Текст книги "Загадка Заболоцкого"

«БЕЗУМНАЯ, НО ЛЮБЯЩАЯ МАТЬ» И АПОФАТИЧЕСКИЙ ПУТЬ К ИСТИНЕ

…голая рассудочность неспособна на поэтические подвиги.

Заболоцкий, 1957 год

Усвоение и переработка вечернего чувствительного размышления на русской почве начинаются с переводов «Ночных мыслей Юнга» и расцветает в полную силу в переводе «Элегии, написанной на сельском кладбище» Т. Грея, выполненном Жуковским. Из этих ранних опытов прием перекочевывает в творения Вяземского, Боратынского, Тютчева, Пушкина, Лермонтова и прочих, причем истоки этого приема погребены настолько глубоко, а иногда так переплетены с влиянием других форм, например немецкой Gedankenlyrik, что позднейшие русские поэты, возможно, были бы удивлены, узнав, что они опираются на английскую традицию305305
  В качестве вариаций на тему вечернего чувствительного размышления на ум приходят следующие примеры: Батюшков, «К другу» (1815); Вяземский, «Вечер на Волге» (1816), «Вечер» (1861); Боратынский, «Осень» (1836–1837); Тютчев, «Летний вечер» (1829), «Тени сизые смесились» (1836), «День и ночь» (1839), «Святая ночь на небосклон взошла» (1848–1850); Пушкин, «Воспоминание» (1828), «Брожу ли я вдоль улиц шумных» (1829), «Когда за городом, задумчив, я брожу» (1836); Лермонтов, «Когда волнуется желтеющая нива» (1837), «Выхожу один я на дорогу» (1841). Одним из источников вечернего чувствительного размышления, видимо, можно считать также немецкую Gedankenlyrik.


[Закрыть].

Многие из произведений этих поэтов прочел и усвоил Заболоцкий, который всегда интересовался теми же проблемами, которые разрабатывались в медитативной поэзии, – хотя в начале творчества и выражал их в формах, не соответствующих серьезности его поисков. Некоторые из стихотворений «Столбцов», а также «Безумный волк», «Лодейников» и пресловутое «Торжество земледелия» столь же глубоко трактуют вопросы жизни, смерти, бессмертия и отношения человека к природе, как и очевидно более философские стихи: «Вчера, о смерти размышляя», «Метаморфозы» и «Завещание»306306
  К пародиям на вечернее чувствительное размышление можно отнести стихотворения «Красная Бавария», «Черкешенка» и, возможно, «Лето» из «Столбцов»: в них обычная природная сцена действия заменена перевертышем – нэпманским Ленинградом, а стандартное откровение метафизической истины – венцом откровенного убожества.


[Закрыть]. Общее знакомство со стилистикой кладбищенской поэзии Заболоцкий демонстрирует в пародийном «Драматическом монологе с примечаниями». В начале второй части «Лодейникова» он, по сути, переписывает зачин «Сельского кладбища» Жуковского – Грея, со всеми необходимыми элементами: вечерняя сцена, скот, бредущий домой под тихий перезвон колокольчиков, летящий жук и наблюдатель, чье присутствие минимально, по крайней мере, на данный момент. Но в соответствии с обэриутской верой в независимую идентичность предмета, природа у Заболоцкого, в отличие от Грея и Жуковского, персонифицирована и живет собственной автономной жизнью. У его травы «холодное дыханье», скот не мычит по пути домой, а «лопочет невнятные свои воспоминанья». Пародия ли это или еще один образец своеобразного видения Заболоцкого, сказать невозможно.

 
…Уж вечер наступал.
Внизу, постукивая тонкими звонками,
Шел скот домой и тихо лопотал
Невнятные свои воспоминанья.
Травы холодное дыханье
Струилось вдоль дороги. Жук летел.
 

[Заболоцкий 1972, 1: 181]

В стихах «Я не ищу гармонии в природе» (1947) и «Вечер на Оке» (1957) явно выражена близость Заболоцкого к поэтической традиции вечернего чувствительного размышления. «Я не ищу гармонии в природе» – первое стихотворение в первом сборнике стихов Заболоцкого, изданном после его возвращения из лагеря. Поскольку в целом порядок стихов в сборнике хронологический, начиная со стихов 1932 года, то такое размещение предполагает, что стихотворение особенно значимо307307
  Этим стихотворением открывается и вторая часть авторского собрания стихотворений 1958 года. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Юрий Лотман даже назвал его «поэтическим манифестом Заболоцкого» [Лотман 1971: 274]. Стихотворение «Я не ищу гармонии в природе» – загадка, как и сам Заболоцкий. Расшифровать его непросто, и прочитать его можно несколькими способами. Более того, оно вбирает в себя сложную парадигму русско-советской культуры, сочетая вечернее чувствительное размышление с долей советской идеологии, осколками краеугольного камня русского православия и содержит отклики на ряд других стихотворений, в том числе принадлежащих самому Заболоцкому.

