Текст книги "Возвращение домой.Том 1"

А если начнется война, Сирил уйдет, бросит жену и дочь на произвол судьбы. И не из глубоких патриотических чувств, а, по всей видимости, просто потому, что всегда мечтал вырваться из Пендина, сбежать с оловянных рудников и плавать на корабле. Интересно, сколько тысяч молодых мужчин по всей стране охвачены теми же чувствами? Парней, которые за всю жизнь практически носа не высовывали из своей родной деревни, разве только съездили пару раз на автобусе в церковь в ближайшем городке или на чемпионат по «дротикам».

Джудит было известно, что изобретение велосипеда перевернуло всю сельскую жизнь в Англии: впервые в истории юноша мог поехать за пять миль на свидание к девушке из соседней деревни; эта свобода передвижения заметно снизила количество браков между родственниками и, как следствие, случаев врожденного уродства в замкнутых сельских общинах. Если обыкновенный велосипед вызвал такие благотворные перемены, то неужели современная война не подорвет и не сметет безвозвратно социальные перегородки и традиции, чтимые с незапамятных времен? В нынешнем своем настроении Джудит заключила, что в конце концов это, может статься, будет не так уж и плохо, но все-таки опасность мобилизации, бомбежек и химических атак не стала от этого менее страшной.

Так что же будет с Филлис и Анной? «Они не позволят мне жить тут одной. Наверно, вернусь к маме». Выселенная и обездоленная. Замужняя женщина не имеет собственного дома, даже самого скромного. «Знаешь, чего я хочу? Я хочу жить в красивом доме, с цветами и настоящей ванной».

Если бы только можно было что-нибудь сделать, хоть как-то помочь Филлис. Но нельзя, никак нельзя. А если бы и представилась возможность, это было бы лишь вмешательством в чужую жизнь. Все, что остается Джудит, это не терять связь, наведываться как можно чаще в Пендин, чтобы в критический момент оказаться поблизости и протянуть руку помощи.

Часы на церковной башне пробили пять, когда она притормозила у дверей «Бакалейной Уорренов». Магазин был еще открыт, он закроется только через час. В субботние вечера туда непрестанно заскакивали покупатели, чтобы в последнюю минуту затариться на выходной день провизией: немножко бекона к завтраку, консервированный горошек и заварной крем-концентрат для неуемного воскресного обеда. Этим вечером в лавке было даже оживленнее, чем всегда: с полдюжины клиентов ждали в очереди, а за прилавком хозяйничала одна Хетер, порядком задерганная, но пока стойко удерживающая позиции.

Сам факт ее присутствия за прилавком, вообще говоря, был достоин удивления. Хетер, несмотря на свою полнейшую компетентность, редко работала в магазине, ее призывали на помощь только в критические моменты.

– Полфунта сахару, ты говоришь?

– Нет, фунт. И не сахара, а сахарной пудры.

– Прости…

Повернувшись, чтобы взять с полки другой пакет, Хетер заметила Джудит и закатила глаза к потолку, но трудно было сказать, что это – мольба о помощи или безмолвное выражение крайней досады. Девушка явно находилась на грани срыва.

– Пожалуй, я возьму полтора фунта.

– О, Бетти, ради всего святого, реши наконец, что тебе надо!

– Хетер, а где твой отец и Элли? – спросила Джудит.

– Наверху, – дернула головой Хетер, взвешивая сахарную пудру на весах.

– Наверху?

– На кухне. Иди, не мешай.

Оставив взвинченную подругу разбираться с требовательными покупателями, не понимая, в чем дело, Джудит прошла через складские помещения и поднялась к кухне. Дверь, всегда стоящая открытой, сегодня была плотно затворена. Изнутри доносились громкие всхлипывания. Она потянула за ручку и вошла; за кухонным столом сидели супруги Уоррены и Элли. Именно от Элли исходили рыдания, расслышанные Джудит с лестничной площадки, и, судя по ее виду, продолжались они уже довольно долго, так как лицо девушки распухло от слез, сухие светлые волосы были растрепаны, а в руке она сжимала бесполезный, весь пропитанный слезами платок. Миссис Уоррен близко придвинулась к Элли, а муж ее сидел напротив, у другого конца стола, скрестив руки на груди, и его обычно веселое лицо казалось каменным. Обуреваемая дурными предчувствиями, Джудит закрыла за собой дверь.

