Текст книги "Небывалому быть. Часть 1"

Северный фронт. Село Верягино. Лето 1917 г.

Петр стряхнул пыль с гимнастерки и, застегнув пуговицу на воротничке, решительно вошел в деревянный одноэтажный дом, служивший штабом пятой армии. В доме были четыре комнаты. Одну занимал генерал от кавалерии Дорин Семен Иванович, вторая принадлежала его адъютанту, высокому офицеру с влажными глазами и льстивой улыбкой. Петр, к своему стыду, никак не мог запомнить его имя: то ли Редар, то ли Дерар. Адъютант имел кавказскую внешность, орлиный нос и вечное желание услужить. Еще одна комната была обедней, а также кабинетом, где некогда обсуждали планы наступления, тактики боев и отстукивали телеграммы в Ставку.

Сейчас в этой комнате стоял полумрак, за широким столом сидел седой генерал и запрокидывал в себя стопку водки, любезно наполняемую адъютантом.

– Здравия желаю, Ваше высокопревосходительство! – гаркнул Петр, вытягиваясь перед генералом в струнку. Семен Иванович поморщился, как от зубной боли, и покосился на адъютанта.

– Не изволите ли закусить? – спросил тот, пригибаясь и протягивая вилку с насаженным кусочком сала.

Генерал отмахнулся и посмотрел на Петра:

– Я не вызывал вас, поручик.

– Так точно, не вызывали.

– Ну и на кой вы тогда приперлись? – икнув, генерал махнул рюмку и со стуком поставил тару на стол. – Маячите перед глазами которую неделю уже. Вы мне скоро сниться будете.

– Очередная жалоба, Ваше высокопревосходительство. Местная жительница утверждает, что ее шестнадцатилетняя дочь была изнасилована солдатом нашей армии.

– Ну и что вы от меня хотите?

– Как что? – оторопел Петр и даже покраснел от удивления, – наказать надо гада.

– И где мне прикажете его искать? Поди, уже отправился к себе в какой-нибудь Урюпинск и рылом не чешет.

Петр задохнулся от возмущения:

– Но нельзя же все оставить как есть! Это уже пятое изнасилование за этот месяц. Солдаты вашей армии, господин генерал, позорят имя России. Мало того что братаются с врагами, дезертируют сотнями, не подчиняются приказам, так распустились до того, что издеваются над беззащитными женщинами.

Генерал с силой ударил кулаком по столу и резко встал:

– Ты, пацан! Да как ты смеешь? Ты что же, падла, не видишь, что все с ума посходили? Думаешь, я не докладывал куда следует, не писал Керенскому, и что в ответ? Все тычут мне в лицо постановлениями солдатских комитетов. И без тебя знаю, что давно уже немец гуляет по нашим деревням, давно знаю, что открыта наша граница, что не несут посты, пьют водку и жрут бюргерскую колбасу. Думаешь, я не просил их? – генерал пьяно покачнулся и схватился за край стола. Адъютант мигом подбежал, готовый подхватить, поддержать и хоть чем-то услужить своему генералу.

Семен Иванович отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, и подошел к Петру. Ростом он был намного ниже поручика, это задевало его, и он отступил на пару шагов назад, дабы эта разница была не так заметна:

– Думаешь, не уговаривал их встать на защиту Родины? И что они мне ответили? Дуло автомата в рыло.

– Уговаривали? – усмехнулся Петр. – Уговаривать – это дело Керенского. Вы же генерал, Семен Иванович, вы гордость и слава русской армии. Вас носили на руках в пятнадцатом, заваливали благодарственными письмами в шестнадцатом. Я гордился тем, что буду служить под вашим началом, вы идеалом для меня были. Неужели вы боитесь умереть? Неужели испугались угроз пьяных солдат? Куда же приведет нас революция, если уже сейчас генералы спиваются и не выходят на улицу, а их подчиненные насилуют несовершеннолетних и спокойно покидают армию?

Генерал устало опустился на стул.