Стихотворение можно разделить на три основных части и коду. В первых двух строфах содержатся рассуждения лирического героя. В третьей, четвертой и первых двух строках пятой строфы приводится ряд условий с использованием подчинительного союза «когда», в то время как вторая половина пятой, шестая и седьмая строфы содержат итог этих условий, уравновешивая повторяющееся «когда» паратаксисом с повторением союза «и». В восьмой строфе содержится кода, подтверждая нараставшее все это время подозрение читателя о многослойности стихотворения.

Я НЕ ИЩУ ГАРМОНИИ В ПРИРОДЕ

 
Я не ищу гармонии в природе.
Разумной соразмерности начал
Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе
Я до сих пор, увы, не различал.
 
 
Как своенравен мир ее дремучий!
В ожесточенном пении ветров
Не слышит сердце правильных созвучий,
Душа не чует стройных голосов.
 
 
Но в тихий час осеннего заката,
Когда умолкнет ветер вдалеке,
Когда сияньем немощным объята,
Слепая ночь опустится к реке,
 
 
Когда, устав от буйного движенья,
От бесполезно тяжкого труда,
В тревожном полусне изнеможенья
Затихнет потемневшая вода,
 
 
Когда огромный мир противоречий
Насытится бесплодною игрой, —
Как бы прообраз боли человечьей
Из бездны вод встает передо мной.
 
 
И в этот час печальная природа
Лежит вокруг, вздыхая тяжело,
И не мила ей дикая свобода,
Где от добра неотделимо зло.
 
 
И снится ей блестящий вал турбины,
И мерный звук разумного труда,
И пенье труб, и зарево плотины,
И налитые током провода.
 
 
Так, засыпая на своей кровати,
Безумная, но любящая мать
Таит в себе высокий мир дитяти,
Чтоб вместе с сыном солнце увидать.
 

[Заболоцкий 1972, 1: 173–174]308308
  Дополнительные комментарии к этому стихотворению см. в [Doring-Smirnov 1988].


[Закрыть]

Именно в двух вступительных строфах кроется ключевая связь стихотворения с вечерним чувствительным размышлением, но характер этой связи станет очевидным позже. А пока достаточно отметить, что во вступлении вводится лирический герой, который, по видимости, пылко возражает против идеи гармонии в природе. Убедительный тон усилен тем, что первую строку невозможно произнести «нейтрально», – все доступные варианты паттернов ударений создают более или менее выразительные «речевые жесты». В наиболее вероятном прочтении первая стопа становится пиррихием – метрическое ударение в ней пропускается, и первый ударный слог встречается только во второй стопе: «Я не ищý». Это усиливает акцент на смысле глагола, и тогда подразумевается, что попытка поиска гармонии не имела бы никакого смысла. Во втором варианте ударение могло бы быть реализовано на частице не, обычно безударной, что придало бы интонации особую настойчивость: «Я нé ищу гармонии в природе». Наконец, есть вариант с ударением на местоимении я, при котором в первой стопе образуется хорей и подразумевается противопоставление позиции другого персонажа: «Я́ не ищу гармонии в природе», но другие ищут.

Эти варианты прочтения во многом пересекаются, и во всех из них гармонии в природе нет, – это отрицание заметно и в более ранних работах Заболоцкого. Пожалуй, наиболее явно эта точка зрения выражена в фрагменте «Лодейникова», в котором Лодейников видит огромного червя, «железными зубами схватившего лист и прянувшего во тьму», затем наблюдает, как жук ест траву, жука клюет птица, из птичьей головы пьет мозг хорек, и на все это смотрят ночные существа с перекошенными страхом лицами. Столкнувшись с этой сценой, Лодейников с горькой иронией заключает:

 
Так вот она, гармония природы,
Так вот они, ночные голоса!
Так вот о чем шумят во мраке воды,
О чем, вздыхая, шепчутся леса!
 

