Текст книги "Римская Республика. Рассказы о повседневной жизни"

Первым опытом должна была быть колония на месте разрушенного Карфагена. Гракх отправил туда 6000 колонистов, преимущественно из римских пролетариев. Чтобы его огромные замыслы не потерпели неудачи, он попытался найти новых могущественных союзников. Римские богачи не были однородны по своему составу, тут были и кровные аристократы, очень богатые, но помещавшие свои капиталы исключительно в землях, настоящие капиталисты, купцы, банкиры, откупщики. В последнее время этот последний класс под названием всадников стал приобретать большое значение благодаря введению откупа провинциальных налогов[43]43
   См. дальше ст. «Римский откупщик».


[Закрыть].

Между аристократией и всадниками всегда существовала рознь. Потомки древних родов с пренебрежением относились к разбогатевшим выскочкам, а последние в свою очередь ненавидели знать за ее высокомерие. Это, впрочем, никогда не мешало им идти рука об руку, когда дело шло об общих интересах. Поэтому-то они и действовали так дружно против Тиберия. Но рознь существовала, и Гай Гракх воспользовался ею, чтобы сделать невозможным на будущее время союз между родовой аристократией, землевладельцами и денежными тузами. Он привлек последних на свою сторону. Он, во-первых, отменил прямые налоги в Азии и ввел вместо них десятинный сбор, собирание которого было отдано на откуп всадникам. Затем он отнял у сенаторов право суда по особенно важным делам, для которых назначались специальные комиссии, и передал это право всадникам. Некоторые другие меры еще более ослабили сенат.

После всадников должны были идти союзники. Только обеспечив себе их поддержку, Гракх считал дело своих реформ обеспеченным. И он внес закон о даровании права гражданства союзникам. Он думал, что облагодетельствованная им городская беднота и признательные ему всадники помогут ему провести этот закон; тогда дело его стояло бы совсем прочно.

Однако Гракх ошибся в расчете, думая найти опору для своего закона в народе и всадниках. Народ твердо отвечал «нет», и понятно почему. Право гражданства было сопряжено со многими выгодами, которыми пришлось бы делиться с союзниками. Это было так просто, что народ и сам соображал это, без чужой помощи, а тут его сопротивление планам Гракха тщательно подогревалось противниками трибуна. Консул Гай Фанний, бывший друг Гракха, который прошел в консулы при его поддержке, держал такую речь:

– Неужели вы думаете, что если вы даруете союзникам гражданские права, то вы и вперед будете стоять на народном собрании так, как стоите сейчас передо мной, что вы по-старому будете находить себе место на играх и зрелищах? Ведь эти люди займут каждый свободный уголок!..

Тщетно Гракх приводил примеры полного бесправия союзников, тщетно он указывал на их заслуги перед Римом, ничто не помогало. Трибун Ливий Друз воспретил голосование, и проект Гракха провалился. Видя настроение народа, Гай не посмел предложить сместить Друза, как это сделал Тиберий с Октавием. А всадники? Всадники, получив то, что им было нужно, отвернулись от человека, наполнившего им карманы и возведшего их на неожиданную высоту.

Аристократы увидели, что народ далеко не безусловно предан Гракху. На этом сенатская партия построила свой план борьбы с трибуном.

5

Гракху пришлось уехать в Карфаген, чтобы лично устроить дела созданной им колонии. Он пробыл там 70 дней, и когда вернулся, то увидел, что любовь к нему народа перешла на другого.

Вот что случилось за его отсутствие. Трибун Ливий Друз, человек с твердым характером, хитрый, ярый приверженец сенатской партии, чтобы подорвать влияние Гракха, придумал очень остроумный способ действий.

По закону Тиберия Гракха крестьяне, получившие наделы, должны были платить небольшой оброк, и самые наделы, в интересах поддержания крестьян, были объявлены неотчуждаемыми. Друз провел закон, который уничтожал оброк и превращал участки в свободную собственность, которой каждый волен распоряжаться по усмотрению: мог дарить, продавать – все, что угодно.