– Что произошло?

– Элли попала в историю, – ответила миссис Уоррен. – Она как раз рассказывает нам. Элли, ты не возражаешь, если Джудит будет знать?

Элли заскулила опять и, не в состоянии дать членораздельный ответ, отрицательно помотала головой.

– А теперь прекрати плакать, если можешь. Все уже позади. В полной растерянности Джудит выдвинула стул и присоединилась к компании.

– Случилось какое-то несчастье?

– Нет, совсем нет, хотя приятного тоже мало.

Миссис Уоррен накрыла своей рукой руку Элли и крепко ее сжала. Джудит терпеливо ждала, и наконец миссис Уоррен поведала ей ужасную историю. Элли пошла в кино, на фильм с Диной Дурбин. Вообще, она должна была пойти со своим другом Айрисом, но у того в последний момент изменились планы, и Элли пошла одна. В середине сеанса в зал вошел человек и сел рядом с Элли, немного погодя он положил руку ей на колено и стал подниматься пальцами по ее бедру, а потом она увидела…

Тут Элли разинула рот, совсем как ребенок, и заревела с удвоенной силой, слезы брызнули у нее из глаз, словно дождевые струи из водостока.

– Что она увидела?

Но то, что увидела Элли, уста миссис Уоррен назвать отказывались; она густо покраснела, отвела глаза и поджала губы. А вот мистеру Уоррену были чужды столь деликатные терзания. Он был явно вне себя от бешенства.

– Ширинка у него была расстегнута, – процедил он, – и штуковина этого грязного мерзавца торчала наружу…

– Элли перепугалась до смерти, – запричитала миссис Уоррен. – Ну же, Элли, успокойся. Не надо больше плакать.

– Она поступила правильно, – продолжал мистер Уоррен, – убежала оттуда и пришла сюда, к нам. Сказала, что была слишком расстроена, чтобы идти домой. Не могла найти в себе смелости рассказать обо всем своей матери.

Все это уже случалось раньше. Юные девушки, даже наученные улицей прожженные девчонки, такие, как Элли, ничего не рассказывали ни матерям, ни тетям. Они не знали, куда деваться от стыда, и не могли найти слов для объяснений. Они просто убегали и прятались в дамской уборной или выскакивали в истерике на улицу и начинали отчаянно метаться в поисках какого-нибудь прибежища.

Джудит спросила, заранее зная, каков будет ответ:

– Ты говорила с директором кинотеатра?

Элли, приложив к глазам скомканный платок, сумела наконец выдавить из себя несколько слов:

– Нет… не могла… и кто бы мне поверил?.. Сказали бы, что я все выдумала… будто такое можно выдумать…

Мысль, очевидно, была настолько ужасна, что слезы снова полились рекой.

– Но ты видела лицо этого человека? – не унималась Джудит.

– Я не хотела на него смотреть.

– Можешь сказать, какого он был возраста? Это был молодой парень? Или… старше?

– Он был немолодой. – Элли сделала над собой трогательное усилие и взяла себя в руки. – Пальцы у него были костлявые… щупали меня. Двигались по моей ноге, прямо под юбку. И от него пахло. Изо рта. Похоже на виски…

– Нам нужно выпить по чашке чая. – С этими словами миссис Уоррен встала, принесла чайник и наполнила его водой из крана.

С минуту Джудит молчала. Она думала об Эдварде. Как он тогда сказал? «Я думаю, тебе необходим некий толчок. Что-то должно произойти. Я не знаю что, но тебя ждет какое-то неожиданное событие, и тогда все разрешится само собой…» Толчок. Повод для ответного удара, для того, чтобы покончить с Билли Фосеттом раз и навсегда и исцелиться наконец от травмы, которую он нанес ей годы назад. У Джудит не возникало ни малейших сомнений относительно личности человека, обидевшего несчастную Элли. Правда, теперь развратный старикашка сделался куда опасней, чем раньше: он уже не только распускал руки, но и занимался непристойным самообнажением. От одной только мысли об этом ее бросило в дрожь. Неудивительно, что бедняжка Элли в таком состоянии. Что до Джудит, то она уже не ощущала ни малейшей жалости к Билли Фосетту, ярость была куда более целительна, чем бессмысленное сочувствие. Толчок, повод для ответного удара. Или это можно назвать местью? Так или эдак, ей было все равно. Теперь она знала, как следует поступить, и знала, что получит при этом огромное удовольствие. Глубоко вздохнув, она решительно заявила:

– Мы должны поставить в известность директора кинотеатра. А потом заявить в полицию и выдвинуть обвинение.

