Текст книги "Римская Республика. Рассказы о повседневной жизни"

Посуда искрилась и сверкала под светом светильников; гости похваливали роскошь золотой и серебряной сервировки и любовались тонким разноцветным стеклом. Всеобщее внимание было привлечено большим стеклянным сосудом, стоявшим посредине стола: в нем билась довольно большая живая рыба; хозяин рассказал, что она была привезена для него живой с берегов Понта и что он отдал за нее большие деньги. Гости смеялись, вспоминая о давнем постановлении против роскоши, особенно на пирах; жизнь оказывалась сильнее всяких законов. Рыба билась об стекло, пока не заснула; рабы позвали повара (тоже – гордость хозяина, который отдал за него большие деньги), и тот, при поощрительных замечаниях гостей, унес рыбу для приготовления в кухню.

На больших серебряных подносах рабы вносили кушанья, причем ставилось несколько кушаний зараз. Прежде всего появились закуски: устрицы, икра, редиска, вареные яйца – и фрукты: яблоки, груши, айва и другие. Пока гости насыщались, хозяин рассказывал, откуда он выписал то или другое. Беседа шла не спеша, много шутили и ехидно сплетничали об общих знакомых. После каждой перемены рабы подавали воду для умывания. Рабов было очень много, но они мелькали бесшумно, как тени, то подливая масла в лампы, то унося грязную посуду. Второй переменой было любимое кушанье римлян – белки в меду и масле, затем – языки красных гусей, жареные куропатки, рябчики и, наконец, огромный кабан, начиненный колбасами и сосисками.

Гости ели и похваливали, а оставшееся куски клали к себе в салфетки, чтобы унести домой. Валерий Пульхр, страстный охотник, рассказывал о своих приключениях с диким кабаном в лесах своего имения. К жареному подали соус по карфагенскому рецепту: он приготовлялся из крови и из внутренностей рыбы, причем в него клали много соли, и он долгое время стоял на солнце, что придавало ему большую крепость. На третью перемену рабы внесли поднос, заставленный лакомствами: тут были и золотистый мед, и сладкий мак, и всевозможные печенья в тростниковых и золотых корзиночках, и дрозды, набитые миндалем, виноградом и другими сластями. Салфетки гостей с остатками были отданы на хранение тем рабам, которых они привели с собою.

Римская кухонная утварь из Помпей

Первая часть ужина кончилась, и началась вторая, попойка. Ловко сновали рабы, подавая присутствующим благовонные масла для умащения головы и душистые венки из чудесных роз, перевитых плющом и миртом. В помещении воздух сделался насыщенным ароматом курившихся благовоний и влагой настоя сухостебельника, которым обрызгивали воздух для возбуждения веселости. По мраморным плитам пола рабы разбросали шафранные опилки, перемешивая их с красным суриком. Возбужденное веселье охватывало всех присутствующих, и волшебной сказкой казалось все это пиршество. Хозяин метал на костях жребий, и на долю Метелла выпала роль царя попойки. Новый царь подал знак, и рабы стали разносить в серебряных кратерах вино; здесь было и фалернское, и хиосское, и мессинское: это вино было вроде густого нектара, который одни разбавляли водой, другие – обыкновенным вином; в вино любители прибавляли лепестки роз, фисташки и разные пряности.

По желанию царя пира все хором пропели торжественную застольную песнь, а затем он поднял бокал в честь хозяина дома. Веселье разгоралось; направление разговорам давал царь пира; по обычаю римлян, он не старался быть особенно красноречивым, и со стороны других не допускал длинных речей; красноречие приберегали для форума, а в кругу друзей больше занимались шутками и сплетнями. Пошептавшись с рабами, Метелл стал требовать разных увеселений: то выходили юноши, распевавшие героические песни; то появлялись поэты, декламировавшие свои стихи; то перед зрителями неслись маленькие девочки в танце нимф.

