Текст книги "Вокруг Чехова. Том 2. Творчество и наследие"

С моим появлением на свету Антона Павловича появился новый адресат. В каждом письме к младшему брату теперь есть приписка: «Поклон Ольге Германовне и Жене». А мать мою он приветствует сразу после родов вот таким шутливым посланием: «Милая моя посаженая дочь Ольга Германовна, поздравляю Вас с прибавлением семейства и желаю, чтобы Ваша дочь была красива, умна, занимательна и в конце концов вышла бы за хорошего человека… который от своей тещи не выскочил бы в окошко»¹⁸.

С самых ранних лет я знала от отца, что у меня есть бабушка Евгения Яковлевна, тетя Маша и дядя Антон, которых я уже научилась любить, хоть и видела их очень редко. В 1904 году родители повезли меня в Ялту, где я стала свидетельницей того, с чего начаты мои воспоминания и что запомнилось мне на всю жизнь.

Мое детство и юность протекли в Петербурге, в нашей большой квартире на Каменноостровском, теперь Кировском, проспекте.

В одном с нами доме жил артиллерийский полковник с женой, сыном и дочерью, моей ровесницей. Мы были, как говорилось в старину, «знакомы домами». И родители и дети часто бывали друг у друга в гостях, а на праздниках – на Рождество, на Новый год, на Масленицу – в обеих семьях устраивались веселые балы и маскарады, как для взрослых, так и для детей. Отец, всегда щедрый на всевозможные выдумки, обыкновенно придумывал какой-нибудь экстраординарный номер, повергавший в изумление всех. Помню, как однажды перед таким балом он купил какого-то пестрого ситца и заказал маме сшить из него короткое платье, куртку и брюки. Шитье происходило при запертых дверях, и мы, дети, все бегали подглядывать, что там происходит. Однако подсмотреть ничего не удалось.

Наступил вечер маскарада. Я и брат были в костюмах маленьких маркизы и маркиза. К шести часам нас отвели на детский бал в соседнюю квартиру. А в восемь часов начался бал для взрослых. И вдруг, среди толпы тореадоров, д’Артаньянов, рыбачек, японок и разных других масок, появилась пара негров в знакомых нам ситцевых костюмах. С трудом мы узнали вымазанных сажей наших родителей. Отец в черном курчавом парике и черных перчатках с увлечением отплясывал модный тогда негритянский танец кекуок. Мама в короткой, до колен, юбочке, что по тем временам было чрезвычайно смело, также в курчавом парике и длинных черных перчатках, жеманно выступала рядом с ним. Фурор был необыкновенный, хозяева и гости восхищались и выдумкой, и исполнением.

Но вот мы подросли и увлеклись любительскими спектаклями. Отец стал принимать деятельное участие в наших постановках. Он был и нашим режиссером, и костюмером, и осветителем. Если требовалась лунная ночь, он наводил на влюбленных сильную электрическую лампу и, сидя за кулисой, превосходно щелкал соловьем. Для водевиля «Беда от нежного сердца» клеил отличные цилиндры и кроил фраки – словом, всячески помогал нам во всех наших затеях.

В эти годы (1907–1917) он уже издавал журнал «Золотое детство», и наши детские интересы были ему особенно понятны и близки.

Надо сказать, что родители мои были необыкновенно энергичны и трудолюбивы, и когда они поженились, то все знакомые и друзья их единодушно говорили, что это будет «электрическое семейство». И они оказались правы. И отец и мама трудились всю жизнь не покладая рук, умели делать многое такое, о чем в большинстве других семей не имели и понятия; и нам, детям, они привили любовь к труду, ловкость и быстроту, во всякой работе. Уже в раннем возрасте мы помогали отцу в оформлении «Золотого детства». Брат составлял ребусы и шарады, я заклеивала бандероли и надписывала адреса.

