сказать, чтобы это было безумно весело, но хоть какое-то дело.

– Ладно, – вздохнула Лавди.

– Вот и умница! – Мэри притянула ее к себе и поцеловала в утешение. – А мы передадим от тебя привет тете Лавинии и пообещаем, что, как только ей станет лучше, ты придешь повидать ее. И не забывай, что твоя мама возвращается сегодня из Лондона. Она будет вымотана и расстроена, мы ведь не хотим, чтобы она приехала домой и увидела тут одни скорбные лица. Ради нее – постарайся глядеть повеселее.

И вот Лавди собирает малину. Не так-то это просто – набрать две полные корзины, которые выдала ей миссис Неттлбед, но наконец-таки они наполнены спелыми и крупными, как на подбор, ягодами. Она и сама полакомилась немножко. Держа в каждой руке по тяжелой корзине, она прошла по устланному листвой проходу между кустов и, выбравшись из «клетки» с малинником наружу, предусмотрительно заперла проволочную диерку на крючок, чтобы туда не забралась какая-нибудь птаха и, обожравшись ягодой, не разбилась бы насмерть, кидаясь на металлические прутья в бесполезных попытках вылететь на свободу.

Миссис Неттлбед в кухне возилась с шоколадным тортом – покрывала его глазурью и украшала цукатами.

Лавди взгромоздила корзины на стол.

– Ну как, миссис Неттлбед?

– Отлично! – похвалила ее кухарка. – Ты молодец.

Лавди перегнулась через стол, подцепила пальцем чуточку глазури из миски и слизнула. Про себя она решила, что вкус шоколада и вкус малины сочетаются плохо.

– Слушай, Лавди, ты только посмотри, на кого ты похожа! Страшно глядеть. Джемпер весь в затяжках и в малиновом соке. Надо было передник повязать.

– Не беда, он все равно старый. Хотите, я помогу вам с вареньем?

– У меня сейчас нет на это времени, попозже займусь. А у тебя найдутся дела поважнее – приехал гость.

– Гость? – Сердце у Лавди упало. Занимаясь ягодами, она начисто забыла, что должен приехать друг Эдварда. Вот уж некстати! – Проклятье, он уже здесь? Я надеялась, Эдвард вернется к его приезду. – Она сморщила нос. – Какой он из себя?

– Не видела. Ему открыл Неттлбед и провел его в одну из комнат для гостей. Наверно, он сейчас там, разбирает вещи. Так что ступай-ка ты наверх, поздоровайся с ним и покажи ему все свое радушие.

– Я даже не помню, как его зовут.

– Мистер Каллендер, Гас Каллендер.

– Может, не стоит? Я бы лучше вареньем занялась.

– Ох, Лавди, довольно глупостей!

И миссис Неттлбед проводила непослушную девчонку легким шлепком под зад.

Скрепя сердце Лавди пошла. Поднялась по черной лестнице и направилась по коридору крыла для гостей. Пройдя половину коридора, она увидела открытую дверь и в нерешительности остановилась. Он и вправду там, стоит к ней спиной, руки в карманах, смотрит в открытое окно. Багаж его сложен на деревянной полке в изножье кровати, но чемоданы даже не открыты – видно, он еще и не приступал к разборке вещей. Легкие теннисные туфли Лавди бесшумно ступали по ковру коридора, и когда она поняла, что гость совершенно не замечает ее присутствия, ей стало неловко, она даже несколько оробела. Из внутреннего двора за окном слышалось голубиное воркование. Через минуту она нарушила молчание:

– Здравствуйте.

Вздрогнув от неожиданности, гость повернулся лицом к ней. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга через пространство комнаты, потом он улыбнулся:

– Привет.

Лавди вдруг растерялась, словно почву выбили у нее из-под ног. Она ожидала не этого. Она думала, что увидит точный слепок с тех юношей, которых Эдвард привозил в гости на каникулы, когда учился в школе. Все они казались скроенными по одной и той же мерке и ничуть не импонировали Лавди. А тут оказался человек другой породы, она поняла это сей же миг. Во-первых, на вид старше Эдварда, более зрелый, больше повидавший на свете. Брюнет с карими глазами, лицо серьезное. Интересное. Уж он-то не будет отпускать неуместные шуточки и обращаться с ней, младшей сестрой Эдварда, как с дурочкой. До сих пор образцом мужской привлекательности были для нее Уолтер Мадж и Джо Уоррен с их грубоватой мужественностью и неприкрытой развязностью. Гас Каллендер, как ни странно, чем-то походил на них – тоже темноволосый и темноглазый, но выше ростом и стройнее, а когда он улыбался, то все лицо его преображалось, с него слетала всякая тень серьезности.

