Текст книги "Кубок Брэдбери-2021"

– Я же говорила, что твоя сказка когда-нибудь сбудется, – довольно сказала Дина.

Кирилл молча наблюдал, как те трое разговаривают. Когда один из них направился к нему, он покачал головой, не веря.

– Извините, – сказал подошедший парень, – вас срочно просят подойти в деканат.

Словно во сне Кирилл кивнул, сказал ему: «Да, спасибо» и стал подниматься.

– Ну и что ты делаешь? – спросила его Дина.

Он потряс головой, отгоняя наваждение, откашлялся и сказал парню:

– Если врёшь старшим, научись делать это убедительней.

Парень быстро ретировался к своему столу и стал шушукаться с сообщниками.

Кирилл повернулся к Дине и сказал:

– У меня сейчас лекция. Я собирался говорить об иллюзиях, но у меня появились новые мысли. Мне кажется, это может быть тебе интересно. Хочешь послушать? А потом можем сходить пообедать.

Он встал, бросил взгляд на троицу, которая никак не могла решить, что делать теперь, когда он изменил ход сценария, и протянул Дине руку.

– Ну что-ж, пойдём, – сказала она и положила сверху свою ладонь.

Алена Коновалова

Снежок

Мир изменился. Оказалось, Снежок всю долгую жизнь мыслил слишком узко. Трава взошла на заднем дворе, где раньше чернела голая земля, а ещё раньше лежал холодный и мокрый белый снег. Или сосед поменял забор, заколотил дыру, через которую Снежок наведывался к миске соседской крысособаки. Или закрылась закусочная на углу, где работал черноволосый парень и угощал пушистого белого кота кисловатым фаршем. А может, просто поменялся наполнитель в лотке.

Настоящие изменения коснулись старого персидского кота слишком поздно, чтобы суметь адаптироваться. К тому времени он потерял половину зубов, в пасмурные дни болел крестец (или, может быть, почки?). Снежок помнил траву, снег и игрушки на заднем дворе, и шумного младшего человека, который дёргал длинные усы, сбрил четыре раза шерсть на боках и однажды раскрасил белые уши розовым маркером. Снежок делил с ним место для послеобеденного сна, воду в жестяной миске и хрустящие подушечки. Шаловливый и весёлый человек, счастливый в своём детском мирке, где для старого кота отводился самый важный угол.

Так вот…

Мир изменился. И Снежок давно забыл дорогу к дому человека. Старался как мог выкинуть из памяти пятнадцать лет тихой, размеренной жизни. Сейчас на месте двора, дома, даже закусочной зиял кратер с осыпающимися краями. Упади туда, несчастный, и можешь забыть обо всех девяти жизнях. Котлован неимоверных размеров кипел иножизнью и посмертием. Из него лезли, несмотря на осыпающиеся края и торчащие трубы, неумершие. Лезли второй год…

Побег длиной в четыре дня закончился на холодном балконе мёртвого дома с зияющими провалами окон. Над ночным городом, будто над печкой, дрожал и шипел смрадный воздух. Покрасневшая луна, бессменный зритель изменений, тонула в густом смоге.

Снежок притащился сюда, на вершину издохшего Мира, через осколки лестниц, стен и потолков, вслед за молодыми, но измотанными товарищами. Среди наступивших переменчивых дней, когда утро и вечер разделяет погоня за едой, а ночь проходит в гонке со смертью, двое юных созданий приспособились выживать куда лучше, чем проспавший собственную старость персидский кот.

Снежок пристроился на плоском камне. Гудели натруженные лапы, обломанные когти болезненно втянулись. Розовые когда-то подушечки почернели. Шерсть сыпалась клочьями – ещё немного, и обнажится каждая складка обвисшей кожи и острые углы скелета. Страшно зудело откусанное ухо, которое едва начало заживать – небольшая цена, чтобы спастись от позорного посмертия…

Запыхавшаяся Мурка привалилась рядом. Её чубарая шкурка почернела на бёдрах – гнилая чужая кровь запеклась, но для наведения чистоты Мурка слишком утомилась. Устала, маленькая. Родившаяся уже в этом безобразии, несчастная кошка сжалась в комочек и тихонечко мурчала. Снежок опустил лапу и погладил понурую головку. Мурка вскинулась. Не знала мелкая ни любви, ни ласки. Её мир не менялся…

Васька стремительно обшарил уголки, глянул вниз и наверх, спрыгнул на торчащую выше крышу – и только потом успокоился. Сел на зазубренную бетонную кромку, обернул черные лапы обрубком хвоста. Крепкий кот, серый, почти белый из-за дурацкой муки из пекарни, водил ушами, выискивая среди шороха звуки угрозы.

