Текст книги "Марковцы в боях и походах. 1918–1919 гг."

Атака противника

Наступила ночь, которая скрыла цепи и почти прекратила стрельбу с обеих сторон. На территории казарм бойцы могут чувствовать себя в меньше опасности, чем днем: могут встречаться, разговаривать. Усилилось движение из казарм в предместье за продуктами питания. Но вместе с тем и обострилось внимание в сторону противника. Два фаса казарм особенно опасны: в сторону города и в сторону огородов. Третий фас – северный, менее опасен: там огромная голая площадь, находящаяся под обстрелом 4-й роты.

Но вот на правом фланге полка, в охранении, раздалось несколько тревожных выстрелов. Сообщили – красные наступают, и еще через несколько минут стрельба распространилась влево к казармам и перед ними, принимая все усиливающийся характер. Противник атаковал казармы и со стороны огородов ворвался в них. Им было захвачено несколько крайних зданий. 1-я, 2-я и 5-я роты отскочили к следующим зданиям и задержали дальнейшее продвижение противника. Бешеная стрельба. Обе стороны засели в зданиях, между которыми «зоны смерти».

Генерал Марков сменяет на правом фланге полка 3-ю роту, перед которой красные не вышли из огородов, резервной 6-й ротой и переводит ее влево к казармам. Проделывается это чуть ли не бегом. Готовится контратака. Наконец…

Контратакующих встречает адский огонь, разрывы ручных гранат. Среди темной ночи – огонь выстрелов. Офицеры залегают. Стреляют по окнам зданий, но на вспышки их выстрелов летят гранаты и пули. Они прижаты к земле. Уже не подняться им. Отползают раненые. Их много. Многие лежат неподвижно. Продолжение атаки уже невозможно. Кое-как по цепи передается: отползать.

Красные не продолжили свою атаку и ограничились занятием части казарм. В Офицерском полку огромные потери, особенно во 2-й роте.

31 марта. Рассветало. Ожидаемого возобновления атаки красных не было. Картина ночного боя – ужасна: в «зоне смерти» лежат убитые и десятки раненых. Подобрать их невозможно. Красные стреляют из окон зданий.

К их ружейным выстрелам присоединились орудийные. Снаряды рвутся на территории добровольцев; несутся в тыл. Слышны их разрывы в предместье. Там горят постройки и новые жертвы среди вынесенных и ушедших туда раненых. Летят снаряды и в более глубокий тыл. Но молчит артиллерия добровольцев. И в гуле стрельбы лишь со стороны противника чувствуют добровольцы «музыку» судьбоносную, роковую. Но воля их еще не сломлена, несмотря на ничтожную их численность. «Будь в армии хотя бы 10 000 человек, давно бы взяли город», – говорили они. Не в первый раз в их разговорах упоминалась цифра 10 000!

* * *

Около 8 час. генерал Марков был вызван к телефону. Разговор у него был коротким, и, отойдя от телефона, он крикнул: «Коня!» Мгновенно вскочив на него, он поскакал в штаб генерала Корнилова, сказав лишь несколько слов полковнику Тимановскому. На лице у него можно было прочесть лишь какую-то срочную и серьезную озабоченность. Полковник Тимановский сохранял свое обычное спокойствие, но никому не сказал ни слова из того, что передал ему генерал Марков.

Генерал Антон Иванович ДЕНИКИН

В тяжкий момент для Добровольческой армии, в окружении огромных сил врага, торжествующего победу под Екатеринодаром, при предельном физическом ее утомлении и минимуме моральных сил; при уменьшившейся наполовину численности ее состава, а для пехоты на две трети; при отсутствии патронов и снарядов; при неимоверно возросшем походном лазарете (свыше 1500 раненых) – генерал Деникин принял армию.

Он взял на себя ответственность за судьбу бойцов, за судьбу армии, за судьбу дела. Он, поступив так, стал первым часовым у национального знамени. Он повел потрясенную армию и теперь уже не «в неизвестность», а в бой – иного выхода не было.

Каковы должны были быть у него мужество, воля, хладнокровие, трезвость мысли и пр., чтобы все взвесить, решить и повести в бой с обязательным условием не «гибели с честью», а с надеждой на успех?!

Генерал Деникин повел Добровольческую армию и… спас ее! Слава ему!

Смерть генерала Корнилова

Восьмой час утра.