Весь смысл наделения землей заключался в неотчуждаемости участников; не будь ее, эти участки ничем бы не отличались от старых розданных в собственность и исчезли бы с такою же быстротой, как и те, поглощенные крупными поместьями. Но народу это было все равно, он только и видел сложение оброка и возможность продать участок. Может быть, если бы Гракх был в Риме, он бы растолковал ему, в чем дело, но Друз был ловок и знал, когда вносить законы. Он подождал, пока предложение Гракха о даровании гражданства союзникам охладит к нему народ, и поспешил теперь воспользоваться его отсутствием.

Другой закон касался колоний. Друз знал, что мысль выводить колонии за море была не особенно по душе народу. На заморских колонистов смотрели как на отрезанных от Италии. Поэтому Друз предложил устроить целых 12 колоний в Италии и вывести в каждую по 3000 человек. Откуда он хотел достать для этого земли, никто не спрашивал и сам он не объяснял. Земли и не было. Но народ не обращал на это внимания. Он рассуждал, что если Гракх предложил вывести всего две итальянские колонии, а Друз – целых 12, то, значит, Друз любит народ несравненно больше, чем Гракх.

Этими путями Друз приобрел большую силу и уже не боялся нападать на приверженцев Гракха. Узнав об этом, Гай возвратился в Рим и, чтобы вернуть утраченное расположена граждан, переселился в квартал, где ютилось простонародье, но и это не помогло. Гай не был избран в трибуны на третий год (на 121 г. до P.X.); говорили, что заведовавший подсчетом голосов противник Гракха сплутовал и показал меньше голосов, чем было в действительности подано за него.

На беду Гракха консулом на 121 год был выбран его заклятый враг Луций Опимий, которого он не пропустил в прошедшем, 122 году. Все это предвещало мало хорошего. Но действительность превзошла самые мрачные ожидания сторонников Гракха. Добившись власти, его враги стали искать случая отменить его законы. Самым полезным, но в то же время наименее приходившимся по сердцу народу был закон о заморских колониях. За него и принялись первым долгом.

Оказывалось, что когда Гракх основывал колонию на месте Карфагена, было несколько неблагоприятных знамений. Лишь только было воздвигнуто знамя, поднялся сильный ветер и стал рвать его, но знаменщик держал крепко, и древко сломалось; буря снесла с алтаря жертвенных животных, африканские гиены выкапывали пограничные камни и уносили их дальше. Ко всему этому и прицепились в Риме враги Гракха. Спросили гадателей, и те, привыкшие всегда угождать сильным, немедленно объявили, что боги против основания заморских колоний, потому что место, на котором стоял Карфаген, проклято; тогда сенат счел своей обязанностью предохранить граждан от дальнейших бедствий и предложил издать закон, запрещающий основание колонии на месте Карфагена.

Гракх решил бороться и не допускать принятия нового закона. Он собирал сторонников, убеждая их быть сдержанными и не затевать кровопролития. Но настроение его друзей, особенно старого Фульвия Флакка, было очень воинственное.

Утром того дня, когда должна была решиться судьба заморских колоний, на Капитолии, римском кремле, где были собраны почти все государственные присутственные места, собрались обе партии. В капитолийском храме консул Луций Опимий приносил жертву богам; когда жертва была кончена, один из бывших при нем служителей, Квинт Антуллий, держа в руках внутренности жертвенных животных, понес их по направлению к тому месту, где стоял Гракх со своими друзьями.

– Эй вы, шушера всякая, дорогу порядочному человеку! – кричал он и хотел дотронуться до Гракха.

Друзья Гая бросились на Антуллия, и он пал под ударами длинных кинжалов, которыми они нарочно запаслись, предчувствуя, что будет драка.

Гракх сильно разгневался на товарищей и упрекал их за то, что они пустили в ход оружие. Он обратился к народу с речью, где старался оправдать себя и своих сторонников. Это была одна из лучших его речей, его лебединая песнь. Голос его дрожал, когда он говорил, он не мог удержаться, чтобы не намекнуть народу на свой близкий конец, который он предчувствовал.

– Если бы я напомнил вам, – говорил Гай, – что происхожу из знатного рода, что из-за вас я потерял брата, что теперь уж нет никого из потомков Сципиона Африканского и Тиберия Гракха[44]44
   Отца.


