Текст книги "Возвращение домой.Том 1"

– Он останется здесь до самого отъезда в Девонпорт, – вставила Джудит.

– Мы все должны будем лелеять и баловать его, чтобы сделать для него эти несколько дней незабываемыми.

Пиджак Гаса лежал на траве позади него. Он потянулся к нему, чтобы вытащить из кармана сигареты и зажигалку. Когда он поднял пиджак с земли, из внутреннего кармана выскользнул какой-то предмет и упал на траву сбоку от кресла Джудит. Она увидела, что это пухлый альбомчик, перетянутый резинкой. Лавди, сидящая у ног Гаса, так и набросилась на него:

– Твой альбом с набросками! Ты же не хочешь потерять его! Он немного смутился:

– Ой… виноват.

Он наклонился, чтобы поднять альбом, но Лавди уже завладела им.

– Прошу тебя, позволь мне показать Джудит. Ты ведь не будешь возражать. Ты такой замечательный художник, я хочу, чтобы она убедилась. Пожалуйста!

– Уверен, ей это не интересно…

– Ах, хватит скромничать, Гас, разумеется, ей интересно. Нам всем интересно. Не упрямься.

Джудит внезапно пожалела Гаса, который явно не хотел выставлять напоказ свое глубоко личное увлечение. Она стала на его сторону:

– Лавди, может быть, Гас не хочет, чтобы мы глазели на его рисунки.

– Что значит – «глазели»? Все просто хотят оценить по достоинству эти восхитительные работы.

Джудит перевела взгляд на Гаса:

– Вы всегда носите с собой свой альбом?

– Всегда. – Внезапно он улыбнулся ей, видимо, в благодарность за то, что она отнеслась к нему с пониманием, и улыбка преобразила его слишком строгое лицо. – В самый неожиданный момент что-нибудь может броситься в глаза и попроситься на бумагу, и тогда это адская мука, если при себе не окажется орудий, чтобы запечатлеть увиденное. Некоторые люди любят фотографировать, но у меня лучше получается рисовать.

– Такое случается даже в церкви?

– Не исключено, – рассмеялся он. – Хотя у меня не хватило бы смелости приняться за рисование в храме. Я просто всюду ношу альбом с собой.

– Как мелкие деньги.

– Вот именно. – Он взял альбом у Лавди и бросил его на колени Джудит. – Возьмите.

—Вы действительно не против?

– Конечно, нет. Всего лишь пустяковые наброски, ничего особенно интересного.

Лавди нетерпеливо завладела инициативой: придвинулась к Джудит, встала на колени возле ее кресла, стянула резинку с книжечки и положила ее на колено Джудит, потом стала переворачивать страницы, сопровождая показ горделивыми комментариями, будто бы эскизы принадлежали ей.

– …А вот бухточка. Правда, прелесть? Гас сделал набросок всего за одну минуту! Это валун в поле, а это – скотный двор миссис Мадж с курами на крыльце…

По мере того как страницы медленно переворачивались у нее перед глазами, в Джудит росло удивление: она убеждалась, что это работы настоящего профессионала. Каждый маленький карандашный рисунок был выполнен с точностью и детальностью архитектурного чертежа, снабжен заголовком и датой, указывающими на конкретное место и время. «Пляж в Нанчерроу», «Ферма Лиджи». Сделав зарисовку карандашом, Гас довершал эскиз бледными акварельными мазками, и колорит впечатлял оригинальностью – цвета были подмечены глазом истинного художника: труба оловянного рудника в вечернем свете представала сиреневой, гранит отсвечивал розовым кораллом, шиферные крыши лиловели гиацинтами. Этих оттенков Джудит – как, вероятно, и большинство людей на свете – никогда раньше не замечала.

Вот пляж – пенистые буруны накатывают на песок на фоне размытой сини горизонта. На следующей странице роузмаллионская церковь – древний, одиннадцатого века портал с резными украшениями и капителями в романском стиле. Ей даже стало стыдно, когда она поняла, что Гас увидел красоту и симметрию, которых она, Джудит, проходившая под этими сводами бессчетное число раз, так и не удосужилась заметить.

Они пролистали уже половину альбома, когда Лавди объявила:

– Все, этот набросок последний. Дальше пока пусто. – И она торжественным взмахом руки открыла последнюю страницу. – А это я. Гас нарисовал меня.

