Текст книги "Возвращение домой.Том 1"

– Эдгар Кэри-Льюис. Спасибо, что привезли нам Афину. Вот только, похоже, все ваши усилия пропали даром. – Полковник был так сконфужен и так ему сочувствовал, что Руперт загнал свою тайную досаду поглубже и изо всех сил старался разуверить старика.

– Не думайте так, сэр. Все хорошо, что хорошо кончается, это как раз тот случай.

– Очень великодушно с вашей стороны. И все-таки обидно, что пришлось пожертвовать охотой… – Затем в его поблекших глазах зажглась искра живого интереса, возможно, не совсем подобающего случаю, и он обезоружил Руперта вопросом: – Скажите же, ну и как тетерева?

– Два дня были очень удачны. – Сколько добычи?

– Свыше шестидесяти пар. Несколько великолепных выводков.

– Теперь, полагаю, вы рветесь назад?

– Нет особого смысла, сэр, – покачал головой Руперт. – У меня была только одна неделя.

– Очень сожалею. Это мы все испортили.

– Вы не должны так думать, сэр.

– Ну что ж, вы здесь более чем желанный гость. Оставайтесь у нас столько, сколько пожелаете. – Он окинул Руперта одобрительным взглядом. – Должен сказать, вы держитесь молодцом. Я бы на вашем месте ныл и брюзжал… Вот что, не налить ли мне вам стаканчик на ночь?

Десять часов утра. Руперт вылез из постели, подошел к окну и раздернул шторы. Засмотрелся вниз, на мощеный внутренний двор, наполненный стайкой белых голубей с пышными хвостами-веерами. Кадки с геранями выстроились в ряд, ветерок раскачивал крахмальное белоснежное белье, повешенное сушиться на веревке. За двором раскинулись газоны, а на дальнем плане красовалась купа деревьев с пышными кронами. Высунувшись из окна и чуть вытянув шею, Руперт был вознагражден видом голубого горизонта. Все было омыто солнечными лучами чудесного летнего утра, и он философски решил, что, хоть и не судьба ему стрелять тетеревов в Гленфручи, здесь тоже можно отлично провести время. Он отошел от окна, зевнул и сладко потянулся. Голодный как волк, направился в ванную и занялся бритьем.

Спустившись вниз, Руперт пришел в легкое замешательство: похоже, в доме было совершенно пусто. Потыкавшись туда-сюда, он отыскал столовую, в которой обнаружил высокого, величавого джентльмена, по всей видимости, дворецкого по имени Неттлбед – о нем говорила Афина.

– Доброе утро, – подал голос Руперт.

Дворецкий повернулся к нему от буфета, где он колдовал над кастрюльками и электрической плиткой.

– Доброе утро, сэр. Капитан Райкрофт, если не ошибаюсь?

– Он самый. А вы – Неттлбед.

– Именно, сэр.

Руперт подошел, они обменялись рукопожатием.

– Я безбожно опоздал.

– Полковник предупредил, что велел вам отоспаться, сэр. Я уверен, однако, что вы не прочь подкрепиться… Тут вот сосиски и бекон, а если хотите поджаренный помидор, миссис Неттлбед рада будет услужить. И кофе. Или вы предпочитаете чай?

– Нет-нет, пусть будет кофе. – Руперт поглядел на длиннейший стол красного дерева, накрытый на единственного человека. – Похоже, я самый последний…

– Осталась одна Афина, сэр. А миссис Кэри-Льюис сказала, что она спустится только к обеду.

– Да, ей нужно набраться сил. – Руперт взял себе бекона и сосисок, Неттлбед налил ему кофе.

– Вы проделали длинный путь, сэр?

– Почти через всю страну. Скажите, где все?

– Полковник – в Дауэр-Хаусе, – принялся объяснять Неттлбед, – он навещает миссис Боскавен каждое утро, чтобы убедиться, что сиделка исправно заботится о больной. Эдвард повез Мэри Милливей в Пензанс сделать кое-какие покупки по хозяйству и запастись продовольствием. А Лавди повела мистера Каллендера на поиски какого-нибудь живописного места для его зарисовок.

– Кто такой мистер Каллендер?

– Мистер Гас Каллендер, сэр. Друг Эдварда из Кембриджа. Вероятно, он художник-любитель.

