Текст книги "Римская Республика. Рассказы о повседневной жизни"

– Меняется вся жизнь в Риме. Катон не раз, сморщив брови, наставительным тоном говорил мне, что еще во дни его молодости римские женщины ничем не смели интересоваться, кроме домашнего хозяйства, а по улицам ходили, скромно опустив ресницы. Развод был редким явлением. Но сейчас – не то. Иные женщины читают моего «Эпихарма», пробуют учиться по-гречески. Как ни ворчит Катон, жизнь идет своим порядком.

– Но почему Катон так не любит Эллады? – спросил Амфитей, и перед ним так и встали колючие глаза рыжего нобиля.

– Потому что он слишком любит Рим и все, что пахнет римской стариной. Ему обидно видеть, как римляне берут пример с греков. Он хочет, чтобы весь мир смотрел на Рим с благоговением, а тут римляне оставляют свои обычаи ради чужих. Он всегда ищет у греков все дурное. Особенно его раздражает роскошь, которая стала входить в обычай после заморских побед римлян: и день и ночь твердит он, чтобы издали законы, воспрещающие перенимать чужие обычаи. Он человек влиятельный. Многие граждане с жадностью ловят его слова. И он уже начал жестокую борьбу со Сципионами, Нобилиорами и с другими нобилями, живущими по греческим обычаям. Он, видимо, задался целью сокрушить могущество Сципионов. Я раз спросил его, чем же не нравится ему Публий Сципион. А он только косо на меня взглянул и сказал: «В Риме все граждане – граждане. А он думает, что он лучше всех». А потом прибавил: «Рим – силен дедовскими законами и уважением к родным богам. Кто несет в Рим греческие нравы – тот готовит Риму ту же судьбу, что постигла Грецию».

– Однако вот и Капенские ворота. Недалеко и дом Сципиона. Так ты подумай о том, что слышал от меня.

– Я подумаю, – сказал Амфитей, смотря в землю, – и, кажется, последую твоему совету.

На следующий день Амфитей уже занимался в библиотеке Публия Сципиона. Большая комната была обставлена в греческом вкусе. Две мраморные статуи – Аполлона с кифарой и Гермеса – глядели из углов. Везде масса книжных свитков. Амфитей разбирал их и расставлял в порядке. Здесь были поэмы Гомера – и в греческом подлиннике, и в переводе Ливия Андроника. Были исторические труды Геродота и Тимея, трагедии Еврипида. А вот и труды Энния. Амфитей не без интереса просмотрел их. Попадались латинские комедии Плавта, трагедии Пакувия. Встретилась и «Пуническая война» Невия в сатурнических стихах.

В библиотеку приходил сын Сципиона Африканского, худощавый молодой человек с желтым лицом. Он спрашивал Амфитея о греческих историках, так как он хочет писать историю Рима и желал бы знать, кому лучше подражать в манере изложения: ему нравится Тимей, за свою занимательность, но Энний почему-то не одобрял его. Амфитей дал ему совет почитать «Историю государственных порядков в Афинах» Аристотеля. Но этой книги в библиотеке не нашлось.

Вечером пришли к Сципиону консул Фульвий Нобилиор, сенатор Лелий, еще двое нобилей и Энний. Сципион угощал их вином, привезенным из азиатского похода, а разговор у них шел об искусстве. С большим восхищением говорил Сципион о греческих статуях, которые он видел во время похода. Он убеждал консула, окончив войну с этолийцами, непременно завернуть в Афины – полюбоваться Зевсом Фидия и скульптурой на фронтоне Парфенона.

– Меня приводит в негодование толпа, присутствующая на триумфах, – с жаром говорил он, – при виде слоновых клыков и золотых чаш она кричит от удовольствия, но, когда мимо везут статую, которой художник, быть может, обессмертил родной город, толпе интересно только знать, сколько мрамора пошло на нее.

Затем говорили о стихах александрийских поэтов, и к участию в споре был приглашен и Амфитей. Но скоро разговор коснулся последних сенатских заседаний, и Сципион взглядом дал понять Амфитею, что он лишний.