Лица всех раскраснелись. Наступало опьянение; некоторые, чтобы отделаться от этого состояния, искусственно возбуждали рвоту; другие для возбуждения жажды уходили в горячую баню. Римляне не считали опьянение непристойностью, но они боялись в пьяном виде проболтаться о политических тайнах и боялись также власти бога опьянения, который мог доводить человека до исступления. Некоторые гости ушли раньше; их понесли рабы на носилках, причем приходилось освещать ручным фонарем темноту римских улиц. Другие остались пировать до утра. Алая заря, блеснувшая в небе, застала в триклинии картину спящих опьяненных людей в самых непринужденных позах…

Прошло несколько дней, и все друзья, только что пировавшие вместе, снова встретились, но уже на печальной церемонии: умер брат Валерия Пульхра, Кай Пульхр, видный человек в Риме; его знали и ценили и в качестве умного правителя и в качестве доблестного воина.

Похороны римлянина

Похороны были почетными и производились на общественный счет. Извещенный глашатаями, народ на восьмой день после смерти толпился в сенях довольно скромного дома Пульхров. Обмытое и набальзамированное тело героя лежало на высоком ложе из слоновой кости, так что ноги его были обращены к улице; тело Кая Пульхра сначала было спеленуто пеленами, а затем одето в пурпурную тогу; на голову его был возложен венок из лавров – то был его триумфальный венок. В комнате курились благовония, а входные двери были украшены кипарисовой веткой, чтобы проходящий понтифик (главный жрец) не мог нечаянно войти в дом и осквернить себя видом мертвеца.

Квинт Клавдий, одетый, как и все прочие, в темную тогу, поздоровался с кучкой сенаторов, которые хотя при жизни Кая Пульхра относились к нему недружелюбно, теперь все пришли отдать ему последний долг. Сенатор Метелл, считавшийся политическим врагом Кая Пульхра, стоял у одра умершего и горько восклицал: «Граждане, мы лишились великого человека!» Его сыновья хлопотали около умершего, так как им выпала честь нести его до гробницы. Наемная плакальщица причитала под звуки арфы погребальные песнопения. Торжественное и горестное чувство охватило Квинта Клавдия и всех присутствующих. Лица родных были горестны, но их печаль была спокойна и возвышенна.

Церемония по обычаю совершалась в полуденное время. Несмотря на дневной свет, зажгли факелы, и погребальная процессия, в которой участвовал почти весь Рим, растянулась по улицам. Во главе шли музыканты с трубами, флейтами и рожками; за ними – плакальщицы с заунывными песнями и танцовщики. Но кто это следует за ними? Почему среди темных одежд провожающих появились эти празднично одетые граждане, почему здесь находится эта блестящая колесница? То предки, будто восставшие от смерти, провожают останки героя. На колеснице в пурпуровой тоге едет сам Кай Пульхер в победном триумфальном венке; только маска[37]37
   Маска вынималась из шкапчиков атриума.


[Закрыть], надетая на лицо, хотя и несколько схожая с оригиналом, немного нарушает полную иллюзию. Сердца римлян дрогнули, их величественное прошлое с живостью рисовалось перед ними.

Вслед за первой колесницей едет вторая, с одним из героев македонской войны. и, глядя на него, Квинт Клавдий не мог в душе не признаться, что такой крупной личности с такими благородными стремлениями не было среди современных ему нобилей, хотя они жили сейчас пышнее, богаче, с большим показным блеском. Шли фигуры консулов в сопровождении ликторов, шли преторы минувших веков; это была славная вереница теней прошлого. Вслед за ними четверо молодых сыновей Метеллов несли на носилках из слоновой кости, роскошно убранных пурпуром, тело Кая Пульхра. Дальше шли родственники, друзья и почитатели, которым тесно было в улицах Рима, так как их было много.

Вот процессия на форуме; Квинт Клавдий с горестью вспоминает, какие мелкие замыслы волновали его и его товарища против этого славного умершего человека; смерть унесла все мелочи и оставила для воспоминаний одно величие. Перед ее лицом римляне чувствовали, что об умершем можно было говорить «aut bene, aut nihil (или хорошее, или ничего). Перед кафедрой, откуда произносились речи, процессия остановилась; лица, изображавшие предков, уселись на курульных[38]38
  Т. е. сенаторских.


[Закрыть] креслах кругом; другие стали вокруг.

Колумбарий с погребальными урнами

Тело усопшего приподняли так, что все его видели. На кафедру взошел Валерий Пульхр и произнес надгробную похвальную речь своему брату. На этот раз хвалить покойника было тем легче, что у Кая Пульхра было много заслуг перед государством.

