Текст книги "Кубок Брэдбери-2021"

Светлана Ильина

Автобус домой

Самым невыносимым в моем ежедневном возвращении с работы домой было то, что я не испытывал от этого радости. Я не испытывал ее не потому, что обожал свою работу. Просто дома меня не ждало ничего приятного. Забившись в угол дряхлого автобуса, переполненного уставшими лицами, я думал о том, как выйду на привычной остановке, войду в знакомый подъезд, открою дверь, затем захлопну ее, одарив весь этаж тяжелым грохотом (не специально и не от злости, а потому, что по-другому она не закрывается), а потом войду в пустую квартиру.

Единственным, что смогло отвлечь меня от получасового смотрения в стену, стал заливистый смех. Я повернул голову на звук и увидел девушку лет двадцати пяти с ребенком на руках. Казалось, будто ничего не может ее огорчить, обидеть или разозлить, пока в руках находится смеющийся ребенок. Я смотрел на них и думал, что во всем автобусе не найдется человека, счастливее этой маленькой семьи. Думал, что отдал бы все на свете за возможность быть ее частью. Я ведь уже и забыл, каково это – искренне смеяться.

Я вышел на нужной остановке, оставив молодую маму с ее малышом в светлом автобусе и в своей памяти. Сейчас моей целью был винный магазин по пути к дому. Получив скидку в честь дня рождения, купил бутылку виски и направился в сторону дома. Однако, не успев сделать и шага, я увидел яркую вывеску, остановился, минуту подумал и вошел. Вывеска принадлежала зоомагазину. Что понесло меня туда? Наверное, нежелание снова проводить свой день рождения в одиночестве?

Я прошелся среди клеток с птицами, миновал полки с собачьим кормом и остановился в отделе с аквариумами. В узком проходе ютился мужчина, окруженный детьми. Они громко разговаривали, спорили и умоляюще смотрели на отца. Он пообещал подумать и вернуться в следующий раз, а секундой после раздался резкий звук разбившегося стекла. Продавщица бросилась к месту происшествия. На полу бились несколько маленьких рыбок. Женщина быстро подняла их и забросила в аквариум, стоявший рядом. Но подняла она не всех. Прямо у моих ног лежала одна единственная рыбка желтого цвета. Я взял ее в руки и отправил туда же, где оказались остальные.

– Вы спасли нашу последнюю оранду, – выдохнув, сказала женщина.

Маленькое тельце светилось желтым цветом, а голова, хвост и плавники – оранжевым. Она выделялась. Выделялась тем, что была такая одна.

Вышел из магазина я с маленьким пакетом, в котором плавало спасенное мной существо.

С ним я и вернулся в квартиру.

За окном огромными хлопьями медленно падал снег. Я прислонил ладонь к окну, стекло оказалось очень холодным. Затем сделал первый глоток. Когда-то давно, сидя так же на подоконнике другого дома, я тоже смотрел на падающий снег, но ощущал жизнь иначе. Тогда моя судьба, история казались какими-то волшебными, особенными. Сейчас же я ощущал, что жизнь моя – не особенная, сам я – один из миллиардов, а будущего никакого и нет.

В руках я держал фотографию. Моя жена умерла почти пять лет назад. Засыпать без нее по ночам было невыносимо, поэтому первое время я напивался до состояния, когда не мог стоять на ногах, лишь бы ночь пролетела незаметно. Затем алкоголь потерял свой приятный эффект.

– Как же я хочу снова оказаться в детстве, – сказал я вслух, касаясь пальцем стеклянного дома моей рыбки, – прожить пару дней ребенком, а затем исчезнуть навсегда.

Оранда вряд ли меня слушала. Она передвигалась быстро, резко, но изящно, поглядывая на меня то одним, то другим своим глазом.

После трех выпитых стаканов я почувствовал сонливость и рухнул на незаправленную кровать.

* * *

Проснулся от яркого солнца. Голова и лицо были теплыми, словно я только что умылся горячей водой. Где-то справа звонил телефон. Полусонный, я начал искать рукой источник раздражающего звона. Нащупав гладкую дрожащую поверхность, я снял трубку и, не открывая глаз, поднес ее к уху.