[Заболоцкий 1972, 1: 183]

В «Лодейникове» проблема разрешается с появлением «нового дирижера», который объединяет элементы разрозненного мира «в один согласный хор», привносит в природу индустриализацию в виде забоев, турбин и тому подобного, что напоминает сцену из предпоследней строфы стихотворения «Я не ищу гармонии в природе». Усилиями этого «дирижера» «…в голоса нестройные природы / Уже вплетался первый стройный звук» [Заболоцкий 1972, 1: 185]309309
  Стихотворение Заболоцкого «Бетховен», в котором есть строки: Ты превозмог нестройный ураган, / И крикнул ты в лицо самой природы, / Свой львиный лик просунув сквозь орган, также можно здесь рассмотреть, а также его связь с «Одой Бетховену» Мандельштама.


[Закрыть]. Основная идея таких стихотворений, как «Север» и «Творцы дорог», того же духа, хотя и не всегда ее можно подтвердить тщательным прочтением текста.

Самая очевидная мишень полемической атаки, с которой начинается «Я не ищу гармонии в природе», – Тютчев, в чьем стихотворении «Певучесть есть в морских волнах» гармоничность природы утверждается неоднократно посредством близких синонимов. Подобно Заболоцкому и некоторым другим поэтам – участникам дискуссии о гармонии в природе Тютчев опирается на концепцию структуры, выраженную в корне строй. По Тютчеву, в природе присутствуют стройный мусикийский шорох, невозмутимый строй, певучесть, гармония, созвучье, которые составляют контраст разногласиям, причиной который является человек.

Est in erundineis modulatio musica ripis

 
Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский шорох
Струится в зыбких камышах.
 
 
Невозмутимый строй во всем,
Созвучье полное в природе, —
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаем.
 
 
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?
 

[Тютчев 1965, 1: 199]310310
  Учитывая тот факт, что я подробно рассматривала связь между этими стихотворениями в других работах, здесь я не буду повторять это сравнение. См. [Pratt 1983]. О стихотворении «Певучесть есть в морских волнах» см. также в [Pratt 1984: 51–58, 69–71], а также в Pratt S. The Semantics of Chaos in Tjutcev. Munich: Sagner, 1983. В другом варианте есть и четвертая строфа: И от земли до крайних звезд Все безответен и поныне Глас вопиющего в пустыне, Души отчаянной протест? – Примеч. ред.


[Закрыть]

Не оставляя сомнений в своей твердой вере в существование природной гармонии, Тютчев предлагает очень русское, возможно, славянофильское утверждение о состоянии человека. Он утверждает, что человек, паскалевский «мыслящий тростник», – это единственный дисгармоничный элемент в гармоничной природной вселенной, потому что свою призрачную свободу он использует для поиска индивидуальной идентичности. Проблема внутреннего разлада человека, которую Тютчев затрагивает не только в этом произведении, может найти разрешение в кенозисе, в «опустошении себя» ради гармонии с целым311311
  О скорее шеллингианской, чем православной интерпретации этой концепции см. в [Pratt 1984: 189–193].


[Закрыть]. Со временем эта идея сблизит Заболоцкого и Тютчева, но пока мы видим четко выраженное поэтическое разногласие.

Вторая мишень поэтической полемики Заболоцкого менее очевидна. Это английский поэт Байрон, точнее говоря, Байрон в переводе Константина Батюшкова в его элегии 1819 года «Есть наслаждение и в дикости лесов». Эта переработка стиха 178 из песни IV «Паломничества Чайльд-Гарольда» представляет собой ранний и нетипичный пример байроновского влияния на русскую литературу. Отчужденности «байронизма», который прижился позже, в 1820-х и 1830-х годах, здесь почти нет312312
  Батюшков выполнил перевод во время пребывания в Италии. Он был, по-видимому, настолько увлечен Байроном, что написал ему письмо в 1826 году, когда сам сошел с ума, а Байрон был давно мертв. См. [Батюшков 1964: 318–319; Фридман 1971: 226–230; Serman 1974; Вейдле 1980: 267; Simmons 1935: 270, 275].


[Закрыть]. Но в первом четверостишии поэт утверждает, что в природе есть гармония, чему, возможно, и возражает Заболоцкий.

 
Есть наслаждение и в дикости лесов,
Есть радость на приморском бреге,
И есть гармония в сем говоре валов,
Дробящихся в пустынном беге.
Я ближнего люблю – но ты, природа мать,
Для сердца ты всего дороже!
С тобой, владычица, привык я забывать
И то, чем был, как был моложе,
И то, чем стал под холодом годов;
Тобою в чувствах оживаю:
Их выразить, душа не знает стройных слов
И как молчать об них, не знаю.
 