Через несколько дней Амфитея вызвали в дом Эмилия Павла, в тот самый, где Амфитей впервые увидел Сципиона и Энния. Там он давал уроки греческой грамматики одному из сыновей хозяина. Он был немало удивлен, встретив в этом доме знакомого соотечественника – коринфянина Аримнеста, с которым когда-то в ранней молодости вместе посещал риторскую школу в Коринфе. Уже несколько лет Аримнест был в плену. За скульпторские способности его купил Эмилий Павел, и теперь он учил сыновей Эмилия скульптуре. Познакомился Амфитей и с рабом – тоже из греков, преподававшим живопись сыновьям Эмилия.

В таком роде потянулась и дальнейшая жизнь Амфитея. Он немножко привык к своему положению, тем более что обращение Сципиона с ним было очень выдержанное. Он втянулся и в уличную жизнь Рима, интересовался вопросами, о которых толковали на сходках.

Прошло несколько лет. По поручению Сципиона Амфитей с несколькими другими рабами отправился в Сицилию – приобрести несколько книг Платона, которых не нашлось у римских книгопродавцев. Поездка заняла около двадцати дней. Возвратившись и уже подъезжая к вилле Сципиона, Амфитей заметил страшный переполох. Рабы бегали с нелепо-испуганными лицами, а высокий ибериец – тоже раб – сидел на ступеньках и, прислонясь головой к статуе сатира, плакал и причитал. Амфитей понял: что-то случилось. Но сначала не мог добиться толку ни от кого. В дверях встретил его Энний.

– Публий Корнелий Сципион умер час тому назад, – грустно ответил он на вопросительный взгляд Амфитея, – еще вчера все думали, что это лишь небольшое недомогание и обычная его грусть, а он…

Энний опустил голову. Из соседней комнаты слышались тонкие переливы голосов наемных плакальщиц.

– Но, Амфитей, – начал снова Энний – мы с тобой добились того, чего хотели. Недавно, благодаря стараниям Фульвия Нобилиора, я получил права римского гражданина. А ты сегодня стал свободным. Только что прочитали завещание Сципиона. Тебя он отпускает на волю и дает тебе на выбор – жить в Риме или ехать на родину.

Амфитей в страшном волнении вышел из дому. Он свободен! Сколько раз по ночам он хватался в отчаянии за голову: «А ведь я все еще раб!» И вот, наконец, не во сне он сбрасывает с себя позорное иго рабства. Весь мир перед ним открыт. Куда же идти? Он оглянулся. Бессознательно пришел он на распутье двух дорог: одна вела на юг, в приморский город, другая – в Рим. Он сел на камень и задумался. Вспоминал беседу с Эннием на Аппиевой дороге; греческие города, доживающие последние дни своей свободы; двор Антиоха: пиры, евнухи, льстивые, низкопоклонные царедворцы, интриги, убийства из-за угла. И долго думал еще. Потом встал и, протянув руку в сторону Рима, сказал про себя: «Пойду туда»…

Из жизни одного нобиля[26]26
   Нобилями в Риме назывались потомки лиц, занимавших высшие государственные должности.


[Закрыть]

Т. Сократова

Имение богатого нобиля Квинта Клавдия отстояло довольно далеко от Рима, а именно оно тянулось вдоль по границе Апулии и переходило в область Самнитскую. Будучи для своего времени человеком довольно начитанным, Квинт Клавдий приобрел себе некоторые сочинения по сельскому хозяйству карфагенских авторов, чтобы наладить свое хозяйство согласно их разумным указаниям, и на первых порах часто посещал свое имение.

Большею же частью Квинт Клавдий жил в Риме, где соорудил себе в Палатинском квартале прекрасный городской дом. Но этого ему казалось мало: ему хотелось построить под Римом загородную виллу с целью на лето иметь дачу, а под старость, может быть, совсем поселиться в ней. Проезжая однажды через небольшое имение Критона, мелкого сельского хозяина, Квинт Клавдий невольно залюбовался окружающей местностью: на востоке горизонт синего, бездонного неба замыкался красивыми очертаниями лесистых гор; на западе вся местность широкими террасами спускалась к голубой глади моря; с гор бежали ручьи, местами стремительно бурлившие; всюду богатая растительность радовала взор путника. «Как красивы будут мраморные белые колонны на зелени этих кипарисов, олеандров и цинний! Какие причудливые беседки можно запрятать под развесистыми платанами и любоваться из них на эту морскую даль!» Так думал Квинт Клавдий и сейчас же решил купить этот цветущий уголок; о нежелании Критона продать свой участок он и не думал: мелкий собственник, конечно, должен согласиться.