– Алло? – раздался голос с другого конца провода.

– Вы ошиблись номе… – я начал говорить, но тут же замолчал.

Слова принадлежали мне, а голос – вовсе не мне. Он был немного хриплым, но в то же время нежным и… детским?

– Доброе утро, это мама, – снова прозвучал приятный голос.

К этому моменту мои глаза уже привыкли к яркому свету, и я вскрикнул, обнаружив, что нахожусь не в своей квартире. Я оставил трубку на кровати, сам спрыгнул и выбежал из комнаты в коридор. Наткнувшись на ростовое зеркало, я еще раз вскрикнул и остановился. Перед глазами потемнело, к горлу подступила тошнота. В зеркале отражался ребенок, которого я не мог не узнать. Вокруг был знакомый интерьер двухтысячных. Вход в зал представлял собой пустое отверстие без двери. Уже из коридора в нем можно было увидеть маленький выпуклый телевизор, длинный шкаф во всю стену и ядовитого цвета диван. Я спустился на корточки по стене напротив зеркала и схватился рукой за голову. Мне всегда после алкоголя снились странные сны, но настолько странные, еще и осознанные – никогда.

– О господи! – послышалось где-то в коридоре. – Что случилось?

Я поднял голову и увидел бегущую ко мне бабушку. Черты лица, длинное красное платье с белыми ромашками, очки с леопардовой оправой и белые короткие кудри – все в ней было точно таким же, каким я запомнил. Сам того не ожидая, совершенно не контролируя себя, я заплакал громко, резко, на весь дом. Моя бабушка, с которой связаны мои лучшие воспоминания о детстве, бабушка, которой я кидал на гроб землю на похоронах, стояла передо мной, живая и настоящая.

В какой-то момент она заметила телефон, лежавший в комнате на кровати за открытой дверью.

– Кто звонил? Плохие новости? – тревожно спросила она, а через секунду скрылась за стенами комнаты.

Я нашел в себе силы подняться с пола и войти следом за ней.

– Ты нас всех перепугал! – воскликнула она, заметив меня. – Будешь говорить с мамой?

– С мамой? – мой голос был тихим, слабым, заплаканным.

– Мама? – спросил я, взяв из бабушкиных рук трубку.

– Да, солнышко, что случилось?

– Мамочка! – почти прокричал я, а затем зажал рукой рот.

Спазмы сдавили мое горло, было больно и трудно даже дышать.

Я пытался вспомнить этот голос больше десяти лет. Первые годы после ее смерти он сохранялся в моей памяти, такой звонкий, бодрый, способный поднять настроение в самые скверные дни. Потом он начал постепенно стираться. Спустя пятнадцать лет со дня смерти мамы я забыл ее голос совсем. Я столько раз мечтал, чтобы в моей квартире раздался телефонный звонок, и я, взяв трубку, услышал это нежное «солнышко».

– Тебе приснился кошмар? – с беспокойством спросила мама.

– Я люблю тебя, – сказал я, набравшись смелости оторвать руку ото рта. – Я никогда этого не говорил, но я так сильно люблю тебя, ты самая лучшая, ты лучше всех, я так люблю тебя, прости меня за все.

Я говорил это быстро, плача и боясь, что сон вот-вот закончится, а я не успею сказать все, что хотел сказать ей после смерти.

– Я тоже тебя люблю… – ответила она с особой нежностью, – так сильно, как никого и никогда не любила. Скажи мне честно, с тобой все хорошо? Тебя кто-то обидел? Хочешь, я заберу тебя домой?

Я не мог оторвать от уха телефонную трубку, каждую секунду я боялся, что она последняя, что через мгновение я проснусь в своей кровати и больше никогда не услышу этот голос.

Бабушка смотрела на меня с испугом и непониманием, я на нее – с любовью, желанием уловить и запечатлеть в памяти каждую деталь.

Взяв с мамы обещание, что в ближайшее время она приедет ко мне, я вернул телефонную трубку на место.

– Это же был просто кошмарный сон? – спросила бабушка, положив руку мне на плечо.

«Может, все, что было до этого момента, и правда страшный сон?