В те же годы частыми гостями родителей были их близкие друзья – Лика Мизинова с мужем, талантливым режиссером Александром Акимовичем Саниным, и его сестрой Екатериной Акимовной, моей первой учительницей музыки, и Татьяна Львовна Щепкина-Куперник с мужем, известным петербургским адвокатом Николаем Борисовичем Полыновым. Обыкновенно все они собирались у нас на встречу Нового года и на именины отца 8-го ноября старого стиля. В эти дни мне разрешалось побыть с гостями до десяти часов вечера и принять участие в сервировке праздничного стола, чем я очень гордилась. На одной из таких новогодних встреч я впервые и увидела Татьяну Львовну. Меня, десятилетнюю девочку, больше всего поразила ее миниатюрность. Она была только чуточку повыше меня. Помню ее всегда оживленное лицо и быструю походку. При небольшом росте она была несколько полновата и во время ходьбы забавно «катилась», как шарик. Поминутно подносила к чуть прищуренным глазам лорнет, так как была очень близорука. У меня сохранилась расписная деревянная солонка, которую она подарила отцу в день его именин, и автограф ее шуточного поздравления. Вот оно:

 
Наш драгоценный Миша Чехов!
Чего Вам пожелать в стихах?
Здоровья, радостей, успехов,
Все остальное в жизни – прах.
Люблю Вас, Миша, с малолетства;
Пусть будет счастье Вам дано!
Пусть Ваше «Золотое детство»
Вам будет золотое дно.
И пусть супруга дорогая
Нас угощает раз в году
Горячим духом расстегая,
Какому равных не найду!..
 

Позже, в юности, когда я прочла ее переводы Ростана, я очень гордилась и хвастала перед подругами тем, что знаю ее лично…

Помню, как восторгался Александр Акимович легкостью, с которой Татьяна Львовна писала свои стихи.

– Понимаете, Ми-ш-шенька, – говорил он отцу, пришепетывая, – Танечка при мне присела на стул, подвернувш-ш-ши под себя ножку, и – через несколько минут стихи готовы.

И его, и Лидию Стахиевну я чрезвычайно любила. Моя «тетя Лика» была в ту пору уже немолода, но еще очень привлекательна. Она располнела, но, как говорили взрослые, не утратила своего былого обаяния. Курила тончайшие папироски с предлинными мундштучками. Говорила приятным, будто слегка охрипшим баском.

Я очень рано научилась читать. С четырехлетнего возраста любимой моей комнатой в нашей большой петербургской квартире был кабинет отца. Помню себя перед огромным книжным шкафом, за стеклами которого стоят в кожаных с золотом переплетах «История искусств» Гнедича, «Жизнь животных» Брема, сочинения Пушкина, Чехова, Толстого, русских и западных классиков.

Но вместе с нарядно изданными книгами в отцовском шкафу попадаются иногда скромные книжечки в обыкновенных коленкоровых переплетах, которые я потихоньку от родителей читаю тоже. «Вечный жид» Евгения Сю, «Три мушкетера» Дюма, поэма Колриджа «Старый моряк». И вот однажды, уже дотянувшись до третьей полки шкафа, нахожу небольшой томик в темном переплете. А. С. Суворин, «Татьяна Репина», – читаю я на обложке.

Хочется поскорее узнать, кто такая Татьяна Репина, и я принимаюсь за чтение. Но я еще не умею читать драматические произведения: мне мешают имена действующих лиц перед каждой репликой, и я разочарованно ставлю книгу на ее прежнее место в шкафу.

Приходит увлечение Тургеневым. Мало популярное в ту пору произведение «Клара Милич» почему-то производит на меня большое впечатление, тем более что в это же время на экраны кино выходит «потрясающая драма» (так тогда рекламировали боевики) – «После смерти», поставленная по мотивам этой повести. В фильме участвуют кумиры публики – балерина Вера Коралли, Полонский и Максимов.

И тут я узнаю от отца, что прототипом Клары Милич, а следовательно, и героини «потрясающей драмы», была известная провинциальная актриса Кадмина; обманутая неверным возлюбленным, она во время представления в театре приняла яд и умерла прямо на сцене. Отец вынимает из шкафа не понравившуюся мне, забытую книжечку Суворина, и я узнаю, что пьеса его «Татьяна Репина» написана на тот же самый сюжет.