– Он тоже гостит у вас? Какую уйму народа вам приходится обслуживать! Неудивительно, что Эдвард отправился за провизией.

– Ничего особенного, сэр, – скромно заверил Неттлбед. – Мы с миссис Неттлбед привыкли к тому, что дом полон гостей.

– Значит, сейчас я позавтракаю, а потом… чем бы вы мне предложили заняться до того, как появится Афина?

Неттлбед чуть заметно усмехнулся, по достоинству оценив тактичность молодого человека.

– Утренние газеты в гостиной, сэр. Впрочем, в такое чудное утро вы, возможно, захотите почитать их на свежем воздухе, на солнце. В саду, сразу за дверьми, вы увидите кресла. Или вы предпочли бы немного прогуляться?..

– Нет, прогулка, я думаю, подождет. Я растянусь на солнышке и полистаю газету.

– Отличная мысль, сэр.

Руперт прихватил из гостиной «Таймс», вышел с газетой в сад, но так ее и не развернул. Опустившись в плетеный шезлонг, он сощурился, наслаждаясь прекрасной панорамой. Пригревало солнце, где-то пела птаха, далеко внизу садовник подстригал теннисный корт, прочерчивая на поле ровные, как линейка, полосы. Интересно, предложат ли ему сыграть? Впрочем, он тут же бросил думать о теннисе, мысли его обратились к тягостным раздумьям над проблемой по имени «Афина».

Оглядываясь назад, трудно было сообразить, когда, каким образом он вдруг очутился в этой ситуации и потерял контроль над событиями, причем в самый неподходящий момент. Двадцатисемилетний кавалерийский офицер, капитан гвардейских драгун, Руперт был из тех мужчин, которые превыше всего ценят свой бесшабашный холостяцкий образ жизни. Новая война на пороге, и его вот-вот закинут в самую гущу военных действий, в какое-нибудь Богом забытое место, где дождем будут сыпаться снаряды и пули и его легко могут ранить или даже убить. В этих обстоятельствах женитьба казалась немыслимой.

Афина Кэри-Льюис.

С парочкой полковых друзей он прикатил в Лондон на вечеринку. Холодный зимний вечер, мягко освещенная гостиная на втором этаже дома в Белгрейвии[65]65
  Фешенебельные кварталы в Лондоне вокруг Белгрейв-сквер.


[Закрыть]. Почти сразу же он заметил в другом конце комнаты необыкновенно красивую девушку. Она была поглощена беседой с каким-то толстяком, который сильно смахивал лицом на осла, и, когда тот отпустил какую-то нелепую остроту, засмеялась, глядя Руперту прямо в глаза, Улыбка была само очарование, а нос – ну совершенно неправильной формы, глаза же синие-пресиние, словно очень темные гиацинты. Руперт просто дождаться не мог, когда же наконец до нее доберется. Прошло немало томительных минут, прежде чем хозяйка представила их друг другу.

– Дорогой Руперт, познакомься с Афиной Кэри-Льюис. Должно быть, вы уже встречались? Нет? Афина, познакомься – Руперт Райкрофт. Ну разве он не восхитителен! Такой крепкий, такой загорелый! А стакан его пуст! Дай мне его сюда, я тебе налью…

После вечеринки он бросил своих товарищей, усадил Афину к себе в машину, и они отправились в «Мирабель», потом в «Багатель», и только из-за того, что ему нужно было возвращаться в Нортамптоншир и быть на плацу в семь-тридцать утра, он наконец, отвез ее домой и высадил у дверей дома на Кэдоган-Мьюз.

– Это твой дом?

– Нет, мамин.

– Она здесь?

– Нет, здесь никого. Но тебе входить запрещается.

– Почему?

– Потому что я не хочу, чтобы ты входил. И потому что тебе надо назад в Нортамптоншир.

– Мы увидимся снова?

– Не знаю.

– Могу я позвонить тебе?

– Если хочешь. Мы единственные Кэри-Лыоисы в телефонной книге. – Она скользнула губами по его щеке. – Пока.