– Да, – вытирая слезы, ответил я, – мне приснился самый ужасный кошмар на свете.

– Ничего, – бабушка прижала меня к себе, – все будет хорошо.

Я все еще не понимал, почему этот сон длится так долго. Я щипал себя за руку, вдавливал ноготь в кожу. Физическая боль тоже была реальной.

На кухне меня ждали блины и какао.

«Сколько лет еда не казалась мне такой вкусной? Сколько лет солнце не освещало мой дом так ярко?»

Я пытался в деталях запомнить этот момент, запомнить кухню, любимое лицо, особенный вкус и солнце.

«Это все то, что будет поддерживать во мне жизнь еще несколько лет после пробуждения в реальной жизни», – думал я, допивая какао.

Но сон не заканчивался.

* * *

После завтрака я вернулся в свою комнату. Страх стал постепенно сменяться любопытством.

На стене рядом с окном висела медная картина, которую бабушка называла «чеканкой». Картина была черно-золотого грязного цвета и изображала пастуха с флейтой, стоявшего среди деревьев. Все свое раннее детство я боялся этой картины. Я связывал это с ее цветом. Пастух светился золотом, а фон позади него был черным, поэтому я всегда воображал, будто он стоит посреди леса в ночи. Из моего окна тоже можно было увидеть лес. Именно этот лес я и представлял, с жалостью и ужасом рассматривая выбитый металлический силуэт пастуха. Иногда я представлял себя среди этих деревьев с картины: перед моими глазами возникал ночной черный лес, но, как только я пытался вообразить себя на месте пастуха или рядом с ним, в памяти тут же всплывал образ мамы. Она словно врывалась на это не приятное детскому глазу изображение. Каждый раз, пытаясь представить себя в одиночестве среди страшного леса, я видел маму, которая обнимала меня, закрывая от ужасов ночи своей длинной пышной юбкой.

Внезапно я услышал лай собак во дворе. Спустя минуту лай стих, а в дверь кто-то постучал.

Бабушка поспешила открыть дверь гостю, а я замер.

«Чей еще образ из моей памяти преподнесет мозг в эту ночь?»

Мгновение спустя бабушка оказалась в моей комнате, указывая рукой в сторону входной двери.

– Это к тебе, – сказала она.

С бешено бьющимся сердцем я прошагал в сторону двери. Решил не поднимать глаз, пока не окажусь рядом с этим человеком. Остановившись возле двери, медленно перевел взгляд с пола на гостя. Девочка лет четырнадцати стояла у входа. Ее светло-русые волосы были собраны в две косички, тело закрывала зеленая майка, обнажавшая худые загорелые плечи. Ноги, напоминавшие две спички, выглядели непропорционально длинными, а лицо украшали едва заметные веснушки.

– Соскучился? – широко улыбаясь, спросила Лилия.

Конечно же, я узнал эту девочку. Именно ее фотографию я держал в руках, допивая последний стакан виски прошлой ночью. Именно ее руки обнимали меня перед сном на протяжении двадцати лет, и именно ее смерть уничтожила меня навсегда. На пороге стоял человек, который в будущем станет любовью всей моей жизни.

* * *

Мы шли в сторону речки знакомой мне дорогой. Деревья, составлявшие дубовую аллею, отбрасывали на дорогу тени, которые чередовались со светлыми участками асфальта. Девочка прыгала с одного светлого участка на другой, пытаясь избежать затемненных частей, а я смотрел на нее и не мог насмотреться. В этот момент жизнь казалась мне чем-то странным и невероятным.

«Сейчас рядом со мной прыгает девочка, которая через четыре года окончит школу, – размышлял я, не отрывая глаз от нескладной худой фигуры. – Затем она бросит университет, а через двадцать лет ее лицо изменится до неузнаваемости. Еще двадцать с лишним лет, и она исчезнет, оставшись невыносимым воспоминанием в памяти других людей. Знает ли эта маленькая девочка, что когда-нибудь все закончится? Думает ли она о том, что когда-нибудь потеряет почти все, чем дорожит, что будет своими руками закапывать сбитого машиной двенадцатилетнего пса, что будет организовывать похороны своего отца, что до конца жизни не сумеет справиться со смертью бабушки и дедушки?»