Покончив с хлопотами по этой покупке, Квинт Клавдий выбрал ясную погоду в конце лета и уехал в свое имение. Ему нужно было отдать распоряжения на осень и проверить сбор фруктов. В этой поездке нобиля сопровождали несколько рабов: ехать одному было небезопасно, да и обходиться в дороге без услуг многочисленной челяди было не в привычках римской знати. Путешественники чихали на лошадях; с ними была захвачена и своя провизия, так как гостиниц в то время было еще мало. Когда путники вступили на землю Квинта Клавдия, прежде всего потянулись бесконечные пастбища, по которым бродили большие стада буйволов, быков, овец, свиней и прочего скота. Рослые[27]27
   Таких отбирали для этой должности нарочно.


[Закрыть], молодые рабы-погонщики в остроконечных шапках, с привязанными на шнурках свирелями, лениво бродили по пастбищу.

Пастбища тянулись на протяжении площади в несколько тысяч югеров; под пашней было занято всего несколько сот югеров.

Из разговоров с пастухами хозяин узнал, что стада не все в сборе, так как часть их еще не успела спуститься после лета с Самнитских гор. Потом потянулись пашни, обсаженные тополями и вязами; рабы везли навоз на поля. С ними шли надсмотрщики с бичами в руках; они громко и сердито кричали на полуголых людей, исподлобья и угрюмо глядевших на путников; хозяин внимательно осмотрел их лица, одежду и деревянную обувь; потом спросил, правильно ли им выдается месячина, и хватает ли им ее? Жалоб не было; да вряд ли эти несчастные и смели их приносить!

Охотничья сцена. Римская мозаика

Путники въехали в обширный парк, который занимал югеров пятьдесят. Зоркий глаз хозяина с удовольствием заметил вдали, среди густой зелени тополей, вязов, столетних дубов и других деревьев, стройные фигурки ланей; в кустах трещали сухие ветки под ногами оленей и кабанов; наверху прыгало и распевало пернатое царство. Это шумное, веселое население парка нарочно берегли, чтобы хозяин мог здесь устраивать охоту.

Миновав парк, Квинт Клавдий обогнул огород и поехал вдоль сада; когда он ехал близ огорода, с дороги было видно, как блестели на солнце бассейны с ключевой водою; огород требовал хорошего орошения, и зато приносил в изобилии такие овощи, как капуста, спаржа, артишоки, редька, редиска, бобы, дыни и многое другое.

Сад Квинта Клавдия был фруктовый; в нем румянились сочные яблоки, темнели спелые смоквы, красивыми пятнами выделялись гроздья рябины; хозяйское сердце могло радоваться на обилие фруктов: гранаты, персики, сливы, груши, айва – всего было вдоволь; а по стволам некоторых деревьев заманчиво свисали среди своей кудрявой зелени полные гроздья винограда. Деревья шли в порядке, косыми рядами, и сразу можно было определить, каких плодов сулит этот год особенно много. Сад оглашался голосами рабов, которые производили сбор яблок. За садом начинались хозяйственный постройки, расположенные вокруг двора: тут были загоны для волов, овчарни, конюшни, птичники, свиные хлева и т. д. Вслед за этими постройками шли людские строения – казарменного вида жилье, баня, которую открывали только по праздникам, кухня, наконец, тюрьма для рабов, так называемый эргастул. Прямо против входных ворот стоял домик приказчика, грубый голос которого уже издали был слышен путникам.