[Батюшков 1964: 237]313313
  См. оригинал стихотворения Байрона в [McConnell 1978: 82]:
There is pleasure in the pathless woods,There is a rapture on the lonely shore,There is society, where none intrudes,By the deep Sea, and Music in its roar:I love not Man the less, but Nature more,From these our interviews, in which I stealFrom all I may be, or have been before,To mingle with the Universe, and feelWhat I can ne’er express—yet cannot all conceal.

[Закрыть]

Чуть позже мы увидим, что и другие черты перевода находят отклик у Заболоцкого: представление о природе как матери, природа-мать; православные коннотации в употреблении Батюшковым слов ближнего (в библейском смысле) и владычица (обычный эпитет Богородицы), у которых нет соответствий в оригинальном произведении Байрона; утверждение Батюшкова о непригодности человеческих способностей для выражения почти религиозного откровения («душа не знает стройных слов»). Однако все сказанное нужно соизмерить с тем фактом, что нам мало известно об отношении Заболоцкого к Батюшкову, за исключением того, что Заболоцкий не считал его одним из оплотов поэтического наследия, какими были для него Тютчев, Боратынский или Пушкин314314
  Еще более сомнительным источником был бы посредственный перевод Иваном Козловым того же фрагмента «Паломничества Чайльд-Гарольда», который был опубликован в составе более обширного перевода под названием «К морю» в 1828 году. Можно подозревать, что вялый перевод Козлова (который Белинский назвал «водянистым») вряд ли мог вызвать тот пыл, который так очевиден в доводах Заболоцкого. См. [Козлов 1960: 135]; также [Barratt 1972]. Цитата Белинского приведена по [Батюшков 1964: 319].


[Закрыть].

Другой возможный оппонент Заболоцкого – Вяземский, чье стихотворение «Вечер» 1861 года построено на утверждении «стройного» могущества природы. Здесь также отношение Заболоцкого к предшественнику остается неясным, но тем не менее параллели между ними поучительны. Центральная строфа «Вечера» гласит:

 
Но в видимом бездейственном покое
Не истощенье сил, не мертвый сон;
Присущ им здесь и таинство живое,
И стройного могущества закон.
 

[Вяземский 1986: 371]

Возвращаясь к третьей и четвертой строфам стихотворения Заболоцкого, мы обнаруживаем вечереющий ландшафт, ослабление сенсорных стимулов и отрицание восприятия – то есть ту обстановку и ту анестезию чувств, которые готовят путь метафизическому откровению, типичному для вечернего чувствительного размышления.

 
Но в тихий час осеннего заката,
Когда умолкнет ветер вдалеке,
Когда сияньем немощным обьята,
Слепая ночь опустится к реке,
Когда, устав от буйного движенья,
От безполезно тяжкого труда,
В тревожном полусне изнеможенья
Затихнет потемневшая вода…
 

Лексика этого фрагмента, его упорядоченная структура, состоящая из предложений, начинающихся с когда, и его мирное созерцательное настроение на время уводят стихотворение от тревожной полемики Заболоцкого. «Но в тихий час…» перекликается с фразой «И в этот час…» из предпоследней строфы стихотворения Вяземского, а также с первыми строками тютчевского стихотворения об откровении «Видение»: «Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья, / И в оный час явлений и чудес…» [Тютчев 1965, 1: 17]315315
  Курсив добавлен. См. также [Pratt 1984: 104–120].


[Закрыть]. Далее в стихотворении Тютчев выражает мысль о том, что вдохновение существует в природе независимо от человеческого гения, – такую же позицию в конечном итоге занял Заболоцкий в стихотворениях «Я не ищу гармонии в природе» и «Вечер на Оке», – но пока она далеко не очевидна. В то же время отзвуками слов и идей отрывок соединен с предшествующим текстом. Умолкающий вдалеке ветер противопоставлен «ожесточенному пению ветров» в начале, дикая и дисгармоничная природа, описанная в первых строках, здесь прекращает «буйное движенье» и «бесполезно тяжкий труд».