Снова двигается процессия; вот она уже за городом, на так называемой Аппиевой дороге; по бокам ее расположены гробницы; круглые и четырехугольные, большие и малые, словно храмы, стоят они, задумчивые, среди печальных кипарисов, и желтеющие холмы, убегающие вдаль, гармонируют с общей печалью этой местности.

Знатный римлянин с портретами предков

Здесь был уже приготовлен высокий костер, и на нем тело Кая Пульхра предали сожжению. Родственники собрали пепел и кости в красивую вазу-урну, а эту последнюю поместили в гробнице Пульхров; ее поставили рядом с другими урнами с останками славных предков. «Пусть будет мягко лежать твоим костям!», «да будет тебе легка земля!» – с такими восклицаниями обращались родственники и друзья к останкам умершего.

Все потихоньку расходились по домам. Со всеми другими пошел и Квинт Клавдий.

Простой народ, расходящийся с похорон, толковал о предстоящем публичном пире, который завтра дают сенаторы в честь богов по случаю совершенных похорон.

Консульские выборы в Риме во II в. до Р.X

К. Успенский

Валом валит народ на Марсово поле. Обыкновенно на этой широкой загородной равнине на берегу Тибра римские подростки упражнялись в борьбе, верховой езде, игре в мяч – и, набегавшись, навозившись, усталые и вспотевшие, прямо с разбега бросались в мутный Тибр, вызывая крики одобрения любопытных зрителей, стоявших по краям зеленого луга. Но на этот раз, в предрассветных сумерках июльского дня, в необычайном стечении на лугу серьезных и молчаливых граждан чувствуется торжественность. Собираются для важного дела, для избрания на будущий год высших начальников – двух консулов, издавна сменявшихся ежегодно.

До выборов

В старину, когда Рим был только городской общиной, это были общие сходы граждан, призванных на военную службу. Разместившись на Марсовом лугу по своим военным сотням – центуриям, они и избирали себе командиров и вождей на предстоявший год.

К концу II века до P.X. многое успело измениться. Прежде всего само Римское государство превратилось в огромную «империю»: город Рим стоял во главе объединявшихся им стран, окружающих Средиземное море. Изменилась и сама власть консулов. Прежде это были опытные в военном и морском деле, любимые за свою смелость и отвагу предводители и капитаны; теперь, во II веке, это уже крупные предприниматели, организаторы больших экспедиций, далеких и суливших небывалые выгоды. и, конечно, такие консулы – все представители самых видных фамилий, тех, которые особенно преуспели, разбогатели от завоеваний. Они выделяются уже из массы граждан, они на виду у всех. Они распоряжаются всем в Риме, они управляют и провинциями.

Очень трудно, почти невозможно стало простому гражданину, какими бы природными дарованиями он ни обладал, добиться высокой должности консула. Между самыми знатными и богатыми семьями шла постоянная борьба из-за обладания консульскими местами. Несмотря на то что консульство давалось всего на один год, оно соблазняло и почетом, и еще более – возможностью головокружительно быстрого обогащения. Только консул мог затеять и организовать такое грандиозное предприятие, как заманчивый поход в далекие, богатые страны. Добиться консульства было заветной мечтой каждого римского большого «барина». Для этого года счастья жили, старались и работали всю предшествующую жизнь.

Сразу сделаться консулом было нельзя: нужно было отслужить предварительно в целом ряде низших должностей, пройти их в определенном порядке, и еще соблюдая между ними известные промежутки. И только тот, кто безукоризненно отбыл, тоже по выборам, должности квестора, эдила и претора, мог выставить, наконец, свою кандидатуру в консулы. Но только выставить ее, т. е. заявить о своем желании быть избранным, и появиться в день народных выборов на Марсовом поле в особой, выбеленной одежде, отличавшей кандидатов[39]39
   Слово «кандидат» и значит «убеленный», облеченный в белое, в toga candida, в тогу, пробеленную меловым раствором.