Ее смущения вдруг как не бывало,

– Вы – Гас Каллендер.

– Точно. А вы, должно быть, Лавди…

– Простите, что я одна вас встречаю, и то с запозданием – я малину собирала.

Она зашла в комнату и уселась на высокую кровать. – Ничего страшного. Ваш дворецкий…

– Мистер Неттлбед.

– …Он меня встретил. Лавди посмотрела на его багаж.

– Похоже, вы не очень продвинулись в разборке вашего багажа.

– Да. Признаться, я не уверен, стоит ли вообще начинать…

– О чем это вы?

– Мистер Неттлбед дал мне понять, что у вас не все благополучно. Заболела тетя. И Эдвард отправился ее навестить…

– Двоюродная бабушка. Лавиния. У нее воспаление легких. Ей очень много лет, поэтому все мы немного волнуемся.

– Не самое подходящее время для гостей. Похоже, мне следует без лишнего шума отправиться в обратный путь.

– Нет-нет, что вы! Эдвард ужасно расстроится. Да и все уже для вас приготовлено, так что нет никакого смысла уезжать.

– Жалко только, что Эдвард не позвонил мне и не объяснил ситуацию. Тогда я бы ни за что не приехал.

– Он не мог. О болезни тети Лавинии стало известно совсем недавно, когда вы уже были в пути, и он не знал, где вы… Да вы не огорчайтесь. Это же ничего не меняет, здесь вы или вас нет…

Лавди спохватилась, что не слишком удачно выразилась, успокаивая гостя, и торопливо добавила:

– Все будут на меня сердиться, если я дам вам улизнуть. И мама, я знаю, хочет с вами познакомиться. Она была в Лондоне, но сегодня возвращается домой. Папчик сейчас консультируется с доктором, а Мэри Милливей утешает Изобель. А Джудит – моя подруга, она у нас подолгу живет – пока еще в Порткеррисе.

Гас глядел на нее в полной растерянности – и немудрено. Лавди принялась объяснять, кто есть кто:

– Мэри Милливей была моей няней, она замечательная, она умеет все. А Изобель – это старая служанка тети Лавинии.

– Понятно.

– Они вернутся к чаю, точно, и тогда вы сможете поговорить с Эдвардом. Который час?

Он посмотрел на массивные золотые часы, красовавшиеся у него на запястье:

– Без малого три.

– Так… – задумалась она. – Чем вы хотите заняться? – Увы, она никогда не умела развлекать гостей. – Разобрать вещи? Прогуляться? Или еще что-нибудь?

– Я бы подышал свежим воздухом. Распаковаться можно потом.

– Мы могли бы пройтись до бухточки. Это уединенное, закрытое место в скалах на морском берегу, с нашим собственным маленьким пляжем. Вы можете искупаться, если пожелаете, правда, сегодня холодный ветер. Холод мне нипочем, но я не выношу, когда ледяной ветер пробирает насквозь.

– Тогда воздержимся от купания.

– Хорошо, мы просто прогуляемся. Тигр пошел с папчиком, а то бы мы и его взяли. – Она соскользнула с кровати. – Дорога до моря довольно крутая и скользкая, у вас найдутся ботинки на резиновой подошве? И, пожалуй, пуловер. На скалах будет сильный ветер.

Ее хозяйский тон вызвал у него усмешку.

– Найдется и то, и другое.

Его толстый свитер был наброшен на спинку стула. Он накинул его себе на плечи, а рукава завязал на шее, как шарф.

– Ведите! – сказал Гас.

Поскольку он был в Нанчерроу впервые, Лавди повела его не по черной лестнице, а по парадной, и они вышли из дома через парадную дверь. Здесь была припаркована его машина, и Лавди остановилась, залюбовавшись.

– Боже, какое шикарное авто! Очень быстро ездит?

– Если потребуется.

– Выглядит с иголочки. Сияющие фары и все такое…

– Куплена примерно год назад.

– Я бы с удовольствием прокатилась как-нибудь.

– Договорились.