Издалека река выглядела узкой и длинной, напоминая ползущую между деревьев змею.

Лилия бросила на песок рюкзак и побежала к воде. Я разглядывал ее волосы, блестящие под полуденным солнцем. Разглядывал нестираную майку и неровный загар.

«А что, если мой мозг убедил меня в том, что она выглядела так? Ведь во сне часто бывает так: ты ходишь по своему городу, по своей квартире, согласно сюжету, созданному твоим мозгом, а проснувшись, задаешься вопросом: как же я не разгадал, что был во сне, если квартира и город выглядели совсем не так, как на самом деле?»

Я решил прощупать воду. Она оказалась обжигающе холодной. В ноги впились мелкие камни.

– Идем же! – позвала Лилия.

Я сделал шаг вперед и неуверенно взял ее за руку.

– Я досчитаю до трех, а потом мы побежим и окунемся, – сказала она. – Это самый безболезненный вариант.

Я несколько секунд сомневался, а затем одобрительно покачал головой.

– Раз, два, три, – громко сказала она, и мы, крепко держа друг друга за руки, понеслись в объятия еще не прогретой солнцем воды.

Дальше от берега камни сменились мягким, обволакивающим песком, а вода почему-то стала чуть теплее, хотя обычно бывает наоборот. Лилия вынырнула и засмеялась.

* * *

Уже поздним вечером мы расстелили большое покрывало вдали от воды. В рюкзаке Лилии нашлось соленое печенье и лимонад. Где-то недалеко, среди деревьев, хрустнула ветка, и я резко обернулся на звук.

– Что это? – спросила девочка, всматриваясь в темноту среди деревьев.

– Не знаю, – на самом деле я предполагал, что это какое-то животное, но почему-то вслух этого не произнес.

– А я знаю, – говоря это, она чуть сощурила глаза. – Ты вообще знаешь, что много лет назад в нашей деревне жил маньяк?

– Нет, – честно ответил я, – не знаю.

– Обычный семьянин, бывший военный, – Лилия говорила медленно, искоса поглядывая на лес. – Он жил с женой и двумя сыновьями. Перед сном он рассказывал детям забавные истории, над которыми они смеялись. Этот военный вообще был очень веселым человеком, умел рассмешить в любой ситуации. Но потом, к сожалению, сошел с ума. Говорят, он болел шизофренией или чем-то подобным. В общем, голова дала сбой. А после психиатрической больницы он вернулся еще более сумасшедшим.

Девочка внезапно притихла, поднесла указательный палец к губам и прошептала:

– Тс-с-с… Надо быть тише.

Я проследил за ее взглядом и обнаружил, что она снова рассматривает лес.

– У него началась паранойя, – наконец она заговорила снова. – Думал, будто жена и дети его больше не любят. Когда он заходил к сыновьям в спальню перед сном, чтобы развеселить, они смотрели на него со страхом в глазах и прятались под одеялом. Он все равно садился рядом и начинал свои истории, однако не видел даже улыбки на лицах детей. Однажды жители деревни заметили, что жена этого сумасшедшего перестала ходить на работу, а дети уже несколько дней не появлялись в школе. Когда соседи пришли к их дому и постучали, никто не открыл дверь. Тогда они вошли внутрь и увидели следующую картину…

Лилия всегда умела рассмешить любого человека. Но, наверное, напугать у нее получалось еще лучше.

– У жены было вырвано сердце, а дети лежали в своей комнате с вырезанными улыбками на лицах. Самого убийцы нигде не было. Поначалу он прятался в лесу, но вскоре в деревне стали происходить странные убийства: детей находили в их собственных кроватях с изуродованными лицами.

Я все-таки решил прервать этот мрачный, но слегка нелогичный рассказ.

– Он бы не смог так просто входить в дома. В деревне каждый дом сторожат собаки.

– Так ты слушай, – спокойно ответила девочка. – Наш маньяк ведь когда-то был военным. Он умел взламывать замки, а еще умел незаметно проходить мимо собак. Никто не мог спастись от него, и тогда дети сами придумали решение. Они стали засыпать с улыбками на лицах, заклеивали себе щеки скотчем, а убийца, вспоминая смех и улыбки своих сыновей, уходил.