– Вы правы, поручик, – горько согласился он, – я испугался. Вы даже представить себе не можете, насколько мне было страшно. Признаться, я и сам был удивлен своей трусостью. Еще год назад я размахивал шашкой и упорно вел армию к победе и вот спасовал перед кучкой пьяных мужиков. Наверное, события этого года оказывают на нас магическое действие. Кто вчера был ничтожеством, сегодня господин, начальник, кумир и повелитель! Сегодня модно быть простым мужиком, щелкать семечки, рыгать за столом, плеваться и ругаться матом. Так приобретается уверенность в себе, хотя я бы сказал – пофигизм. По отношению к себе, к своему долгу, к своей стране и ко всем окружающим.

Мы же, вчерашние «властители мира, прожигатели жизни и капиталисты, свесившие ноги на шеи бедных крестьян», потеряв поддержку правительства, узнали чувство, доселе нам незнакомое, – чувство страха. Я не знаю, зачем я здесь. Наверное, просто потому, что мне невыносимо возвратиться домой и напороться там на хаос. Боюсь смотреть на то, что уничтожается все самое светлое и достойное, что было в России.

Петр молча смотрел на сгорбившегося старика. Пара месяцев, и некогда великий полководец теперь никто.

– Я могу идти? – спросил он генерала.

– Я вас не задерживаю, – кивнул Семен Иванович и потянулся за очередной рюмкой.

Кипя от гнева, Петр выскочил из штаба и напоролся на двух солдат. Те сидели у разваленного забора и, покуривая папиросы, о чем-то шутливо переговаривались.

– Встать! – гаркнул Петр.

Двое безразлично оглядели поручика:

– Чего?

– Встать, я сказал! Здесь охранительный пост, а не кабак. Привести себя в порядок и занять наблюдательные позиции!

Один из солдат с трудом поднялся, из кармана галифе торчало горлышко полупустой бутылки. Вразвалочку он подошел к Петру и под смешок дружка показал поручику дулю:

– Во!

Петр с отвращением посмотрел на пьяного солдата и его грязные пальцы, сложенные в обидную фигуру. Вложив всю силу в удар, он отбросил рядового кулаком.

Его товарищ, выпучив глаза, моментально протрезвел и подскочил к Петру:

– Согласно постановлению солдатского комитета офицеры не имеют права заниматься рукоприкладством. Что вы позволяете себе?

Повторным ударом в челюсть Петр заставил замолчать визгливо кричавшего солдата и, убрав руки в карманы брюк, понуро направился в сторону казарм.

По дороге мимо проехал грузовой автомобиль с открытым кузовом, газанул по лужам и обдал грязной дорожной водой Петра. Из кабины послышались смех и разноголосое пение. Очередные дезертиры уже открыто, среди бела дня, покидали свои части.

В тихой Воронежской губернии около реки Гусь, обрамленная густым лесом, расположилась белоснежная усадьба Зуевых. С синими ставнями и широкой парадной лестницей здание возвышалось на холме над близлежащей деревней. Яблочная аллея, ведущая от высоченных резных ворот до самого входа, летом наполняла двухэтажное здание сладким ароматом плодов, а весной – едва уловимым цветочным запахом…

Здание усадьбы обступили одноэтажные постройки. До манифеста 1861 года в них проживали крепостные, а сейчас ночевали наемные работники да складировалась ненужная рухлядь. За главным зданием в конюшнях пофыркивали сытые лошади, а на огородах зеленели всходы моркови.

Давным-давно, в 1745 году, молодой кавалергард Измайловского полка Андрей Зуев познакомил будущую императрицу Екатерину со своим другом Михаилом Ломоносовым.

Молодая супруга наследника была восхищена умом и научными планами ученого, она присутствовала на экспериментах, слушала лекции Михаила и всячески содействовала начинающему естествоиспытателю.