Генерал Корнилов, несмотря на обстрел фермы артиллерийскими снарядами, несмотря на уговоры уйти с фермы, не хотел ее оставить. Снаряды рвались вокруг. Вот глухой разрыв. Ферма в дыму, в пыли…

Генерал Корнилов убит.

Короткий разговор у начальника штаба генерала Романовского с генералом Деникиным, который во все дни боев у Екатеринодара находился при штабе.

– Вы принимаете командование армией?

– Да! – без колебания ответил генерал Деникин.

Немедленно генералу Алексееву в станицу Елизаветинскую было послано донесение:

«Доношу, что в 7 час. 20 м. в помещении штаба снарядом был смертельно ранен генерал Корнилов, скончавшийся через 10 минут.

Я вступил во временное командование войсками Добровольческой армии.

31 марта 7 час. 40 мин. № 75/т. Генер. – Лейтенант Деникин».

Приехавший генерал Алексеев обратился к генералу Деникину:

– Ну, Антон Иванович, принимайте тяжелое наследство. Помоги вам Бог!

Сейчас же был написан приказ по армии:

§ 1.

«Неприятельским снарядом, попавшим в штаб армии, в 7 час. 30 мин. 31 сего марта убит генерал Корнилов.

Пал смертью храбрых человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести ее позора.

Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он на служение Родине.

Бегство из неприятельского плена, августовское выступление, Быхов и выход из него, вступление в ряды Добровольческой армии и славное командование ею – известно всем нам.

Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабеет воля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несем свою лепту на алтарь Отечества.

Вечная память Лавру Георгиевичу КОРНИЛОВУ – нашему незабвенному Вождю и лучшему гражданину Родины.

Мир праху его!

§ 2.

В командование армией вступить генералу ДЕНИКИНУ.

Генерал-от-Инфантерии Алексеев». Смерть вождя решено было временно скрыть от армии.

* * *

Генерал Марков недолго задержался в штабе и скакал обратно к Екатеринодару. У дороги на берегу Кубани стоял взвод Инженерной роты, который видел обстрел фермы. Командир взвода, увидев генерала Маркова, пошел к нему навстречу, держа руку под козырек. Генерал Марков попридержал коня.

– Ваше превосходительство! Генерал Корнилов убит?

– Убит! Но об этом никому ни слова, – ответил генерал Марков и пришпорил коня.

Прибыв в свой штаб, генерал Марков сообщил о смерти вождя генералу Боровскому, полковнику Тимановскому и другим, кому находил нужным, но не для передачи этого известия в части. Туда посылались нужные распоряжения, которые до чинов доходили в форме: «генерал Марков приказал…» Это действовало успокаивающе.

Но томительно протекали часы. Мучили тревожные предчувствия. Однако, перекидываясь своими мыслями, офицеры говорили лишь о предстоящей новой атаке города. Ничего иного они не могли допустить. Да и повторное приказание – нацепить на головные уборы белые ленты, подтверждало их мысль. Ее не нарушала даже возможность атаки противника, встретить которую они готовы. Наступала ночь.

А между тем старшими начальниками получен приказ из штаба армии: осада города снимается, армия отходит, но предварительно, с наступлением полной темноты, Офицерский полк должен провести демонстрацию атаки. Наступила ночь.

Стрельба красных постепенно стихала. И вот в полной темноте и тишине вдруг в центре Офицерского полка, в расположении казарм, раздались пулеметные очереди и ружейная стрельба и понеслось громкое «ура». Красные по всему фронту открыли в ответ бешеную стрельбу, которая заглушала огонь полка. Уже последний прекратил и стрельбу, и «ура», но красные не скоро успокоились. А в это время части полка постепенно снимались с передовых участков и уходили в тыл к заводам.

У кожевенного завода под прикрытием арьергарда построился весь полк. По предместью продолжали рваться снаряды, разрушавшие и поджигавшие дома. Полк тронулся по дороге к ферме – штабу армии. Было около 20 час.

Не доходя до фермы, полк занял фронт лицом на Екатеринодар, седлая обе дороги – большую и идущую вдоль берега р. Кубани.

В таком положении полк стоял долго. В цепях негромкие разговоры. Тема: смерть генерала Корнилова. О ней многие узнали только теперь. Новость неожиданная, заслонившая все остальное. Ведь с личностью генерала Корнилова связывались все надежды на освобождение Родины. Вспомнили тут и событие, имеющее всего лишь годичную давность: отречение императора, и тогда говорили: теперь все погибло! И действительно, Россия погибла. И вот теперь новый удар.