– Мы же не знаем, кто это, – заметил мистер Уоррен.

– Я знаю.

– Откуда ты знаешь? Тебя там не было.

– Я знаю, потому что я знаю этого человека, потому что он сделал то же самое со мной, когда мне было четырнадцать.

– Как… Джудит! Не может быть! – ошеломленно вскричала миссис Уоррен.

– Это правда. Впрочем, тогда он не обнажался, но я уверена, что рано или поздно он бы к этому пришел. Его зовут Билли Фосетт. Полковник Фосетт. Он живет в Пенмарроне. И это самый отвратительный человек из всех, кого я только знала в своей жизни.

– Расскажи-ка нам все.

И она рассказала. Всю эпопею, начиная с того времени, когда она впервые осталась в Уиндиридже с тетей Луизой. Поход в кино, его попытка ворваться в дом, когда она была там одна, его злобное лицо на похоронах тети Луизы и кульминация истории – вечер в «Старом баркасе» с Эдвардом Кэри-Льюисом.

Захваченная рассказом, Элли перестала плакать. А когда Джудит добралась до момента, когда Эдвард выплескивает виски в физиономию старику, она даже заулыбалась.

Но миссис Уоррен не увидела в этой истории ничего забавного.

– Почему ты ничего нам не сказала? – возмутилась она.

– Разве я могла? И какой был смысл? Что бы мы сделали?

– Остановили бы негодяя!

– Ну, это мы можем сделать теперь. Из-за того, что произошло с Элли.

Джудит повернулась к Элли, положила руку на ее худенькие плечи и слегка стиснула девушку в знак утешения.

– Ты молодец, что пришла сюда и рассказала обо всем миссис Уоррен. Будь я умнее, я бы тоже рассказала тете Луизе, но у меня не хватило храбрости. Ты не должна дать себя запугать, Элли, не позволяй этому происшествию испортить тебе жизнь. Большинство мужчин – милые, добрые и приятные, просто иногда ветре-, чаются среди них мерзавцы, которые все портят. Теперь мы должны сделать все, чтобы такое никогда больше не повторилось. Сообщить полиции и добиться, чтобы Билли Фосетт предстал перед судом и понес заслуженное наказание. Если будет необходимо, я выступлю свидетелем обвинения, и если негодяя упрячут за решетку, то я буду довольна таким исходом. Именно так. Я знаю лишь, что он должен заплатить сполна за Элли и за меня и за всех девушек, которых лапал.

После этой длинной и пылкой речи Джудит откинулась на спинку стула и перевела дыхание. На мгновение ее слушатели, казалось, онемели. Наконец заговорила миссис Уоррен:

– Ну, Джудит… право же… никогда не слышала от тебя ничего подобного.

Несмотря на серьезность ситуации, Джудит не смогла удержаться от смеха. На душе у нее внезапно стало легко и хорошо. Она почувствовала себя сильной, взрослой, полной непреклонной решимости.

– Может быть, оно и к лучшему… Что скажете? – повернулась она к мистеру Уоррену.

– Полностью одобряю! – И он вскочил на ноги. – Займемся этим прямо сейчас, немедленно. Не будем терять ни минуты! И ты, Элли, хочешь или не хочешь, но пойдешь со мной и с Джудит. Все будет в порядке. Мы постоянно будем с тобой и подтвердим каждое сказанное тобой слово. А потом я отведу тебя домой к твоей маме, и мы вместе все ей объясним. Помни только: никакого настоящего вреда тебе не причинили, а если из всего этого выйдет немножко пользы, то в этом будет и твоя заслуга. – Он похлопал Элли по плечу и, наклонившись, запечатлел поцелуй на ее соломенного цвета взъерошенных вихрах. – Ты не виновата, девочка. Ни в чем не виновата.