Он не успел ее ни остановить, ни даже проводить – она мигом выскользнула из машины, перелетела мощеный тротуар, открыла парадную дверь, юркнула внутрь и решительно захлопнула за собой дверь. С минуту он сидел, уставившись на дверь, и, все еще под хмельком, вопрошал себя: ну, разве можно было представить себе что-нибудь подобное? Потом глубоко вздохнул, завел мотор, с шумом покатил вдоль по улице, проехав под аркой в самом ее конце. Обратно в часть он вернулся впритык к утреннему смотру.

Он звонил и звонил – никто не брал трубку. Написал письмо, потом послал открытку – ответа не было. В конце концов, в одно субботнее утро, он появился у парадной двери знакомого домика и принялся барабанить в нее кулаком, а когда Афина, босоногая и в шелковом халате, открыла, сунул ей в руки букет цветов и взмолился:

– Едем в Глостершир!

– Почему в Глостершир? – удивилась она.

– Потому что я там живу.

– А почему ты не в Нортамптоншире со своей кавалерией?

– Потому что я здесь, и на службу мне только завтра вечером. Пожалуйста, едем!

– Ну, ладно, – сдалась Афина. – Но что я должна буду делать?

Он не сообразил:

– Ничего.

– Я не о том. Я имею в виду: во что одеться? Ну, ты понимаешь… Бальный костюм, или к чайному столу, или что-нибудь для прогулок по грязи.

– Бриджи для верховой езды, – отчеканил Руперт.

– Но я не езжу верхом. – Вообще?

– Терпеть не могу лошадей.

У Руперта упало сердце, ведь мать его ни о чем, кроме как о лошадях, не говорила да и не думала. Но он не собирался сдаваться.

– Что-нибудь для ужинов и что-нибудь в церковь, – нашелся он.

– Боже, в какой разгул ты намерен окунуться! А мать твоя знает о моем приезде?

– Я дал ей штормовое предупреждение. Сказал, что, возможно, приеду вместе с тобой.

– Я ей не понравлюсь. Как и любой другой матери. Я не умею вести светскую беседу.

– Зато отец тебя полюбит.

– Ничего хорошего из этого не выйдет, только лишние неприятности.

– Афина, прошу тебя. Впусти меня, а сама иди укладывать вещи. Времени слишком мало, чтобы еще стоять здесь и спорить.

– Я не спорю. Просто предупреждаю, что твоя затея, возможно, окончится ужасным провалом.

– Там видно будет.

Ничего хорошего из визита Афины в Глостершир действительно не вышло. Таддингтон-Холл, родовой особняк Райкрофтов, был каменной громадиной викторианских времен, окруженной садами и парками необъятных размеров и безупречно правильной планировки. Дальше раскинулись земли имения: луга и рощи, усадебная ферма, обрабатываемые земли, отвоеванные у леса, речка, где водилась форель, охотничье угодье, знаменитое рекордным числом ежегодно подстреливаемых фазанов. Отец Руперта, сэр Генри Райкрофт, был лордом-наместником графства; возглавлял местных консерваторов; имел чин полковника; носил почетное звание егеря – профессионала по охоте на лисиц с собаками; председательствовал в совете графства и служил мировым судьей. Леди Райкрофт была не менее деятельна – она являлась столпом женского комитета и была вся в заботах по организации мероприятий для девочек-скаутов, устройству сельских больниц и совершенствованию местного просвещения, а свободное время отдавала рыбной ловле, садоводству и охоте верхом с собаками. Появление Афины поразило обоих родителей Руперта, как удар грома, а когда она не вышла тютелька в тютельку в назначенное время к завтраку, леди Райкрофт сочла нужным высказать свое недоумение сыну.

– Что она там делает?

– Спит, я полагаю.

– Может быть, она не слышала гонга?

– Откуда мне знать. Хочешь, я пойду разбужу ее?

– Что ты, и думать забудь!

– Хорошо.

– Чем занимается эта девушка?

– Не знаю. Очевидно, ничем.

– Но кто она такая? – настаивала леди Райкрофт. – Что у нее за семья?

– Ты все равно их не знаешь – они живут в Корнуолле.

– Никогда не видела такой ленивой девушки! Вчера вечером она просто сидела. Хоть бы работу какую принесла с собой!

– Ты шитье имеешь в виду? Я не уверен, что она сумеет вдеть нитку в иголку.

– Вот уж не думала, Руперт, что ты свяжешься с никчемной девицей.

– Я с ней не связывался, мама.