Они пустились в путь. Только завернули за угол дома, как на них набросился холодный, соленый ветер. По чистейше голубому, точно надраенному небу неслись огромные белые облака. Спустившись по лугам-террасам, они вышли на ведущую к морю дорожку, окаймленную зарослями кустарника и странно выглядевшими на его фоне пальмами.

Вскоре дорожка стала слишком узка для двоих, и они пошли гуськом; Лавди двинулась впереди и все ускоряла шаг, так что Гасу некогда было зевать по сторонам – пришлось поднапрячься, чтобы поспевать за быстроногой спутницей. Поспешая за ней, он нырнул, пригнув голову, в травянистый тоннель, образованный гуннерой, потом, скользя ногами по крутым ступеням, почти скатился на дно карьера и все задавался вопросом – уж не нарочно ли она так несется, испытывая его. Они прошли по дну карьера, через ворота каменоломни; вот и тропка через поля фермы, каменные приступки для перехода через изгородь (чем не бег с препятствиями?) и, наконец, береговые скалы.

Лавди остановилась, поджидая его, на клочке дернистой земли, усеянной лиловыми пятнами тимьяна. Буйный ветер трепал ее бумажную юбку, которая раздувалась, облепляя длинные загорелые ноги. Живое лицо и фиалковые глаза Лавди смеялись, когда Гac, слегка задыхаясь, нагнал ее.

– Вы удираете от меня, точно заяц от охотника, – усмехнулся он.

– Пустяки! Вы не очень отставали.

– Вам крупно повезло, что я не получил никакого непоправимого увечья. Я же думал, мы вышли на прогулку, а не на марафонский забег.

– Но это того стоило. Признайтесь, стоило.

Тут Гас поднял глаза и увидел темно-бирюзовое море, полоску пляжа, прибой, яростно бросающий гигантские волны на каменные подножия утесов. Буруны с шипением пенились, взметали в воздух фонтаны водяной пыли, переливчатые, как радуга, гребни взмывали в высоту футов на двадцать, если не больше. Это было удивительное, воодушевляющее зрелище. Лавди вдруг поежилась.

– Вы замерзли? – спросил Гас.

– Немножко. Обычно мы спускаемся в самые скалы, но сейчас прилив – мы вмиг вымокнем от брызг и водяной пыли.

– Тогда не пойдем туда.

Вместо этого они нашли защищенное от ветра место за громадным валуном, пожелтевшим от лишайника и очитка. Лавди устроилась на толстой подстилке дерна, подтянула к себе колени и обхватила их руками, чтобы удержать тепло. Гас прилег возле нее, вытянув ноги и опершись на локти.

– Здесь лучше, – сказала она. – Моря нам не видно, зато мы его слышим и, по крайней мере, не промокнем. – Она закрыла глаза и повернула лицо к солнцу. После короткой паузы добавила: – Гораздо лучше. Мне уже теплее. Жалко, что мы не взяли чего-нибудь перекусить.

– Я, вообще-то, не голоден.

– А я голодна. Постоянно. Как и Афина. Она небось уже а пути. Едет домой – из-за тети Лавинии. Она была в Шотландии. Вы ведь из Шотландии, верно?

– Да,

– И где вы там живете?

– В Дисайде, графство Абердиншир,

– Около королевского замка Балморал на реке Ди?

– Не совсем около.

– Там близко море?

– Нет. Там только река,

– А реки не сравнишь с морем, правда?

– Да, ничего похожего.

Лавди замолчала, задумалась о своем, уткнувшись подбородком в колени.

– Вряд ли я бы смогла жить вдали от моря,

– Это не так страшно.

– Это хуже, чем страшно, – это пытка. Он улыбнулся:

– Неужели?

– Да, Я знаю по себе: когда мне было двенадцать, меня отправили в закрытую школу в Хэмпшире, и я чуть с ума не сошла. Все там было не так. Я чувствовала себя точно на другой планете. Все казалось чужим: дома, живые изгороди, даже небо. Оно как будто давило на меня своей тяжестью. Меня мучили ужасные головные боли. Наверно, я бы умерла, если бы осталась там.

– Но вы не остались?

– Нет. Я продержалась полтрнместра, а потом уехала домой. Убрала. И с тех пор училась здесь.

– В здешней школе? – Да, в Пензансе.

– А сейчас?

– Я закончила школу.

– И что теперь?