Задуманное было осуществлено. Правда, ушло на все это довольно много времени. Дежурный сержант в полицейском участке никогда еще не сталкивался с таким щекотливым случаем, он привык иметь дело с угонщиками велосипедов и пьяными дебоширами и теперь неуверенно, на ощупь пробирался через дебри обязательных процедур, документов и формальностей судопроизводства. С мучительной медлительностью происходила дача и запись показаний. Бездушный формализм полицейского разбирательства не только не облегчил, но усугубил душевные страдания Элли, и приходилось буквально клещами вытягивать из нее каждое слово. Наконец, когда болезненная процедура была завершена, осталось доставить девочку домой – а там опять потоки объяснений, в ответ – шок и буря яростного возмущения, а под конец – неисчислимые чашки тонизирующего напитка из чайного листа. В конце концов все успокоились, и выжатые как лимон мистер Уоррен с Джудит могли вернуться домой. Магазин был уже закрыт, окна забраны ставнями, а наверху сидели за кухонным столом Хетер, миссис Уоррен и Джо и ждали их возвращения, чтобы начать вечернюю трапезу. Однако мистер Уоррен не был готов тотчас же приступить к еде.

– Я хочу выпить, – сказал он и направился к буфету, где держал бутылку виски «Блэк-энд-Уайт». – Кто-нибудь составит мне компанию? Джо? – С непривычки изумленный поведением отца, Джо покачал головой. – Ты, мать? Хетер? Может, ты, Джудит?

Охотников не нашлось. Тогда он щедро плеснул виски в стакан и опрокинул неразбавленную жидкость себе в рот. После чего с глухим стуком опустил пустую емкость на стол и объявил, что готов к нарезанию свиного жаркого.

После ужина, когда все события были обсуждены, посуда вымыта и кухня прибрана, Джудит спустилась в кабинетик мистера Уоррена и позвонила мистеру Бейнсу. Как и следовало ожидать, разговор изрядно затянулся, и сначала адвокат был немного не в себе из-за того, что Джудит не открылась ему раньше. Впрочем, его легкое раздражение длилось недолго, и вскоре он вновь стал самим собой – спокойным, отзывчивым, готовым прийти на помощь. Он сказал, что мистер Уоррен и Джудит поступили совершенно правильно и что самое время положить конец гнусностям старого негодяя. Что касается судебного процесса, то мистер Бейнс пообещал, что когда дело дойдет до выездной сессии суда присяжных в Бодмине, он сделает все возможное, чтобы Джудит не пришлось выступать свидетелем, и при необходимости будет действовать от ее лица, изложит перед судом суть жалобы и вообще сам обо всем позаботится.

Джудит была глубоко ему признательна и от души его поблагодарила.

– Пустяки, это всего лишь моя работа, – ответил он и поспешил сменить тему, поинтересовавшись, как ей отдыхается в Порткеррисе. Несколько минут они поговорили о том о сем, потом распрощались.

Тем же вечером, лежа в постели и глядя в потолок, окутанная тишиной и темнотой, Джудит пришла к странному выводу, что прошедший день стал одновременно концом и началом. Последний день ее пребывания у Уорренов и день, когда она наконец вырвалась навестить Филлис. Но самым главным было осознание того, что история с Билли Фосеттом окончена. «Я хотела бы убить его, – сказала она Эдварду, – раздавить, как паука». Но сделала еще лучше: с помощью мистера Уоррена, рыдающей Элли и мрачного сержанта полиции она привела в действие механизм правосудия, отплатив таким образом Билли Фосетту за его злодеяния и навсегда избавившись от преследовавшего ее кошмара. Она свела старые счеты со своим обидчиком и теперь знала, что никогда впредь он не потревожит ее сны, карабкаясь по приставной лестнице к открытому окну ее спальни. Никогда больше не проснется она в холодном поту и с немым криком на губах. И никогда уже он не встанет между нею и тем, чего она желала больше всего на свете. Это было удивительное чувство. Будто с плеч пал давящий груз, будто растаяла призрачная зловещая тень, которая маячила где-то на краю сознания целых четыре года и чуть было не разрушила ее отношения с Эдвардом.