– И она даже не ездит верхом! Удивительное дело… ей-богу… В этот момент дверь распахнулась и появилась Афина в серых фланелевых брюках и бледно-голубом свитере из ангоры, хорошенькая, как картинка.

– Здравствуйте, – проговорила она. – Я не знала, в какой комнате завтрак. Такой громадный дом, я немножко заблудилась…

Да, ничего хорошего. Руперт, старший из двух сыновей, должен был унаследовать Таддингтон, и у его матери имелись непоколебимо твердые представления о том, какой следует быть его будущей жене. Прежде всего, из хорошей семьи, родовитой и со связями. Как-никак, Руперт – капитан королевской гвардии, а в таком полку социальное положение жен имеет крайне важное значение. Не помешает невесте иметь и немножко деньжат, хотя, в общем, Руперту нет нужды охотиться за богатыми наследницами. А уж какова невеста из себя – это большой роли не играет, при условии, что у нее правильное произношение и все необходимое для появления будущих Райкрофтов мужского пола, которые продолжат славный род. Разумеется, это будет хорошая наездница, а когда придет время, она сумеет стать хорошей хозяйкой для Таддингтона, этой неуклюжей, расползшейся вширь махины, и сада, не менее впечатляющего своим викторианским размахом.

Афина оказалась полной противоположностью этому идеальному образу.

Но Руперту было все равно. Он не влюбился в Афину и не собирался на ней жениться, он был просто очарован красотой девушки, ее несвязной, слегка несуразной манерой говорить, ее полнейшей непредсказуемостью. Порой она выводила его из себя, а порой трогала до глубины души своей наивной, детской бесхитростностью. Казалось, она совершенно не понимает, какое действие на него оказывает, и с легкостью могла бы исчезнуть без предупреждения – укатить на выходные с другим молодым человеком, поехать в Церматт кататься на лыжах или в Париж навестить старых друзей.

Наконец, когда пришел август, он припер ее к стенке.

– Скоро у меня начинается длинный отпуск, – сообщил он без всяких околичностей, – и меня пригласили поохотиться на тетеревов в Пертшире. Сказали, что и тебя могу взять.

– Кто сказал?

– Монтегью-Криштоны. С Джейми Монтегью-Криштоном мы учились вместе в военной академии в Сандхерсте. Родители его – милейшие люди, и у них есть чудесный охотничий домик сразу за Тленфручи. Холмы да вереск, по вечерам – камин, который топят торфом. Пожалуйста, скажи мне, что поедешь.

– Мне придется ездить верхом?

– Нет, только немного ходить пешком.

– А вдруг зарядит дождь?

– Будем надеяться, не зарядит, а если это и случится, так ты всегда можешь засесть дома с книжкой,

– Да нет, на самом деле мне безразлично, что делать, но я ненавижу, когда от меня ожидают определенного поведения,

– Я знаю. Так поедешь? Будет весело.

Она колебалась, закусив розовую нижнюю губку.

– Сколько времени мы там пробудем?

– Как насчет недели?

– А когда эта неделя кончится, ты еще будешь в отпуске?

– Почему ты спрашиваешь?

– Я хочу заключить с тобой сделку. Я отправлюсь с тобой в Шотландию, но потом давай поедем вместе в Корнуолл. Погостишь в Нанчерроу, познакомишься с мамой, с папчиком, с Лавди и Эдвардом. И с нашими любимыми собаками. Со всеми, кого я люблю.

Это приглашение, сделанное Афиной по своей доброй воле, без всякого нажима с его стороны, застало Руперта врасплох и страшно обрадовало. Она так мало поощряла его ухаживания, с таким равнодушием относилась к знакам его внимания, что он никогда не был уверен, нравится ли он ей или же она просто его терпит. Чего уж он совсем не ожидал от нее, так это приглашения к себе домой.

Он постарался скрыть свою радость – бурный восторг мог отпугнуть ее, еще передумает! – и сделал вид, будто обдумывает предложение, а затем неторопливо ответил:

– Хорошо, я думаю, ничто не мешает так сделать.

– Вот славно! В таком случае поедем в как там его…

– Гленфручи.

– И почему только в Шотландии все названия звучат, как «апчхи»… Теперь мне надо покупать уйму колючего твида?