Пояснять не было необходимости. Лавди была изображена на фоне моря, сидящая на вершине какой-то скалы, босая, в выцветшем розовом бумажном платье, с растрепанными ветром темными вихрами. И Джудит увидела, что здесь Гас отступил от буквального копирования и воспользовался правом художника на преувеличение – руки, ноги, тонкую шею модели он удлинил, еще более заострил худенькие плечи, подчеркнул изящную небрежность позы. Благодаря этому ему каким-то образом удалось передать самую женственную сущность Лавди – ее хрупкую уязвимость, сладостную нежность. И все вдруг стало на свои места, Джудит поняла, что чувство, связывающее Гаса и Лавди, не одностороннее, как она считала вначале; этот миниатюрный портрет был создан с любовью, и Джудит вдруг почувствовала себя бесстыдным соглядатаем, который вторгся в таинство наиболее интимной близости.

Повисло молчание. Джудит слышала, как будто в отдалении, голоса разговаривающих между собой Афины и Руперта. Афина плела венок из маргариток. Потом Лавди заговорила:

– Тебе нравится, Джудит?

Джудит быстро закрыла альбом и стянула его резинкой.

– Правда, хорошо?

– Очень хорошо.

Она подняла глаза и увидела, что Гас наблюдает за ней. На долю секунды она ощутила удивительную близость и взаимопонимание с этим человеком. «Ты поняла. Я знаю, что ты знаешь. Не говори ничего». Он молчал, но эти слова проникли в ее сознание, словно телепатическое послание. Она с улыбкой перекинула ему альбом, и он поймал его, как будто принял мяч в крикете.

– Более чем хорошо. Просто блестяще. Лавди права. Спасибо, что позволили мне взглянуть.

– Не стоит благодарности.

Отвернувшись, он потянулся за своим пиджаком, и чары рассеялись, минута волшебства прошла.

– Это просто хобби. – Он спрятал книжицу на место. – Мне бы не хотелось добывать таким образом хлеб насущный.

– И все-таки, держу пари, ты предпочел бы стать художником, а не инженером, – заявила Лавди.

– Я могу быть и тем, и другим.

– В любом случае, я не думаю, что тебе придется голодать на каком-нибудь чердаке.

Он засмеялся, качая головой:

– От тюрьмы да от сумы не зарекайся…

Где-то в доме хлопнула дверь. Афина с цветочным венком в руках подняла голову:

– Должно быть, это наконец Эдвард. Господи, почему он так долго? Я просто погибаю от жажды.

Эдвард. Удивительно, но на какое-то время Джудит забыла о нем. А теперь все мысли о Гасе и Лавди вылетели у нее из головы. Она увидела, как из открытых дверей вышли двое – Эдвард и Джереми, оба несли перед собой по подносу с бутылками и стаканами. Она смотрела, как они шагают по залитому солнцем летнему лугу, смеясь какой-то шутке. Сердце ее замерло от счастья, тело рвалось кинуться к Эдварду навстречу, и это был момент абсолютного прозрения. Она любит его, всегда любила и никогда не перестанет любить. И еще у нее есть для Эдварда восхитительная новость… только для него. Она сделает ему чудесный подарок, за который дорого заплатила, и будет смотреть, как он его открывает. Но это потом… когда они останутся наедине. А сейчас, в эту минуту, достаточно было просто смотреть, как он приближается, шагая по траве.

Гас поднялся и принялся освобождать на столе место для подносов. Руперт благоразумно решил остаться на месте, изящно раскинувшись длинным телом в шезлонге и полузакрыв от солнца глаза.

Наконец подносы с веселым стуком опустились на стол.

– Боже, какая тяжесть! – охнул Эдвард. – За вас отдуваемся, бездельники!

– Мы уже потеряли всякую надежду утолить жажду, – вместо благодарности сказала Афина. – Чем ты там занимался?

– Болтал с Неттлбедом.

– И Джереми с нами!.. Какой восхитительный сюрприз. Иди сюда, поцелуй меня.

Джереми не нужно было долго упрашивать.

– Это Гас. И Руперт. Джереми, ты поступил на флот. Наш храбрец. Мне не терпится увидеть тебя в форме… Итак, кто будет барменом? Умираю – так мечтаю о джине с тоником. Вы принесли льда?