О поступке Кадминой очень много говорили в обществе. Знал о ней и Антон Павлович. В одном из писем Суворину он пишет: «На меня от скуки нашла блажь: надоела золотая середина, я всюду слоняюсь и жалуюсь, что нет оригинальных, бешеных женщин…

Одним словом, – а он мятежный ищет бури! И все мне в один голос говорят: „Вот Кадмина, батюшка, Вам бы понравилась“. И я мало-помалу изучаю Кадмину и, прислушиваясь к разговорам, нахожу, что она в самом деле была недюжинной натурой»¹⁹.

Вскоре после постановки «Татьяны Репиной» в московском Малом театре Антону Павловичу понадобился французский словарь, и он попросил его у Суворина, у которого были свои книжные магазины, обещая «отдарить» старика. И вот в благодарность за присланные ему словари дядя Антон Павлович написал одноактную пьесу – продолжение суворинской «Татьяны Репиной». Пьеса эта также называется «Татьяна Репина», и в ней фигурируют те же самые лица, что и в пьесе Суворина.

Действие происходит в церкви, во время венчания неверного возлюбленного Репиной с его новой пассией – богатой невестой Олениной. Между возгласами священника и песнопениями церковного хора слышны разговоры и сплетни приглашенных на свадьбу гостей. Но жениха – Сабинина – мучает совесть. Ему кажется, что погубленная им Татьяна здесь, в церкви, он пытается, оставив невесту, ехать на могилу Репиной, чтобы отслужить там по ней панихиду. Оленина в смятении. Занавес закрывается, и пьеса заканчивается словами автора – Антона Павловича: «…а все остальное предоставляю фантазии А. С. Суворина».

Отец рассказал мне, что Антон Павлович был большим знатоком духовной литературы, отлично знал Священное Писание и имел библиотеку богослужебных книг. Все это помогло ему при создании пьесы. Он писал ее, не предназначая ни для публики, ни для критики, ни тем более для цензуры – ведь действие происходит в церкви, – а выводить на сцену царские особы и духовных лиц тогда строго запрещалось. Это был только шутливый подарок в ответ на любезность Суворина. Получив от Чехова столь изящный дар, Суворин распорядился отпечатать в своей типографии всего только два экземпляра пьесы Антона Павловича. Один он оставил себе, а другой отправил Чехову.

Узнав такие подробности, я тут же с жадностью «проглотила» книжку Суворина, но с пьесой Антона Павловича мне пришлось познакомиться значительно позднее, потому что, как известно, все бумаги писателя собирала, хранила и оберегала Мария Павловна, и пьеса Антона Павловича лежала в ее архиве.

В 1923 году в Ленинграде должен был выйти в свет Чеховский сборник, в который предполагалось включить воспоминания А. С. Суворина. Еще в 1912 году, сразу после смерти Суворина, в газетах сообщалось, что среди его бумаг оказался печатный экземпляр пьесы А. П. Чехова «Татьяна Репина». Составители сборника и решили включить в него вместе с воспоминаниями Суворина пьесу Чехова.

Узнав об этом и опасаясь, что пьеса, никому не известная, без соответствующего комментария, будет превратно понята читателями, Мария Павловна вынула из своего архива маленький томик, передала его младшему брату, сопроводив его таким письмом от 1 августа 1923 года: «Прими к сведению следующее: в Питере собираются выпускать Чеховский сборник (бедный Чехов!), где будут напечатаны воспоминания Суворина, и хотят поместить Антошину пьесу, которую передал издателям Ефремов. Скорей составляй томик, только не печатай „Татьяну“ отдельной книжкой – боюсь кощунства. Нужно напечатать ее в виде воспоминания, как-нибудь вставить под соусом суворинской пьесы».

Михаил Павлович в точности исполнил желание и волю сестры, и в том же 1923 году его книга «Антон Чехов, театр, актеры и «Татьяна Репина» вышла в свет.