– Всего лишь хороший непромокаемый плащ и подходящую обувь. И еще что-нибудь нарядное для шотландских танцев.

– Ничего себе! Когда ты хочешь выехать?

– Нужно выехать из Лондона пятнадцатого числа. Путь неблизкий, не стоит терять время.

– Будем ночевать в дороге?

– Если хочешь.

– В разных номерах, Руперт!

– Обещаю.

– Ну ладно, уговорил.

Поездка в Гленфручи оказалась настолько же успешной, насколько не удалась затея с поездкой в Таддингтон. Держалась прекрасная погода, небеса синели, а холмы лиловели цветущим вереском, и в первый же день Афина бодро прошагала не одну милю, сидела с Рупертом в его засидке и, когда он запрещал ей разговаривать, вела себя тихо, как мышка. Хозяева и остальные гости держались дружелюбно и непринужденно, никто не обескураживал Афину какими-либо требованиями или ожиданиями, и в такой обстановке она буквально расцвела. На ужин в тот вечер она оделась в синее, отчего глаза ее засияли сапфирами, и все представители сильного пола слегка ею увлеклись. Руперта распирала гордость.

На следующее утро, к немалому его удивлению, она встала спозаранку и кипела энергией, предвкушая еще один день на холмах. Но Руперт, волнуясь, как бы девушка не переутомилась, предложил ей остаться дома.

– Ты не хочешь, чтобы я пошла с тобой?

– Хочу больше всего. Но нисколько не обижусь, если ты пожелаешь провести день здесь. Или хотя бы утро. Ты могла бы прийти к нам после полудня, принести в корзине обед.

– Благодарю покорно, не желаю быть обеденной корзиной! И не хочу, чтобы ты обращался со мной, как с вянущей фиалкой.

– У меня и в мыслях не было.

На первый гон этого дня Руперт выбрал верхнюю засидку, куда вел долгий и устрашающий подъем, который сделал бы честь и настоящему альпинисту. Вновь стояло чудное августовское утро. В чистом воздухе жужжали пчелы, в высоком, по колено, вереске заливались коноплянки, коричневые от торфа ручейки с плеском срывались вниз по склону и впадали в реку, текущую по дну долины. Время от времени Афина и Руперт останавливались, чтобы погрузить руки в студеную, как лед, воду и ополоснуть лицо, наконец, вспотевшие и разгоряченные, добрались до вершины, и открывшийся оттуда вид с лихвой окупил все усилия. С северо-запада, с видневшихся вдали темно-фиолетовых склонов Грампианских гор, дул свежий ветерок.

А потом Руперт стоял в засидке с Афиной и ждал, бесшумно и терпеливо, пока приготовятся остальные стрелки. С севера, скрытая от охотников в засидках грядой холмов, двигалась через чмокающие заболоченные пустоши фаланга загонщиков с флажками и палками, а впереди спасались бегством целые выводки тетеревов. Птицы еще не поднялись в воздух, это был классический момент горячечного восторга, и Руперта мгновенно захлестнула волна совершенного, пронзительного счастья и беспричинной экзальтации, какой он не испытывал со времен далекого детства. Он обернулся и под влиянием какого-то порыва поцеловал Афину в щеку.

– В честь чего это?

– Сам не знаю.

– Тебе нужно сосредоточиться, а не целоваться.

– Дело в том, что…

Но тут от строя загонщиков докатилось громоподобное «Готово!», одна из птиц взмыла в воздух, Руперт изготовился, вскинул ружье и выстрелил, но слишком поздно. Птица полетела дальше целая и невредимая. Со стороны загонщиков в неподвижном воздухе отчетливо послышалось: «Придурок долбанутый!»

– Говорила я тебе: сосредоточься, – самодовольно ухмыльнулась Афина.

В охотничий домик они вернулись в шесть вечера, загоревшие и усталые. Когда они с трудом преодолевали последний отрезок спуска с холма, Афина сказала:

– Приду и сразу плюхнусь в очень полную ванну с торфяно-бурой, очень горячей водой. А потом лягу на кровать и, вероятно, засну.

– Я тебя разбужу.

– Да уж, будь добр. Не хочу пропустить ужин: я нагуляла волчий аппетит.

– Джейми что-то говорил насчет народных танцев сегодня.