– Бог его знает, – пожала она плечами, – Афина после школы поехала в Швейцарию, Я бы тоже могла. А с другой стороны, если начнется война, я уже не смогу.

– Понимаю… Сколько вам лет?

– Семнадцать.

– Вы еще молоды для призыва.

– Какого призыва?

– Призыва на войну, на службу для штатских. Работа на производстве оружия, военного снаряжения…

Лавди была в ужасе.

– Я не собираюсь стоять у конвейера и делать пули! Если я не поеду в Швейцарию, то никуда не уеду отсюда. Случись война, так и здесь будет очень трудно не растерять мужества и держаться твердо. Тут, в Нанчерроу. А разве смогу я держаться твердо в Бирмингеме, в Ливерпуле или в Лондоне? Да я с ума сойду.

– Может быть, вам так только кажется, – успокаивал ее Гас, уже жалея, что вообще завел об этом речь.

С минуту она предавалась печальным мыслям, потом спросила:

– Как вы думаете, будет все-таки война?

– По всей вероятности.

– И что будет с вами?

– Меня призовут.

– Сразу же?

– Да. Я солдат территориальной армии. «Гордонские горцы»[62]62
  Гордон – округ на северо-востоке Шотландии, графство Абердиншир. «Горцы» – шотландские подразделения вооруженных сил Великобритании.


[Закрыть], это наш местный полк . Я записался туда в тридцать восьмом году, после того как Гитлер вступил в Чехословакию.

– Что значит – территориальная армия?

– Это армейские резервные части, их набирают из добровольцев, проживающих в данной местности.

– Вас обучили?

– В известной мере. Каждое лето я проводил по две недели в учебном лагере территориальной армии. Теперь умею стрелять из винтовки.

– Немцы тоже умеют.

– Да. В том-то вся и штука.

– Эдвард будет летчиком ВВС.

– Я знаю. Можно сказать, что мы оба разглядели во всем происходящем зловещие предзнаменования.

– Как же Кембридж?

– Если беда нагрянет, мы туда уже не вернемся. С выпускными экзаменами придется подождать.

– До конца войны?

– По всей видимости.

– Какая обидная трата времени! – вздохнула Лавди и после недолгого раздумья поинтересовалась: – Неужели все в Кембридже разделяют ваши с Эдвардом чувства?

– Нет, конечно. В студенческой среде встречаются самые разные политические настроения. Есть и такие крайне «левые», которым осталось только шаг шагнуть, чтобы превратиться в ярых коммунистов. Самые смелые из них уже сражаются в Испании.

– Какие храбрецы!

– Да, храбрецы. Не очень много здравого смысла, но потрясающая храбрость. Другие полагают, что все спасение – в пацифизме. А есть и настоящие страусы, которые прячут головы в песок и ведут себя так, словно ничего скверного не может произойти в принципе. —Он неожиданно рассмеялся, вспомнив о чем-то. – Есть у нас совершенно невозможный парень по имени Перегрин Хейзлхёрст…

– Не верю. Таких имен и фамилий просто на свете не бывает!

– Клянусь, его правда так зовут! Частенько, когда ему нечем заняться, он отыскивает меня и великодушно позволяет мне угостить его выпивкой. Все, что он говорит, банально до крайности, а стоит поднять серьезный вопрос, как он поражает беспечностью, доходящей просто до безумия. Как будто новая война не важнее матча по крикету или игры в «пятерки» в Итоне[63]63
  Итонский колледж (в г. Итон), одна из самых престижных закрытых частных школ в Англии. «Пятерки» – вид игры в мяч.


[Закрыть], где Перегрин маялся в отрочестве.

– Может быть, он просто притворяется. А в душе так же полон дурных предчувствий и страхов, как и все мы.

– Вы имеете в виду истинно английское хладнокровие? Каменное лицо вопреки всему? Сдержанность, что бы ни случилось?

– Не знаю. Вероятно.

– Меня эти характеристики выводят из себя. Мне тут же вспоминается Питер Пэн, размахивающий своим маленьким мечом и готовый сразиться с Капитаном Хуком.

– Я ненавидела Питера Пэна, – заявила Лавди, – просто не выносила эту книгу.

– Какое совпадение, я тоже. «Смерть – это будет чертовски увлекательное приключение». Должно быть, самая большая глупость из всего, когда-либо написанного человеком.