Эдвард встал возле Джудит, загородив ей солнце. Она заглянула ему в лицо, встретила его голубые глаза, увидела белокурый локон. Эдвард оперся на распорки ее шезлонга и нагнулся поцеловаться с ней.

– Наконец-то ты приехала.

– Да, час назад.

Он улыбнулся и выпрямился:

– Что ты будешь пить?

В эту минуту ей не нужно было ничего больше. После того как все получили стаканы и расселись, встал вопрос о планах на день.

– Ясное дело, мы идем на пляж, – заявила Лавди. – По крайней мере, идем мы с Гасом, а вы смотрите сами. В пять часов вода поднимется до предела, будет здорово.

– Когда ты хочешь выйти? – спросила Афина.

– Сразу после обеда. Чем скорее, тем лучше. И возьмем с собой еды… Пожалуйста, пойдемте все с нами! – Она посмотрела умоляющими глазами на Руперта. – Вы ведь хотите пойти, да?

– Конечно. А ты, Афина?

– Не променяю это ни на что другое. Мы все пойдем. Кроме папчика. Пикники – не его стихия.

– И кроме твоей матери, – добавил Джереми, сидевший по-турецки на траве с кружкой пива в руках. – Она проведет сегодняшний день в постели.

– Приказ доктора? – улыбнулась Афина.

– Приказ доктора.

– Она не заболела, правда ведь?

– Нет, просто слегка переутомилась. Она будет спать.

– В таком случае, давайте попросим Мэри присоединиться к нам. Возможно, она поможет с едой. Но мы не вправе рассчитывать, что миссис Неттлбед еще хоть пальцем шевельнет после того, как приготовит на всех нас обед. Да и в любом случае по воскресеньям после обеда она любит вздремнуть, и, кстати говоря, имеет на то полное право.

– Я помогу, – немедленно вызвалась Лавди. – У нас есть целая коробка шоколадного печенья, а миссис Неттлбед испекла лимонный пирог. Я видела его утром, перед тем как мы пошли в церковь.

– И еще надо заготовить море чая и лимонада. Наших замечательных псов тоже возьмем.

– Это уже напоминает военный поход, – заметил Руперт. – Так и жду, что мне прикажут рыть яму для отхожего места.

Афина хлопнула его по колену:

– О, что за глупости приходят тебе в голову!

– Или палатку ставить. Я в этом деле совершенный неумеха – они вечно у меня падают.

Афина засмеялась.

– А как насчет бивачных костров? Умеешь их раскладывать? Хотя, по зрелом размышлении, тебе не о чем беспокоиться: с нами идет Эдвард, а он в этих делах мастак.

Эдвард нахмурился:

– Зачем тебе костер в такую погоду?

– Готовить еду.

– Что, например?

– Колбаски. Мы будем жарить колбаски. Или печь картошку. А может быть, кто-нибудь наловит рыбы.

– Чем?

– Трезубцем. Или веревочкой с крючком на конце.

– Лично я думаю, что лучше оставить мысль о разжигании костров. Слишком жарко и слишком много мороки. И, между прочим, мы с Джудит не идем.

Это заявление было встречено возгласами досады и разочарования.

– Вы непременно должны пойти! Почему нет? Почему вы не хотите?

– Мы уже договорились сходить в Дауэр-Хаус, навестить тетю Лавинию.

– А она знает?

– Конечно. Просто требует, чтобы мы ее посетили. Ненадолго, разумеется. Она не виделась с Джудит с того самого времени, как заболела. Так что мы идем к ней.

– Ну что ж, – пожала плечами Афина, – если это ненадолго, вы сможете присоединиться к нам позже. Мы оставим вам одну из корзин с провизией, так что приходите обязательно, а то нам не хватит еды. Кстати, о еде… – Она приподняла свои темные очки, чтобы взглянуть на часы.

– Я знаю – ты умираешь с голода, – сказал Руперт.

– Как ты догадался?

– Чутье. Чистой воды животный инстинкт. Но навостри-ка уши… – Он вытянул шею, прислушиваясь. – Кончились твои муки, помощь на подходе….