Вокруг потемнело, но все еще было тепло. Такая погода всегда казалась мне самой приятной.

– Говорят, – она приблизила свое лицо к моему и в очередной раз посмотрела в сторону высоких деревьев, – он все еще бродит в этом самом лесу.

К концу фразы ее голос стал тише.

Обратно мы шли, то и дело оборачиваясь назад. В характере Лилии была забавная особенность: пытаясь напугать других людей, она невольно пугала и саму себя.

Наши пути разошлись у ее дома. Когда Лилия скрылась за дверью, я некоторое время смотрел на окно, в котором почти сразу зажегся свет. Это была ее комната.

«Рыба! – внезапно я вспомнил прошлую ночь. – Я пожелал вернуться в детство, и желание исполнилось. Глупо верить в то, что я, как старик из сказки, наткнулся на волшебную рыбу. Но я думал о детстве, говорил о нем вслух перед сном. Такое ведь часто случается: ты думаешь о чем-то, засыпая, а во сне видишь это».

Когда я пришел, дома пахло выпечкой. На кухне горел свет. Из спальни бабушки доносился громкий храп. Дедушка. Он был на работе, когда я проснулся. Удивительно, но эти отвратительные звуки, по мнению бабушки, не предназначенные для человеческого уха, никогда меня не раздражали. Даже наоборот: засыпая в своей темной комнате рядом с окном, выходившим на черный лес, я чувствовал покой и безопасность под звуки дедушкиного храпа за стеной. Во-первых, это ежеминутно напоминало мне о том, что в доме есть большой и крепкий мужчина, способный защитить меня от монстров. Во-вторых, мне казалось, будто сами эти звуки способны отпугнуть от дома любое живое, да даже мертвое существо.

Мне хотелось продлить мгновения в этом месте, в это время, среди этих людей и старой мебели, но мерзкое ощущение в груди все портило. С каждой минутой желание наслаждаться беззаботностью сменялось желанием поскорее проснуться, чтобы больше не сходить с ума от ожидания конца.

* * *

Подушка и одеяло были холодными. Из оконных щелей дул прохладный свежий воздух. Я залез под одеяло с головой, прижал колени к груди, как ребенок, и лежал так, наверное, целую вечность.

* * *

Когда я проснулся, комната напоминала собой бездонную черную пещеру, в которую просачивался свет луны через расщелины в камнях. Глаза постепенно привыкли к темноте. Спустя пару минут я уже мог слабо различить узоры на ковре рядом с кроватью. Я все еще находился в доме детства.

«Я сошел с ума? Неужели это все-таки не сон?»

Я смотрел в стену, снова погрузившись в мысли о возможности и невозможности происходящего, когда боковым зрением заметил движение за окном. Лес вдали напоминал собой приближающееся черное цунами, высокие деревья слились в длинный темный мазок кисти, и среди всей этой черноты мелькало яркое пятно. Пятно, которое, судя по всему, было светом фонаря, становилось все ближе. Двигалось оно резко и быстро, то появляясь, то исчезая, будто бы фонарь был со сломанной батарейкой. Когда пятно достигло нашего забора, я отринул от окна и вжался в холодную стену. Теперь кроме мигающего света можно было заметить темный силуэт. Через секунду силуэт и пятно уже были у нас во дворе. С бешено бьющимся от страха сердцем я ждал, когда залают собаки и дедушка проснется.