– Куда мы теперь пойдем?

– Куда?! – громко произнес кто-то. – Да куда глаза глядят! – Но тотчас же поправился: – Начальство знает куда!

В темноте вдоль цепи проходят начальники. Неожиданно для разговаривающих на эту тему около них генерал Марков.

– Да, генерал Корнилов убит! Мы почти окружены. Дальнейшее все будет зависеть от нас. Этой ночью мы должны оторваться от противника. Отход без привалов. В полном порядке, – четко и твердо сказал генерал Марков и пошел дальше.

Какое-то новое направление сознанию и мыслям дал офицерам генерал Марков сказанными им фразами. Значит – не все погибло, если будем в полном порядке. Воля генерала Маркова стала снова ясно ощущаться всеми, и все увидели выход из положения в подчинении этой воле.

Сразу же возник новый вопрос: кто же теперь поведет армию? И называли два имени: генерала Деникина и генерала Маркова. За полтора месяца похода Офицерский полк не видел генерала Деникина:

– Он был в обозе. Его не знают; и как можно ему довериться? Генерал Марков! Вот единственный генерал, завоевавший к себе полное доверие, абсолютную преданность, любовь, исключительный авторитет. Только он должен стать во главе армии! Он ковал славу Офицерскому полку, он вел к победам; его знает и ему доверяет вся армия!

– Но ведь генерал Корнилов еще в Ольгинской оставил своим заместителем генерала Деникина? – были возражения, хотя и не твердые. На это нашли контрвозражения:

– Марков был правой рукой Корнилова, его шпагой, мечом… Марков водил части в бой; ему негласно подчинялись все.

Вопрос о заместителе генерала Корнилова казался офицерам не разрешенным, хотя все останавливались на генерале Маркове.

Время шло и тянулось томительно и тревожно долго. Но время от времени внимание всех привлекали отдаваемые распоряжения.

Наконец – тихая команда: «Строиться!»

К одной из колонн полка подъехал генерал Марков и, как бы отвечая на волнующий всех вопрос, сказал:

– Армию принял генерал Деникин. Беспокоиться за ее судьбу не приходится. Этому человеку я верю больше, чем самому себе.

И этого было достаточно, чтобы все успокоились новым назначением.

Отход от Екатеринодара

1 апреля. Ровно в полночь армия пошла быстрым маршем куда-то в ночной темноте. Куда – никто не знал. Впереди шел Офицерский полк, в арьергарде – Корниловский.

Другая колонна армии, вся на подводах, выступила из станицы Елизаветинской с Чехословацким батальоном. 1500 одних раненых тряслось на подводах. Не всех можно было взять в поход: 64 человека тяжело раненных оставлено в станице «на милость победителя»… «Милость» по обычаю большевиков была жестока: за исключением нескольких, все были убиты.

До рассвета армия прошла до 25 верст, но без остановок шла дальше, не задерживаясь даже в хуторах, где люди могли хотя бы утолить жажду. Порядок нарушился; части перемешались. Змейками, а не колоннами, шла она. Многие отставали, особенно среди молодежи. Слышавшийся вправо бой, где конная бригада, жертвуя собой, сдерживала красных, стремившихся от Екатеринодара пересечь путь армии, не производил никакого впечатления на крайне утомленных добровольцев.

На одной из подвод везли два гроба с убитыми – генералом Корниловым и полковником Нежинцевым.

Бой у станицы Андреевской

Но вот впереди послышалась довольно сильная стрельба. Конные разъезды, шедшие впереди Офицерского полка, донесли генералу Маркову, что большие силы красных наступают со стороны станицы Андреевской, слева, на пересечение дороги, по которой шел полк, а за ним и вся армия.

В рукописи полковника Биркина так коротко описан происшедший бой:

«Хорошо, что с нами был генерал Марков.

Этот удивительный генерал не только ничего не боялся, но своей повадкой в бою влиял так на своих, что у них пропадал страх. Недолго думая и не считая врагов, он развернул роты и сам впереди бросился на цепи большевиков. Те до такой степени не ожидали нашей атаки, что бросились бежать не в станицу, а в сторону и налетели на черкесов, шедших сзади нас. Черкесы врубились в банды большевиков, потерявших сразу строй. Бежали они, как лани, как заяц от орла; и некоторые растерялись до того, что кинулись назад к нам и, конечно, никто из них уже не вернулся к своим…

Я с удивлением смотрел и на героя Маркова, и на добровольцев.