Андрей Зуев участвовал в дворцовом перевороте. Вместе с братьями Орловыми именно он посадил на трон своевольную немецкую принцессу. Зуев беспрекословно подчинялся приказам своей императрицы, не раздумывая, шел в бой с турками и тайно обожал Екатерину.

Любвеобильная императрица не замечала томных взглядов Зуева, но заслуг его не забывала, оказывала почести и дарила подарки. Уходя на пенсию, уже женатый к тому времени Андрей получил в дар от Екатерины II имение в Воронеже и более двухсот крепостных. Может быть, кто другой и был бы возмущен тем, что изгнан из столицы, но Зуев был рад на старости лет удалиться в тихую провинцию.

Так начались величие и богатство Зуевых. Конный завод приносил огромные доходы. Лошади Зуевых отличались грацией, выносливостью и прекрасным потомством. Имение получило название Зуево, в Воронеже появилась улица Зуева, в разговорах наездников встречалось выражение «нестись, как Зуев», то есть скакать во весь дух.

В середине прошлого века, когда отцу Анны было около восьми лет, а его старшей сестре Марии – двенадцать, состояние, накопленное веками, пало. Родители маленького Василия в один год друг за другом умерли. Воспитанием детей занялся дядя Евграф – высокий красавец с тонкими усиками и превосходным талантом открывать бутылки шампанского так, что пробки вылетали со свистом, пугая гостей и разбивая люстры. Когда отменили крепостное право, Зуевы начали беднеть. К тому же дядя Евграф узнал, что такое казино в Монако, и от сбережений Зуевых остались только воспоминания. Взрослеющую Марию пристроили в женский монастырь послушницей, а Василия отправили в Петербург – в военное училище.

Вернувшись через несколько лет в Зуево, Василий застал здесь умирающего от цирроза печени опекуна и полуразвалившийся дом. Похоронив родственника и навестив в монастыре сестру, Василий запер на замок родовую усадьбу и отправился служить России, чтобы вернуться сюда уже в сорокалетнем возрасте, привести в дом молодую жену, восстановить конюшни и наполнить стены родовой усадьбы детским смехом.

На кухне сверкала газовая печь, в доме провели электричество, побелили стены и развесили веселые шторы в детских. В гостиной на стенах в новеньких рамах висели портреты предков, на почетном месте в самом центре стоял бюст Ломоносова, которого, каждое утро смахивая пыль, в лоб целовала Анна.

В конюшнях насчитывалось около восьмидесяти голов лошадей, в садах созревала малина, сквозь густую листву выглядывала красная клубника. Из деревни Зуевки приходили наемные работники, некоторые оставались ночевать в пристройках, другие возвращались в деревню. В доме помогала по хозяйству хохотушка Зоя, восемнадцатилетняя сирота с огненно-рыжей косой и веселыми глазами. Былое богатство Зуевых кануло в Лету, но семья счастливо жила в отдаленной усадьбе и работала наравне со всеми.

– Послушай, а вот если так? – Аля тонкими пальцами начала перебирать струны гитары.

 
– Никогда мы не будем как прежде.
Об этом знаю не только я, но и ты.
И тучи сошлись над землею,
Обрушившись морем воды.
И, встав на колени пред иконой твоею,
Я молю тебя: «Сохрани…»
 

– По-моему, хорошо, – Анна опустила голову на сложенные на столе руки и лениво наблюдала за ползающей по перилам божьей коровкой.

Стоял теплый летний день, тянуло ароматом яблонь, и настойчиво жужжали где-то поблизости пчелы. Александра и Анна расположились на открытой террасе, пили чай из полупрозрачных белых кружек в голубую крапинку и праздно болтали.

В деревне жизнь текла по-старому. Сажали огород. Крестьянин был уверен, что соберет пшеницу осенью, а зимой будет выпекать хлеб. Как и прежде, мамаши покрикивали на своих непослушных детей, деревенские мужики пили водку, в лесах промышляли охотники. Казалось неправдой, что там, в родном и прекрасном Петрограде, происходят убийства и избиения средь бела дня как офицеров, так и простых граждан. Казалось невероятным, что голодные люди продают личные вещи и меняют фамильные драгоценности на дрова и муку.