В этот момент показался полковник Кэри-Лыоис; выйдя из гостиной, он зашагал к отдыхающей у стола в саду компании. На нем все еще был костюм, в котором он ходил в церковь, ветер вздыбил его редеющую шевелюру. Приблизившись, он застенчиво заулыбался и попытался пригладить волосы рукой.

– Как уютно вы устроились, – проговорил он. – Боюсь, однако, что придется вас побеспокоить. – Четверо мужчин немедленно поднялись. – Неттлбед попросил меня сообщить, что с минуты на минуту обед будет подан.

– Ох, папчик, милый, ты сам-то успел чего-нибудь выпить?

– Успел. Рюмку хереса с твоей матерью.

– Как она? – Афина стала подниматься, стряхивая с коленей травинки и головки маргариток.

– Хорошо. Мзри только что принесла ей чашку супа. Она сказала, что к жаркому у нее душа не лежит. Думаю, она собирается провести остаток дня в постели.

Афина подошла к отцу и обняла его.

– Дорогой мой, – проговорила она тихо. – Не волнуйся, пойдем. – Она дала ему взять себя под руку, и они двинулись к дому. Остальная компания собрала стаканы и бутылки из-под пива обратно на подносы и последовала за ними.

Гас по собственной инициативе взял один из загроможденных посудой подносов.

– Куда его отнести?

– Следуй за мной, —сказал Эдвард, – пойдем в буфетную.,.

Небольшая процессия потянулась к дому, ее замыкала Джудит, неся пару забытых стаканов и пепельницу. Опустелый сад позади нее грелся в лучах солнца, и тень от зонта с дрожащей полотняной кромкой лежала темным пятном на матерчатых креслах и пестрых клетчатых пледах.

После обеда, когда со стола были убраны десертные тарелки, кофе по просьбе Афины подали в столовую.

– Если мы потащимся в гостиную, – прозорливо заметила она, – то плюхнемся в кресла, заснем или погрузимся в чтение газет, и день кончится, не успев толком начаться.

Лавди была единодушна с сестрой:

– Я не хочу кофе. Пойду готовить еду для нашего пикника.

– Не путайся под ногами у миссис Неттлбед, – предупредила Мэри,

– Не буду. Мэри, ты не поможешь мне? Так намного быстрее получится. И мы хотим, чтобы ты пошла с нами, – добавила она вкрадчиво. – Ты уже сто лет не была на пляже. Мы и собак собираемся взять.

– Пеко вы не возьмете. Он спит, свернулся клубком, как маленький принц, на кровати твоей матери. Не дам его тормошить.

– Ладно, тогда мы возьмем Тигра. Пожалуйста, Мэри, пойдем, поможешь мне.

Мэри вздохнула. Всем было ясно, что она с удовольствием посидела бы минут пять, переваривая обильный воскресный обед, но Лавди, как всегда, настояла на своем.

– Господи, не ребенок, а сущее наказание!.. – пробурчала Мэри, однако же поднялась, извинилась перед полковником и, прихватив свою кофейную чашку с блюдцем, вышла вслед за Лавди из комнаты. Джудит слышала, как Лавди по-хозяйски распоряжается: «Наделаем бутербродов… и нам надо приготовить очень много чаю…»

Эдвард был также охвачен нетерпением, но по другому поводу.

– Я думаю, нам лучше обойтись без кофе, – сказал он Джудит, – отправимся в Дауэр-Хаус прямо сейчас. После обеда тетя Лавиния обычно бодрая и деятельная, но позже ее начинает клонить в сон, и она любит прилечь. Так что сейчас – самый подходящий момент, если мы хотим застать ее в наилучшей форме.

– Долго не засиживайтесь, – предупредил его отец. – Максимум полчаса, больше ей не выдержать.

– О'кей, папчик, обещаю.

– Когда вы вернетесь? – поинтересовалась Афина.

– Полагаю, около половины четвертого.

– И придете к нам на пляж?

– Разумеется. Ждите нас.

– Мы оставим вам одну из корзин с провизией на столе в холле.

– Ты как будто назначаешь нам трудовую повинность.

– Нет, это всего лишь уловка, чтобы заставить вас прийти. День чудесный – будто специально для того, чтобы прыгать в море со скал.

– Мы придем обязательно. Джудит, ты готова?