При выходе из занятой станицы и после расправы с остатками перепугавшихся большевиков, Марков так повеселел, что улыбаясь шел впереди, а мы за ним. Шли вздвоенными рядами, больше по привычке, чем по команде. Я шел между совершенно незнакомыми мне лицами, не то юнкерами, не то только что произведенными в офицеры. Молодежь громко смеялась, шутила. И вдруг Марков обернулся и, улыбаясь во весь рот, закричал: „Песню!“

Свою атаку генерал Марков произвел далеко не полным составом Офицерского полка, т. к. 4-я рота (собственно в это время это была не рота, как таковая, а ее ядро, с которым шли чины других рот. Полковник Биркин, например, оказался в голове колонны полка), шедшая приблизительно в середине полка, даже не разворачивалась в боевой порядок и не вела наступление.

„Если бы впереди было плохо или тяжело, то генерал Марков безусловно подскакал бы к роте и дал бы ей задачу“, – так говорили офицеры.

Прошло, видимо, очень немного часов с начала боя, т. к., когда полк вернулся на дорогу, с которой начал атаку, он уже оказался в арьегарде армии. Здесь к нему присоединился маленький отряд: взвод Офицерского полка, пеший взвод 1-й батареи и ее два орудия, которые имели назначение прикрывать отход армии справа.

Только к вечеру Офицерский полк пришел в хутора, расположенные вдоль р. Паныри, где генерал Марков дал ему короткий отдых. Усталость и голод охватили всех. Хутора были оставлены жителями и, чтобы найти пищу, нужно было преодолеть усталость. У немногих нашлись силы. Иным посчастливилось: они нашли в трубах копченые колбасы и окорока, которые готовили жители к недалекому празднику Св. Пасхи.

Во второй половине дня, пройдя до 35 верст, армия стала втягиваться и располагаться на отдых в немецкие колонии на восточном берегу р. Поныри, наибольшая из которых называлась Гнаденау или Гначбау. Офицерский полк пришел в Гначбау уже наступившей ночью и расположился частью в колонии, а частью на юго-восточной ее окраине, у дороги на станицу Нововеличковскую и далее на Екатеринодар. Направление для армии наиболее опасное, l-я инженерная рота остановилась, не доходя до Гначбау, в колонии Ернахбау».

В колонии Гначбау

2 апреля. Ночь прошла спокойно.

Тяжело было пробуждение чинов полка: ныли ноги, плечи, руки, все туловище… Ночь была холодная; уснув – не чувствовали, как сжимал и парализовал тело холод, но, проснувшись, это ощутили в полной степени. Первое желание согреться; первая мысль о чае. Разложили костры. Пили, кто чай, кто просто кипяток. Захотелось есть. Сумки давно у всех были пусты. Командиры взводов командировали людей в колонию за покупкой пищи. Увы! Поиски были тщетны: в колонии, с вечера набитой людьми, немцы-колонисты давно уже все распродали ранее вошедшим в нее, и возвращались офицеры в свои взводы с ничтожными покупками. Покупали даже муку и зерно. И голодные люди жевали зерно и ели лепешки из муки, спеченные на жестянках или лопатах.

Одновременно с физическим пробуждением пробуждалось и сознание. Этому «помогали» раздававшиеся вокруг колонии ружейные выстрелы. Инстинктивно взоры направлялись в их сторону: там, верстах в 2–3, виднелись конные разъезды, охранявшие колонию и армию в ней. И в сознании у всех ясно вырисовывалась картина положения. Смерть вождя! Армия окружена беспощадным врагом! Еще вчера, во время отхода от Екатеринодара, это не было так очевидно, как сегодня. Все об этом думали, но не говорили. Когда-то потом некоторые сознались, что у них настроение в этот день было более чем подавленное. Внешне это ни в чем не выражалось, даже на дисциплине. Начальники были на своих местах и сохраняли авторитет среди подчиненных. Но душевная депрессия находила свое отражение в таких, казалось, бессмысленных поступках: кто-то ищет острый нож…

– Ты что? Зарезаться хочешь? – спрашивают его, смеясь.