Я собирался выбежать из комнаты, как вдруг послышался протяжный скрип уличной двери. Силуэт с фонарем был уже на веранде. Еще мгновение, и раздался едва уловимый звук, знаменовавший собой то, что дверь в коридор дома открылась. Я услышал, как вошедший сделал один шаг и замер. Пол в коридоре немного провалился под его весом, издав характерный хруст. Я закрыл глаза и представил расположение комнат в доме. Комната бабушки и дедушки справа от входной двери, гостиная слева, далее следом за гостиной кухня, а справа, напротив нее, моя комната. Нетрудно предположить, что гость сначала выберет одну из ближайших к входу комнат: либо ту, где спят родные, либо гостиную. Я не знал, как себя вести. Сердце вырывалось из груди, подмышки вспотели, а руки дрожали. Спасать бабушку и дедушку? Но что я мог? Будь я тем взрослым мужчиной, который заснул под действием виски ровно сутки назад, я бы без сомнений нашел выход. Но на что способно это тощее мальчишеское тело? Наконец гость сделал еще шаг. Самым странным было то, что я ощущал себя не только физически ребенком. Мне было страшно, как ребенку. Мне было страшно слушать шаги в коридоре, мне было страшно оттого, что стих дедушкин храп, и мне было страшно смотреть на этот черный лес за окном. Я словно снова стал тем мальчиком, который с ужасом вглядывался в медную картину, представляя себя на месте одинокого пастуха. Я посмотрел на окно и оценил, насколько возможно вылезти из него, чтобы добежать до соседей и попросить о помощи. Окно было старым, стоило его открыть, и гость сразу услышал бы этот скрип.

Судя по звукам, человек в коридоре открыл дверь первой комнаты, закрыл ее, а после зашагал быстро и уверенно прямо ко мне. Я начал судорожно метаться по комнате, в голове не было ни единой мысли, только страх и паника. Я не мог даже заставить себя закричать, чтобы разбудить дедушку.

Рядом с моей комнатой шаги резко стихли. Я знал, что человек стоит за дверью. На цыпочках я прокрался к кровати и лег. Она издала скрип, отчего мое сердце едва не разорвалось. Но гость не спешил входить. Я медленно подтянул к себе одеяло и залез под него с головой. Спустя пару бесконечных минут дверь чуть слышно открылась.

Я замер и изо всех сил пытался дышать тихо. Я практически ощущал, как сердце ударяется о грудную клетку.

Гость шел медленно, его дыхание было громким и тяжелым. Мое тело от паники перестало мне подчиняться: то нога дернется, словно назло, то палец.

Незнакомец уже стоял надо мной. Я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание от волнения. Такого не было в моем детстве. Но я вспомнил момент, который в нем был. Та история, рассказанная Лилией. Я уже слышал ее в детстве. Я вспомнил, как долгое время боялся спать, убежденный, что сумасшедший отец, убивший жену и детей, придет за мной. Я засыпал улыбаясь и просыпался с верой в то, что именно это меня спасло. Удивительно, но тот детский страх был очень похож на мой нынешний. Тогда, в свои четырнадцать, я мог до смерти испугаться, только услышав историю о монстре или маньяке.

Сейчас улыбка невольно возникла на моем лице. Мне хотелось кричать, хотелось сбежать, но мое тело выдало лишь улыбку. Я зацепился за этот наивный шанс, снова, как ребенок, уверовав в волшебную силу ритуала.

Рывок одеяла сопроводил поток холодного воздуха. Когда с тебя стягивают одеяло, это всегда неприятно. Особенно неприятно, когда это делает психопат из леса. По ногам и шее тут же побежали мурашки. Я лежал и глупо улыбался, зажмурив глаза. Тело все еще не слушалось меня, глаза будто специально пытались разомкнуться. Я сжимал их еще сильнее. Казалось, мое сердце больше не выдержит и минуты этого ужаса. Даже с закрытыми глазами я ощущал, как кружится голова и подступает тошнота. То же самое я ощущал, когда узнал о смерти Лилии. В тот раз симптомы предшествовали потере сознания. Судя по всему, в этот раз тоже.

* * *

Когда я открыл глаза, под одеялом было уже светло. Я резко скинул его с себя и осмотрелся. Я ожидал увидеть, что от двери до моей кровати тянется полоса засохшей грязи вперемешку с травой – верные спутники выходцев из ночного леса. Но пол оказался чистым. Я вышел в коридор, исследовал его на следы лесного гостя, но снова ничего не обнаружил. На кухне сидела бабушка, замешивая в большой кастрюле тесто.

– Зачем ты выходил из дома ночью? – в голосе бабушки читалось спокойствие и любопытство.

– Я не выходил, – ответил я, смотря прямо ей в глаза.