Она встала. Остальные повернули к ней головы, улыбаясь. Полковник, Афина, Джереми, Руперт и таинственный Гас.

– До свидания, – сказала она.

– До скорой встречи…

– Передайте от нас привет тете Лавинии…

– Особенно от меня…

– Скажи ей, что я зайду вечером…

Они вышли. У парадной двери выстроились автомобили, в том числе и машина Эдварда – на ней он возил в церковь Афину и Руперта. От долгого стояния на солнце она накалилась, и кожаные сиденья были как горячая сковородка.

– Господи, ну и парилка! – Эдвард опустил оконные стекла, и в салон влилась струйка свежего воздуха. На обед из уважения к отцу Эдвард снова нацепил галстук; теперь он стянул его и расстегнул верхнюю пуговицу своей голубой сорочки. – Надо было поставить машину в тени. Ну, да ладно, тем приятнее будет прыгнуть в море. И когда этот долгожданный момент настанет, он будет вдвойне прекрасен, так как мы будем знать, что выполнили свой долг.

– Это не совсем долг, – возразила Джудит, хотя и не хотела ему противоречить и прекрасно понимала, что он имеет в виду.

– Знаю. – Эдвард включил зажигание, и они тронулись по раскаленному гравию к прохладному коридору подъездной аллеи. – Будь готова к тому, что это будет не та веселая, полная жизни тетя Лавиния, которую мы все знали и любили. Болезнь здорово ее потрепала, и это видно невооруженным глазом.

– Но она жива, вот что действительно имеет значение. И еще будет такой, как прежде. – Джудит призадумалась. В конце концов тетя Лавиния ведь очень, очень стара. – По крайней мере, наберется сил. – Тут ей в голову пришла новая мысль. – Ой, Боже, я же не приготовила ей никакого подарка! Надо было купить цветов или шоколадных конфет.

– Она завалена и тем, и другим. А также виноградом, флаконами с одеколоном и мылом «Шанель». Наша семья далеко не единственная из тех, кто любит ее и заботится о ней, со всех концов страны съезжались ее друзья, чтобы засвидетельствовать свое почтение и поздравить ее с выздоровлением.

– Наверно, это чудесно – дожить до таких лет и все еще иметь столько друзей. Старость в одиночестве – это, должно быть, так ужасно.

– Старость в одиночестве и нищете еще хуже.

Это замечание было настолько непохоже на Эдварда, что Джудит нахмурилась.

– Откуда тебе знать?

– Старики, живущие в имении… Папчик часто брал меня с собой, когда ездил навещать их. Нет, не в каких-то благотворительных целях – просто потолковать и убедиться, что с ними все в порядке. Но так редко когда бывало.

– И что вы делали?

– Мы немного могли сделать. Как правило, они ни в какую не желали сдвинуться с места. Отказывались покинуть свои дома и уехать жить с сыновьями или дочерьми. Любого рода помощь они воспринимали, как клеймо позора, и хотели только одного – умереть в своих собственных постелях.

– Их легко понять.

– Да, но не легко с этим смириться. Особенно когда занимаемое ими жилье нужно освободить для нового молодого пахаря или лесника.

– Но вы же не могли взять и вышвырнуть их на улицу?

– Ты как будто цитируешь какой-то викторианский роман. Нет, конечно, мы не выселяли их. Наоборот, заботились и присматривали за ними до тех пор, пока они не уходили из жизни.

– А где жили молодые пахари? Эдвард пожал плечами:

– У своих родителей или во времянках, по-разному… Проблема была в том, чтобы угодить и тем, и другим, никого не обидеть.

Джудит подумала о Филлис и рассказала Эдварду о ее тяжелой жизни,

– Очень приятно было повидаться с ней, но вместе с тем и страшно, потому что она живет в таком унылом месте и в таком убогом домишке, А если Сирил поступит на военную службу и уйдет в море, ей придется съезжать, так как дом принадлежит горнопромышленной компании.

– Фактор «временного жилья»…

– Это так несправедливо!

– Однако если ты хочешь, чтобы человек на тебя работал, ты должна предоставить ему жилье.

– Разве у каждого человека не должно быть собственного дома?

– Только на острове Утопия, которого, увы, не существует.