Эдвард. Завтра утром она вернется в Нанчерроу и снова увидится с ним. Если тетя Лавиния будет хорошо себя чувствовать, они вдвоем отправятся в Дауэр-Хаус проведать ее. Может быть, это шанс побыть с ним наедине, и у них будет возможность и время поговорить. Она скажет, что он оказался прав насчет «толчка»; сообщит все, что произошло; великодушно предоставит ему возможность воскликнуть: «Я же тебе говорил…»

Это будет как бы началом новой жизни, потому что теперь она – новый человек. Теперь бояться больше нечего. Чтобы испытать себя, Джудит представила, как Эдвард целует ее, точно так же, как целовал в то Рождество, когда они стояли, спрятавшись за портьерами, на подоконнике в бильярдной. Она вспомнила, как его руки обвивались вокруг нее, как его пальцы ласкали ей грудь, как его рот вжимался в ее губы…

Внезапно у нее перехватило дыхание от порыва властного желания, почти боли где-то в глубине живота, от острой вспышки тепла, волной растекающегося по всему телу. Она закрыла глаза и живо перевернулась на бок, свернулась калачиком, как малое дитя, руками обняв колени. Лежа одна в темноте, она улыбалась так, будто познала какую-то удивительную истину.

Руперт Райкрофт переодевался у себя в спальне к ужину. Приняв ванную и второй раз в этот день побрившись, он надел трусы и носки, застегнул пуговицы чистой белой сорочки и нацепил бабочку. Для этого потребовалось встать перед зеркалом и слегка прогнуться в коленях, так как ростом он был выше большинства мужчин. Он задержался на мгновение у зеркала, рассматривая свое отражение, обыкновенное, ничем не примечательное лицо, которое было так хорошо ему знакомо. Чуть великоватые уши, сонные, полуприкрытые в уголках веками глаза, подбородок, упорно стремящийся врезаться в воротничок. Впрочем, аккуратно подстриженные армейские усы помогали увязать вместе и как-то упорядочить все эти разрозненные черты, а безжалостное солнце Палестины и Египта выжгло и выдубило кожу лица, выгравировало сетку морщин вокруг глаз и рта, создавая образ человека не по годам зрелого и опытного.

Его мышиного цвета волосы, густые и мягкие, после ванны сделались совершенно непослушными. Однако с помощью бальзама «Королевская яхта» и пары щеток для волос из слоновой кости удалось их укротить и в соответствии с суровой дисциплиной уложить в армейское «коротко сзади и на висках».

Он отвернулся от зеркала, натянул брюки и попытался обмахнуть ботинки грязным носовым платком. Лучше они выглядеть на стали, и Руперт с сожалением подумал о рядовом Стаббсе, своем денщике, который с помощью слюны и усердия умел добиться сверкающего глянца даже на сапогах для строевой подготовки.

Но Стаббс далеко. Придется удовлетвориться тем, что есть. Руперт надел отделанный шелком смокинг, рассовал по карманам необходимые мелочи, погасил свет, вышел из комнаты и направился вниз.

Времени было семь, до ужина оставался еще целый час. Но в большой гостиной Руперт застал уже переодетого полковника Кэри-Льюиса, который сидел в кресле с газетой и смаковал виски с содовой, набираясь сил к тому моменту, когда полчища домочадцев и гостей нагрянут и разрушат его покой. Руперт именно на это и рассчитывал. Точно так же вел себя его отец, когда Таддингтон был переполнен гостями.

Потревоженный полковник опустил газету и ничем не выдал своего разочарования. Он был крайне учтивым человеком.

– Руперт…

– Пожалуйста, не вставайте, сэр. Извините, я немного рано…

– Ничуть. – Газета свернута и отложена. – Налейте себе выпить. Проходите, присаживайтесь.

Руперт не прочь был выпить чего-нибудь для храбрости и потому немедленно принял приглашение.

– Надеюсь, вам у нас удобно. Приняли ванну?