Вот тут-то, во время работы отца над книгой, будучи уже совсем взрослой, я впервые прочитала пьесу Антона Павловича.

Сейчас пьеса Суворина «Татьяна Репина» в красивом переплете, с автографом автора, подаренная им Марии Павловне, находится в Московском Литературном музее, а уникальный экземпляр пьесы А. П. Чехова «Татьяна Репина» – в Доме-музее писателя в Ялте.

В 1914 годуя окончила с золотой медалью петербургский институт Терезии Ольденбургской. Помню, как торжественно прошел день выпуска. Утром в домовой церкви института был молебен. Нарядно одетая мама и отец в черном фраке стояли среди множества других таких же нарядных родителей моих подруг-институток. После молебна всех пригласили в актовый зал, где происходила раздача медалей и аттестатов, и мы принимали поздравления. Лакеи в ливреях, белых чулках и перчатках разносили шампанское.

А вечером был бал. Каждая из выпускниц получила разрешение пригласить двух «кавалеров» (второй предназначался для подружек, у которых еще не было знакомых молодых людей). В дальнем углу зала, украшенном декоративными растениями, восседали начальница института (мы называли ее maman), инспектор классов и несколько наиболее почтенных классных дам. В сопровождении обоих «кавалеров» я должна была пройти через весь зал и представить их maman и начальству. Помню, как трудно было проделать это на глазах у всех, и путь через зал показался мне тогда чрезвычайно длинным.

Еще во время пребывания в институте я брала частные уроки музыки. Петь я любила с детства. К 17 годам у меня открылся певческий голос. Некоторое время я занималась вокалом у матери Ольги Леонардовны в Москве, куда отец отвез меня по настоянию Марии Павловны. Затем, вернувшись в Петербург, продолжала занятия у известной тогда преподавательницы пения Аллы Томской. Однако систематически, профессионально заняться пением мне удалось только в 1928 году уже в Москве. Окончив музыкальный техникум имени Игумнова со званием педагога-музыканта, я работала в кружках самодеятельности, не переставая частным образом заниматься вокалом и понемногу увеличивая свой репертуар.

Мне приятно сознавать, что я выбрала профессию, которая пришлась по душе моему отцу. «Как я радуюсь за Женю, – писал он в 1935 году, – что она уже настоящая певица, и как я доволен, что оба мои детеныша, и сын, и дочь – оба пошли по искусству. Ну подавай им Бог преуспеяния…»

За год до начала Отечественной войны мне случайно довелось спеть в консерватории «Песни и пляски смерти» Мусоргского. Мое пение понравилось экзаменационной комиссии, и меня пригласили работать в консерватории в качестве певицы-иллюстратора концертмейстерского класса. Но вскоре разгорелась война, и я смогла вернуться к любимой работе только в 1945 году.

Работу в консерватории я считаю главной удачей своей жизни. Постоянное общение со множеством одаренной молодежи, с нашими талантливыми лауреатами, с которыми приходилось мне выступать и на показах, и на экзаменах с интереснейшими и труднейшими программами, огромное творческое удовлетворение и работа под руководством великолепных, высокоэрудированных педагогов нашей концертмейстерской кафедры – были для меня несказанным счастьем. Особенно дорожила я занятиями с Елизаветой Борисовной Брюхачевой, необыкновенным, тонким музыкантом, с величайшей любовью, проникновением и тщательностью проходившей со студентами учебный материал. Оригинальная, интересная трактовка и новых, и давно известных, «запетых» романсов, великолепное знание вокальной и скрипичной литературы, весь ее облик – надолго останутся в памяти всех знавших ее.

Репертуар мой непрерывно рос и перевалил за тысячу произведений русских, западных и советских авторов. А число студентов-пианистов, которым я помогла стать квалифицированными аккомпаниаторами, насчитывает почти четыре сотни.

Однако я забежала далеко вперед, и теперь мне хочется вернуться к образу моего дорогого отца.