– Дверь была закрыта на ключ. А утром дед отругал меня за то, что я оставила ее открытой.

– Кто-то заходил в дом, – а вот мне было не до смеха.

Бабушка отодвинула кастрюлю в сторону, стряхнула муку с рук и недоверчиво посмотрела на меня.

– Когда-нибудь ты научишься врать, – она произнесла это с доброй улыбкой и недоверием, – когда кто-то приходит, собаки дают об этом знать.

* * *

Я переоделся, позавтракал и поспешил к дому Лилии.

Она сидела на качелях в своем дворе, лениво отталкиваясь одной ногой от земли. В ее руках была маленькая книжка. Вероятнее всего, из жанра ужасов.

В этот раз мы не остановились у реки, а пошли вдоль нее. Дошли до большого длинного дерева, переваленного через воду. Лилия моментально забралась на поваленный ствол и ухватилась руками за торчащие ветви.

– Переберемся на ту сторону, – не предложила, а почти приказала она. – Там есть пляж и вода теплее.

Я залез на дерево следом за ней, посмотрел вниз и ощутил легкое головокружение. Было не очень высоко, но из воды под нами торчало еще одно дерево. Его острые гниющие ветви напоминали длинные щупальца. Я представил, как тело дерева выглядит под водой. Склизкое, переломанное, огромное, опасное. Река над ним казалась более темной, чем в других местах. Я представил, как падаю на эти острые ветви, и замер, вцепившись в сук под рукой.

– Боишься? – спросила девочка, почти добравшись до берега. – И правильно. Это ведь не простое место.

Я знал, почему она начала новую историю, только когда миновала темную реку под ногами. Она боялась собственных историй и могла запаниковать, посмотрев вниз.

– На том берегу есть кладбище, а к нему – два пути. По этому дереву – быстрый путь. По дороге в обход – долгий. Жила здесь одна бабушка, которая не любила длинные дороги. Забралась она, значит, на дерево, хотела по нему быстро до кладбища к мужу покойному дойти, но ноги подвели.

Лилия замолчала в ожидании вопроса, который смотивирует ее на продолжение.

– И что дальше? – сказал я то, что она хотела услышать.

– Что-что? Упала она. Тебе эти ветви ничего не напоминают?

Я снова посмотрел на извилистые ветки. Листьев на них давно не было, осталась лишь гнилая кора.

– Похоже на рога оленя или козла, – с сомнениями предположил я.

– Да! – воскликнула девочка. – И это неспроста. Это не обычное дерево, а место поклонения дьяволу. Ты же знаешь, что одно из воплощений дьявола – козел? Так вот, старушка упала прямо на эти ветви. Ее искали целые сутки, а ночью она вернулась домой сама. Она была мокрой и не разговаривала, а ночью произошло страшное. Ее внучка услышала странные звуки из комнаты бабушки, вошла и увидела, что вместо старушки на кровати лежала коза.

Лилия рассмеялась. Она уже давно стояла на другом берегу. Эту историю я тоже помнил. Сейчас мне было не страшно ее слушать, ведь это была всего лишь выдумка, просто слова. Столкнувшись с множеством потерь, смертей и настоящих ужасов жизни, я не мог испугаться обычных слов. Но помнил, как боялся их в детстве.

Мы снова провели день у реки: плавали, смеялись, рассказывали истории и снова смеялись. Под вечер чувство тревоги вернулось. Не хотелось думать о том, что происходит. Не хотелось вспоминать прошлую ночь.

* * *

Этой ночью мне было особенно страшно засыпать.

Я уже устал размышлять о последних событиях моей жизни, решил смириться с ситуацией и ждать, пока все само собой не станет ясным.

Когда я открыл глаза и опять увидел вокруг темноту, сразу понял, что ночь предстоит непростая. Спустя минуту после пробуждения я осознал, что именно меня разбудило в этот раз. Странный грохот доносился из бабушкиной комнаты. Казалось, что кто-то бьет по полу тяжелой палкой. Я осторожно прокрался на кухню, взял самый большой нож и решил, что в этот раз не буду прятаться.

С каждым моим шагом на пути к комнате грохот становился сильнее. Сквозь щель от двери не просачивался свет.