[Закрыть], во II веке уже было мало, чтобы рассчитывать на успех. Если соискателей консульских мест ежегодно выступало и не очень помногу, то во всяком случае между ними разгоралось жестокое соперничество. И стремившиеся к завидной должности богатые и влиятельные люди прибегали к всевозможным средствам, чтобы победить на выборах своих соперников. Они задолго и исподволь старались привлечь на свою сторону тех простых граждан-избирателей, от голосов которых и зависел их успех. Каких только с течением времени ни изобрели уловок, каких хитрых приемов ни придумали кандидаты с целью расположить к себе граждан, стать ко дню выборов знаменитыми и популярными в Риме.

Первые шаги кандидату давались довольно легко; особенно, если он принадлежал к самому высшему кругу общества. Эти обладатели почти невероятных богатств, добытых из завоеванных стран, держались в Риме настоящими владетельными особами. Около них проживало, к ним жалось много людей, зависимых от них, обязанных им и нуждавшихся в них. Все это были свободные и полноправные граждане, вовсе не бедные и не загнанные неудачами: они искали выгод и покровительства сильных людей и были верными и надежными клиентами своих «патронов». Они, конечно, поддержат своего «благодетеля» и на выборах. Римский аристократ должен был стараться приобретать себе побольше таких «приятелей», «доверенных», «приближенных» – не только для блеска, а и для выгоды. Но составлять такую «свиту» надо было с большим разбором, потому что попадались люди разные. Даже и за принятыми друзьями и клиентами приходилось следить с неослабной внимательностью: кто услужливее и преданнее, кто равнодушнее и требовательнее. И всем нужно было угодить, когда они становились нужными, всех ублаготворить, чтобы быть спокойным насчет их верности.

Но таких «приверженцев» было все-таки мало: они тонули, как капля в море, во всей массе граждан-избирателей. Кандидату необходимо было стараться расширять круги сторонников и преданных лиц, искать их, притягивать к себе повсюду, где только возможно. Хорошо, конечно, сблизиться и подружиться с людьми видными и влиятельными: такая поддержка со стороны «известностей» делала кандидатуру блестящей. Но не следовало гнушаться и простонародьем: и здесь могли оказаться люди, пользовавшиеся в своих кругах большим влиянием. Они могли собрать и принести на выборы голоса с целой улицы, целого квартала. В своих товариществах, сообществах, землячествах это руководители; они задают там тон, и к их словам прислушивается большинство. И кандидат должен был спешить завязывать такие знакомства, чтобы перебить их у своих соперников: он заискивал, привлекал разными обещаниями, приобретал связи не только в Риме, но и по всей Италии, в муниципиях, в колониях, наделенных правами гражданства.

Задолго еще до выборов лица, желавшие быть избранными, начинали появляться всюду, где было многолюдно, чтобы их заметили и запомнили. В известные дни, когда бывали собрания граждан на Марсовом лугу, кандидаты неизменно оказывались среди толпы. Они пробирались между рядами народа и усиленно пожимали руки всем по очереди, не пропуская никого, сохраняя на лице приятную, любезную улыбку и сопровождая рукопожатие каким-нибудь приветствием или ласковой шуткой. Беда, если шутка покажется обидной: одним неосторожным словом можно было испортить все дело. Один из очень видных аристократов, из знаменитой фамилии Сципионов, провалился на выборах только потому, что, пожимая мозолистую руку какому-то крестьянину, спросил его, не пробует ли он иногда ходить на всех четырех ногах. Но этого мало: пожимая руки, кандидат обязан был назвать по имени каждого, к кому он обращался. Сам он, разумеется, не мог знать, кого как зовут, и для справок водил с собой особого «всезнайку»-раба; это был ходячий, живой адрес-календарь. Такой «называльщик» все время нашептывал своему великолепному господину необходимые сведения о каждом встречном: «Вот идет такой-то; он пользуется большим весом в такой-то трибе. Того необходимо назвать “батюшка”, этого обласкать обращением “братец”!»