В деревенской глуши Анна стала понемногу забывать пронизывающий ветер столицы, испуганные глаза прохожих, пустые витрины и пьяные возгласы матросов.

Отец со временем свыкся с мыслью, что прежней России уже не будет. Вернулся его интерес к жизни, радость от возвращения дочери и писем сыновей побудила старого генерала забыть на время о болезни и заняться прежними делами.

– Аля! – окликнула подругу Анна и встала со стула. – Вчера получили письмо от Петра. Он подал в отставку, на следующей неделе будет дома.

Александра резко покраснела и нервно схватила карандаш со стола.

– Чушь какая-то, – зло сказала она и перечеркнула записи в тетради.

Отложив гитару, графиня встала и, облокотившись на перила, сказала:

– По-моему, я пишу всякую дрянь. Какое мне дело до Петра Васильевича? Жив, здоров. Я рада за тебя и Василия Васильевича. Что же до меня лично, то мне безразлично, на войне Петр или здесь.

Анна улыбнулась и оглядела подругу. Александра Шувалова была шикарной во всем: в походке, в разговорах, в особом стиле поворачивать голову и улыбаться так, что собеседник мигом начинал чувствовать себя самым главным и дорогим человеком для этой молодой красивой девушки. Шикарными были ее светлые волосы, всегда изумительно уложенные и открывающие высокую белоснежную шею. Тонкая фигура, модные столичные платья и легкий аромат духов сводили с ума мужчин и приводили в ярость женщин.

Аля почувствовала взгляд Анны.

– Между прочим, намедни ко мне сватался князь Гуривьев, – заметила она, покосившись на подругу.

– Согласилась?

– Нет, – Аля вернулась на свое место и взяла гитару, – ты и не представляешь, Анна, как я сожалею о своей глупости тогда, три года назад. Мимолетная ревность, и все. Петр потерян для меня навсегда.

– Ты знаешь, что это не так, – сказала Анна, слушая игру Али. – Если у вас настоящее чувство, то все наладится, стоит вам только встретиться.

– Нет, слишком поздно, – Аля медленно встала и засобиралась, – я, пожалуй, поеду домой. Мне надо подумать. Скажи Игнату, чтобы растолкал моего бестолочь Гришку: пусть коляску запрягает.

Графиня остановилась на полпути в дом и обернулась:

– Я навещу вас через пару дней. Только это не из-за того, что Петр возвращается, а просто так. Хорошо?

– Конечно, – обрадовалась Анна и снисходительно улыбнулась подруге.

Как и обещал, Петр вернулся в Зуево в начале лета. Оказавшись в медвежьих объятьях отца, он наконец избавился от того сильного и неловкого напряжения, которое преследовало его с момента подачи рапорта об отставке. Он боялся осуждения или порицания отца-генерала. Страдал от того, что дал слабину, не устоял перед соблазном очутиться вновь в родных стенах и забыть горечь безвыходного положения, сложившегося на фронте.

Василий Васильевич прижимал к себе сына и обливался радостными слезами. Петр заглядывал отцу в глаза, пытаясь увидеть горечь разочарования, но там было лишь облегчение от того, что его ребенок наконец в безопасности, он дома. Можно не дрожать от страха, завидев почтальона, можно миролюбиво покрикивать на непослушных рабочих и знать, что его сын Петр жив и здоров.

Петр был невероятно похож на покойную мать: тот же взгляд – немного свысока, та же белоснежная широкая улыбка, те же темно-каштановые вьющиеся волосы и родинка около прямого красивого носа.

Генерал Зуев обожал всех своих детей, но Петр был его слабостью. Ему прощали мелкие шалости и нежно обдували поцарапанные коленки в детстве. Отец несколько раз за ночь поправлял одеяло на сонном мальчишке.