Васька Чернолапый отличный кот, если разобраться, смелый без безумства. Жаль, что в юности Снежок не имел такого товарища. С другой стороны, Васька родился, кажется, тогда, когда у Снежка от старости выпал первый зуб. Крепкий, надёжный товарищ, вытащивший одуревшего от страха перса за плешивый, посеревший загривок из того самого безумства, коим стал двор и улица, знакомые до звона в ушах. Тогда, в первые дни, Снежку ещё чудился крик младшего хозяина и запах подтухшего фарша из закусочной.

– Чтоб вас мыши съели! – выругался внезапно Васька. Весь подобрался, поджал лапы и отчаянно забил толстым хвостом.

– Идут? – обречённо и с мольбой прошептала Мурка. Опираясь о стену, она выпрямилась, принюхалась.

Снежок предостерегающе поднял лапу. Лишний шум ни к чему. Чем там шатающиеся распознают движение, так и оставалось загадкой. Проклятые неумершие со звериным упорством пёрли в направлении малейшего звука: скрипа, шёпота, стона… Только и слышно днём и ночью, как лишённые гибкости тела отвратительно громко скрипят, потрескивают и хлюпают, заглушая тихий шелест затухающей жизни. Быть может, иных звуков больше не было: ни чириканья нахальных воробьёв, ни курлыканья тупых голубей, ни писка мышей и крыс… Всё, что двигалось, неумершие сжирали.

– О Пресвятые Коты!

Мурка тут же сунулась под лапу Васьки, но отпрянула, зажав лапкой дрожащий рот. Снежок оттеснил струхнувшую кошку и выглянул поверх Васькиной головы.

Внизу на большом перекрёстке вывалила орда шатающихся. Их посмертие оказалось унизительно-печальным. Клочья шерсти свисали с боков, глаза затянуло пеленой, а когти навечно замерли наизготовку. Раскрыв до вывихнутых суставов челюсти, чудища пёрли на двоих – ещё живых – котов.

Один крепко лупил лапами нежить: раздирал морды, распускал лоскутами гнилую кожу. Второй, хромая, уворачивался от жёлтых клыков. С трёх сторон их окружили; с четвертой – безучастно возвышалась глухая к происходящему стена. Прыгнуть бы с разбега, взобраться до второго этажа. У знакомых котов не было ни единого шанса, разве что взлететь птицей…

Отчаянное, надрывное шипение резануло бульканье не-смерти. Снежок прижал уши к голове. В тот момент, когда над безумной расправой пронёсся пронзительный вопль боли, отразился от мутного неба и заглох среди руин, в плечо Снежка требовательно и жёстко вцепилась когтями Мурка…

Да, мир изменился. Слишком быстро для Снежка. За предыдущие пятнадцать лет произошло не так много, как за последние два года. И для старого перса это было чересчур. Чересчур быстро, много, сильно. Мог ли он подумать, что в старости, когда в дождь ломит хвост и гудит в ушах, придётся нестись, не разбирая дороги, за полосатым хвостом крепкого кота?

Васька поднажал. Бок о бок со Снежком летела яркая, как весна, Мурка. Бежала, скользила на мягких лапках по скату крыши и выла не по-кошачьи. Иной раз казалось, что малышка умудряется зажмуриться на бегу. А Снежок чувствовал конец: крыши – и всего остального.

Провал появился быстрее, чем хотел бы Снежок. Васька сиганул вперёд и вверх, зацепился за карниз, царапнул бетон и исчез. Снежок ожидал, что следом пролетит над крышей маленькая Мурка, но чубарая шкурка пропала из поля зрения. Потребовалось слишком много времени, чтобы остановиться, – Снежок изменился, как и мир, не в лучшую сторону. Разинув пасть, неприлично высунув язык, он глотнул спёртый воздух. Сердце, усталое, износившееся, трепыхалось в саднящих рёбрах. По языку катилась розовая слюна.