– Все прекрасно, спасибо, сэр. – Налив себе, Руперт сел сбоку от полковника, на скамеечку у камина, согнув в коленях длинные ноги. – Я и вправду немного упарился. Афина заставила играть в теннис.

Разговор с хозяином дома был запланирован заранее, но Руперт ожидал его с некоторым страхом, ибо прекрасно понимал, что болтовня о пустяках не является коньком полковника – несмотря на все свое обаяние, он был, в сущности, человеком застенчивым. Но его опасения оказались напрасными. Они без труда разговорились, благодаря общим интересам у них нашлось немало тем для обсуждения – охота, верховая езда, армейская служба. Потом полковник поинтересовался житьем-бытьем самого Руперта, и тот рассказал ему о Таддингтоне, о своих родителях и карьере. Учеба в Итоне, потом Сэндхерст, теперь – служба в гвардейских драгунах. Направление в Египет и Палестину, а в настоящий момент – служба в Лонг-Уидоне, центре верховой езды в Нортамптоншире.

– Плохо только, что от Лонг-Уидона рукой подать до Лондона. Так и хочется удрать в столицу при всяком удобном случае, а потом, разумеется, мчишься назад, обычно уже под утро, в жутком похмелье, и каким-то образом все-таки успеваешь на утренний смотр.

– Одна из проблем и неприятных сторон молодости, – улыбнулся полковник. – Не слышно ли чего о механизировании гвардии?

– Пока нет, сэр. Но, говоря по совести, кавалерия в современной войне выглядит, пожалуй, анахронизмом.

– Как бы вы отнеслись к танкам?

– Мне было бы жаль расставаться с лошадьми.

Полковник пошевелился в кресле. Он поднял голову и устремил взгляд в распахнутое окно, на сад, купающийся в золоте вечернего солнца.

– Боюсь, мы будем вынуждены вступить в войну, – сказал он. – Прошло столько месяцев компромисса и соглашательства. И все без толку, как я погляжу. Надежды рушатся одна за другой. Пала Австрия, затем Чехословакия, а теперь на очереди Польша. И вдруг становится слишком поздно. Польша – это только вопрос времени. Гитлеру нет нужды проводить мобилизацию. Немецкая армия готова выступить по первому сигналу. Наверно, это будет скоро. В первой половине сентября, до октябрьских дождей. До наступления ноябрьской грязи и слякоти, которые могли бы задержать их танки.

– А Россия?

– Великий знак вопроса. Если Сталин и Гитлер заключат соглашение, то Россия развяжет руки Германии. И тогда начнется… – Он снова посмотрел на Руперта. – А вы? Что тогда будет с вами?

– Вероятно, опять направят в Палестину.

– Эта война по большей части будет войной в воздухе. Эдвард станет пилотом ВВС. – Полковник поднял свой стакан и одним махом опорожнил его, будто проглотил лекарство. – Плесните мне еще, дружище. А как там ваш стакан?

– Спасибо, сэр, обо мне не беспокойтесь. – Руперт встал и отошел, чтобы налить полковнику еще виски. Вернувшись, он проговорил: – Вообще-то, я хотел поговорить с вами.

По лицу его собеседника скользнула усмешка:

– Я думал, мы как раз этим и занимаемся.

– Нет, я… – Руперт запнулся. Это происходило первый раз в его жизни, он боялся упасть лицом в грязь. – Я хотел испросить у вас позволения жениться на Афине.

Последовала минута остолбенелого молчания, вслед за этим полковник проговорил:

– Боже правый! Как так?

Руперт никак не ожидал такой реакции, и ему пришлось пережить минуту страшной растерянности. Но он мобилизовал все свои силы, чтобы показать себя с лучшей стороны:

– Понимаете, я очень люблю ее и думаю, она меня тоже. Я знаю, что это не самое удачное время для брака, учитывая надвигающуюся войну и неопределенность нашего будущего, и все-таки мне кажется, нам стоит обручиться.

– Не знаю, какая жена из нее получится…

– Вы сомневаетесь в ней, сэр?

– Она всегда была таким легкокрылым мотыльком. Точная копия своей матери, надо полагать.

– Но ведь вы женились на ее матери, сэр.