– Надеюсь, хоть не бал?!

– Нет. Просто свернут ковры и устроят танцульку под граммофон.

– О Боже! Правда, есть одна загвоздка: я не умею танцевать народные шотландские танцы.

– Я тебя научу.

– А ты сам-то умеешь?

– Если честно, нет.

– Какой кошмар! Мы только все испортим.

– Ты ничего не можешь испортить. И ничто не может испортить сегодняшний день.

Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь…

Не успели они войти в дом, как к ним в холл спустилась миссис Монтегью-Криштон, которая не пошла на охоту из-за домашних дел.

– Афина! Ах, дорогая моя, мне так жаль, но вам звонили из дому. – Афина встала как вкопанная, и Руперт увидел, как со щек ее сбегает краска. – Это был ваш отец. Он просто хотел передать, что некая миссис Боскавен очень больна. Он объяснил мне, что эта дама в очень преклонном возрасте… Он думал, что вы, возможно, захотите поехать домой…

Именно реакция Афины на это известие все переменила для Руперта. Она, как ребенок, разразилась рыданиями. Ему ни разу не приходилось видеть девушку, которая бы испытывала такое всепоглощающее горе. Ее громкие всхлипывания совершенно вывели из равновесия миссис Монтегью-Криштон, которая, как истинная шотландка, полагала, что чувства не следует выставлять напоказ. Руперт решительно взял Афину под руку и повел по лестнице, а когда они оказались в ее спальне, закрыл дверь, надеясь таким образом заглушить звук ее плача.

Вообще-то, он ожидал, что она бросится ничком на кровать и предастся горю, но она, все еще всхлипывая и задыхаясь, вытащила из гардероба свой чемодан, швырнула его в раскрытом виде на кровать и стала как попало заталкивать туда охапки одежды. До сих пор он видел такое только в кино.

– Афина…

– Мне нужно домой. Я возьму такси. Я сяду на поезд.

– Но…

– Ты не понимаешь. Это тетя Лавиния. Папчик не позвонил бы, если бы думал, что она поправится. Если она умрет, как мне пережить такое, ведь она всегда была с нами!.. И я не могу оставить маму и папчика убиваться там без меня, я должна быть рядом и горевать вместе с ними.

– Афина…

– Я должна выехать немедленно. Будь другом, разузнай расписание поездов, допустим, из Перта. Попробуй заказать место в спальном вагоне. Хотя любое сойдет… И почему только я оказалась так далеко!

При последних ее словах у него почему-то возникло такое чувство, будто это он во всем виноват. Ее горе надрывало ему сердце, он не мог видеть ее такой несчастной.

– Я отвезу тебя… – пообещал он.

В ответ на свою невероятную самоотверженность он ожидал пылких слов благодарности и слез, но непредсказуемая, как всегда, Афина лишь бросила раздраженно:

– Не глупи! – Раскрыв створки гардероба, она стала срывать с вешалок платья. – Разумеется, ты не можешь везти меня. Твое место здесь. – Она бросила ворох одежды на кровать и вернулась за новым. – …Ты должен стрелять тетеревов. Ты не можешь просто взять и уехать, оставив мистера Монтегью-Кришто-на без стрелка. Это было бы вопиюще невежливо. – Она свернула свое синее вечернее платье и затолкала его в угол чемодана, потом повернулась к Руперту. – И потом, тебе здесь так хорошо, так весело, – добавила она трагично, и глаза ее вновь наполнились слезами, – я же знаю, ты мечтал об этом… так… до-олго!..

Все было верно, но от этого не легче; Руперт заключил девушку в объятия и дал ей выплакаться. Он был потрясен до глубины души, ибо никогда не подозревал, что Афина, всегда столь легкомысленная, беспечная, «несерьезная», способна на чувства такой силы и глубины, на такую любовь, такую преданность своей семье. Почему-то, возможно намеренно, она скрывала от него все эти чувства, и теперь у Руперта было ощущение, что он видит новое лицо девушки, другую сторону ее личности.

Его носовой платок был насквозь пропитан потом и перепачкан ружейным маслом, поэтому он подал ей полотенце для лица, чтобы она высморкалась и вытерла слезы.