Джудит умолкла. Они уже выехали на шоссе, сбегающее с холма к деревне Роузмаллион. Деревья отбрасывали на гудрон темные крапчатые тени, и деревня, пристроившаяся у прозрачной речки с желтыми от цветущего курослепа берегами, дремала на солнцепеке. В голове все еще вертелись мысли о Филлис, потом Джудит подумала: как все-таки странно, что она говорит о ней с Эдвардом, человеком, которого любит больше всех на свете и которого не видела с того самого вечера, когда Билли Фосетт был с позором отправлен в порткеррисскую придорожную канаву. Но она не только удивлялась, но и радовалась – значит, кроме любви, у них есть и другие, более глубокие темы для разговора. И говорить с ним об этих вещах было легко и естественно, ведь она так давно его знала, он был частью ее жизни задолго до того, как стал для нее всем.

Она вернулась к разговору о Филлис:

– Как ты думаешь, это когда-нибудь станет реальностью? Я говорю об Утопии. Настанет ли когда-нибудь справедливость для всех?

– Нет.

– А равенство?

– Такой вещи, как равенство, не существует… И с чего это мы с тобой погрузились в такие серьезные вопросы? Давай говорить о чем-нибудь исключительно веселом, тогда мы придем в Дауэр-Хаус с сияющими лицами, и все, включая Изобель и сиделку, будут счастливы нас видеть.

Так оно и вышло. Изобель открыла им дверь как раз в тот момент, когда сиделка спускалась по лестнице, неся от тети Лавинии поднос с остатками обеда. Несмотря на теплый день, сестра милосердия была в полном облачении: крахмальный передник, белый монашеский платок на голове, плотные черные чулки. Ее внушительная фигура производила грозное впечатление, и Джудит порадовалась, что не сама она лежит наверху в постели, находясь под присмотром этого воплощенного милосердия – от одной только мысли об этом бросало в дрожь. Впрочем, тетя Лавиния в жизни ни перед кем не робела, даже перед такой гарпией.

Звали эту особу сестра Велланоуат. Знакомя сестру с Джудит, Эдвард насилу выговорил ее имя, Джудит, пожимая сиделке руку, еле удержалась от неприличного хохота. Когда они с Эдвардом оказались наверху, вне пределов слышимости, она хлопнула его кулаком по плечу.

– Почему ты не сказал мне, что ее так зовут?! – прошептала она свирепо.

– Хотел преподнести тебе приятный сюрприз.

– Ее не могут звать Ве-лла-но-у-ат!

– Но именно так ее зовут. – Он и сам сотрясался от смеха.

Спальня тети Лавинии была полна солнца, цветов, сверкающего серебра и хрусталя, фотографий и книг. Она полулежала в постели, обложенная белоснежными кружевными подушками, плечи ее были укутаны тончайшей шерстяной шалью, седые волосы тщательно уложены. Когда гости появились на пороге открытой двери, она сняла очки и радостно раскинула руки.

– Ах, дорогие мои, я так ждала этого! Так волновалась, что насилу могла отобедать… Была сваренная на пару рыба и заварной крем из яиц – а я так хочу баранинки! Идите сюда, поцелуемся. Милая Джудит, как давно я с тобой не виделась…

Она похудела. Вернее сказать, исхудала. Скулы туго обтянулись кожей, глаза ввалились. И все же эти глаза не потеряли своего всегдашнего блеска, а углы губ морщинились, будто не могли перестать улыбаться.

Джудит наклонилась и поцеловала ее.

– Я чувствую себя виноватой, потому что не принесла вам подарка, – сказала она.

– Мне не нужны подарки, мне нужна ты. И Эдвард. Мальчик мой, какой ты милый, что пришел. Я прекрасно знаю, что в такой день вы просто изнываете от желания пойти на пляж и броситься в море.

Эдвард засмеялся:

– Ты ясновидящая, тётя Лавиния. Но не переживай, море подождет. Остальные отправятся на пляж, как только Лавди и Мэри Милливей соберут еду для пикника, а мы с Джудит присоединимся к ним позже.