Сбоку хозяйственного двора, на высоком пригорке, было построено жилище для хозяина. Это было незначительное здание, над которым возвышалась башня, служащая голубятней. Сюда-то и подъехал Квинт Клавдий. Здесь он встретился с суетившейся ключницей, которая только что кончила уборку дома к приезду хозяина и теперь направлялась в обход проверять домашние работы, как то: пряжу, шитье и чинку одежды, кухонную стряпню и т. д.

Квинт Клавдий вошел в тесноватое помещение и в атриуме[28]28
   Самая большая первая комната.


[Закрыть] преклонил колена перед небольшим алтарем полукруглой формы; воздав хвалу богам, хозяин принес жертву домашним богам, священным ларам.

Весь свой первый день Квинт Клавдий посвятил на обход своего обширного имения; на другой же день он призвал своего управляющего (приказчика) и велел принести все счета и имеющиеся в наличности деньги. Начались длинные переговоры; хитроватое лицо раба прятало усмешку человека, который заранее знает, что он сумеет соблюсти и выгоды своего хозяина, и свои собственные расчеты; он говорил почтительным тоном, но при этом в голосе слышалась нотка, которая доказывала, что он считает себя нужным человеком и в будущем тоже надеется стать господином[29]29
   То есть стать вольноотпущенником за свои заслуги.


[Закрыть]. Квинт Клавдий понимал хорошо своего раба, но он вообще считал нужным быть сдержанным с рабами; он помнил поговорку: сколько рабов, столько врагов. Недавнее восстание рабов в Сицилии (133 до P.X.) хорошо доказало правоту этой поговорки. В больших имениях, как у Квинта Клавдия, где в рабочее время бывало, не считая бесчисленных пастухов, до 4000 рабов и больше, опасность такого восстания рабов была особенно велика. Хозяин обратил внимание приказчика на то, чтобы рабам правильно отпускалась месячина; при этом он не преминул заметить, чтобы для рабов употребляли оливки, опавшие или же чересчур спелые, негодные для отжима масла; затем Квинт Клавдий указал приказчику, что рабы слишком скоро изнашивают свою деревянную обувь, которую следует носить не меньше двух лет.

Ленивых рабов, которых он застал праздношатающимися на полевых работах, хозяин велел отослать в каменоломни на тяжелые работы, а двух других рабов, которых приказчик обвинял в непокорности, Квинт Клавдий распорядился подвергнуть телесному наказанию, а потом на некоторое время запереть в эргастул.

Остаток своего времени до отъезда Квинт Клавдий употребил на освящение небольшого нового участка, только что купленного у соседа-крестьянина. В сопровождении приказчика Квинт Клавдий отправился на участок, где подле каменного жертвенника были заготовлены жертвенные животные, увитые виноградными листьями; их было три: ягненок, теленок и свинья, хотя по правилу полагалось при такой жертве приносить быка, овцу и свинью, но этот подмен животных допускался, лишь бы приносящий жертву не проговорился перед богом и не выдал обмана.

Квинт Клавдий обратился к приказчику со словами: «С благословеньем богов, чтобы исход был благоприятен, поручаю тебе, Валерий, обвести суоветаврилию (трех жертвенных животных) вокруг нового участка!» Сам же Квинт Клавдий взял в это время жертвенную чашу с вином и сделал возлияние, произнося такую молитву: «Отец Марс, прошу и молю тебя, будь милостив ко мне, к моим детям, к моему дому и к моим рабам. Чтобы быть достойным твоих милостей, я велел обвести суоветаврилию вокруг моей новой земли. От болезней виданных и невиданных, от засухи и опустошения охрани меня, отврати и удали эти бедствия. Помоги прозябать плодам, злакам, виноградникам и деревьям. Дай им произрасти благополучно. Сохрани и помилуй пастухов моих и стада мои; даруй здравие и благополучие мне, дому моему и рабам моим. Так, для освящения поместья своего, заклал я эту суоветаврилию из молочных животных. Прими ее милостиво! Прими принесенных тебе в жертву с указанной целью этих трех молочных животных».