Сейчас Петру уже исполнилось двадцать шесть. Он стал высоким красивым мужчиной, прошел три года войны, видел слишком много смертей и поражений. Однако в первую ночь после возвращения сына генерал не удержался и вошел ночью в спальню Петра. Заботливо прикрыв одеялом его широкую грудь, он долго смотрел на умиротворенное и спокойное лицо спящего. Затем перекрестил сына и смахнул выступившие слезы.

Все старались угодить Пете: Анна наглаживала рубашки, Зоя проявляла мастерство в выпечке и по нескольку раз процеживала молоко через марлю, даже управляющий Игнат, завидев вернувшегося молодого хозяина, твердо поклялся более никогда не притрагиваться к бутылке и верно нести службу.

Графиня Шувалова зачастила в Зуево. Анне было смешно и любопытно смотреть, как двое близких ей людей поначалу скованно и холодно обмениваются взглядами, а потом глаза их встречаются и загораются чувством. Любовь возвращается в измученные сердца с удвоенной силой.

В начале декабря вернулся домой и Феликс.

– К черту все, отвоевался! – стряхивая с себя налипший снег и обнимая подпрыгивающую от радости сестру, заявил он. – Что старая власть о нас ноги вытирала, что новая – надоело! Осяду дома, женюсь, отращу огромный живот и, сидя в кресле, буду почитывать газеты. Пусть другие воюют, делают революции и свергают царей, я пас. Понаблюдаю за свистопляской правительства со стороны.

– На ком женишься-то? – раскрасневшись от счастья и похлопывая Феликса по плечу, спросил генерал.

– Пока не думал, вот в Воронеж наведаюсь, там и осмотрюсь. Мож, на Зое женюсь.

– Ой, как вы самоуверенны, Феликс Васильевич, – рассмеялась Зоя, – и не пойду я за вас, хлопот не оберешься.

Весело пересмеиваясь, Василий Васильевич и Петр вели Феликса в гостиную поближе к камину. Тот присел у огня, с удовольствием протягивая обледеневшие руки к спасительному теплу.

– Вот и демократия. Даже перчаток у подполковника нет, – заметил генерал. – Аннушка, давай собери на стол чего-нибудь, голодный, поди?

Феликс кивнул, соглашаясь.

– С фронта прям сюда, ни крошки за всю дорогу. Нет бы сообщили, мол, война закончилась, всем – по домам. Так нет же, от немцев узнали! Мы по ним палим, пуль не жалеем, а они нам орут: мол, договор подписали, перемирие!

– Да, при царях такого не было, – горестно вздохнул Василий Васильевич.

– Ой, да ладно, отец, и монархи простой народ ни в грош не ставили, – Феликс подсел к столу и накинулся на пищу.

– Мы поужинали уже, – извиняясь, сказала Анна, пододвигая к брату блюдо с пирожками. – Зоя курицу чистит, наскоро что-нибудь состряпает.

Как по волшебству, на столе появилась бутылка водки, мужчины наполнили стаканы и залпом опрокинули обжигающий напиток.

Анна сбегала на кухню и принесла соленые грибы и хрустящие маринованные огурчики. Разлили по второй. Пошли споры о политике, войне и Петрограде.

– А я тебе говорю, Петр, не быть более Петербургу столицей, как пить дать, переберется новое правительство в Москву. Они уже понежились на простынях бывшей императрицы, потоптались в кабинете Николая, более Петербург для них интереса не представляет. Да и что осталось от города? Брошенные квартиры, пустынные улицы и голод.

– Что же теперь будет? – испуганно спросила Анна, подсев поближе к старшему брату.

Феликс ласково приобнял ее и поцеловал в висок:

– Все хорошо будет! Как раньше жить будем, лошадей разводить, жениха тебе искать…

Анна покосилась на него с укором и, что-то вспомнив, вскочила и побежала на кухню.

– Ну, а Алексей-то что? – услышала она голос Петра и остановилась на полпути.