[Закрыть], кроме меня и одного мальчика; если бы я стал умолять вас дать мне отдохнуть некоторое время, не преследовать меня, чтобы наш род не был истреблен с корнем, чтобы остался в живых хоть один отпрыск нашей фамилии, то, мне кажется, вы охотно согласились бы на мою просьбу…

В волнении и от шума Гракх не заметил, что своей речью он прервал говорившего трибуна. Это считалось преступлением… Но в этот день планы врагов Гая не осуществились. Хлынул проливной дождь и разогнал всех по домам.

На следующее утро консул собрал сенат и стал обсуждать положение дел. Заседание продолжалось недолго; на площади поднялся шум, слышен был гул голосов, крики наполняли воздух. В сенате встревожились: Опимий вышел, чтобы посмотреть, в чем дело, и увидел такую картину. Около самого здания сената стояли носилки с трупом Антуллия; его нарочно раздели догола, чтобы видны были раны с черной запекшейся кровью. Опимий отлично знал, в чем дело, но сумел ловко разыграть комедию, притворился удивленным и возмущенным, вызвал всех сенаторов. Почтенные «отцы», не менее хитрые, чем консул, окружили носилки, проливая слезы, всячески выражали свое горе и проводили труп до конца форума.

Вернувшись, сенаторы дали консулу неограниченную власть, и Опимий немедленно воспользовался ею. Он велел всем вооружиться к следующему дню, всадникам, кроме того, было приказано привести с собою по два вооруженных раба. Критским стрелкам был послан приказ быть готовыми на завтра, и начальство над всеми силами сената поручено опытному офицеру Дециму Бруту.

С своей стороны и друзья Гракха приняли меры. Они приказали своим сторонникам вооружиться. Только сам Гай не принимал участия в приготовлениях. Уходя с форума, где были воздвигнуты статуи всем выдающимся людям Рима, он подошел к бюсту своего отца, долго глядел на него, не говоря ни слова, и, наконец, не выдержал: тяжелый вздох вырвался у него из груди, из глаз брызнули слезы, и он, повесив голову, тихими шагами отправился домой.

У народа, который видел эту безмолвную сцену, сжались сердца. Он припомнил, скольким он обязан этому человеку, которого он сам губил в благодарность за все, что получил от него. Вмиг собралась толпа и пошла вслед за ним, чтобы ночью оберегать его дом; была устроена смена караульных, чтобы нечаянным нападением сенаторы не овладели Гракхом. Но ночь прошла спокойно.

На следующий день сторонники Гракха под предводительством Фульвия Флакка заняли Авентинский холм и укрепились там. Все они были вооружены. Один Гракх не хотел вооружаться и вышел в тоге, взяв только небольшой меч.

Когда он выходил из дому, произошла тяжелая сцена. Лициния, жена его, кинулась к нему, прижимая его к себе и обняв одной рукой сына, рыдая, умоляла его не ходить туда и не подставлять грудь ударам убийц Тиберия. Гай, не сказав ни слова, тихо освободился из ее объятий и ушел, чтобы больше не возвращаться. Несчастная женщина без чувств повалилась на землю и долго не могла прийти в себя. Она очнулась только в доме брата, куда принесли ее верные рабы.

На Авентине все были в сборе, на Капитолии консул, вооруженный с головы до ног, отдавал последние приказания. Флакк послал к консулу и сенаторам своего младшего сына Квинта, чтобы попробовать уладить дело без кровопролития. Восемнадцатилетний юноша, прекрасный, как день, явился перед суровым консулом и передал ему поручение отца. Опимий потребовал, чтобы Гракх и Флакк явились сами к ответу за то, что нарушили неприкосновенность трибуна. Квинт вернулся с ответом Опимия. Гракх объявил, что он сейчас же идет, но Флакк и другие не пустили его, и Квинт снова должен был отправиться к консулу. Тот не стал даже слушать его. Ему хотелось поскорее начать битву. Квинт был арестован, Опимий объявил, что Гракх и Флакк открыто начинают восстание и должны быть лишены жизни. Принесший их головы получит от сената столько золота, сколько весу в головах. Сторонникам Гракха было обещано помилование, если они оставят своих вождей. Узнав об этом обещании, большинство оставило Авентин.

Гору некому было защищать, у Флакка осталось человек 300, когда консул двинул стрелков и отряд пехоты, составленный из знати и ее рабов. Длинные стрелы критян произвели такое страшное опустошение, что, когда пехота кинулась на приступ, на Авентине никого уже не было, только более 200 трупов покрывали землю.