У Михаила Павловича осталось немалое творческое наследие. Любимым его занятием, как я уже говорила, было – писать. В воспоминаниях моего детства я вижу его в кабинете нашей петербургской квартиры за письменным столом. Раннее утро. Лампа с зеленым абажуром бросает яркий свет на лежащую перед ним рукопись. Левая рука зажата между коленями, правая пишет, пишет, пишет красивым ровным почерком. Растет горка исписанных страниц.

Трудно счесть, сколько таких страниц было написано за всю его жизнь – повести, рассказы, журнал «Золотое детство», переводы, доклады. В 1904 году вышла в свет его книга «Очерки и рассказы», которая была удостоена Академией наук почетного отзыва имени А. С. Пушкина. В 1910 году вышел сборник рассказов «Свирель». Под тем же заглавием издан сборник и в 1969 году. И наконец, несколько книг об Антоне Павловиче и первая биография великого писателя, помещенная в шеститомнике писем, изданных Марией Павловной в 1912–1916 годах.

Надо сказать, что Михаил Павлович и Мария Павловна и в творческих делах часто выступали вместе. Всегда, всю жизнь они по-дружески, по-родственному помогали друг другу. Они, как известно, были самыми младшими детьми в семье Павла Егоровича Чехова, и с детства их связывала крепкая взаимная привязанность. Мария Павловна рассказывала мне, что когда их, детей, приглашали в гости и угощали маленькую Машу конфеткой или пирожком, она, прежде чем взять лакомство, обязательно спрашивала: «А Мише?» – и лишь тогда принималась за еду, когда видела, что и братишка тоже получил угощение.

Едва окончив университет и поступив на службу, еще в годы своей холостой жизни, Михаил Павлович ежемесячно посылал сестре по 25 рублей, считая своим долгом помогать ей материально. Он не перестал делать это и после своей женитьбы, уже имея собственную семью.

В свою очередь, Мария Павловна, затеяв издание шеститомника писем А. П. Чехова, привлекла к этому большому делу брата, предложив ему написать биографию Антона Павловича. То была первая биография писателя, по поводу которой брат и сестра часто обменивались письмами и делились соображениями. И переписка их всегда была проникнута глубокой нежностью и взаимным уважением.

Что касается биографии Антона Павловича, то могу смело сказать, что она создавалась на моих глазах. Еще когда я и мой брат Сергей были совсем маленькими детьми, мы постоянно заставляли отца что-нибудь нам рассказывать. Рассказывать он любил и делал это мастерски. С его слов мы были знакомы с произведениями Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Дюма, Жюля Верна гораздо раньше, чем смогли их прочитать. Но самой любимой темой были рассказы из его детства о таганрогской жизни семьи Чеховых. Обыкновенно после ужина мы усаживались на большой турецкий диван, стоявший в столовой, и просили:

– Ну, папка, рассказывай!

И отец, шагая взад и вперед по комнате, начинал свой рассказ о том, как бабушка ехала на лошадях в Шую, через Муромские леса, в которых водились разбойники, нападавшие на проезжих; как мальчики Чеховы ловили бычков на таганрогской пристани, как пели в церковном хоре, как помогали отцу в лавке, как любили дядю Митрофана Егоровича, какие шалости придумывал Антоша, и многое, многое другое, из чего впоследствии составилась биография Антона Павловича. После этих рассказов нас с трудом можно было уложить в постель, и мы с нетерпением ждали завтрашнего вечера, чтобы узнать, чем окончились вчерашние приключения Саши или Антоши. Таким образом, к тому времени, как Мария Павловна предложила моему отцу участвовать в издании шеститомника, биография Антона Павловича фактически была готова, и оставалось только перенести ее на бумагу.