– Да, я женился на Диане. И она всегда была моей отрадой и моим счастьем. Но я любил ее многие годы, прежде чем на ней женился. А вы с Афиной знаете друг друга не так давно.

– Достаточно давно, сэр.

– Вы все обсудили с ней?

– Да, мы все обговорили.

– Жена солдата, годы разлуки… все это тоже?

– Да, и это тоже.

– А будущее? Отдаленное будущее, когда ужасная беда, которая нависла над нами сейчас, будет уже делом прошлого. Что тогда?

– Не знаю. Могу сказать одно – после смерти моего отца Таддингтон перейдет ко мне.

– Афина и Глостершир? Вы думаете, это хорошее сочетание? Она, как вы знаете, терпеть не может лошадей.

– Да, я знаю, – засмеялся Руперт

– И вы все-таки хотите жениться на ней?

– Да, хочу.

– Когда?

– Думаю, чем скорее, тем лучше.

– Подготовка к свадьбе займет не один месяц.

– Мы… ну, в общем, мы не хотели бы устраивать традиционное свадебное торжество, сэр. Афину до ужаса пугают пышные свадьбы. Боюсь, миссис Кэри-Льюис будет несколько разочарована, но мы подумывали о чем-то очень скромном, может быть, даже просто о регистрации. Я мог бы достать разрешение на венчание без церковного оглашения.

– Что ж, это только сэкономит мне деньги. Стоит поблагодарить вас за эту маленькую любезность.

– Я на самом деле люблю ее, сэр.

– Я тоже люблю Афину. Она милая и занятная девушка, и я всегда находил ее обворожительной. Я лишь сожалею, что вы не можете смотреть в будущее с уверенностью и без боязни. Но если произойдет самое худшее и вы будете оторваны друг от друга, то Афина всегда сможет вернуться в Нанчерроу и ждать вас здесь.

– Я надеялся, что вы скажете это. Мои родители, конечно, радушно примут ее и сделают все, чтобы она была счастлива, но у нее и моей матери нет ничего общего, и я не уверен, что им обеим было бы легко и удобно друг с другом.

– Какая все-таки жалость, что ваша нареченная не питает страсти к верховой езде, – задумчиво произнес полковник.

– Да, очень жаль. Но это не конец света.

– В таком случае можно считать, что мы все обсудили. Я говорю «да», можете жениться на ней, и я желаю вам обоим столько удачи и счастья, сколько только сможет дать этот жестокий мир.

– И еще кое-что, сэр…

– Слушаю.

– Когда спустятся остальные, не говорите им ничего. Я хочу сказать, не надо объявлять о помолвке и тому подобное. Если вы не против.

– Но почему?

– Дело в том, что мы с Афиной говорили обо всем, но я в точном смысле еще не сделал ей предложения. И она в точном смысле не ответила мне согласием.

Полковник несколько опешил, и было от чего.

– Так и быть. Ни слова, но уладьте дело как можно скорее, дружище.

– Непременно, сэр, и спасибо вам.

– Не стоит тянуть с подобными вещами. Как говорится, куй железо, пока горячо. Ибо если с планами долго тянуть, они имеют склонность рушиться.

– В точности как суфле, сэр.

– Суфле?.. – призадумался полковник. – Да. В самом деле. Кто бы мог подумать.

По воскресеньям с утра, если в доме собиралось много гостей, кухня Нанчерроу бурлила и кипела суетой. Несмотря на распахнутые окна и двери, температура на кухне в этот нежный, теплый августовский день возрастала поминутно, с багровой миссис Неттлбед ручьями тек пот, а ее многострадальные лодыжки распухли под ремешками тугих туфель, точно надувные.

Дело нешуточное – накормить девять человек в столовой и пятерых на кухне. Хотя нет, поправилась она, в столовой не девять, а восемь: миссис Кэри-Льюис слегла в постель (разлитие желчи, объяснил полковник), и, вероятно, придется отнести ей в спальню что-нибудь из еды на подносе. Миссис Неттлбед приняла объяснение полковника без комментариев, но они с мужем решили между собой, что у миссис Кэри-Льюис просто упадок сил: сначала все эти увеселения в Лондоне, а потом вдруг надо мчаться сломя голову домой из-за того, что бедная миссис Боскавен якобы вот-вот испустит дух. Впрочем, миссис Боскавен чудесным образом поправилась, но, даже несмотря на это, тревога еще не улеглась, а в доме яблоку негде упасть – столько гостей, и это отнюдь не способствует успокоению. Миссис Неттлбед на месте хозяйки тоже свалилась бы в постель и не вставала до тех пор, пока все немного не утрясется.