Флакк бежал, но был найден в одной купальне на Тибре и немедленно заколот. Гракх не обнажал меча. При приближении консула он удалился в храм богини Минервы и хотел лишить себя жизни. Но друзья его вырвали меч из рук и увлекли за собой. С двумя друзьями и одним рабом хотел Гай спастись по ту сторону Тибра, но, сбегая с холма, он упал и вывихнул ногу. Преследователи были близко: одушевленные обещанной наградой, подняв мечи, догоняли беглецов сторонники консула. Друзья пожертвовали жизнью, чтобы спасти его. Один из них, Марк Помпоний, стал у подошвы Авентина, другой, Публий Леторий, у входа на мост. Настигнутые разъяренной шайкой преследователей, оба были изрублены на куски, но зато Гай успел перейти через мост. Еле волоча ногу, он умолял дать ему коня. Все от него отвертывались.

Поддерживаемый рабом Эвпором, он вошел в густую рощу и велел верному слуге заколоть себя. Эвпор в отчаянии исполнил приказание господина и, вынув меч из его груди, вонзил его в свою. Их трупы найдены были вместе.

Принесший голову Гракха приятель Опимия получил больше, чем она весила, а убийцы Флакка, люди простые, не получили ничего. В тюрьмах были удавлены до 3000 сторонников Гракха. В числе их был юный Квинт Фульвий Флакк.

Ни одно из обещаний Друза не было исполнено: о 12 колониях никто не заикался, даже устройство двух гракховских тормозилось. В 118 году до P.X. было совсем приостановлено наделение землей, а позднее казенные земли были объявлены частной собственностью, с которой не требовалось никаких сборов (в 111 г. до Р.Х.). Крупные землевладельцы стали еще больше скупать мелкие участки, и скоро крестьянство почти совсем перестало существовать. На форуме были поставлены статуи братьев Гракхов и народ совершал паломничество к местам их гибели.

В римской провинции II века до Р.X

Б. Жаворонков

1

В одном из густонаселенных кварталов Рима конца II века до Р.Х., у Тибра, в большом шестиэтажном доме, в нижнем этаже приютился кабачок; невзрачный на вид, он служил местом отдыха бедного люда и рабов Рима.

В одном из его темных углов, за хромоногим столом сидели два старых раба знатного сенатора: один – родом галл, сгорбившийся от работы, почти лысый человек с поблекшим взором; другой – испанец, с лицом в морщинах, наподобие печеного яблока, с трясущимися коленами и с длинными костлявыми руками.

Приятели попали сюда после долгого рабочего дня, чтобы отвести душу за кружкой кислого заморского вина. Прихлебывая вино маленькими глотками и закусывая его головками чеснока, они тихо вели между собой беседу.

Испанец рассказывал, как ему удалось сегодня оказать большую услугу землякам. Перед обеденным временем его таинственно вызвали к заднему выходу большого сенаторская дома, и там он увидел толпу своих соплеменников в грубых шерстяных плащах с капюшонами на головах. Они прибыли в Рим с родного полуострова, чтобы найти управу в столице на неистового римского претора, который без всякого повода, вместо того чтобы защищать население от врагов, управлять и судить его по справедливости, сам нападает с войском на мирных иберов (испанцев), заставляет их, точно врагов римского народа, выдавать заложников в обеспечение мира, требует уплаты выкупа серебром, за малейшее же сопротивление жестоко расправляется с населением: рубит руки, головы, в лучшем случае продает в рабство.

Testudo – римская военная машина

Они обратились сперва прямо в сенат, но там им разъяснили, что ходатайствовать по своему делу лично они не могут, а нужно найти себе патрона, какого-нибудь знатного сенатора, который и будет защищать их жалобу в сенате. Им присоветовали обратиться к господину знакомых уже нам рабов, потому что в городе ходили слухи о его благоволении к провинциалам. Они так и сделали.

– Но ведь ты знаешь, – продолжал рассказ испанец, – без руки, без знакомого человека добраться до нашего господина – дело трудное. А добраться нужно. Они и решили попытаться через рабов. Кто-то им и скажи, что у сенатора стоит у двери и следит за порядком во время приемов раб, испанец родом. Они и направились ко мне… Ну, я назавтра их обнадежил: пропущу, дескать, а там – как сами знаете!