– В таком случае я не буду чувствовать себя эгоисткой, отнимающей у вас удовольствие. Садитесь, вот удобные стулья, и рассказывайте мне, чем занимались – все-все. Знаете, я всегда думала, что болеть – это такая скука, а оказалось – ничуть! За последнее время я повидала больше людей и старых друзей, чем за многие годы до этого. Попадались, правда, и зануды, которые ахали да охали, будто я вот-вот отдам концы, но большинство доставило мне удовольствие. Я и забыла, что у меня столько друзей…

Джудит придвинула стул к кровати, тетя Лавиния взяла ее руку и крепко сжала. Рука старушки, сухая, костлявая, унизанная кольцами, казалась Джудит драгоценной.

– Как ты отдохнула в Порткеррисе? И кто сейчас в Нанчерроу? Расскажите мне о молодом человеке Афины…

Они пробыли полчаса – дозволенный им срок, – и все это время говорили и смеялись. Тетя Лавиния была проинформирована обо всем, что произошло и должно было произойти, услышала о Руперте, о Джереми, о Гace…

– Гас. Твой друг, Эдвард? Твой отец открыл мне, что в глазах у Лавди наконец-то заиграл особый свет. Удивительное дело, как внезапно взрослеют девочки… Надеюсь, она не обожжется… А Диана, моя дорогая Диана? Как у нее дела?

Они рассказали о Диане, и тетя Лавиния очень расстроила, пришлось ее успокаивать:

– Просто устала. У нее было столько дел…

– Это я во всем виновата. Заставила всех понервничать. Она, душенька, вела себя как ангел, ежедневно являлась убедиться, ято все в идеальном порядке. И, разумеется, все было как надо. Раз уж Джереми в Нанчерроу, он за ней присмотрит.

Она не спросила, что делает Джереми в Нанчерроу, и Эдвард с Джудит, словно договорившись между собой заранее, умокли о том, что через несколько дней он уходит на военную службу. К чему понапрасну волновать старушку, она только будет тревожиться о Джереми и примется сетовать о том, что за дела творятся в мире. Нет, лучше избавить ее от этого, по крайней мере, в настоящий момент.

– Ты остаешься тут на все лето? – спросила она у Джудит.

– Нет. Попозже я еду в Девон к тете Бидди, Мы с ней хотим прокатиться в Лондон на несколько дней, чтобы купить мне коe-что из одежды для Сингапура.

– Для Сингапура! Я и забыла, что ты покидаешь нас. Когда ты отплываешь?

– В октябре.

– Сколько времени ты там пробудешь?

– Наверно, около года.

– Твоя мама будет вне себя от счастья! Какое чудесное воссоединение вас ждет! Я так рада за тебя, моя дорогая…

Время истекло. Эдвард незаметно взглянул на часы.

– По-моему, нам пора, тетя Лавиния… не хотим тебя утомлять.

– Вы нисколечко меня не утомили! Только порадовали.

– Может, тебе что-нибудь нужно? Что-нибудь принести или сделать?

– Нет, у меня все есть. – Но потом она вспомнила: —Хотя подожди. Есть одна вещь…

– Что такое?

Тетя Лавиния отпустила руку Джудит (она держала ее в сврей на протяжении всего их разговора) и, повернувшись в постели, потянулась к выдвижному ящику ночного столика. Выдвинув ящик, она пошарила внутри и извлекла ключ, к которому был прицеплен помятый ярлычок.

– Хижина, – произнесла она и протянула ключ Эдварду. Тот взял его.

– Что – хижина?

– О ней забочусь я сама. Регулярно проветриваю, очищаю от паутины и пауков, слежу за тем, чтобы там было тепло и сухо. Увы, с тех пор как я заболела, хижина оказалась без присмотра. Не могли бы вы с Джудит, прежде чем вернетесь в Нанчерроу, сходить туда и проверить, все ли в порядке? Я так боюсь, как бы кто из деревенских мальчишек ненароком не забрался ко мне в сад и не натворил чего-нибудь. Не со зла, конечно, просто из озорства. У меня такой груз с души свалится, если вы удостоверитесь, что все хорошо. Мне очень дорого это место, не могу я лежать тут и думать о том, что оно заброшено и никому не нужно.

Эдвард встал, смеясь.

– Тетя Лавиния, ты никогда не перестаешь меня удивлять. О хижине тебе в последнюю очередь надо волноваться.

– И все же я волнуюсь. Для меня это важно.

– Тогда обещаю, что мы с Джудит сходим туда, откроем все двери и окна, а если обнаружим мышь или хоть какую-нибудь букашку, то живо выпроводим их вон.