– Лешка-то? Плюнул на все. Срезал погоны и, распихав их по карманам, отправился простым солдатом во французский легион. Ох и напились мы с ним напоследок! – Феликс аж прихлопнул себя по колену.

– Зачем? – стараясь говорить спокойно, спросила Анна.

– Зачем напились? – не понял захмелевший брат.

– Нет, зачем опять воевать пошел? Ведь Россия вышла из войны.

Все сидящие за столом с удивлением посмотрели на нее.

– Видишь ли, Аннушка, – прокашлялся отец, – существует такой тип людей, для которых война и есть смысл жизни. Для них дико и неудобно жить простой мирской жизнью, они редко создают семьи и умирают от старости. Есть военные, а есть воины. Так вот, Алексей, я думаю, из последних. Он посвятил свою жизнь защите Родины, для него враг – тот, кто хоть раз недовольно взглянул в сторону России. Германия – противник нашей страны. Да, сейчас подписан этот унизительный договор. Россия вышла из войны, но из нее не вышел Алексей, и я уверен, он будет продолжать воевать против того, кто направил оружие в сторону его Отчизны. Он доведет свое дело и исполнит долг до конца.

Феликс и Петр переглянулись, они понимали, что их отец где-то в глубине души все же хотел, чтобы они, как и Горин, продолжали воевать против Германии. Генерал никогда не скажет им об этом, никогда не намекнет на свои мысли, но все же слышалась горечь в его словах. Он жалел, что его сыновья так быстро сложили оружие.

Анна нервно схватила салфетку со стола и начала ее теребить, Петр разлил еще водки и потянулся за гитарой. Наступившее было напряжение в гостиной спало, мужчины закурили и продолжили спор о политике.

– Пойду посмотрю, что с горячим, – тихо сказала Анна и встала из-за стола.

На ярко освещенной кухне Зоя разрывалась между подгорающей курицей и бурлящей в кастрюле аппетитной картошкой.

Анна понуро подошла к незавешенному окну и прислонилась лбом к прохладному стеклу.

– Ты чего, Анна Васильевна? – отдуваясь, спросила Зоя.

– Я погибаю, Зоенька, – прошептала Анна, – погибаю мучительно и медленно. Как он может жить и не чувствовать, что я люблю его? Как он может дышать и не понимать, что я задыхаюсь от одного только воспоминания о нем?

Зоя тихо подошла и встала позади хозяйки. Ей было жалко смотреть на эти сгорбившуюся спину, поникшие плечи и вздрагивающие пальцы, которыми Анна чертила рисунки на запотевшем от дыхания стекле.

– Мне уже мало просто знать, что он есть, что жив. Моя любовь становится требовательной, эгоистичной и упрямой. Мне надо чувствовать его рядом, держать за руку, прислушиваться к биению его сердца. Я не знаю, как долго мне еще предстоит сходить с ума от разлуки, но я готова терпеть, лишь только зная, что он мой – полностью, неразделимо. Ужасно просто надеяться, мечтать и угадывать намеки в сказанных фразах. Мне надо знать, что я не безразлична ему. Что пульс его учащается при упоминании моего имени, при воспоминании обо мне. Зоя, он ушел во французский легион!

Анна повернулась к девушке и, встретившись с ней взглядом, расплакалась.

– Ну что вы, голубушка Анна Васильевна, милая! – Зоя прижала хозяйку к груди и взволнованно погладила ее по спине. – Вы же такая красавица, конечно, господин подполковник испытывает к вам самые нежные чувства.

– Нежные чувства можно испытывать и к своему коню, – заметила Анна, немного успокаиваясь.

– Напишет, обязательно напишет или приедет, вот увидите. Время сейчас такое. Радоваться надо, Анна Васильевна, братья ваши живы-здоровы, домой вернулись. Василий Васильевич помолодел аж, о болезни позабыл.

Анна утерла ладонью слезы и печально улыбнулась.

– Я радуюсь, Зоенька, правда, радуюсь. Все переживу, все смогу. Соперница у меня одна – война. А в остальном все прекрасно.