Старый перс, глухой на одно (откусанное) ухо, зацепился взглядом за пёструю шкурку в изломе крыши. Мурка плакала, забившись за слуховым окошком. А по жестяной кровле грохотали, скрипели и шипели неумершие: безразличные к бесконечной погоне, одуревшие от запаха живой плоти.

Снежок подскочил к Мурке в три удара сердца, дёрнул за шкирку клыками, потащил, совсем как мама кошка тягала дитя.

– Я не могу! Не могу! Не могу-у-у! – тоненько выла несчастная Мурка, безвольно волочась между дрожащих лап Снежка.

Он напрягся, толкнулся – и выпустил мягкую шкурку. Мурка сжалась на самом краю. По другую сторону провала нервно бил хвостом Васька.

– Смоги, – обратился к ней Снежок: хрипло и надсадно, глотая предсмертный кашель, подступающий из горящих лёгких к липкому горлу. – Смоги, милая. За нас обоих.

Он потёрся щекой о коричневое пятнышко под жёлтым глазом, легко прикусил белое ушко. Позади грохнуло – один из нежити споткнулся о слуховое оконце и покатился вниз. Кошка зашипела, мгновенно сжалась в комочек и тут же взмыла. Она нелепо шлёпнулась животом на торчащий карниз и неумолимо заскользила вниз. Васька вцепился когтями в нежные лапки, чтобы удержать молодую кошку. Изогнулся, потянул…

Мурка сгинула за краем. Следом, обождав секунду, юркнул Васька. Молодые и сильные, чей мир ещё успеет в очередной раз измениться. Им ещё удастся нассать в тапки тому, кто в ответе за весь этот бедлам.

Снежок уронил костлявый зад на тёплое железо, подобрал обрубок белого хвоста, зажмурился. И представил, что сидит на том самом крыльце, а маленький человечек несётся к нему, чтобы прижать ручонками к груди. А с улицы пахнет протухшим мясом…

Ирина Соляная

Безымянный переулок

«Купи сметану, деньги в бидоне». Заплаканная девочка возвращалась домой из магазина. Противная продавщица Зина налила ей целый литр жидкой сметаны и только потом спросила, дала ли мама денег. Приговаривая «Понарожают дебилов», Зина сразу записала Клаву в тетрадку должников и сказала какому-то мужику в очереди: «Это дворничихи Нестеровой девка. Она того. Мать на трех участках работает, а девка одна шатается. И как ее вообще одну отпускать?»

Клава знала, что теперь ей попадет и от мамы, потому брела домой медленно и размазывала слёзы с соплями по лицу. Клава не могла выполнить ни одной маминой просьбы в точности. А каждая просьба начиналась со слов «Дал же бог муку!» Что это означало, Клава не знала. Иногда мама говорила: «Горе ты мое, камень на шее», и после таких слов ей становилось особенно страшно: мама могла шлепнуть, а могла и карамельку дать. Страшные слова, никогда не поймешь, к чему ведут.

Клава свернула в переулок без названия, она знала, что там не водятся мерзкие девчонки из её подъезда. Они учились в средней школе, а не в коррекционной и потому обижали Клаву. Встречаться с ними совсем не хотелось: толкнут, обзовут, выдернут ленту из косовато заплетенной косы, платье испачкают, чего доброго, сметану на асфальт выльют. Из переулка можно было легко попасть к черному входу в старинный дом, а там, в полуподвальном помещении, обитала Клава и ее мама-дворничиха.

В переулке, словно поджидая девочку, стояла молодая женщина в клетчатом платье и остроконечной широкополой шляпе. Клава разинула рот и остановилась.

– Я вас приветствую, юная леди, – сказала женщина и широко улыбнулась. Во рту сверкнули золотые зубы, признак богатства и недоступности.

– Зыдырасьте, – кивнула Клава и перестала хныкать.

– Я вижу, что вы чем-то расстроены? Не могу ли я помочь в вашей беде?

Клава молча хлопала глазами, уловив только слово «беда» и «помочь».