– Ну, конечно! – поддакнул галл.

– Расспрашивал я их про родное, даже прослезился; чуть было не опоздал к выходу господина перед обедом, так заболтался… Ну и дела же творятся у нас за морем!.. А все проклятое серебро виновато!.. Эти преторы норовят за год своей службы награбить его столько, чтобы хватило им потом на всю жизнь. А не отдаст население добром – они шлют войска: те разоряют деревни, отнимают все, что возможно, а население продают в рабство!..

– Эх! Что и говорить! Хорошо знаю я их повадку! – отвечал захмелевший галл: – Вот из-за них-то, по преторской милости, и я попал в рабство!

Тут он рассказал сотоварищу то, что обыкновенно рассказывал под хмельком своим приятелям:

– Наше дело началось из-за золота и из-за земли. Жило наше племя примерно на этом берегу реки, а салассы (другое племя) – верст на 30 ниже по течению, на другом берегу. Пахали мы землю, пасли стада; все мирно! Только разгневались на нас злые боги и поссорили наше племя с племенем салассов из-за золотого песка. Промывали мы песок с берегов реки и добывали золото, а тут захотелось нам захватить еще прииски салассов. Начались раздоры; дальше да больше. Дело чуть было не дошло до оружия… Наконец, сошлись старики, стали спорить, галдеть, а дела решить не могут. Миром-то его и нельзя было решить: всяк считал себя правым. Кто-то и надоумил обратиться за решением спора к римскому претору.

«В те времена претором был Аппий Клавдий[45]45
   143 г.


[Закрыть], человек жадный и жестокий. Он быстро решил дело: приказал отобрать в пользу Рима прииски, нас и салассов наказать за вражду, а земли наши отнять. Для исполнения своего приказания он послал в наши края легионы. Куда девалась наша вражда! Соединившись с салассами, мы взялись за оружие и разбили римлян. Но только себе на погибель. Претор скоро оправился, собрал свои войска и явился грозою на берега нашей реки.

Теперь мы оказались разбитыми. Деревни наши запылали. Все, что у нас было, превратилось в добычу римлян. Их меч беспощадно купался в нашей крови, мало кто уцелел. Да и тех, кто уцелел, вместе с женщинами и детьми претор частью продал в рабство, частью оставил себе для триумфа.

Мой отец – старшина племени – погиб, сражаясь против врага, а я, тогда цветущий юноша, должен был идти в цепях за колесницей претора во время его триумфа. Только боги покарали позором жадного претора. Ему показалось мало награбленного в наших краях, и он обратился в сенат с просьбой выдать ему денег на устройство триумфа. Ему удалось получить просимое: человек он был знатный, могущественный. Тогда благородный народный трибун того года, возмущенный таким триумфом, вмешался в дело; он остановил триумфальное шествие и хотел стащить Аппия с колесницы, чтобы бросить его в тюрьму. Чем кончилось бы дело, неизвестно, если бы сестра претора, уважаемая всеми весталка, не заступилась за брата и не укротила гнев трибуна. Только благодаря ее вмешательству триумфальный въезд обошелся благополучно»…

Глаза рассказчика все более и более разгорались, и руки сжимались, он помолодел от негодования и выпитого вина… Но его собеседник, давно знакомый с рассказом своего товарища, мало слушал: он был занят своими мыслями. Склонив голову на руки, он задумался: сегодняшняя встреча с земляками напомнила ему родину и былое. Припомнились ему давнишние, но всегда милые картины: золотые поля, засеянные хлебами; стада курчавых баранов и круторогих быков бродят по пастбищам; на горизонте виднеются гребни невысоких гор; в долине пробегает шумная горная речка. Жарко и душно. Давно уж не было дождя… Его отец, князек племени лузитанов, о чем-то задумавшись, сидит на пороге своего дома с плоскою крышею, а он, маленький курчавый мальчуган, бегает по двору, окруженному высокой каменной стеной. Он бегает среди скрипучих арб и наблюдает, как проворные слуги нагружают их хлебом и амфорами с вином. Это собирают дань для римлян. Вот он подбежал к одной из арб и залюбовался рисунком на амфорах: петушками, головами лошадей, странными птицами с острыми когтями. Потом он бросился к загороженному шестами месту, куда загнали табун лошадей, горячих, низкорослых испанских скакунов, тоже предназначенных римлянам в уплату дани.