Второе возможное понимание зачина стихотворения можно увидеть, если объединить успокоение природы и уменьшение сенсорных стимулов, общерелигиозный смысл вечернего чувствительного размышления, собственные не вполне подавленные религиозные наклонности Заболоцкого и православную апофатику. В первом прочтении обычно представляется, что Заболоцкий высказывает экзистенциальное отрицание и утверждает, что в природе гармонии нет, что Тютчев, Батюшков, Вяземский и все прочие поэты, видящие гармонию в природе, просто неправы. Однако при более внимательном чтении заметно, что Заболоцкий не говорит: «Гармонии в природе нет», но «Я не ищу гармонии в природе». Подобным образом, он не говорит: «Не существует разумной соразмерности начал», но: «Разумной соразмерности начал… я… увы! не различал». Он не отрицает существования созвучий или стройных голосов, но сетует: «Не слышит сердце правильных созвучий / Душа не чует стройных голосов». В данном контексте, принимая во внимание грамматическую точность, вводные отрицания Заболоцкого относятся не к отсутствию гармоничных явлений в природе, а к несовершенству человеческого состояния, к ограничениям человеческого восприятия глубин природы: я не могу воспринимать эти гармоничные явления, потому что мои человеческие чувства неадекватны божественному красноречию природы.

Присутствие гармонии усиливается структурой самого текста, особенно звуковой оркестровкой стиха, с помощью которой выражено сетование лирического героя, что он не может воспринимать гармонию. В первой строфе присутствуют аллитерация звуков р, с/з, особенно в слоге раз– (разумной соразмерности, различал), и внутренняя рифма скал / начал / различал. Третья и четвертая строки второй строфы подобным же образом обыгрывают аллитерацию с/г, иногда в сочетании с т, и мощный повтор звука и в сочетании с шипящими ш и ч: «Не слышит сердце правильных созвучий, / Душа не чует стройных голосов».

Это имплицитное подтверждение чуда природной гармонии, в сочетании с отрицанием способности человека воздать ему должное, в самом базовом смысле есть заявление о смирении, признак кенозиса или самоотречения и постижение апофатического пути к истине. Православный духовный опыт, согласно Лосскому, «в той же мере отвергает как интеллектуальный гносис, так и чувственное восприятие божественной природы», и поэтому «совершенно совпадает с категорическим утверждением… о непознаваемости сущности Бога» [Лосский 2006: 451]. В стихотворении «Я не ищу гармонии в природе» подобным же образом поэт со своей духовной позиции отрицает способность человека чувствовать гармоничную сущность природы. В контексте православия спасение и постижение Божества достигаются не человеческими силами, но через обожение человека, через «превос-хождение тварного бытия», через реализацию человеком образа Божьего, с которым он родился, и участие в божественной жизни вселенной [Лосский 2006: 451]. Точно так же «спасение» для Заболоцкого в данном случае приходит не через понимание природы человеческими силами, но через реализацию присущего ему единства с природой. Эта концепция легла в основу стихотворений «Вчера, о смерти размышляя», «Метаморфозы» и «Завещание» и, в несколько иной форме, «Я не ищу гармонии в природе» и «Вечер на Оке».

Ефим Эткинд не помещает проблему восприятия в контекст православного богословия, но признает, что для Заболоцкого восприятие наделено метафизическим смыслом. Рассуждая о роли музыки в стихах Заболоцкого, он пишет:

В системе Заболоцкого есть музыка слышная, и другая, которая действует на человека неведомо для него самого, – ее нельзя воспринять слухом, как нельзя глазом увидеть ультрафиолетовые лучи. Различие между слышным и неслышным, зримым и незримым для Заболоцкого необыкновенно важно; понимать мир значит видеть и слышать то, что существует, составляет часть бытия, хотя как бы и не существует, ибо не воспринимается ни одним из пяти физических чувств [Эткинд 1978: 481].

Явная, громкая музыка, продолжает Эткинд, часто неприятна Заболоцкому, «зато тихая, почти неслышная, а то и вовсе неощутимая физическими чувствами кажется подлинно прекрасной».

Все это проливает любопытный свет на творчество Заболоцкого. Возникает вопрос о «музыке» индустриализации, описанной в «Лодейникове», а также в предпоследней строфе стихотворения «Я не ищу гармонии в природе». Вдобавок первоначальная третья строфа «Творцов дорог» теперь кажется даже более богословской и менее соцреалистической, чем при первом прочтении. «Хор цветов, неуловимый ухом» и созвучье тех мелодий, о которых так редко вспоминает человек, теперь видятся тесно связанными с апофатикой стихотворения «Я не ищу гармонии в природе» [Заболоцкий 1972, 1: 237–238]. В своем отвержении человеческих сил и неявном поиске Бога в той или иной форме, эта строфа из «Творцов дорог» еще более явно работает не на советскость стихотворения, частью которого является, а на ее опровержение.