Женщина подошла к ней и наклонилась, приблизив черные косы к самому лицу Клавы. Пахнуло ароматом фиалок, которые были прикреплены к ее зеленой шляпе. Женщина оглядела Клаву и вздохнула. Потом строго сказала.

– Так-так… Это ты Клава Нестерова? Юным леди не полагается ковыряться в носу.

Девочка кивнула и вынула палец из носа.

– Беда твоя – не беда, так что плакать нечего.

Женщина щелкнула пальцами, и из бидона выскочили три монетки по двадцать копеек. Женщина на них подула, они засверкали серебряными рыбками и тут же исчезли. Клава не знала, что в тот же миг одна запись из тетради должников тоже словно испарилась, как и факт покупки сметаны придурковатой Клавой из памяти продавщицы Зины.

– Чудеса еще будут, девочка, но мне нужна твоя помощь, – женщина провела рукой по затылку Клавы и притронулась к жидкой косе. Все волоски, торчащие как ость ржаного колоса, заправились в прическу. Коса налилась спелым пшеничным цветом, поплотнела. Застиранная лента обрела небесный цвет. Женщина в остроконечной шляпе отошла на пару шагов, потом за плечи повернула Клаву, точно куклу на подставке, покружила ее на месте, держа за ладошку. Ситцевое платье на девочке село по фигуре. Появились вытачки на лифе и оборка по подолу, узкие рукава превратились в «фонарики», а воротник засверкал крахмальной белизной.

Клава обрадовано кивнула. Она была согласна на такие чудеса.

– Видишь ли, Клава Нестерова, у твоей мамы есть одна вещь, которая мне очень-очень нужна. Я, разумеется, ее верну, первого мая. То есть завтра. Но сегодня, тридцатого апреля, без нее мне никак не обойтись.

Клава снова кивнула и хотела сунуть палец в нос, но передумала. С такой косой и лентой ей действительно не стоило поступать некрасиво. Женщина улыбалась, и Клава сказала:

– Шас прынесу. Шо принесть?

– Метлу, моя милая. Она стоит в углу вашей комнаты. С длинной ручкой.

– Эта же мамина.

– Всё верно, милая, но сегодня мама уже не пойдет на работу, а завтра я верну метлу на прежнее место. Завтра придешь сюда же с утра, первого мая. И я отдам метлу. Ну как?

Клава сделала всё, о чем ее попросила женщина в остроконечной зеленой шляпе.

Мама ни о чем не узнала, потому что обнаружила в бидоне не сметану, а «Жигулевское». Целых три литра и почти без пены! С легкой благородной горчинкой свежего продукта. Такое только с проходной пивзавода и то не всем.

Клава целый день ходила немыслимой красавицей, даже противные девчонки из ее дома не посмели подойти близко, а только шушукались в сторонке. Наутро она побежала в переулок, где ее должна была ждать женщина в остроконечной зеленой шляпе.

Она там действительно стояла, с ошалелым видом, который бывает после бессонной ночи. На шляпе не осталось фиалок, подол платья был вымазан глиной, но на лице сияла довольная улыбка мартовской кошки. Она протянула Клаве метлу. Несколько «дерезовых» веточек тут же отвалились, но рукоятка блестела новой полировкой.

– Вальпургиева ночь только раз в году, – сказала что-то непонятное для Клавы женщина и потянулась так, что под мышкой треснула клетчатая ткань ее измазанного платья, – поставь метлу на прежнее место. Проси подарок.

Клава кивнула. Она не знала, что делать дальше, о чем попросить. Она никогда не видела таких женщин: довольных, расслабленных, не стесняющихся своего странного одеяния, никуда не спешащих, умеющих творить чудеса.

– Тетёнька, а ты хто? – спросила Клава, но женщина засмеялась и легонько щелкнула Клаву по кончику носа, а потом потрепала за щеку.

– Проси, чего хочешь, пока я добрая, – сказала она вместо ответа.

– А можно мине с вами? – потупившись, спросила Клава.

– А лет тебе сколько? – с сомнением спросила женщина.

Клава показала две ладошки разом, а потом еще одну.

– Ого, так и не скажешь сразу…Ну… Приходи сюда ровно через год, тридцатого апреля. Но тебе нужно будет принести две метлы. Новые не подходят, нужны потрепанные, бывшие в работе. С длинными ручками. Только те, к которым не прикасались мужские руки. Добудешь?