В приемной римского нобиля

Когда не происходило никаких гражданских сходок и собраний, простые люди сами навещали кандидатов. В Риме обыкновенно рано утром в передних важных бар собирались все зависимые от них и нуждавшиеся в их покровительстве – так называемые клиенты. Чем больше у кого было таких посетителей, тем знаменитее был такой барин. Кандидаты старались привлечь к себе как можно больше народа. Двери их домов еще до света были открыты, и вереницы друзей еще в ночной темноте тянулись сюда, а за ними шли и посторонние: всякие бездельники, просто любопытные, а то и сплетники, чтобы подсмотреть, подслушать, запастись новостями из барской передней для болтовни и пересудов на форуме. Со всеми «поздравителями» хозяин должен быть оставаться милым, любезным, всех очаровать своей бодрой веселостью и беззаботной уверенностью в себе. Ведь стоило на минуту задуматься, нахмуриться, как на форуме, на улицах это становилось известно всем, и все начинали верить, что дела такого кандидата, очевидно, плохи.

Но вот часам к восьми утра прием визитов окончен. Кандидат отправляется или на свою службу, или по какому-нибудь делу на форум, в одно из прилегающих к нему присутственных мест. С ним вместе идут и его ближайшие «друзья»: одни из них доказывали тем свою верность и усердие; другим было лестно, чтобы их видели вместе с «восходящим светилом»; но были здесь и такие лица, которые сами как бы освещали своего друга кандидата. Их называли «выводящими»: они приводили кандидата на форум, прогуливались с ним на виду у всех некоторое время по площади и затем уходили по своим делам.

Если кандидат принадлежал к одной из виднейших, знаменитейших фамилий, ему, конечно, все это удавалось без труда: к нему, к его дому и так все льнули, от него и его милостей зависело много народа. Он сам по себе, своим именем был известен всему Риму. Менее блестящим приходилось напрягать усилия, чтобы привлечь к себе внимание широких кругов граждан, а главное, не скупиться и не жалеть денег. Богачи-аристократы стремились затмить друг друга блеском свиты и числом своих клиентов и приближенных. Бедные и разорившиеся граждане охотно пристраивались к ним в надежде на помощь и выгодное покровительство, продавали верность и преданность за деньги. Чтобы сделаться любимым и знаменитым в Риме, необходимо было доставлять гражданам различного рода удовольствия: устраивать даровые обеды на тысячи людей, забавные игры и развлечения, просто раздавать всем деньги, хлеб, одежду. А в отплату за эти щедроты граждане отдавали то, что единственно было у них ценного – свои голоса.

Так как на высшие должности обыкновенно выступало по нескольку кандидатов, то между ними, естественно, разгоралось соперничество в щедрости и в устройстве развлечений для народа. Один в продолжение целого месяца безвозмездно выдает гражданам хлеб, закупленный в какой-нибудь хлебородной провинции, другой спешит объявить, что из его амбаров будут производиться раздачи хлеба целых два месяца, и притом в удвоенном количестве. Кто-нибудь из кандидатов устроит угощение на десять тысяч человек, а соперник приглашает на свой даровой обед двадцать тысяч, обещая каждому гостю подарить по новому плащу. Но потом, не довольствуясь этим, переходили к простым денежным выдачам гражданам, т. е. открыто старались подкупить избирателей. Римляне, как народ деловитый, с течением времени даже и в такое дело, как подкуп выборщиков, внесли строгий порядок. Они скоро убедились в том, что покупать голоса отдельных граждан, т. е. входить в сделку с каждым избирателем поодиночке, – и очень долго, и часто прямо невыгодно. Удобнее обеспечить себе сразу голоса большой группы, например целой волости – трибы – или какого-нибудь товарищества, сообщества. С ними и сговаривались кандидаты. Появились даже особые специалисты, бравшие на себя хлопоты в этом деле; они носили название «распределителей»: они должны были распределять деньги. Эти дельцы тонко знали, кому и сколько дать и в трибе, и в любом союзе и землячестве, и эти подробности уже не касались кандидата: он делал только общий заказ «распределителю».

Недели за три до выборов консул данного года особым эдиктом (распоряжением) объявлял, на какой день назначается большое избирательное собрание граждан. Кандидаты обязаны были до этого срока представиться консулу и заявить о своем желании баллотироваться. Консул наводил справки о летах каждого из них (потому что по закону консулом можно было стать не моложе 43–44 лет), о предшествующей карьере, все ли надлежащие должности и в положенной ли последовательности прошел кандидат, не был ли он под судом и следствием, не числится ли за ним предосудительных поступков. И тех, кто удовлетворял всем законным условиям, он заносил в список кандидатов. Эти уже официально признанные кандидаты в течение трех последних рыночных дней появлялись перед народом на главной площади, на особом возвышении, в знаменитых «выбеленных тогах». И толпы не только столичного населения, но и из пригородных местечек сходились поглазеть на будущих своих консулов. На этих «кандидатских смотринах» раздавались последние рукопожатия, расточались последние улыбки и приветствия. Потом уже предстояла встреча на самом Марсовом поле.