Работа брата и сестры над шеститомником началась в 1911 году. С того времени отец стал часто ездить в Москву и иногда брал с собою и меня. Я была тогда уже подростком и отлично помню, какую огромную переписку вела Мария Павловна с адресатами Антона Павловича. Случалось, она поручала мне снимать копии с писем Антона Павловича, присланных ей корреспондентами писателя. И я с гордостью переписывала их моим круглым, четким, еще полудетским почерком. Пишущие машинки тогда были редкостью, и все переписывалось от руки. Работа над «Письмами» протекала очень напряженно. И переписка с адресатами А. П. Чехова, и составление томов, написание биографических очерков, чтение корректур, сама организация издания – весь этот труд полностью взяли на себя Мария Павловна и Михаил Павлович. Переписка их той поры хорошо передает интенсивность их деятельности. 7 мая 1911 года Мария Павловна пишет брату: «Мне бы хотелось, чтобы ты теперь же приехал и, наладивши материал, отвез бы его сам Сытину для печатания. Кончила проверку материала для первой книжки и теперь проверяю для второй». И 22 мая: «Милый Миша, возьми в театре сто рублей и оставь их своей семье, чтобы тебе можно было не зарабатывать их, а поскорее приехать в Ялту, начать со мной работать. Начни теперь же краткую биографию, и вместе прочтем и обдумаем хорошенько». А 25 марта 1912 года пишет уже о втором томе: «Тебе нужно прочесть все письма второго тома, чтобы написать биографический очерк. Первый очерк всем очень нравится».

Отец отлично понимал огромное значение своих очерков как первой, по сути дела, биографии писателя. 30 сентября 1912 года он пишет сестре из Петербурга: «Если ты выезжаешь из Ялты 15 окт., то 17-го, значит, будешь уже в Москве. Тогда телеграфируй или напиши, и я немедленно прискачу в Москву. Так будет удобнее.

В Москве разберемся в биографии, многое вспомним вместе, исправим, добавим, вычеркнем и изменим – и выйдет хорошо. Мое глубокое мнение: биография должна быть при каждом томе. Хоть маленькая, хоть куцая, – но должна быть. Я ли ее буду писать, другой ли кто, – это все равно, – но без биографического очерка нарушилась бы цельность и последовательность издания. Я очень хорошо сознаю свою ответственность перед обществом в этих биографических очерках и потому охотно уклонился бы от писания их; но, по совести, должен сказать, что раз уж начато дело именно так, то оно и должно продолжаться именно так же, а не иначе». К этой своей работе отец относился исключительно добросовестно. Волновался, что иногда не может приехать в Москву по вызову сестры, так как выпускает очередной номер журнала «Золотое детство». «Сам еду на вокзал, – пишет он, – чтобы опустить в поезд это письмо… Посылаю часть биографии. Старался изо всех сил, но не мне, конечно, судить, что вышло… Очень беспокоюсь. Прочти. Если хорошо, то сдай в печать и оттиск пришли в свое время мне. Но во всяком случае я теперь же хотел бы знать твое мнение, чтобы с большей свободой духа продолжать».

Мария Павловна высоко ценила помощь и советы брата. Пересылая ему гонорар за биографические очерки, не забывала сопровождать денежные переводы теплыми словами и добрыми пожеланиями. Отец отвечал ей тем же. Вот несколько его писем. «Перевод получил. Спасибо. Не столько обрадовался деньгам, сколько ласковым, нежным строкам твоего на нем письма». «Хорошая Маша. Я получил твой банковский перевод. Очень благодарю, хотя, откровенно, и не знаю, нужно ли, чтобы ты присылала. Ведь мы делаем общественное дело, я так считаю твое издание „Писем“…» «Я получил от тебя корректуру, и уже исправил ее и сегодня пошлю ее к тебе обратно. Сделал все так, как ты пометила. Поздравляю тебя: ты сделала большие успехи. Судя по пометкам, у тебя – настоящий мужской ум. И знаешь? Я жалею, что ты – не мужчина… При твоей общественности, деловитости, смелости – из тебя вышел бы отличный деятель…»