Клава кивнула, она была не уверена, что запомнила. Женщина снова потрепала девочку по щеке и царственно удалилась.

Через два месяца маме дали однокомнатную квартиру. Не зря же она семь лет дворничихой отпахала, да еще с ребенком-инвалидом! Переехать на новое место помогали всем двором. Но когда Клава села в пахнущей обойным клеем комнате на подоконник, слёзы сами навернулись. Плакала и мама, и дочь. Только каждая о своём.

В новый район Клава ехала в кузове грузовика, зажатая между двумя тюками с одеялом и зимними куртками. Она не смогла посчитать все перекрестки и повороты.

– Мама, на какой улицы? – спросила она, глотая слезы.

– Авиаторов, мы живем на Авиаторов, запоминай!

– Нет, нет, на какой улицы? – упрямо твердила Клава, у которой не получалось толком объяснить, что ей нужно.

– Ох, где мы только не жили: на Моторной, на летчика Небольсина, на Третьей Грузовой. Да забудь ты, доча, всё в прошлом.

Однажды, когда на отрывном календаре засверкало «30 апреля», Клава ушла из дома. Она долго ходила по городу, добросовестно неся две метлы с длинными ручками-наметельниками, отполированными до блеска мамиными натруженными руками. Клаву толкали прохожие, над ней смеялись какие-то первоклашки, сердобольная старушка пыталась помочь найти нужную улицу. Наконец участковый милиционер Васильев схватил Клаву за запястье.

– Вот негодница, – сказал он с видимым облегченьем, – мать тебя обыскалась. Где ты всю ночь шастала? Куда тебя понесло… Всё отделение подняли на ноги, а нашли вот тебя случайно. А если бы…

Клава горько плакала, пытаясь высвободить руку. Обе метлы упали и, беспомощно растопырив веточки, валялись на асфальте.

– Тебя никто не обидел? Что ты плачешь, вот дурочка! – с тревогой спросил участковый Васильев.

А в двух кварталах в узком переулке спала, прислонившись к глухой стене дома, не дождавшаяся Клаву женщина в остроконечной шляпе с широкими полями и букетиком фиалок для Клавы.

Ирина Захарова

Танец дракона и феникса

Щебет птиц и шум мотороллеров прогоняют сон с улочек Уи на рассвете. Городок просыпается рано, чтобы успеть справиться с множеством важных и не очень дел до того, как летняя жара придавит своей душной тяжестью его обитателей.

Дядюшка Ван уже занял неизменное место на невысокой табуретке у входа в свою лавчонку, где на полках в коробках, ящичках и мешочках разложена тысяча важных мелочей вроде дверных петель, гвоздей, гаек и болтиков, пильных полотен и прочей дребедени, местами изрядно покрывшейся ржавчиной. Выручка от торговли, конечно, мизерная, но дядюшка Ван не расстраивается. Обут, одет, за лавчонкой у него – комнатушка с кроватью и телевизором на кривоногом столике. А еду приносит хозяйка небольшого ресторанчика, улыбчивая Чэнчунь. А может, сегодня прибежит её сынишка, Сяо Лан. Он часто забегает к старику перед школой или заходит вечером, с серьёзным видом расспрашивает дядюшку о здоровье, усаживается рядом на низкую ступенечку у входа, рассказывает последние новости или, когда Шушу Ван в настроении, расспрашивает его о старых временах. Дядюшка Ван много повидал на своём веку. Когда он начинает говорить, его глаза смотрят куда-то вдаль, и кажется, будто видит он что-то там, за поросшими лесом горами и даже дальше, за облаками, тяжелеющими от влаги, поднимающейся к небу с разогретых зноем холмов. Дядюшка рассказывает неспешно, словно вспоминая, о маленьком мальчике Бэне, который пешком прошёл длинный путь к берегам солёного мутного моря, где жил его дядя, о ночной рыбалке, когда налетевший вдруг ветер погасил качающийся на носу лодки фонарь, о шумном и огромном городе, раскинувшемся на берегах реки, по водам которой сновали гружённые доверху баржи… Есть у дядюшки и любимая история. Сяо Лану она тоже очень нравится: то ли сказка, то ли быль о том, как Бэнь, заблудившись в лесу и оставшись ночевать на склоне горы, проснулся на рассвете от яркого света и увидел в небе удивительный танец дракона и феникса. Говорят, что такое случается только в определённый день определённого года и только в одном месте на всей земле, но никто не может сказать, ни какой это день, ни какой именно год, ни где находится это место. Говорят ещё, что чешуйки дракона и перья феникса, упавшие с неба во время танца, могут сделать их обладателя самым счастливым, исполнив его заветные желания.