– Я тебя отвезу, – повторил он. – Все равно мы собирались в Корнуолл, так что теперь просто приедем раньше, чем планировали. Я все объясню Монтегью-Криштонам, уверен, они поймут. Но мне нужно принять ванну и переодеться в чистое белье. И тебе советую сделать то же самое. Как только ты будешь готова, мы отправимся в путь.

– Понять не могу, как ты можешь быть таким добрым…

– Так уж и не можешь? – усмехнулся он. – Что ж, бывает, бывает…

Даже ему самому эта фраза показалась невероятно нелепой.

Все были чрезвычайно добры и полны сочувствия. Машину Руперта вывели из гаража и поставили у парадной двери. Кто-то взялся вытащить и сложить в багажник их чемоданы. Джейми обещал позвонить в Нанчерроу и ввести отца Афины в курс дела. Миссис Монтегью-Криштон приготовила в дорогу сандвичи и термос.

Они со всеми распрощались и наконец тронулись в путь, направившись к магистрали по длинной дороге, проложенной в узкой лесистой долине.

Афина перестала плакать, но, глядя в окно, тяжко вздохнула:

– Мне горько смотреть на всю эту красоту. Не успела я тут оказаться, и вот уже мы вынуждены уезжать.

– Мы еще вернемся, – пообещал он, но слова почему-то прозвучали глухо и безнадежно, и Афина ничего не сказала в ответ.

К тому времени как они пересекли границу между Шотландией и Англией и подъехали к гостинице «Шотландский уголок», уже опустился вечер, и Руперт осознал, что если не даст себе поспать, то начнет клевать носом прямо за рулем, и они непременно окончат свое путешествие в кювете.

– Я думаю, нам следует остановиться и переночевать в гостинице, – предложил он. – Назавтра сорвемся чуть свет и, даст Бог, покроем остаток пути засветло.

– Хорошо.

Голос Афины звучал печально, и Руперт попытался развеселить ее.

– В разных номерах, – поддразнил он.

Афина промолчала. Через минуту-другую спросила:

– Ты и вправду так хочешь?

Его точно обухом по голове огрели.

– Разве не ты этого хочешь?

– Отнюдь, – последовал невыразительный, неопределенный ответ. Она пристально смотрела вперед, в темноту, куда не достигал свет мощных передних фар.

– Ты ничем мне не обязана, сама знаешь, – сказал он.

– Я думаю не о тебе. Я о себе забочусь.

– Ты точно этого хочешь?

– Я не в том состоянии, чтобы остаться одна.

– Тогда – мистер и миссис Смит?

– Да, мистер и миссис Смит.

Итак, они провели ночь вместе, найдя отдых и утоление страсти на огромной, удобной двуспальной кровати в безликом гостиничном номере. И Руперт обнаружил, что, вопреки всем своим увлечениям, толпам обожателей, поездкам в Париж, Афина оказалась невинной. Ничего более трогательного, более волшебного не бывало с ним за всю жизнь, девушка словно подарила ему бесценный подарок, который он будет беречь и лелеять до конца своих дней.

Итак, дилемма. Она, так сказать, подкралась к нему с тылу, незаметно, и его подсознание заранее забило тревогу, чувствуя, что скоро конец покою, что в любой момент он будет захвачен врасплох и брошен между молотом и наковальней, в то время как рассудок продолжал бодро твердить, что Афина – всего лишь очередное увлечение, еще одна девушка. Ложь. Какой смысл лгать самому себе, когда правда заключается в том, что какое бы то ни было дальнейшее существование без нее теперь для него невозможно? Да, Афина стала его будущим.

Что же, дело сделано. Он признался себе в этом. Руперт сделал глубокий вдох, затем медленно и облегченно выдохнул.

– Как ты печально вздыхаешь!

Он повернул голову и увидел Афину, с улыбкой стоящую в проеме распахнутых двустворчатых стеклянных дверей. На ней было кремовое полотняное платье без рукавов, стройная талия схвачена пестрым кремово-голубым шарфом.

– Ты похожа на знаменитую актрису, – заметил он, – которая появляется и спрашивает, не собирается ли кто-нибудь идти играть в теннис?

– А ты ни дать ни взять воплощение неумолимого рока. Впрочем, ты довольно уютно устроился. Не вставай! – Она шагнула на траву, пододвинула второй шезлонг поближе к тому, в котором сидел он, и уселась бочком, чтобы быть к нему лицом. – О чем ты вздыхал?