Уверил, что нет. Оказывается, нож ему понадобился для того, чтобы срезать погоны и другие знаки Добровольческой армии. Его никто не остановил от этого поступка, даже командир взвода. Вот группа офицеров достала из своих сумок какие-то документы и обсуждает какой-то вопрос. Оказывается, это красные документы, где-то, когда-то в походе приобретенные и которые теперь могут пригодиться. Над такими малодушными добродушно посмеивались другие, говоря им, что ни шинель без погон, ни красные документы не спасут. Положение все равно безвыходное.

Тут, у Гначбау, как никогда раньше, офицеры уже не вели разговоров и споров на темы стратегические и тактические. Никаких предположений, соображений и пр. никто высказать не мог, т. к. их у них не было, не могло быть. Внешне в это время все будто бы покорились жестокой к ним судьбе. Но это было лишь внешне, но внутренне моральное настроение офицеров было иное: все сознательно или бессознательно ощущали или жили в данный момент чувством не одиночества, а принадлежности к воинской части, к полку, к армии, а следовательно и представлением о какой-то общей силе, которая что-то сможет предпринять, сделать и с более положительным результатом, чем каждый из них в отдельности; все сознавали или не сознавали, но переживали в себе представление, что покорность судьбе, доведенная до предела, готовит явный конец, но стоит только не покориться ей, т. е. действовать сообща, до конца, может быть, еще и далеко, а может его и вообще не быть. Такое моральное состояние среди чинов Офицерского полка поддерживало его боеспособность. Полк сохранял дисциплину и порядок.

Но, что касается положения вообще в армии, говорили о тревожных вещах. Будто бы существует заговор в кавалерийских частях против генерала Деникина и генерала Романовского, которых хотят арестовать и выдать красным и тем, видимо, спасти свои жизни. Это подтверждалось тем, что 4-я рота Офицерского полка стала у штаба армии и выставила часовых. Подтверждение об открытых пораженческих настроениях офицеров нашли и в случайных разговорах с незнакомыми чинами.

Узнали, что в колонии есть клуб, где немки продают пиво и бутерброды. Несколько офицеров, с разрешения, побежали туда. Там уже не оказалось ни пива, ни бутербродов, а давали лишь голый чай. Разговорились с присутствующими о положении армии и в армии. Два молодых офицера утверждали, что сохраненный в частях порядок, это – внешняя сторона; внутренняя же – совершенно иная. Можно ли требовать, говорили они, от таких, как они «четырехмесячников», т. е. пробывших в военных училищах 4 месяца, соблюдения офицерского долга и чести, когда эти понятия и чувства ими не осознаны до конца. А таких, как они, в армии много. Поэтому нельзя осуждать за оставление ее рядов.

Другие два офицера настаивали на безвыходном положении армии и о необходимости спасаться любым способом и приводили даже в пример кавалеристов, якобы бегущих из армии. Им возразил один из офицеров:

– Ну, вы как хотите, а я буду биться. У нас в Виленском училище девиз: виленец – один в поле и тот воин.

Громко, с возмущением обрушились на павших духом офицеры корниловцы, поддержанные марковцами, обвиняя тех в готовящемся с их стороны предательстве.

– Вы еще назовете предателями те тысячи офицеров, которые не пошли в Добровольческую армию? – возразили пораженцы.

– Да! Те, которые имели возможность пойти и не пошли – предатели!

В 4-ю роту забежал генерал Марков. Все вскочили.

– Садитесь! Ложитесь! Я хочу минутку отдохнуть у вас, – и заговорил как всегда бодрым и живым языком, отвечая на вопросы, которые, естественно, были у всех на уме. По его словам, дела не так уж скверны; выход из положения есть, и мы безусловно выберемся; придется, конечно, сразиться. На Офицерский полк он надеется. Затем стал шутить. Кто-то умудрился задать вопрос о дезертирстве из армии.

– Черт с ними! – на это коротко ответил генерал Марков и ушел в штаб.

Настроение в роте сильно поднялось.

Генерал Боровский только на короткие промежутки времени оставлял свой полк. Он ходил из роты в роту, беседовал с их чинами; говорил, что армия сохранена, крепка и безусловно выйдет нз тяжелого положения. Офицеры, конечно, хотели бы знать многие подробности, но не решались задать вопросы своему командиру: они еще не знали его. Он был для них чином лишь официальным.