Но сегодня пакет с едой принесла дядюшке Чэнчунь. Дядюшка не был ей родственником. Когда-то давно он работал вместе с её отцом на фабрике. Дядюшку на фабрике уважали, хотя и был он простым мастером, проверявшим только что собранные лодочные моторы. Поговаривали, сам хозяин позвал его откуда-то из Шанхая, где дядюшка чинил моторы грузовых судёнышек в порту. Отец Чэнчунь сначала попал в ученики к Лао Вану, а затем стал начальником, но никогда не забывал своего старого учителя. Когда дядюшка решил, что на старости лет ему пора найти занятие поспокойнее, отец Чэнчунь помог найти ему эту лавочку недалеко от ресторанчика своей дочери и велел ей приглядывать за одиноким стариком. Дядюшка давно уже стал частью семьи Чэнчунь. Её муж работал далеко, приезжая домой только раз в год, на праздник весны. Мужу платили хорошие деньги, которые они старательно откладывали на развитие ресторанчика, мечтая сделать из него большой процветающий ресторан с множеством столов и отдельными комнатами для почётных гостей. Уи – городок небольшой, жителей в нём немного. Известен он своими горячими источниками и старинными постройками в округе, но лежит в стороне от больших дорог. Редкие туристы наведывались в эти места раньше. Однако скоростная железная дорога добралась наконец-то и до Уи. Городок обзавёлся собственным вокзалом, да не каким-нибудь стандартным, из стекла и бетона, которые высятся на прочих станциях, а построенным в стиле старинных дворцов и пагод, с изогнутыми крышами и яркими фонариками. В городок хлынули туристы, и Чэнчунь мечтала, что наконец-то её крохотный ресторанчик, куда приходили пообедать или поужинать только местные жители, станет лучшим рестораном в городе. Но для этого нужно немножко потерпеть, накопить денег, найти помещение побольше, купить мебель и большую плиту на кухню. И она терпит, скучая по мужу весь год.

Чэнчунь оставила дядюшке еду и заторопилась обратно, ведь впереди столько дел! Дядюшка неспешно позавтракал, затем снова устроился на скамеечке и прикрыл глаза, словно продолжая дремать в тени небольшого навеса над входом в лавку. Но он не спал. Ему нужно ещё раз всё обдумать, проверить, не забыл ли он чего, ведь именно завтра – тот самый день, когда он приступит к выполнению своего плана.

Ближе к вечеру он зашёл в магазинчик на соседней улице, купил небольшой термос с ситечком для заварки чая, несколько упаковок лапши, две пачки сухого печенья и ещё кое-какую мелочь, которую, вернувшись домой, старательно и аккуратно сложил в небольшой рюкзак. Достал бумажку из-под подушки и шёпотом, словно заучивая наизусть, что-то несколько раз повторил. Перед сном он долго сидел на кровати, не включая свет и телевизор, медленно кивая головой в такт своим мыслям.

Наутро Сяо Лан, принёсший еду, удивился, что дверь лавки дядюшки Вана закрыта, а его самого нет на скамеечке, но решил, что старик, наверно, ещё спит, и оставил пакет у входа, умчавшись на занятия в школу.

А дядюшка поднялся раньше обычного, ещё до рассвета. Всё было готово. Он ещё раз проверил, на месте ли деньги, затянул потуже верёвку старого рюкзачка и вышел из дома.