– Не думаю, что умереть – это приключение. И вряд ли тетя Лавиния так считает. – Лавди замолчала, потом спросила. – Который час?

– Половина пятого. Почему вам не купят часы?

– Покупают, только я вечно их теряю. Наверно, нам пора назад. – Она проворно поднялась, вмиг загоревшись нетерпением. – Скоро остальные уже должны вернуться. Я очень надеюсь, что не случилось ничего страшного.

Что ни скажи в ответ на это, все будет звучать бледно и бессмысленно, решил Гас и промолчал. Он поднялся на ноги и тотчас ощутил силу ветра, от которого не спасал даже толстый шерстяной свитер.

– Тогда пойдемте. И как насчет умеренного темпа на этот раз? Он произнес это веселым, беспечным тоном, хотя и понимал, что сейчас не время для шуток. Впрочем, Лавди все разно не слушала. Она отвернулась от него, будто не желая расставаться со скалами, с чайками, с бурным морем и возвращаться к реальности. И в этот момент Гас увидел… не Лавди, а девушку с картины Лоры Найт, репродукцию которой он когда-то тайком вырезал из журнала «Студия». Даже одета она была точно так же: поношенные теннисные туфли, полосатая бумажная юбка, видавший виды свитер для крикета, весь в очаровательных пятнах от сока малины. Только волосы были другие. Не каштановая с медным отливом толстая коса, перекинутая через плечо, а напоминающая головку хризантемы копна темных, блестящих, взъерошенных ветром кудрей.

Медленно они возвращались тем же маршрутом, по которому Гас мчался за ней прежде, только в обратном направлении. Теперь Лавди, казалось, никуда не торопилась. Они пересекли дно карьера и вскарабкались по ступеням на вершину сланцеватого обрыва. Потом направились через лес, останавливаясь время от времени передохнуть, замедляя шаг на деревянных мостиках, чтобы поглядеть в темные воды стремительного ручья, бегущего у них под ногами. К тому времени как они вышли на открытое место и впереди показался дом, Гас согрелся. Укрытые от ветра сады нежились в лучах солнца, льющегося на гладко постриженные газоны, и он остановился на минуту, стянул через голову свитер и перекинул его через плечо. Лавди тоже приостановилась, ожидая его. Он поймал ее взгляд, и она улыбнулась. Когда они снова двинулись, она сказала:

– Когда дни действительно жаркие, бывает досадно: не успеешь добраться досюда, как уже все на свете не жаль отдать, лишь бы вернуться и снова окунуться…

Она резко замолчала – что-то услышала. Улыбка слетела с ее лица, и она застыла на месте, прислушиваясь. Гас различил где-то далеко шум приближающейся машины. Вскоре из-за деревьев в начале подъездной аллеи показался величественный «даймлер», он пересек выложенное гравием пространство и затормозил у боковой стены дома.

– Это они…

По дороге с моря Лавди все время болтала и казалась бодрой и жизнерадостной, но теперь в ее голосе зазвучала тревога.

– Папчик с Эдвардом вернулись. Боже, скорее узнать, как дела!..

И, бросив Гаса, она побежала вперед по уступам травяных террас. Он услышал, как она окликнула их:

– Почему вы так долго? Как дела? Все хорошо?..

Гас, моля Бога, чтобы так оно и было, последовал за ней намеренно неспешным шагом. Весь задор разом его покинул, он жалел, что вообще приехал, и желал бы оказаться сейчас где угодно, только не здесь. Учитывая обстоятельства, Эдвард имел полное право начисто забыть о своем кембриджском знакомце, которого невзначай пригласил к себе, а теперь ему придется с натугой изображать радость и радушие. На мгновение Гас от всей души посетовал, что не прислушался к своему первоначальному инстинктивному побуждению, не сложил чемоданы обратно в машину и не уехал. Это Лавди уговорила его остаться. Наверно, она была неправа. В такой скверный момент оказаться неожиданным гостем!

Но было уже слишком поздно что-то исправлять. Он медленно поднялся по широким каменным ступеням, надвое разделяющим верхнюю террасу, и выбрался на ровную площадку перед домом. «Даймлер», все еще с открытыми дверцами, стоял рядом с его машиной. Выбравшиеся из автомобиля пассажиры скучились небольшой группкой, но Эдвард, едва завидев Гаса, отделился от остальных и пошел ему навстречу с улыбкой и распростертыми руками.