Мало понимал он тогда, кто такие римляне; только позже – уже юношей – удалось ему познакомиться с ними хорошо. И припоминается ему, как отряд римских легионеров врывается в их поселок, чтобы наказать за отказ платить дань в двойном размере. Римляне бегут по уличкам, врываются в дома… Убивают всех, кого встречают с оружием в руках… Показывается пламя пожара… Крики, звон оружия, ржанье лошадей… В их дом врывается легионер с зверским лицом, убивает отца, а ему вяжет руки и вместе с сестрою грубо тащить во двор… В его воображении ясно встает гибель родного гнезда: римские солдаты грабят дом, подвалы, тут же разбивают амфоры и пьют вино; вот дюжий солдат тащит охапку дорогих шкур; вот другой – несет отцовское оружие; там выгоняют скот и коней из хлевов. Мурашки бегут у него по спине от воспоминаний обо всем, что с ним было.

Вот еще более мучительные воспоминания. Рассвет, бледный, тусклый. Под каменные своды тюрьмы для рабов входит надсмотрщик и плетью поднимает рабов со сна. Ему уже более 25 лет, и он в числе рабов. Позвякивая цепями, быстро встают они, затаив глубоко злобу, и вереницею двигаются к спуску в серебряные рудники, чтобы целый день проработать под землею, при свете коптящей лампы, отбивая в лежачем положении глыбы руды.

Их хозяин, богатый римлянин-откупщик, с выхоленным и гладко выбритым лицом, с орлиным носом, взял эти рудники на откуп у римского правительства, накупил рабов у претора, разорившего и разграбившего их селение, и теперь их трудом наживает огромные деньги. С какой затаенной ненавистью проходят рабы мимо своего бесстрастного, спокойного господина! Они знают, что через несколько лет каторжной работы они уже не будут годиться для рудников, и тогда их отправят для продажи на невольнический рынок в Рим.

Припомнилась ему большая площадь на невольническом рынке в Риме, вся залитая народом. Крики, гул толпы… Кругом партии рабов в оковах, выставленные на продажу… Сенатор, прищуривши глаза, расспрашивает про него комиссионера, намереваясь его купить. «Почему он так худ и кашляет, а глаза у него слезятся?» – «Да он из рудников Испании, и теперь больше не годится для тамошней работы». – «Значит, его здоровье плохо?» – «Какое там “плохо”! Богатырь! Попробуй его хорошенько покормить, да не наваливай слишком много работы, вот и увидишь, каким через год он станет, жирнее хорошего каплуна будет…» Сенатор соображает, какую выгоду он получит, купивши дешево раба и подкормивши его… Испанец куплен и становится рабом знатного сенатора… Но что это? кто-то усиленно трясет его за плечо, и ему кажется, что он плывет по бурному морю. Уж глухая полночь, и ему с приятелем пора домой. Хозяин кабачка выпроваживает засидевшихся посетителей.

2

Рано утром отправилось испанское посольство к патрону. Кривыми уличками пробирались послы к дому сенатора. Они сбросили свои грубые одежды и принарядились в пестрые ткани и римские сандалии. Слуги несли за ними дары сенатору. Сумрачны были их лица, невеселы их мысли. Много печального узнали они вчера. Встретили они, например, образованного грека-раба, секретаря известного римского оратора. Он порассказал им про положение провинций: живется плохо не в одной Испании! Горбоносые римляне, похожие на хищных птиц, стаей диких хищников налетают на богатства своих провинций. Везде не рады их господству, потому что римляне считают завоеванные провинции добычею римского народа. Этим взглядом руководятся и преторы и их подчиненные, попадающие в провинции. За свою службу они ничего от государства не получают, и им строго запрещено торговать в провинциях; зато они стараются за короткий срок своей власти награбить, сколько возможно; они собирают деньгами, натурою, рабами, одеждою, утварью, предметами роскоши, редкими птицами и животными и т. п. По закону их можно привлечь к ответственности; но они знают, что в сенате сидят их приятели, которые посмотрят сквозь пальцы на их поступки, а потому и не боятся суда.