– Я знала, что уж вы-то меня поймете, – поблагодарила старая леди.

Напоенный ароматами старый сад дремал в теплыне воскресного дня. Эдвард двинулся вперед по дорожке мимо розовых кустов и спустился по каменным ступенькам во фруктовый сад. Трава здесь была скошена и собрана граблями в стожки, на деревьях налились плоды, и под ногами уже лежало немало гниющей падалицы, над которой кружили рои ос. В воздухе стоял слабый запах сидра.

– Кто-нибудь собирает урожай? – спросила Джудит.

– Да. Но проблема в том, что садовнику уже трудновато управляться с работой – стареет он, стареет вместе с тетей Лавинией и Изобель. Ему потребуется помощник, чтобы собрать и сложить урожай в хранилище ка зиму. Я поговорю с папчиком. Может быть, Уолтер Мадж или кто-нибудь из пареньков помоложе смогут прийти с приставной лестницей и поработать денек.

Он шел впереди нее, пригибаясь под гнущимися к земле, тяжелыми от желтовато-коричневых плодов ветвями. Где-то в деревьях пел дрозд. Притаившаяся в своем укромном, заросшем кустарником уголке, хижина грелась на солнышке. Эдвард поднялся по ступенькам, вставил ключ в замок, открыл дверь н зашел внутрь. Джудит последовала за ним.

Они стояли почти плечом к плечу в тесном пространстве между двумя топчанами, стоящими у противоположных стен. В закупоренном долгое время домике все еще не выветрился приятный запах креозота, но было жарко и душно, отдавало затхлостью. Вокруг лампы-«молнии», свисавшей с центральной потолочной балки, жужжала огромная муха, один из углов был заткан громадной паутиной, утыканной мертвой мошкарой.

– Фу-у! – скривился Эдвард и принялся открывать окна. Деревянные рамы слегка повело – здесь требовалась мужская рука. Муха вылетела на волю в распахнутое окошко.

– А с паутиной что будем делать? – спросила Джудит.

– Снимем.

– Чем?

Эдвард пошарил в глубине ящика из-под апельсинов, и в конце концов у него в руках оказались половая щетка и замызганный мусорный совок.

– Время от времени нам с Афиной приходилось подметать тут пол, – сообщил он.

Сморщившись от отвращения, она наблюдала за тем, как он ловко управился с паутиной и ее ужасными жертвами, собрал все в совок, затем вышел за дверь и вытряхнул его содержимое на землю.

– Что еще? – спросил он, вернувшись.

– По-моему, это все. Мышей не видно. Птичьих гнезд тоже. В одеялах дырок нет. Пожалуй, окна не мешало бы помыть…

– Этим ты и займешься в один прекрасный день от нечего делать.

Он сложил совок и щетку обратно в импровизированный «комод» и присел на одну из коек.

– Можешь поиграть в «дочки-матери».

– А ты играл?

Она тоже села – на другом топчане, напротив него, их разделяло совсем узкое пространство. Как будто они сидели в каюте корабля или в купе третьего класса.

– Я имею в виду – здесь…

– Только не в такую ерунду. У нас все было по-серьезному, костры жгли и прочее. Чистили картошку и варили ужасные обеды, которые почему-то всегда казались бесподобными. Колбаски, бараньи отбивные, свежая скумбрия, если мы ловили рыбу. Но мы были бездарными поварами. Никогда у нас не получалось как надо – или сыровато, или сгорело до углей.

– Чем еще вы занимались?

– Да ничем особенно. Так, невинные забавы. Самое лучшее было – спать в темноте с распахнутыми дверями и окнами, слушая ночные звуки. Холод порой бывал просто собачий. Однажды ночью грянула гроза…

Он был так близко, что, протянув руку, она могла дотронуться до его щеки. Его гладкое лицо загорело до медного оттенка, руки покрывал нежный золотистый пушок, глаза были такого же голубого цвета, что и хлопчатобумажная рубашка, на лоб падал белокурый локон. Она сидела, тихо радуясь, ничего не говоря, упиваясь его красотой, слушая его голос.

– …Молния прорезала небо. Той ночью корабль потерпел крушение, около Лендс-Энд, мы видели в небе вспышки и думали, что это кометы.