– Гас! Рад тебя видеть!

Он был так явно обрадован, что все сомнения Гаса улетучились, и его переполнило благодарное чувство.

– И я тебя.

– Извини нас за все это…

– Это я должен просить извинения…

– С какой стати тебе извиняться?

– Просто я не могу отделаться от ощущения, что я здесь лишний.

– О, не будь ты распоследним кретином! Я же приглашал тебя…

– Ваш дворецкий сказал мне о тяжелой болезни твоей двоюродной бабушки. Ты уверен, что мне стоит остаться?

– В любом случае, твое присутствие ничего не изменит. Разве что ты не дашь нам раскиснуть и впасть в уныние. А что касается тети Лавинии, то она, кажется, не собирается сдаваться. Она крепкая старушка, и я не допускаю мысли, что она не поправится… Ну, как доехал? Сколько времени ушло на путешествие? Надеюсь, тебя с грехом пополам встретили и Лавди не бросила гостя на произвол судьбы. Уезжая, я строго наказал ей позаботиться о тебе.

– Она твой наказ выполнила. Мы прогулялись до маленькой бухты.

– Чудеса да и только! Как правило, она не столь компанейская. Ну, теперь пойдем, познакомишься с отцом и с Мэри… – Эдвард повернулся к остальным и застыл на месте, недоуменно нахмурившись. – Впрочем, Мэри, кажется, исчезла, – пожал он плечами. – Надеюсь, она направилась к миссис Неттлбед распорядиться насчет чая. Что ж, познакомься, по крайней мере, с моим отцом. Папчик!

Полковник был поглощен разговором с дочерью, явно прилагая все усилия, чтобы успокоить и обнадежить ее. Однако, услышав зов Эдварда, он замолчал, поднял глаза и увидел Гаса. Нежно отодвинув Лавди в сторонку, он двинулся вперед, шурша подошвами башмаков по гравию, худой и долговязый, точно замотанная в твид жердь, и если у него были какие-либо возражения против несвоевременного визита незнакомца, то он ничем не обнаружил своего неудовольствия. Гас увидел только доброе выражение в его тусклых глазах и застенчивую улыбку искренней радости.

– Гас, это мой отец, Эдгар Кэри-Лыоис. Папчик, познакомься с Гасом Каллендером.

– Очень приятно.

Полковник протянул руку, Гас пожал ее.

– Гас, дорогой друг, – промолвил отец Эдварда, – как хорошо, что вы приехали, мы так рады вас видеть

На следующее утро, в десять часов, Эдвард Кэри-Льюис позвонил в бакалейную Уорренов в Порткеррисе и попросил к телефону Джудит.

– А кто ее спрашивает? – поинтересовался незнакомый женский голос с сильным корнуолльским выговором.

– Скажите просто, что это Эдвард.

– Минутку.

«Эй, где там Джудит? Ее к телефону!» – уже в отдалении зычно прокричала обладательница женского голоса; вероятно, она стояла внизу лестницы и обращалась к кому-нибудь на втором этаже. Он ждал. Взяли трубку.

– Алло! – проговорил слабый от страха голосок. – Эдвард, ты?

– Доброе утро.

– Говори!

– Все в порядке. Хорошие новости.

– Тетя Лавнния?..

– Вроде бы выкарабкалась. Нам сообщили из Дауэр-Хауса, что она проснулась сегодня утром, изумилась, увидев ночную сиделку, спросила у нее, что та, собственно, делает у ее постели, и потребовала чашку чая.

– Это же просто чудо!

– Папчик с мамой тут же помчались туда, а я подумал, что надо бы позвонить тебе.

– Ах, какое это, должно быть, для вас облегчение! Милая старушка!

– Скажи лучше: вредная. Перепугала всех до смерти. Заставила людей нестись сюда с разных концов. Вчера вечером вернулась мама, на вид совсем измученная. Афина и Руперт уже в пути, едут из Шотландии, и, как в случае с Гасом, мы не знаем, где они находятся, так что не можем позвонить и сказать им, чтобы поворачивали назад и возвращались в свой Окнафешл или где они там были. Из всего этого вышел просто сплошной цирк.

– Все это неважно. Главное, что тетя Лавиния идет на поправку.

– Когда ты приедешь?

– В воскресенье утром.