Сердце колотилось еще сильнее, чем прошлой ночью. Я коснулся трясущейся рукой двери и толкнул ее.

Испытывал ли я когда-нибудь хоть что-то, близкое чувству, поразившему меня в этот момент? В свете луны у стола с иконами прыгала моя бабушка. На ее лице было пустое глуповатое выражение, глаза были устремлены на самую большую икону, а туловище переходило в козлиные ноги. То одно копыто, то другое с грохотом касалось пола. Козлиная кожа медленно, едва заметно обрастала поверх бабушкиной человеческой кожи, превращая ее в животное.

Мои глаза намокли от слез. Это были слезы ужаса, паники, какого-то животного страха вперемешку с садомазохистским любопытством, заставлявшим меня стоять на месте и смотреть. С пеленой перед глазами и пустой головой я медленно закрыл дверь и пошел к выходу из дома. На улице стояла черная ночь. Фонарей в деревне не было, но на крыше нашего дома висела лампочка, которая немного освещала двор. Слева за забором виднелся лес, над которым возвышалась белая луна. Калитка с правой стороны двора вела в сторону дороги.

Я шел медленно, как лунатик, и не оборачивался. Я знал, что, если хоть раз обернусь, меня охватит паника, я потеряю контроль и побегу. Ни в одном доме у дороги не горел свет. Я шагал прямо, а перед моими глазами стояла одна-единственная картина: бабушка с козлиными ногами прыгает напротив икон. Внезапно в черноте спящей деревни я заметил тусклый свет. Это было окно в доме Лилии. Я посмотрел на окно, а затем обернулся назад и увидел далеко-далеко на дороге, на том месте, где я шел несколько минут назад, темную низкую фигуру. Пару секунд фигура стояла неподвижно, а потом резко побежала. Побежала туда, где я стоял в настоящий момент.

Пелена перед глазами и сонно-бездейственное состояние покинули меня мгновенно, я закричал на всю улицу и побежал к дому со светлым окном. Начал стучать изо всех сил, собака Лилии громко лаяла. Я обернулся и увидел, что существо с рогами и четырьмя ногами было близко.

Дверь распахнулась, я завалился внутрь и упал. Сердце вырывалось из груди, из глаз текли слезы, а слова, вырывавшиеся из моего рта, никак не могли собраться во что-то связное. Лилия, ее бабушка и дедушка смотрели на меня с непониманием. Я бросился в ее комнату, выключил свет и посмотрел в окно. На улице было пусто, только деревья шевелились от ветра.

Мне потребовалось больше часа, чтобы прийти в себя и хоть что-то рассказать. Бабушка Лилии позвонила в мой дом, но никто не ответил.

– Я тебе верю, – неожиданно сказала девочка, обхватив мою руку своими.

Я прижал ее к себе и снова зарыдал.

* * *

Утром меня привели домой. Бабушка выбежала из дома в слезах, с человеческими ногами и адекватным лицом. Она с ужасом выслушала рассказ бабушки Лилии о моем визите к ним ночью. Затем позвонила маме и сообщила мне, что сегодня вечером я уезжаю домой.

* * *

Я сидел на остановке, справа от меня – бабушка, слева – Лилия. Дедушка ходил по дороге туда-сюда, что-то бормоча про водителей-бездельников, которые вечно опаздывают. Вдали я разглядел приближающуюся точку – автобус. Посмотрел на Лилию. Ее русые волосы в этот раз были распущены, а тонкие пальцы перебирали камни ярко-розового браслета. Бабушка облокотилась головой о стену остановки и закрыла глаза. Ее морщинистый лоб был расслаблен, тонкие губы плотно сжаты. Она переживала за меня.

Из пятна вдали уже можно было разглядеть очертания автобуса. В конце каждого лета в детстве я так же сидел на этой остановке и смотрел на приближающийся автобус.

Куда он меня отвезет? Обратно в реальную жизнь? Или все это и есть реальная жизнь? Я не мог этого знать. Но одно я знал точно: моя жизнь, где бы она ни была, здесь, в летней деревне, или в холодном зимнем городе, изменится навсегда.