До вокзала он дошёл пешком. Ещё раз подивился огромному зданию, выросшему в долине, купил билет и устроился на одном из гладких пластиковых сидений в зале ожидания. Народ потихоньку собирался. В зале становилось шумно. На табло с расписанием номер нужного поезда загорелся зелёным. Пассажиры выстроились в очередь у турникета перед выходом на платформу. Турникеты зазвякали, пропуская людей к выходу. Старика вынес на платформу суетливый и шумный поток. Служащий станции, взглянув в его билет, под руку проводил дядюшку к месту остановки именно его вагона. Дядюшка ездил на поезде много-много лет назад, но часто видел по телевизору эти новые чудесные поезда, не зелёные и не синие, а белоснежные, остроносые, как самолёты. И неслись эти поезда почти с такой же скоростью. Дядюшке казалось, что и шумят они очень сильно, ведь невозможно так мчаться и не грохотать на всю округу. Но поезд подкрался к платформе мягко и тихо, словно огромный белоснежный дракон. Зашипев, разъехались в стороны двери, и из чрева дракона на перрон хлынули люди. Вежливая, улыбчивая проводница помогла дядюшке зайти в вагон и показала его место в длинном ряду синих кресел.

Белоснежный дракон мягко отполз от перрона и набрал скорость. То погружаясь в длинные тёмные тоннели, то паря на рельсах, проложенных высоко над землёй на бетонных опорах, поезд понёс дядюшку на север. За окном мелькали дома, дороги и синие крыши заводов. Дядюшка поначалу дивился тому, как, оказывается, изменился мир за те годы, что он провёл у входа в свою лавку, но вскоре мысли унесли его в прошлое.

* * *

Сяо Бэнь всегда был очень занят, несмотря на свой малый возраст. Утром он бежал на занятия в школу, а вечером помогал отцу, державшему магазин тканей. Яркие рулоны шёлка, катушки и мотки нитей, пуговицы самых неожиданных форм и расцветок – всё это нравилось мальчику. Ещё больше ему, конечно, нравилось играть с приятелями, но родители с детства приучали его к тому, что он унаследует и продолжит дело отца. Не на Мейли же надеяться! Чего ждать от девчонки, пусть и очень хорошенькой, как говорили старшие? Мейли была старше его на целых шесть лет, но мальчик смотрел на неё немножко свысока. Выйдет замуж, нарожает детей, будет стирать, убирать да готовить. Она и сейчас всё больше времени проводит рядом с матерью, помогая той по дому.

Но мир вокруг вдруг словно начал выворачиваться наизнанку. Привычные вещи ломались, рассыпались, изменялись до неузнаваемости. Бэнь не понимал, что происходит. Закрылась школа. Глаза Ма всё чаще были красными от слёз, а вечером он прислушивался к голосам взрослых, не понимая смысла разговоров, улавливая только тревогу и страх в низком голосе отца. На двери магазина повис большой замок. Мейли сменила яркие платья на серую форму и по вечерам уходила на какие-то занятия по распоряжению странных людей, однажды без стука явившихся в их дом. Возвращалась она поздно, но Бэнь не спал, прислушиваясь к лёгким шагам сестры, а затем – к её тихому плачу.

Тем утром Мейли не вышла к завтраку из своей комнаты. Ма отправила Сяо Бэня за сестрой. На стук в дверь ответа не последовало, Бэнь осторожно заглянул в комнату и отпрянул, увидев в воздухе перед лицом неестественно белые ноги Мейли.

Он смутно помнил всё, что происходило потом: крик и слёзы матери, отчаянное молчание отца, сидевшего у стола, обхватив голову руками, словно спрятавшись от огромного горя, накрывшего их дом. Это горе, казалось, полностью поглотило все краски и звуки вокруг и со временем всё сгущалось, оседая по углам тяжёлой пылью.

Тишину разорвал требовательный стук и сразу за ним – грохот распахнутой двери однажды вечером. Отец медленно поднялся на дрожащие ноги, а мать, схватив Бэня в охапку, рывком распахнула окно и вытолкнула его в темноту, прошептав только: «Беги быстрее!»

Сердце мальчика трепыхалось от страха, словно пойманная в силки птичка. Перескочив через грядки, он шмыгнул в тёмные заросли кустарника и помчал вверх по склону горы, высившейся сразу за рядом домов их посёлка. Он бежал бы и бежал, но выбился из сил и упал лицом в траву, не ощущая, как расцарапанная кожа саднит от капель скатывающегося пота. Далеко внизу раздавались крики и плач. Через время всё стихло, и Бэнь понял, что возвращаться домой ему больше не надо. Никогда не надо.