Стоя за кухонным столом, она растирала пальцами муку с сахаром и сливочным маслом над большой глиняной миской. Независимо от времени года и в любую жару полковник любил горячий десерт. В нынешнее воскресенье это будут запеченные в тесте яблоки, подслащенные изюмом и сдобренные ложкой коньяку. Яблоки уже были почищены и нарезаны на дольки, которые лежали бледно-зелеными лепестками в глубоком противне, дожидаясь отправки в духовку. Их приготовила Хетти; помимо этого она уже успела почистить несколько фунтов картошки, вымыть два кочана цветной капусты, нашинковать кочан обыкновенной и вычистить четыре корзины свежесобранной клубники. Теперь она громыхала в судомойне, намывая сковороды и миски, дуршлаги, кухонные ножи и терки – все то, что миссис Неттлбед по привычке называла мелочевкой.

В печи томилось, тихонько попыхивая, двенадцати фунтовое говяжье филе, и через плотно закрытую дверцу просачивался густой мясной аромат с привкусом репчатого лука, которым миссис Неттлбед нашпиговала бок туши. С филе будут поданы жареная картошка и пастернак, «йоркширский пудинг», хрен, мясная подлива и свежеприготовленная английская горчица.

Десерт был уже почти готов. Два стеклянных блюда – со свежей клубникой и шоколадным суфле – стояли на полке в прохладной кладовке. Сунув яблоки в духовку, миссис Неттлбед собиралась приняться за «йоркширский пудинг». Его могла бы приготовить и Хетти, но у нее плохо получалось бездрожжевое тесто.

Дверь кухни отворилась. Миссис Неттлбед подумала, что это ее муж, и, не поднимая головы, спросила:

– Как ты думаешь, не подать ли к суфле взбитые сливки?

– Звучит заманчиво, – ответил мужской голос, не принадлежащий мистеру Неттлбеду.

Руки миссис Неттлбед остановились. Она резко повернула голову и увидела, что в дверях стоит не кто иной, как Джереми Уэллс. Она только рот разинула от удивления, и ей пришло в голову, что в этот момент, в самый разгар суеты вокруг воскресного обеда, Джереми был единственным человеком, чье неожиданное появление могло ее обрадовать.

– Та-ак!.. – протянула она.

– Здравствуйте, миссис Неттлбед. Какой восхитительный аромат! Что на обед?

– Жаркое из филе, – засияла кухарка, колпак ее съехал набок, руки были все в муке. – Доктор Уэллс! Давненько мы вас не видели.

В прежние времена, когда Джереми был домашним учителем Эдварда, она всегда называла его по имени, но после того как он окончил университет и получил диплом, стала обращаться к нему «доктор». По ее мнению, он это заслужил, ведь сколько лет штудировал ученые книги и сдавал экзамены. Во избежание путаницы она, говоря о Джереми, именовала его «молодой доктор Уэллс», в то время как его отца, к немалой досаде этого достойного человека, низвела до степени «старого доктора Уэллса».

– Что вы здесь делаете? За вами послал полковник? Он ничего мне не говорил.

Джереми закрыл за собой дверь и подошел к столу.

– Зачем ему посылать за мной?

– Из-за миссис Кэри-Льюис. Ей нездоровится. Он говорит: разлитие желчи, но мы с Неттлбедом думаем иначе. Переутомление, сказала бы я, – бедняжка совсем измучилась: одно, другое, третье… Вы знали о болезни миссис Боскавен?

– Да, слышал. Но она вроде как идет на поправку?

– Всех переполошила, подняла на ноги. Люди неслись из Лондона, из Шотландии и Бог знает откуда еще в страхе, что она вот-вот испустит дух. Да-да, настолько плохи были дела.