– Хорошо, тогда и встретимся. Если она будет в состоянии принимать посетителей, я возьму тебя в Дауэр-Хаус… Как ты?

– Уже хочу быть со всеми вами.

– Умерь свой пыл. У нас тут точно на Пикадилли-Сёркес[64]64
  Площадь в центре Лондона.


[Закрыть]. Но я по тебе скучаю. В доме без тебя пусто.

– О, Эдвард…

– Увидимся в воскресенье утром.

– Пока. Спасибо за звонок.

Руперт Райкрофт в свое первое утро разоспался. Когда он проснулся, открыл глаза и уставился все еще затуманенным взором в стену напротив, то оказался совершенно сбит с толку. Столько было езды за такой короткий промежуток времени, столько ночевок а незнакомых местах, что теперь, разглядывая медные столбики своей кровати, полосатые обои и наполовину раскрытые занавески с частым цветочным узором, он поначалу не мог сообразить, где же, черт возьми, он находится.

Но это длилось всего одно мгновение. Тут же нахлынули воспоминания. Корнуолл. Нанчерроу. Наконец он доставил Афину домой, протащился ради этого через всю страну, причем вел машину все время сам. Несколько раз Афина нерешительно порывалась сесть за руль, но Руперт предпочитал держать ситуацию под самоличным контролем, да и в машину свою он был слишком влюблен, чтобы доверить ее другому человеку, пусть даже Афине.

Он выпростал голую руку из-под одеяла и потянулся к наручным часам. Десять. Со стоном откинулся назад. Десять часов утра. Ужасно. Правда, полковник, провожая его ночью до спальни, сказал: «Завтрак в восемь-тридцать, но вам необходимо отоспаться. Так что выходите, как проснетесь», – и автоматический будильник в мозгу у Руперта сделал именно так, как ему было велено, – отключился. В обратной ситуации «будильник» действовал противоположным образом – просыпаешься в семь-тридцать утра, как бы ни был организм одурманен алкоголем на ночной вечеринке, поскольку знаешь, что обязан быть на утреннем построении.

Они приехали в половине первого ночи, и встречали их только родители Афины, остальные уже разошлись по спальням. Когда до дому оставался приблизительно час езды, Афина, большую часть пути пребывавшая в говорливом возбуждении, вдруг притихла, и Руперт понял, что она одновременно и ждет, и страшится приезда. Жаждет вновь оказаться в надежном лоне семьи и страшится вестей, которые ожидают ее там. Ее переживания были сугубо личными, и Руперт ничего не говорил и оставил ее в покое.

А кончилось все хорошо: старушка, которая была тяжело больна, благополучно преодолела кризис. Вышло так, что все подвиги оказались напрасны: и безумный марафонский заезд ради того, чтобы привезти Афину домой, и то, что он рыцарски пожертвовал из-за этого неделей охоты на тетеревов. Горькую пилюлю пришлось ему проглотить, но он упорно делал вид, что все в порядке.

Что же до Афины, то она, естественно, ликовала. Стояла в обнимку с матерью в высоком освещенном холле Нанчерроу, и их нежности, восклицания, оборванные фразы были настоящим взрывом эмоций.

– Не могу поверить…

– Проделали такой путь…

– …я так боялась, что она умрет…

– Ох, родненькая моя…

– …мы катили весь день…

– …так устала…

– …она вправду поправится?..

– Надеюсь. Столько езды! Может, нам не надо было сообщать тебе…

– … должна была приехать…

– …испортила себе весь отдых…

– …это пустяк… все теперь пустяки…

Руперт уже был знаком с Дианой Кэри-Льюис. Они встретились в домике на Кэдоган-Мьюз, когда он заехал за Афиной, чтобы везти ее в Шотландию. Ему тогда подумалось, что мать и дочь напоминают скорее сестер. Сегодня вечером, в момент их приезда в Нанчерроу, Диана уже была одета по-домашнему – в длинный, до полу, розовый шерстяной халат, но полковник все еще оставался при полном параде. Поверх голов двух исступленно счастливых, бессвязно лепечущих женщин гость встретился взглядом с хозяином дома, увидел преклонного возраста господина в бархатном смокинге, шелковом галстуке-бабочке и… успокоился – всe это так хорошо было ему знакомо. Ясное дело, полковник, как и его собственный отец, каждый день переодевается к ужину. Вот он двинулся навстречу Руперту, протянул ему руку.