На выборах

Еще с ночи все Марсово поле покрыто движущимся народом и в сумраке шевелится, как живое, гудит от тысяч сливающихся голосов. Пока здесь еще одно простонародье. Много пришедших сюда издалека, из разных городов и местечек Италии, тащившихся десятки и сотни верст, чтобы поспеть подать голоса за намеченных кандидатов. Бедно одетые, усталые от дороги, с котомками на спинах, жмутся они друг к другу, чтобы не отбиваться от своих земляков, робеют и стесняются перед столичными жителями, привыкшими к многолюдству и шумной жизни большого города. Горожане тоже не спят эту ночь и толкутся на Марсовом поле.

Среди разговоров о кандидатах незаметно проходит ночь. Из города, то поодиночке, то группами начинают подходить граждане поважнее: сенаторы, солидные, чванные в своих белых одеждах; с ними франтоватые молодые люди, сыновья их – римская «золотая молодежь», должностные лица с знаками своего достоинства. В толпе хорошо знают этих «знаменитых» и «уважаемых» граждан: их приветствуют, перед ними расступаются, дают им дорогу.

Совсем светло: близкий город с поля виден как на ладони. Оттуда доносятся перекликающееся звуки утренних сигналов и пение петухов. За Тибром обозначились лиловые дали. Настораживается все Марсово поле. Все взоры направлены к городским воротам, откуда деловой, размеренной поступью подвигается и сам консул – в праздничной форме, с своей свитой и со жрецами. Он поднимается на свою трибуну, и в этот момент за рекой, на высоком ее берегу, называвшемся Яникулом, взвивается красный флаг – знак того, что все обстоит благополучно и ничто не мешает великому собранию: Риму не грозит нашествие неприятеля, и наблюдения неба жрецами за истекшую ночь не дали каких-либо зловещих предзнаменований.

По знаку, данному консулом, раздается звук труб, призывающий граждан к началу собрания. Старинным, заученным возгласом, в котором нельзя изменить или переставить ни одного слова, консул приглашает народ к молебну с жертвоприношением, чтобы узнать, не возвестят ли боги в последний момент какого-либо неодобрения сходке. Стихает движение на Марсовом поле, замолкают голоса. Истово, с соблюдением всех веками установленных мелочей, совершается молебствие – и особые священники-авгуры следят за тем, чтобы ничто не было нарушено или пропущено. Кончено богослужение; жертвы милостиво приняты богами, но напряженное безмолвие не прерывается.

Снова консул торжественно и нараспев произносит установленные слова, приказывая своему помощнику (аппаритору) звать собравшихся граждан разместиться по центуриям и трибам[40]40
   Трибы – первоначально – сельские волости или округа, позднее введенные и для подразделения горожан. Город Рим тоже был разделен на несколько округов – триб. С III века всех триб (городских и сельских) было 35. В связь с ними было приведено тоже очень старинное военное деление граждан на сотни – центурии. В трибе стали считать по 10 «сотен» пехоты. Вне триб стояли всаднические центурии. Их было 18 – и в них записаны были самые состоятельные граждане. Таким образом всех центурий было около 370.


[Закрыть]. Происходит некоторая суматоха, но сравнительно быстро налаживается порядок: выстраиваются «сотни» рядами; впереди стоят центурии «первого класса», т. е. наиболее состоятельных граждан, за ними – остальных четырех классов. Отдельно становятся 13 «всаднических» сотен. Служащие при консуле производят проверку и перекличку центурий и триб. Потом кидают жребий, которой центурии стоять первой: она первая и подает свой голос. Этот первый голос объявляли во всеуслышание: ему придавали особенное значение, потому что суеверным римлянам казалось, что этим голосам дают указание сами боги. Но тогда жребий кидался только между отборными, всадническими центуриями. Теперь (во II веке) к ним присоединялись и центурии первого класса, а вместе с тем стали посредством жребия же устанавливать очередь и для всех прочих сотен.