Приказчик обвел животных вокруг участка, и они предстали пред нобилем. Он взял жертвенный нож, заколол свинью, ягненка и теленка и торжественно произнес: «Прими принесенную с указанной целью эту суоветаврилию». При этом Квинт Клавдий усиленно старался не произнести названий: ягненок и теленок. Вынув из животных внутренности, Квинт Клавдий присоединил их к сухому хлебу и пирогу, которые уже были заготовлены на жертвеннике; здесь же были положены благовония, и скоро ароматный дым синеватой струйкой заклубился в прозрачном утреннем воздухе. Остатки жертвенных животных были разделены между более почетными лицами в доме.

Жертвенные животные – Suovetaurilia

На следующий день Квинт Клавдий был уже на обратной дороге в Рим…

В городском доме Квинта Клавдия только что начиналась утренняя суета, а привратник Тирон, прикованный у двери на цепи, давно уже объяснялся с докучными многочисленными посетителями.

Эти люди, так называемые клиенты, ни свет ни заря прибежали к своему патрону[30]30
   Покровителю.


[Закрыть], чтобы навестить его. Одному из них нужно было обязательно сообщить своему господину самую свежую новость о том, что его соперник (по выборам на открывшуюся должность цензора) устраивает сегодня своим почитателям роскошное угощение; рассказывая об этом, хитрый клиент лукаво подмигнул Тирону, желая этим выразить, что и Квинту Клавдию не мешало бы быть щедрее к тем, кто будет ему полезен на выборах. Но суровый страж пропустил мимо ушей слова клиента и равнодушно выкликнул для записи его имя; стоявший в прихожей другой раб занес это имя в длинный список, который держал у себя в руках. Другой клиент, несмотря на свой смиренный униженный вид, назойливо просил привратника пропустить его поскорее: у него родился сын, и ему нужно испросить у нобиля по этому случаю небольшую помощь. Во время этих переговоров третий клиент с развязным видом хотел прошмыгнуть внутрь дома, но, устраненный рабом, стал громко ругать Тирона, говоря, что он бывает полезен его господину, а потому с ним надо обращаться вежливо. Некоторым беднякам пришлось поджидать на улице, так как в этот ранний час привратник затруднялся всех впустить сразу. Но вот солнце поднялось выше, прогоняя ночную свежесть; высокий Палатинский холм, залитый солнечными лучами, казалось, купался в небесной синеве, блистая своими нарядными, богатыми постройками[31]31
   Римская аристократия любила здесь строиться.


[Закрыть]. К дому Квинта Клавдия направлялись теперь и значительные, важные лица, которых привратник почтительно пропускал в дверь; то были несколько молодых всадников, несколько почетных лиц из городских властей, и иноземный сановник, принесенный рабами в закрытых носилках.

Пройдя через коридор, посетители попадали в обширное, залитое светом помещение, атриум, среди которого стоял серебряный алтарь ларов. Все располагались в ожидании хозяина: кто – на скамьях с красивыми резными ножками, кто – стоя группами и поодиночке среди колонн. Разговаривая между собою, они рассматривали богатое помещение. «О всемилостивейшие боги! Отгоните от меня зависть, но Квинт Клавдий недаром был наместником в Испании. Сумел себе сколотить капиталец!» – воскликнул один из всадников, сам мечтавший скорее пробить себе дорогу, по которой шли его отец и деды, дорогу городской службы; с нею были связаны и богатства и почести.

В комнату врывались солнечные лучи и сверху (через отверстие посредине), и сбоку, со стороны внутреннего дворика; комната казалась очень красивой: мраморные зеленоватые колонны с причудливыми ионическими завитками наверху поддерживали оригинальный потолок, с углублениями яркой окраски. Стены были покрыты веселой живописью, изображавшей то цветы, то сбор винограда, то семейную жизнь. Направо и налево колонны раздвигались и открывали ход в боковые комнаты, ничем не отделенные от атриума. В этих крыльях парадного помещения находилось все то, чем хозяин хотел пленить взор и вызвать удивление посетителей. Здесь по стенам висели победные трофеи, в виде военных доспехов, панцирей и шлемов, дорогое оружие, охотничьи рога; здесь грудами лежали драгоценные глыбы мрамора и слитки дорогих металлов, кучи восточных ковров и пестрых тканей, вывезенных в свое время из разных мест. Здесь же стоял богатый поставец с посудой, очевидно, не бывшей в употреблении; по драгоценному дереву поставца были расписаны павлиньи перья, а на его полках стояли великолепные жертвенные чаши, золотые и серебряные кувшины и вазы с резными узорами. Особенно же красивая ваза стояла отдельно на высоком бронзовом треножнике, ножки которого представляли лапы животного. Ваза была огромных размеров и была расписана знатоком своего дела в греческой мастерской. В разных местах атриума стояли высокие канделябры из белого мрамора, с вершины которых свешивалось несколько бронзовых лампочек.