Мальчик наконец отдышался и поднялся на ноги. Нужно было идти. Куда – он не знал, но уйти нужно как можно дальше. И он зашагал в гору, протянув перед лицом руку, чтобы защитить глаза от веток деревьев. Через какое-то время он оказался на уступе горы и, устроившись за стволом упавшего дерева, чтобы передохнуть и обдумать дальнейший путь, погрузился в тяжёлый сон.

* * *

Дядюшка Ван вышел на перрон Цзынаня и растерянно остановился. Он знал, что теперь ему нужно на автостанцию, там взять билет на автобус и ехать ещё три часа. Он всё продумал, кроме одного: Цзынань тоже очень изменился. Где найти автостанцию в этом большом городе, если он не может понять, как выйти ему с перрона? Выручили его две молоденькие девушки, заботливо проводив старика к выходу, затем – через турникет до очереди на такси. Да, так будет проще всего, решил дядюшка. Денег ему хватит, а таксист довезёт его, куда нужно. А переночует он на автостанции, ведь автобус у него ранний, и к девяти утра дядюшка уже будет на месте. Остаток пути он хотел пройти пешком. Правда, после того, как старик растерялся на перроне Цзинаня, он начал волноваться, что дорога его затянется просто потому, что время слишком изменило знакомые когда-то места. Но волновался он зря.

Изменились дома и дороги. По-другому одеты люди. Но горы остались прежними. И выйдя из автобуса на нужной ему остановке, Ван долго стоял и смотрел на плавные очертания поросших лесом вершин. Надо же, оказалось, он до мелочей помнил каждый изгиб! Дядюшка зажмурился, пытаясь унять сердце, вдруг начавшее стучать так, словно та самая испугавшаяся в детстве птица вдруг решила вырваться на волю. Подождав, пока стук в груди успокоится, старик неспешно зашагал к горе, которая была целью его путешествия.

Окруженная лесными зарослями дорога вилась по склону, иногда открывая вид на посёлок внизу, превратившийся в городок. Дядюшка иногда останавливался, чтобы передохнуть, и искал глазами хоть что-то знакомое. Вот там был магазин отца, но теперь виднеется большое здание с яркой вывеской. А вон там, где теперь проложена широкая дорога, стоял их дом.

Дядюшка свернул с дороги на тропу, поднимавшуюся вверх по склону. Идти стало труднее, но он упрямо шагал, чтобы до темноты успеть добраться до нужного места.

Последние шаги дались ему особенно тяжело. Вот он, этот уступ горы, на котором заснул маленький Бэнь в ту самую тёмную ночь в его жизни. От времени рассыпался ствол дерева, за которым он спрятался. Старик, тяжело дыша, опустился прямо на траву. Небо быстро темнело. Он достал из рюкзачка печенье и термос, перекусил, выпил чаю и стал ждать.

Лес за его спиной был полон шорохов и звуков. Дядюшка очень старался не заснуть, чтобы не пропустить то, ради чего он проделал такой дальний путь. Глядя в ночное небо, он вспоминал, как много лет назад Сяо Бэнь увидел здесь самое большое чудо на свете, как потом выбирался он из леса и шёл пешком в далёкий Циндао, где приютил его брат матери и научил управляться с лодкой.

Коротки летние ночи. Вот уже начало сереть небо, и звёзды одна за другой бледнели и таяли. Над покатыми вершинами гор заклубился утренний туман. Вдруг небо прорезал яркий луч света. За ним – второй, третий! Лучи были настолько яркими, что хотелось зажмуриться, но дядюшка боялся моргнуть, чтобы не пропустить даже мгновения того, что он так хотел увидеть ещё раз все эти долгие годы. Из поднимающихся над вершинами облаков взмыли в небо синечешуйчатый цзюлун и яркопёрый фэнхуан и закружились в стремительном танце, раскрашивая небо яркими цветами радуги. Тело цзюлуна, синего дракона, сворачивалось в мощные кольца; кружил вокруг дракона быстрый феникс. Всё стихло вокруг, даже предрассветное пение птиц умолкло, и два чудесных существа продолжали свой танец под музыку, которую нельзя было услышать, но можно было почувствовать.