В этом состоянии смирения поэт в «Я не ищу гармонии в природе» теперь ближе к лирическому герою элегии Батюшкова, который, подытоживая чувства, вызванные природой, заключает: «Их выразить душа не знает стройных слов»316316
  Основная идея стихотворения, очевидно, оказала глубокое влияние на Батюшкова, который писал Жуковскому 1 августа 1819 года в том же духе: «Природа – великий поэт, и я радуюсь, что нахожу в сердце моем чувство для сих великих зрелищ; к несчастию, никогда не найду сил выразить то, что чувствую». Цит. по: [Батюшков 1964: 319]. Возможный ответ на стихотворение Батюшкова, особенно на строку «Их выразить душа не знает стройных слов», можно найти в произведении Боратынского «Бывало, отрок, звонким кликом» 1831 года, которое, в свою очередь, может служить предшественником «Я не ищу гармонии в природе» Заболоцкого.


[Закрыть]. Он также приближается к идеальному человеку Тютчева, противоположности «мыслящего тростника», который не стал бы и пытаться различить отдельные черты природы, потому что сам акт восприятия требует отделения себя от ее гармоничного целого. Наконец, лирический герой Заболоцкого также приближается к невидимому лирическому герою «Вечера» Вяземского, который существует только как условный обладатель глаз, ушей и других органов чувств, но на протяжении большей части стихотворения ничего не воспринимает и склонен к «мечтам и забытью». Таким образом, в свете онтологических и эпистемологических предпосылок разногласия между четырьмя стихотворениями постепенно стираются, образуя почти единодушное мнение об ограниченности человеческих способностей по отношению к природе, которое свидетельствует о всепроникновении и устойчивости православных богословских концепций, лежащих в основе русской культуры.

Вторая половина стихотворения «Я не ищу гармонии в природе» содержит откровение, типичное для вечернего чувствительного размышления. Но, заставляя вспомнить некоторые метафизические стихи Боратынского со сходным приемом, вместо связного изложения одной метафизической истины Заболоцкий предлагает несколько ее вариантов, в данном случае четыре. Первый имеет прямое отношение к традиционной медитативной поэзии, второй – к философии Николая Федорова, третий – к прославлению советской индустриализации, четвертый – к романтической поэзии о природе и русскому православию. Все четыре варианта тесно связаны друг с другом. Они концептуально и поэтически переплетены, но не идентичны, и представляют собой еще один пример сложного парадигматического отношения Заболоцкого к многогранности советской русской культуры.

Пятая строфа – грамматическая и интеллектуальная поворотная точка стихотворения. Когда череда условных предложений, начинающихся с когда и описывающих наступление ночи, истощение и ослабление сенсорного восприятия, подходит к концу, лирический герой видит «прообраз боли человечьей», который возникает из бездны, напоминая о «глуби ужасной бездны» в «Ночных мыслях» Юнга317317
  Заболоцкий использует форму «человечий», а не более обычную «человеческий», что может быть просто вопросом поэтического удобства, связанного с рифмой и размером. Окончание -ечий, однако, говорит о происхождении от животного, как, например, собачий или овечий, и, возможно, указывает на то, что человек – лишь один из видов животных на Земле, в то же время отличая человека от других видов.


[Закрыть]. Душераздирающие переживания у Юнга – не просто поэтический акцент на чувствах, а необходимая прелюдия к «утешению» (по выражению Юнга), к откровению о «спасении» в остальной части стихотворения.

 
Когда огромный мир противоречий
Насытится бесплодною игрой, —
Как бы прообраз боли человечьей
Из бездны вод встает передо мной.
 

Хотя основное течение строфы возвращается к вечернему чувствительному размышлению, слово «противоречия» не может не придать определенную марксистскую окраску нарочито советскому стихотворению. Здесь намек на марксистскую идеологию подготавливает почву для видения в предпоследней строфе индустриализации (предположительно социалистической) во всем великолепии.

В следующей строфе заметно влияние Федорова, который в интеллектуальной вселенной Заболоцкого никак не поименован, но чье присутствие всегда чувствуется. Здесь имеется в виду не теория бессмертия Федорова как таковая, а его вера в аморальность природы, не регулируемой человеком. Федоров неоднократно называет природу нравственно «слепой», видит ее беспутной и неспособной отличить добро от зла. Объясняя свою позицию, он утверждает, что

нравственность не только не ограничивается личностями… а должна распространяться на всю природу. Задача человека – морализировать все естественное, обратить слепую, невольную силу природы в орудие свободы [Федоров 1982: 433]318318
  См. также [Федоров 1982: 58, 511]. См. [Masing-Delic 1992: 86, 88].


[Закрыть].