Одна из стенок боковых комнат атриума занята была изображением родословного дерева, ветви которого расходились к таинственным шкапчикам со стеклянными крышками; в них виднелись восковые маски, немые свидетели былых добродетелей и гражданских доблестей; это были портреты умерших предков хозяина; надписи гласили, чем были замечательны эти люди. По атриуму были расставлены также прекрасные статуи богов и нимф.

Посетители Квинта Клавдия особенно залюбовались мозаичным полом, который представлял из себя разные замысловатые фигуры. В глубине атриума между двумя колоннами висела тяжелая зеленая занавесь с восточным рисунком; за этой подвижной перегородкой раздавался голос хозяина, и взоры многих с нетерпением и ожиданием обращались туда.

Среди гостей шмыгали полуголые рабы; какой-то толстый квестор, выпятив нижнюю губу и надменно глядя перед собою, презрительно поманил одного из них и, не стесняясь местом, стал вполголоса сплетничать с ним насчет хозяина; ему хотелось выведать, часто ли у них в доме бывает нобиль Метелл и насколько крепко связывает Квинта Клавдия дружба с этим сильным его врагом; быстро шептал продажный раб, в расчете на щедрую мзду, а сам в то же время осторожно поглядывал на колеблющийся занавес.

Раб со списком в руках прошел за занавеску, где помещалась комната для занятий хозяина (tablinum). Квинт Клавдий полулежал здесь на софе, только что принявши утреннюю ванну. В этой комнате по стенам висели ящички с пергаментными свитками, фамильными документами и договорами; здесь же стоял большой металлический сундук с деньгами и самыми дорогими документами; он был придвинут к стене и наглухо заперт. Близ роскошной софы в почтительной позе стоял раб, державший наготове вощеные дощечки для записей. Лицо хозяина выражало привычную надменность и спокойное сознание своей власти; взглянув на список, он отметил, в каком порядке принимать гостей.

Занавес отдернули; хозяин тотчас же встал и, приветствуя издали всех, пошел навстречу двум важным городским сановникам, стоявшим до сих пор вместе; то были претор Валерий Марциус и квестор Корнелий Пульхер; за ними в отдалении следовали их рабы. Сквозь надменность в лице хозяина проступило заискивающее внимание. Хотя Квинт Клавдий уже в достаточной мере обладал и деньгами, и властью, он продолжал заискивать перед важными людьми, думая на новых выборах добиваться цензорства.

Посещение важных сановников льстило его самолюбию. Он провел их в смежную комнату, которая представляла прекрасную картинную галерею; он показал им здесь кое-какие художественный новости, вывезенные им из Греции. Потом разговор зашел о сенатских и судебных новостях; гости рассказали Квинту Клавдию о процессе, который в это время занимал умы; дело заключалось в больших хищениях, которые допустил во время своего наместничества в Испании один из представителей римской знати. Из тонких намеков обоих сенаторов Квинт Клавдий понял, что им хочется в его лице иметь защитника обвиняемого и что разоблачения относительно хищений одинаково неприятны (конечно, прямо это не говорилось) для всего сената; Квинт Клавдий и сам понимал, что полною безупречностью мало кто из них мог похвастаться; он обещал им свое содействие.