Появление в роте ее бывшего командира, полковника Кутепова, произвело в ее среде несравненно большее впечатление, чем генерала Боровского. Полковник Кутепов – не начальник, а поэтому с ним можно поговорить откровенней. Он, как всегда, был образцово одет, с блестящими погонами и пуговицами на шинели и бодр неизменно.

– Пришел навестить своих, – сказал он.

Ему стали задавать вопросы. Относительно положения армии он уверил всех, что оно не так уж безнадежно, как это может казаться, что выход из него будет найден. Обусловил он свои заявления одним условием: соблюдением дисциплины и, как было до сего времени, выполнением жертвенно всех распоряжений и приказов. Задали ему и вопрос о состоянии командуемого им Корниловского ударного полка. Ответил: полк понес большие потери и теперь в нем осталось едва 90-100 человек от прежнего его кадра, на которых можно вполне положиться. Полковник Кутепов обрадовался, что в его бывшей роте было налицо до 100 человек.

Задержался он в роте всего лишь на несколько минут. Пожелав полного благополучия и успехов, уже уходя, сказал:

– А как бы я хотел быть теперь с вами!

Потрясенные отчаянными боями у Екатеринодара и сознанием тяжелого положения армии, добровольцы почти безразлично отнеслись к понесенным ими потерям; может быть потому, что все их мысли и чувства теперь были направлены на «выход из положения». Но в частях все же производился подсчет наличного состава.

Итоги были печальные. Офицерский полк в боях под Екатеринодаром и во время отхода от него потерял 50 % своего состава, т. е. около 350 человек, из которых около 80 человек было убито и до 50 человек пропало без вести. Эти последние потери главным образом относились к 6-й роте, состоявшей из зеленой учащейся молодежи.

В полку оставалось не больше 400 человек. Состав рот такой: в 1-й и 3-й приблизительно по 100 человек, во 2-й – только 40 человек, в 4-й – 50 и в 5-й и 6-й ротах – по 40. 2-я рота, понесшая огромные потери, потеряла убитыми своего командира, полковника Лаврентьева, и его заместителя – полковника Зудилина.

Были потери убитыми и ранеными в 1-й батарее и 1-й Инженерной роте. Последняя насчитывала в своем составе 80 человек.

Вся армия, начав бои под Екатеринодаром в количестве до 6000 человек, в колонии Гначбау имела менее 3000.

Для всех добровольцев было ясно, что неудача их – следствие огромного превосходства врага в силах, и это не только в течение одного-двух дней боя, но и всех 5 дней. Армия не могла ввести в бой сразу все свои силы, задержанная переправой через р. Кубань. Каждый день она билась с врагом, уменьшалась в количестве, в то время как враг усиливался. Требовалось огромное моральное и физическое напряжение. Могло ли быть оно крепким и неизменным, без малейшего отдыха в течение 5 дней?

Каковы были силы противника, стало известно позднее: от 40 до 50 000 человек. Известна стала и цифра его потерь – до 10 000 одними ранеными.

* * *

Уменьшившаяся в численности армия требовала некоторой переорганизации.

В Офицерском полку 5-я и 6-я роты были сведены в одну – 5-ю. Роты рассчитаны на 2–3 взвода. Действующих пулеметов оставлено по 2–4 на роту.

Чрезвычайно огорчены были артиллеристы: из 10 орудий должно остаться 5 и только потому, что запас артиллерийских снарядов выражался в количестве 40. Четырехорудийные батареи становились двухорудийными и при конной бригаде вместо 2 орудий оставлено одно.

При батареях оставалось строго ограниченное число людей. Все конные прикомандировывались к командам конной связи, а пешие сводились в особую роту, названную Артиллерийской, численность которой была в 40–50 человек.

Распоряжения штаба армии коснулись и походного лазарета, и обоза с беженцами: нужно было сократить число подвод. Генерал Марков пронесся по обозам, как ураган, но приводящий все в норму. Последовало уплотнение на подводах как раненых, так и беженцев. Весь ненужный и обременительный груз сброшен. Никакие мольбы беженцев не помогали.

Были лишние подводы и в воинских частях. Исключены и они. На каждых 100 человек оставлено только по две для перевозки запаса продуктов, запас пулеметов, оружия и необходимых вещей. В результате всей чистки количество подвод армии уменьшилось более чем на двести.