Вскоре после революции наша семья переехала в Москву, а с середины 20-х годов отец заболел стенокардией. Холодные зимы, четвертый этаж коммунальной квартиры, без лифта, различные бытовые трудности делали для него неприемлемой дальнейшую жизнь в Москве. И, когда в 1926 году явилась возможность поселиться в ялтинском доме в качестве научного сотрудника Музея, он с радостью согласился. Но, несмотря на все преимущества жизни в Ялте, очень тосковал по семье. Целый ряд его писем говорит о глубокой любви и нежности к жене и детям, сожалении о том, что нельзя жить вместе. Некоторые из этих писем я приводила уже выше. А вот еще одно: «Иногда я воображаю себе всех вас в сборе. Вот я вхожу к вам. Вы обедаете. Спиной ко мне сидит мамаша, зять и Женя на своих обычных местах… Я – в шапке-невидимке. Я раздеваюсь, вхожу в комнату и усаживаюсь в свой уголок. Вы начинаете говорить обо мне, хохочете, начинаете припоминать все мои слабости. Женя говорит о моих тоненьких ножках… И никто из вас даже не подозревает, что в моем уголку, на моем месте сидит мое астральное тело и разделяет с вами компанию».

В ялтинском доме Михаил Павлович поселился в большой комнате цокольного этажа, входившей в экспозицию музея, в которой и прожил последние 10 лет своей жизни. Здесь и была написана книга «Вокруг Чехова».

Живя в Ялте, Михаил Павлович занимался переводами с английского и с французского и продолжал работу над биографическими материалами брата. К1929 году им было написано несколько статей об Антоне Павловиче, которые теперь он решил объединить в книгу под одним названием. Рукопись была подготовлена и послана в Государственное издательство в Москву, но ответа оттуда не последовало. В 1930 году Мария Павловна поехала в Москву в служебную командировку и после переговоров с издательством «Academia» телеграфировала брату, что его книга принята и выйдет тиражом 5 тысяч экземпляров. Михаил Павлович получил от издательства договор, подписал его, отослал в Москву и… опять все надолго замолкло. Наконец к началу 1932 года стало известно, что издательство приступило к работе над книгой и что предисловие и комментарии к ней должен писать М. П. Сокольников. Это последнее обстоятельство немало беспокоило Михаила Павловича. 8 января он написал нам в Москву: «Итак, значит, моей книге все-таки суждено увидеть свет. Я долго ждал о ней известий, наводил справки, но все было напрасно. Приезжавший сюда писатель Чуковский, один из деятелей означенного издательства, говорил мне, что моя книга вовсе не будет издана по каким-то бумажным соображениям, и мне было грустно… Но, с другой стороны, мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь посторонний писал к ней примечания, – это может придать ей колорит писавшего». А 6 февраля он уже беспокоится о корректуре: «Уже больше месяца, как писал Сокольникову относительно моей книги и просил его выслать корректуру. Но ни ответа, ни привета. Боюсь, как бы не выпустили без моего ведома».

Возможно, оттого, что он находился так далеко и не мог сам следить за работой над его книгой, он очень волновался. «Откровенно говоря, – писал он 13 февраля, – я очень сожалею, что затеял эту книгу. Лежала бы она да лежала у меня в столе, пока ее не изгрызли бы мыши, но Маша вдруг вздумала отвезти ее тогда в Москву и передать на рассмотрение… А сколько будет волнений, трясения нервов, скорби из-за газетных рецензий! Себе дороже обойдется». И в письме к нам от 2 марта ощутимо то же волнение: «…ровно через месяц… кончится и срок моего договора с „Академией“ на право издания моих мемуаров. Откровенно говоря, я так бы не хотел, чтобы они выходили в свет! Я нарочно старался, чтобы в них было как можно меньше автобиографического, но, судя по тому, как там принялись за предисловия да за примечания, боюсь, как бы моей книге не придали большего значения, чем я то имел в виду. Хотелось бы, чтобы она прошла незаметно, чтобы она составила собою только обычный, скромный эпизод на книжном рынке и как можно скорее была забыта. Я не люблю и боюсь саморекламы. И пусть эта книга будет моим последним литературным грехом. Итого, значит, будет ровно 45 томов, которые я выпустил за всю свою жизнь!»