Провожая своих гостей, Квинт Клавдий пригласил их на вечернюю беседу за ужином и повел их к выходу через перистиль (внутренний дворик, вокруг которого располагались остальные комнаты). Здесь гости залюбовались прелестными цветами и фонтаном; по белому мрамору колонн, которые обегали весь дворик, вился ползучий плющ; лазоревое небо расстилалось наверху; в этой смеси зелени, солнца, цветов и воды так много было красоты, что все невольно задержали свои шаги. Среди колонн гости увидели пышную матрону, жену хозяина, разговаривавшую с рабом-учителем, вывезенным из Греции; тут же стоял мальчуган, лет одиннадцати, поглядывая то на мать, то на учителя. «Зевс и бессмертные боги! О сотворите, да будет сей мой возлюбленный сын, как и я, знаменит среди граждан… Пусть о нем некогда скажут, из боя идущего видя: он и отца превосходит»[32]32
   «Илиада» в перев. Гнедича. Из песни IV и дальше из песни IX.


[Закрыть] – так приветствовал его на греческом языке отец. Тот, немного смутившись, отвечал стихами Гомера: «Отец мой, старец божественный! В чести подобной нужды мне нет; я надеюсь быть чествован волею Зевса! Честь я сию сохраню перед войском, доколе дыханье будет в груди у меня и могучие движутся ноги». Произнеся последние слова, мальчик раскраснелся и убежал. Гости улыбались; это признание в побежденном народе своих учителей казалось им немного странной, но все же мудрой выдумкой.

Сказав несколько приветливых слов с хозяйкой, гости затем удалились. Квинт Клавдий, приняв еще нескольких посетителей, вышел в атриум к остальным и заявил, что теперь он спешит на форум; желающие с ним говорить могут его сопровождать. После этого хозяин прошел в triclinium (столовая), где на столе уже готов был его незатейливый завтрак[33]33
   Главная еда у римлян происходила вечером.


[Закрыть]: кусок хлеба с сыром и чаша ароматного вина.

Горделиво и не спеша выступал Квинт Клавдий по улицам Рима, окруженный рабами и шумной толпою друзей и клиентов. Ветер играл концами его тоги с широкой красной каймой, открывая напоказ его башмаки фиолетового цвета. Презрительное выражение холодного лица нобиля смешивалось с некоторым самодовольством при шумных приветствиях, которыми встречали его на пути; все почтительно давали ему дорогу, а встречные конные спешили в знак уважения сойти с лошадей. Самолюбие нобилей могло быть удовлетворено тем почетом, каким их встречала толпа на улице; только по отношению друг к другу их грызли вечные подозрительность и зависть. В Риме в то время было до 500 знатных семейств и до двух тысяч всаднических фамилий; все они должны были получить должности, которые их вели к сенаторству; естественно, что должностей не хватало; на них были установлены очереди и сроки: все должны были начинать с младшей должности квестора и только постепенно доходить до высших должностей.

Статуя сидящей римлянки

Выйдя из Палатинского квартала и повернув мимо источника Ютюрны[34]34
   Нимфа вод.


[Закрыть], Квинт Клавдий вступил на форум. Здесь был слышен говор всех наречий, здесь виднелись лица всех народностей: рядом с черным рабом-негром красовалась изящная фигура грека; желтоватый азиат выкрикивал по-своему название южных фруктов; испанец, враждебно сверкая своими черными глазами, погонял мула, тащившего целую груду зелени; загадочный египтянин предлагал показывать фокусы со змеями. Всевозможные разносчики торговали – кто вареным горохом, кто жареной колбасой, которую возили в жестяных печах, кто тащил вороха свежеиспеченного хлеба.

Более деловой частью форума являлась западная; здесь были расположены банкирские конторы, в которых виднелись бритые, алчные лица; среди них многие принадлежали вольноотпущенникам и иноземцам; нобили же брезговали заниматься денежными операциями сами; они приходили сюда только для заключения разных сделок. Рим уже не был городом небольшой общины с суровыми и простыми нравами; сюда достигали роскошь и влияние изящной Греции, изнеженность и пестрота Востока, а главное, здесь уже всесильно царил бог заманчивой наживы. В лицах, мелькавших в разнообразной римской толпе, светилось то раболепие, тот затаенный озлобленный страх, какими побежденные встречают победителей. Рим уже далеко прогремел своими победами и был властелином огромного мира.