Все приготовления кончены. Центурии перестроились в том порядке, как указал жребий; одна за другой, длинной вереницей продвигаются они к отгороженному деревянным забором свободному краю Марсова поля. Это место называли овечьим загоном. Здесь и происходили самые выборы. В загородке сделано множество проходов. Широкие в начале, они внутрь постепенно суживаются, и в самый «загон» можно пройти только одному человеку: туда ведет узенький мостик из досок. Перед входами размещаются центурии. Раздается трубный сигнал – к началу подачи голосов. Граждане-избиратели заполняют проходы, гуськом всходят на мостки, и здесь каждый из них, после удостоверения его личности и гражданских полномочий, получает бланк-дощечку. На этой дощечке он надписывает начальные буквы имен своих кандидатов – и затем опускает ее в ящик, помещенный у конца мостика. Здесь стоят «старосты» и «головы» центурий, наиболее уважаемые из их состава. Они наблюдают, чтобы подача голосов шла чинно, чтобы не происходило никаких недоразумений или озорства. Положившие записку граждане попадали внутрь «загона», откуда они уже не имели права выйти до окончания всей выборной церемонии. В загородке становится все теснее. Июльское солнце печет беспощадно. Душно, жарко. Загнанные как бараны, граждане уныло ждут конца.

Записки все поданы. Входы очистились от людей. Уносят ящики для подсчета голосов в специально построенное для этого здесь же, на лугу, помещение. Служители разбирают загородки, снимают протянутые канаты. Усталые от зноя и долгого ожидания избиратели разбредаются по лугу: кто закусывает, кто лежит и дремлет, кто вяло перебрасывается отрывочными замечаниями. Здесь и ожидающие своей участи кандидаты. Их белоснежные одежды помялись в толкотне и запылились; да и сами они теперь уже перестали улыбаться и любезничать: судьба их решена.

А в палате для подсчета голосов в это время кипит напряженная работа. Несколько сот именитых граждан проверяют записки, отбрасывают подложные и лишние, считают и вновь пересчитывают колоссальные вороха дощечек. Подсчет заканчивается, когда уже наступает вечер. О результатах докладывают консулу.

Резкий звук труб прокатывается по полю; граждане поднимаются и спешат к председательскому возвышению. Консул провозглашает имена кандидатов, за которых подано наибольшее количество записок, заканчивая опять старинной фразой: «И да будет сие во благо, счастье и славу». Последнее слово консула тонет в восторженных рукоплесканиях: народ приветствует и старого консула, и новых избранников. Они – герои дня. Друзья и клиенты подхватывают их и торжественно несут их на руках в город.

После выборов

Избрание закончено, но это еще не все. Ведь остались забаллотированные кандидаты. И сами они и их приверженцы разъярены неудачей. Общее несчастие сближает недавних соперников. Они не покидают поля, и в сгущающемся душном сумраке долго слышны их негодующие крики и угрозы. Более нетерпеливые прямо призывают расправиться с врагами, но деловые люди считают такой способ действий неразумным: они тоже не хотят примириться с неудачей без борьбы, но предлагают иные средства, которые не раз приводили к успеху. Ведь стоит только доказать, что во время выборов допущена была та или иная неправильность, чтобы голосование было признано недействительным. Если нельзя было придраться к какому-нибудь даже ничтожному упущению в жертвоприношении или гаданиях, то находчивые советчики провалившихся кандидатов ухитрялись разыскать нечто такое, что могло бы быть истолковано за дурное и зловещее предзнаменование. Они клялись, например, что явственно слышали во время выборов далекие раскаты грома – то боги делали предостережение, но на него кощунственно не обратили внимания: консул не распустил, как это следовало сделать, немедленно неугодного богам собрания.

Но если не удавалось сорвать выборов таким путем, можно было собрать сведения, не прибегали ли противники к подкупу. Отвергнутые кандидаты и сами недавно делали то же самое, не жалея средств, истратили значительные доли своих богатств на празднества, угощения, на прямые раздачи. Но теперь они хватаются за этот закон и стараются убедить, что отступление от него грозит разрушением всему государственному порядку.