Он потянулся к ней и взял ее руку в свою.

– Скорее всего, я просто зевал. Как спала?

– Как убитая.

– Мы ждали тебя не раньше обеда.

– Меня разбудило солнце.

– Завтракала?

– Выпила чашку кофе.

– Если честно, я не зевал – я думал.

– Вот оно что! Видимо, думать – чертовски тяжело.

– Я думал о том, что, наверно, нам следует пожениться.

Афина, казалось, была слегка изумлена.

– Господи, – пробормотала она после недолгой паузы.

– Ты находишь, это предложение ужасно?

– Нет, просто оно поступило в довольно странный момент.

– Ив чем странность?

– Не знаю, право. Да, пожалуй, во всем. Тетя Лавиния, сначала умирающая, а потом неумирающая, и эта наша бешеная гонка домой из Шотландии… Просто я чувствую, что не могу предугадать, что нас ждет дальше. Кроме того, что мы, кажется, стоим на пороге ужасной войны.

Впервые Руперт услышал из ее уст серьезное, взвешенное высказывание по поводу ситуации в Европе. За все то время, пока они были вместе, Афина производила впечатление такой беспечной, беззаботно-веселой особы, что он ни разу не поднимал при ней подобных вопросов – оттого просто, что боялся что-то нарушить; ему хотелось, чтобы она оставалась такой, какая есть. Теперь он поинтересовался:

– Это тебя пугает?

– Конечно. От одной только этой мысли меня бросает в дрожь. И ожидание просто невыносимо. Слушать все эти сообщения по радио – то же самое, что следить, как убывает песок в песочных часах. С каждым днем все становится лишь хуже и безнадежней.

– Если это может послужить тебе каким-то утешением, мы не одиноки в беде, и если что, то будем переживать лихолетье все вместе и сообща.

– За кого мне по-настоящему больно, так это за любимого папчика и таких, как он. Он уже прошел через все это раньше, и мама говорит, что он в полном отчаянии, хотя и старается изо всех сил не показывать виду. Он тревожится не за себя, а за всех нас. В особенности за Эдварда.

– Значит, это из-за войны ты не хочешь выходить за меня?

– Я этого не говорила.

– Можешь ли ты вообразить себя женой кадрового офицера?

– Не очень, но это не значит, что я бы этого не хотела.

– Итак, на данный момент мне почти нечего предложить тебе, кроме разве что многолетней разлуки. Если ты не уверена, что сможешь справиться с этим испытанием, я прекрасно тебя пойму.

– С этим я легко могу справиться, – ответила она с абсолютной уверенностью.

– Ас чем не можешь?

– Да со всякими глупостями, которые ты, вероятно, сочтешь нестоящими внимания.

– Например?

– Ну… Не прими мои слова за грубость, критиканство и прочее, но я не уверена, что впишусь в твое семейство. Признайся, Руперт, я произвела не слишком хорошее впечатление на твоих родителей.

– Я знаю, моя мать далеко не ангел, – признался он, – но она не дура. Она сумеет приспособиться к любой ситуации. И, даст Бог, пройдет не одно десятилетие, прежде чем я стану хозяином Таддингтона и на меня ляжет бремя ответственности. Ко всему прочему, хоть я и уважаю своих родителей, но никогда перед ними не трясся.

– Боже правый, да ты не робкого десятка! Хочешь сказать, что пойдешь им наперекор?

– Я хочу сказать, что собираюсь жениться на женщине, которую люблю, а не на леди егерше – знаменитой охотнице на лисиц или на многообещающем кандидате от консерваторов.

Эта тирада заставила ее расхохотаться, и сей же миг она опять сделалась его любимой Афиной. Он обнял ее одной рукой за шею, притянул к себе и поцеловал. Когда он оторвался от ее губ, она заметила:

– Определенно, я не вхожу ни в одну из этих двух категорий. Он снова откинулся в своем шезлонге и подытожил:

– Итак, с одной «глупостью» мы разобрались. Что еще?

– Ты не будешь смеяться?

– Обещаю.

– Видишь ли, дело в том, что я никогда не хотела бракосочетания.

– Брачной церемонии или жизни в браке?