Триклиниум

Квинт Клавдий поминутно останавливался, чтобы поздороваться с тем или другим сенатором; мимоходом нобиль отмахивался от надоедливых льстецов, которые лезли к нему с вопросами о делах, о здоровье и с разными новостями; между ними были такие люди, которые никуда не годятся, кроме места паяца, – за кусок хлеба продают они свою речь и свое молчание. Это были бездельники-паразиты, ищущие для себя даровой выгоды. «Они ничего не делают и всегда заняты, выбиваются из сил из-за пустяков, находятся в постоянном движении и никогда ничего не достигают, вечно суетятся и в результате только надоедают», – говорит один римский писатель. От многих нобилей Квинт Клавдий получал приглашения, других звал сам; с некоторыми он должен был разговаривать скрепя сердце, заискивать.

Покончив с деловыми беседами, Квинт Клавдий прошел на рыбный рынок закупить некоторую провизию к ужину. Солнце уже палило так, что глазам становилось больно смотреть на белизну зданий; все понемногу расходились с форума, чтобы после легкого обеда снова сойтись на Марсовом поле или же в термах[35]35
   Общественные купальни, о них см. особую статью.


[Закрыть] на купанье…

В доме Квинта Клавдия была роскошная пиршественная зала, в которой он любил принимать самых знатных гостей. На этот раз рабы готовили именно это помещение, так как хозяин ждал благородных нобилей Метелла, Валерия Марцуса и Корнелия Пульхра, очень видных людей города.

Среди белых колонн, увитых зеленью ползучих растений, там и сям были размещены высокие бронзовые подставки; в них уже горели лампочки, распространяя аромат курившихся благовоний. Темное бархатное небо с яркими звездами было естественным потолком, и в помещении стояла приятная свежесть. Посреди залы был большой четырехугольный стол; толстая его доска из драгоценного дерева, вывезенного из Атласских гор Африки, была украшена самой природой узорами наподобие тигровой шкуры. С трех сторон стояли три низких ложа, отделанные золотом и слонового костью; мягкие подстилки из лебяжьего пуха были покрыты тканями, шитыми золотом. В triclinium толпилась масса рабов, суетливо приготовлявших трапезу; сюда для услуг были отобраны наиболее юные, красивые рабы; на них были белые чистые одежды, перевитые на поясе чистым полотенцем; волосы их тоже были тщательно расчесаны. Но вот со стороны перистиля послышались веселые голоса, – хозяин вел своих гостей; они были в лучших праздничных одеждах, и по их голосам чувствовалось, что они настроены очень благодушно.

Гостей пришло больше, чем звал хозяин, так как приглашенные привели в свою очередь своих друзей (как тогда выражались – «теней»). Пришел также на пир один незваный надоедливый паразит. Полусерьезно-полушутя хозяин ему говорил: «Как, и ты здесь?! Как ни клянись, Требий, трудно поверить, что ты не стыдишься за свой образ жизни, что для тебя по-прежнему высшее благо – питаться чужими объедками… Ведь нет ничего непритязательнее брюха. Но допустим даже, что тебе нечем наполнить желудок: проси тогда милостыню! Разве мало места на пристани, мало мостов; и не найдется разве рогожки, чтобы немного прикрыться? Или тебе уж так дорого унижение за знатным столом и так силен голод? Дрожать от холода на улице и глодать грязный собачий огрызок – в этом ведь меньше позора!» Гости смеялись, смеялся и Требий, очень мало смущенный словами хозяина.

Пирующие римляне

Между тем к гостям подошли рабы и уже снимали с их ног сандалии, а мальчики подносили серебряные тазы, кувшины с водою и полотенца. Омывши руки и ноги, все направились к столу. Хозяин провел Метелла на самое почетное место, на среднем ложе, против двери; слева сел хозяин; справа от хозяина на ложе возлегли остальные почетные гости[36]36
   На римских пирах присутствовали иногда и женщины; большею же частью там была только мужская компания.


[Закрыть], а слева – клиенты и паразиты. Гости развернули принесенные с собою салфетки, и после возлияния богам ужин начался. На столе лежали для желающих вилки и ложки, но многие обходились без них.