Однако дело понемногу двигалось, и в письме от 17 ноября отец сообщает нам, что книга его «еще не выходила в свет, но, как мне сообщили, уже набрана. Ей хотят придать приличный вид и потому командировали известного гравера Павлова во все музейные чеховские места обозревать все, касающееся моей книги, и гравировать. Это, конечно, трогательно, но я боюсь, как бы они не выпустили книгу, так и не прислав мне корректуры». Но беспокоился он напрасно: «Сокольников прислал милое письмо и корректуру, пишет он нам 31 января 1933 года. – Сижу над ней. Сроку дали только пять дней, но почта опоздала на два дня, и приходится теперь гнать и в хвост и в гриву». А 4 февраля уведомляет с большим удовлетворением: «Ну-с, отчитал я корректуру и уже возвратил ее обратно. Книга выйдет интересная и будет издана старательно и хорошо. Рисуночки – одна прелесть! Сокольников написал очень приличное предисловие и неплохие примечания». И вот, наконец, письмо от 2 июня: «Наконец-то вышла моя книжка в свет. Мне прислали сюда всего только один экземпляр, и я должен сознаться, что М. П. Сокольников постарался и действительно выпустил нечто художественное… Жаль только, что книжку очень сократили, дали ей заглавие „Вокруг Чехова“ и, следовательно, сузили ее диапазон: вместо моих личных мемуаров получилась монография об Антоне Чехове…»

Итак, после нескольких лет волнений, хлопот, ожидания книга «Вокруг Чехова» наконец вышла в свет. Михаил Павлович явно недооценивал ее. Он рассчитывал, что ее появление пройдет незаметно и что она будет скоро забыта, однако ошибся. Книга выдержала проверку временем, неоднократно переиздавалась и в наши дни является одной из самых значительных работ в «Чеховиане», своего рода энциклопедией по Чехову.

Последней работой отца совместно с Марией Павловной было составление Каталога по Дому-музею А. П. Чехова в Ялте.

Это была идея Михаила Павловича. Первоначально он готовил просто каталог для Библиотеки имени В. И. Ленина. Но когда Мария Павловна показала его в библиотеке, было решено, что эта работа будет издана, и не как скромный каталог, а отдельной книгой, с иллюстрациями и фотографиями. Эта идея была поддержана и народным комиссаром просвещения А. С. Бубновым, о посещении которым Дома-музея в Ялте сообщал нам отец 14 октября 1934 года: «Бубнову очень понравилось у нас, он пробыл у нас целые два часа и не хотел уезжать… Маша хвасталась перед ним моим Каталогом, и он оставил следующую цидулу: „Прекрасным подарком к чеховскому юбилею был бы этот Каталог. Хорошо было бы ускорить его издание. Издавать его надо хорошо, с фотографиями и иллюстрациями“. Маша, конечно, пришла в телячий восторг… Мое авторское самолюбие удовлетворено… Но, конечно, эта надпись Бубнова произвела впечатление и на Немировича. Как тебе известно, для полного окончания Каталога осталось в нем заприходовать всего только 6–7 фотографий, которые находятся в кабинете, в витрине налево, и о которых у меня не было решительно никаких сведений, т. е. о Качалове, Артеме, Немировиче, Станиславском и др…. Представь себе, что благодаря этой надписи Немирович пришел в умиление и взялся сам написать о себе самом и о прочих вышеуказанных знаменитостях!»

Михаил Павлович много души вложил в Каталог, старался сделать его как можно интереснее, использовав здесь часть неопубликованного материала своей последней книги. Но по не зависящим от него обстоятельствам выпуск в свет Каталога очень затянулся, и вышел он уже после смерти автора.

Михаил Павлович скончался в 1936 году и погребен на ялтинском кладбище рядом с матерью Евгенией Яковлевной. Таким образом, сбылось его давнее желание, о котором он когда-то писал сестре: «Тебе может это показаться странным, но мне так бы хотелось окончить свои дни в твоем доме на Аутке! Всегда, даже при тех неприятностях, которые иногда случались, я чувствовал там себя дома».