Заболоцкий пишет в похожем духе, но там, где Федоров считает, что предстоит неизбежная борьба, Заболоцкий видит возможность сотрудничества. В следующем отрывке сама природа смущена «дикой свободой, где от добра неотделимо зло».

 
И в этот час печальная природа
Лежит вокруг, вздыхая тяжело,
И не мила ей дикая свобода,
Где от добра неотделимо зло.
 

Предпоследняя строфа на первый взгляд напоминает советский агитплакат, изображающий блестящие валы турбин, поющие трубы и тому подобное.

 
И снится ей блестящий вал турбины,
И мерный звук разумного труда,
И пенье труб, и зарево плотины,
И налитые током провода319319
  Фразу И снится ей Жолковский читает как аллюзию на строку И снилась ей долина Дагестана из лермонтовского «Сна». См. [Жолковский 1992: 19–20].


[Закрыть].
 

Любопытной особенностью строфы являются каламбуры, которые для Заболоцкого не так типичны, как для многих других поэтов, и которые здесь, работая на впечатление идеологической выдержанности, помогают понять, что смысл стихотворения многослоен. В выражении «блестящий вал турбины» каламбур построен на слове вал, которое может обозначать и часть механизма, и, что чаще, волну, что перекликается с образностью воды, начатой в третьей и четвертой строфах. Турбины, которые имел в виду Заболоцкий, должны были приводиться в движение силой «валов» воды, протекающих через плотину, что усиливает образ. Также здесь возможен намек на слово вал у Батюшкова в выражении «говор валов» из стихотворения «Есть наслаждение и в дикости лесов». Подобным же образом Заболоцкий каламбурит со словом труба, которое имеет множество значений, включая «духовую трубу», «рог», «органную трубу» (как в «Лодейникове») и «дымовую трубу». В контексте индустриализации фраза «пенье труб» обозначает гудение или пыхтенье, которое издают дымовые трубы. В контексте более обширной музыкальной темы «пенье труб» предполагает нарастающий хор труб или рожков по мере приближения стихотворения к триумфальной развязке.

Впечатление пропагандистского плаката усиливается тем, что все рифмующиеся слова относятся к индустриализации – турбины / плотины, труда / провода, – и триумфальной интонацией, которая создается с помощью полной реализации ударений в первой строке, использования анафоры в каждой строке и накопительного эффекта от паратаксиса с союзом и. Глядя на это поэтическое крещендо, кажется, что стихотворение близко к развязке. Действительно, «мерный звук», «разумный труд» и «пенье труб» производят именно то ощущение «разумной соразмерности начал», которое поэт не мог различить с самого начала, и поэтому кажется, что его поиск завершен.

Если принять «советскую» интерпретацию или даже интерпретацию, основанную на философии Федорова, можно счесть, что основная идея стихотворения уже высказана. Поэт успешно продемонстрировал, что в «дикой» природе гармонии нет и что в природе она появляется только посредством преобразующей руки разумного человека. В такой трактовке стихотворение «Я не ищу гармонии в природе» своим поверхностным смыслом было бы похоже на «Лодейникова», но при этом бы выглядело не так диковинно для советского читателя или цензора. Скорее всего, именно опираясь на такую интерпретацию советское издательство поместило его в начале сборника «Стихотворений» Заболоцкого 1948 года.

И все же, как мы видели в «Творцах дорог», некоторые из наиболее идеологически выдержанных стихов Заболоцкого несут в себе наибольшие возможности для подрыва идеологии. Его более нейтральные стихи обычно не совпадают с линией партии, но и не противоречат ей напрямую. Однако соцреалистическая облицовка – слишком большая и хрупкая мишень даже для тех, кто в нее не целится специально. Так, стихотворение «Творцы дорог», будучи сталинистским, одновременно обличает сталинизм, даже если эта атака не воспринимается при первом чтении, и даже если сам автор задавался целью написать произведение, которое могло бы искупить его политическую вину.

Почти то же самое можно сказать о стихотворении «Я не ищу гармонии в природе». Несмотря на всю образность социалистического строительства, которая приводит стихотворение к взрывной кульминации и делает его пригодным для постлагерного дебюта Заболоцкого, факт остается фактом: этот триумфальный момент – всего лишь сон природы: «И снится ей блестящий вал турбины…» «Реальность» – это рассуждения поэта и изображение природы в остальной части стихотворения. Более того, сон как прием привносит примесь анахронизма, уводящую стихотворение назад, прочь от рационалистической, позитивистской тональности советского настоящего. В вечернем чувствительном размышлении сон часто является естественным следствием обращения лирического героя внутрь себя. В некоторых контекстах он вообще умаляет само человеческое существование, как у Тютчева в стихотворении «О жизни той, что бушевала здесь», в котором лирический герой утверждает: «И перед ней мы смутно сознаем / Себя самих – лишь грезою природы» [Тютчев 1965, 1: 225]. Персонифицированная природа у Заболоцкого, казалось, томится в ожидании рационализированного утопического будущего под контролем советского человека, но это томление выражено посредством символа, обращенного в прошлое и несущего мощные коннотации безвременья, нереальности и иррациональности.

Эти намеки на анахронизм и религиозный смысл воплощаются в последней строфе. Строфа функционирует как кода, что отмечено начальной фразой «Так, засыпая», в которой слово так сигнализирует об итоговом характере последующего высказывания, нарушает устоявшийся ямбический ритм и разрушает структурный паттерн анафоры и паратаксиса, которым обеспечивалась связность в предыдущей части.

 
Так, засыпая на своей кровати,
Безумная, но любящая мать
Таит в себе высокий мир дитяти,
Чтоб вместе с сыном солнце увидать.
 

На самом очевидном уровне в строфе снова сопоставляются иррациональная и в этом смысле безумная природа и ее разумный отпрыск, житель «высокого мира дитяти». Казалось бы, природа-мать должна учиться у советского человека, становясь гармоничной и разумной. Но все же что-то не сходится. Как мы уже видели, рационализм для Заболоцкого – палка о двух концах, как и «безумие». Слишком много разума ограничивает, а некоторая толика «безумия» помогает свободному интуитивному постижению высшей истины.

Еще одним признаком того, что нужно смотреть глубже верхнего слоя советского смысла, является тот факт, что образ природы как в заключительной строфе, так и в стихотворении в целом предстает с большей интенсивностью и глубиной, чем образ разумного человека, пусть даже на поверхности человек неистово поносит природу, а его доводы тщательно обоснованы. Здесь чувствуется перекличка, возможно, отдаленная, со стихотворением Тютчева «Не то, что мните вы, природа», в котором персонаж сравнивает своего воображаемого собеседника с глухонемым, который не может слышать голос матери-природы по причине своей глупости и чрезмерного рационализма.

Также заметна перекличка с собственным стихотворением Заболоцкого «Засуха» 1936 года – одним из тех, которые, согласно инструкциям Фадеева, нужно было «абсолютно» изъять из сборника стихов Заболоцкого [Заболоцкий Н. Н. 1991: 260–261]. Возражения Фадеева понятны, учитывая его вполне советскую точку зрения, если принять во внимание ту покорность, или даже кенотическую радость, с которой поэт смотрит на засуху. Он не только понимает «бессвязные и смутные уроки» матери-природы, но и находит это понимание «сладким», как и лирический герой стихотворения «Я не ищу гармонии в природе», который в конечном итоге обретает утешение и высшую форму познания от «безумной, но любящей матери». В завершении «Засухи» автор обращается к читателю и, возможно, к самому себе, чтобы напрямую донести идею стихотворения.

 
He бойтесь бурь! Пускай ударит в грудь
Природы очистительная сила!
Ей все равно с дороги не свернуть,
Которую сознанье начертило.
Учительница, девственница, мать,
Ты не богиня, да и мы не боги,
Но все-таки как сладко понимать
Твои бессвязные и смутные уроки!
 

[Заболоцкий 1972, 1: 192]

Ближайшие параллели, здесь, однако, – с «Творцами дорог», особенно с мощной концовкой первоначальной третьей песни. В главке создается образ природы, представленной населяющей тундру тварью земной, которая засыпает и свидетельствует о существовании гармонии, которую человек вспоминает редко.

 
И засыпая в первобытных норах,
Твердит она уже который век
Созвучье тех мелодий, о которых
Так редко вспоминает человек.
 

[Заболоцкий 1972, 1: 238]

Первая строка четверостишия «И засыпая в первобытных норах», что совершенно очевидно, почти совпадает по смыслу, лексике и ритму с первой строкой последнего четверостишия «Я не ищу гармонии в природе» – «Так, засыпая на своей кровати». Более того, земная тварь в «Творцах дорог» утверждает существование именно той гармонии природы, которая обычно не воспринимается человеком – «Созвучье тех мелодий, о которых / Так редко вспоминает человек». В обоих стихотворениях природа спит и несет в себе гармонию, тогда как человек пытается воплотить свое видение рационального переустройства природы и оказывается не в состоянии постичь гармонию, которая уже существует.