Каждый год отправляются преторы в провинцию. За ними тянутся всякого рода люди: масса чиновников их канцелярий, которые берут взятки, надувают провинциалов, – от них не жди справедливости. Потом едут купцы-откупщики; они берут на откуп сбор налогов и при помощи военных отрядов претора взимают налоги в двойном количестве. и, наконец, провинциала подстерегают банкиры, чтобы в случае нужды ссудить его нужной суммой за баснословные проценты. В такие критические минуты они являются спасителями; зато, когда приходит время расплаты, они взыскивают ее беспощадно при помощи отрядов претора и берут последнее, что осталось у провинциала после претора и публикана. А попробуй пожалуйся на них претору, как советует закон! Не только ничего не добьешься, а еще попадешь под подозрение и при случае пострадаешь от зоркого глаза чиновников…

Мысли испанских послов были прерваны внезапною остановкой. Они были почти у цели, когда на одном из перекрестков следование претора со свитою, отправлявшегося в провинцию, преградило им путь. Оно было так торжественно, что занимало всю улицу и мешало движению.

Вновь назначенный претор только что совершил торжественное жертвоприношение на Капитолии и принес клятву богам исполнять и свято хранить предписания сената и законы провинции. Теперь он торжественно двигался через Рим, чтобы, достигнув моря, сесть на корабль для дальнейшего следования к месту назначения.

Впереди процессии шли трубачи; за ними выступали ликторы, за которыми на коне ехал сам претор. Позади него толпами спешили его слуги, рабы, разные писцы, счетчики, вестовые и т. п. В их рядах сразу можно было приметить хитрого писца, специалиста за хорошую цену составлять прошения. Вот мелькнула пухлая физиономия счетчика, который за большую плату всегда услужит богатому человеку и вычеркнет его из списка платящих дань. За густою толпой тучных чиновников претора и рабов ехал верхом легат, помощник претора. Рядом с ним – квестор, казначей провинции; в пухлых ручках, унизанных кольцами, он держал веер, которым обмахивался от жары и закрывался от пыли. Дальше двигались друзья и прикомандированные к претору. Кого тут только не было: и сыновья богатых нобилей, начинающие свою службу, и личные друзья претора, и его приживальщики, и родственники, племяннички родные и двоюродные, тоже начинающие карьеру или жаждущие славы. Все они приедут обратно, если не богачами, то с туго набитыми кошельками.

За воротами Вечного города к претору присоединились войска – необходимая опора его власти. Присоединились они за городом, потому что вооруженные отряды доступа в Рим не имели. Здесь же претору вручили торжественно insigna imperium (знамя) в знак его власти…

3

Целый час прождали послы, пока проследует претор со своею свитой; наконец они могли двинуться. С тревогой спешили они к дому сенатора, страшась опоздать, но попали вовремя, хотя деловой день римлянина начинался рано. По каменным ступеням вошли послы через вход, украшенный колоннами, и вступили в обширную переднюю комнату сенаторского дома. Здесь уже шумною, гудящей толпой собрались клиенты и друзья сенатора; пожаловали и его прихлебатели, чтобы пожелать доброго утра, поговорить о деле или просто получить приглашение на обед. Знакомый нам раб-испанец устанавливал очередь и пропускал посетителей в главную часть дома. Сразу заметил он вошедших и указал им место… С презрением и любопытством оглядывали римляне новоприбывших. Поминутно входили и выходили от сенатора посетители, громко переговариваясь о своих делах. Долго пришлось ждать нашим знакомым очереди: наконец, она настала.

Добродушный, лысый римлянин встретил их: это и был сенатор. Курчавый грек, секретарь сенатора, стоял со стилем и пергаментом в руках немного поодаль. С другой стороны, почтительно наклонив туловище, помещался переводчик, ожидая своей очереди. На столе уже лежало несколько свитков с просьбами.

Послы подошли и, отвесив низкие поклоны, сложили у его ног свои дары: слитки серебра, амфоры с причудливым геометрическим рисунком из кружочков и треугольников и великолепные шкуры оленей, черных медведей и бурых лисиц. По знаку сенатора проворные рабы бесшумно унесли подарки. Тогда только, убедившись, что их дары приняты, из среды послов выступил седовласый, но с огненным взором аревак[46]46
   Ареваки – испанское племя.


[Закрыть] и обратился к нему с речью:

– Великий господин! Всемилостивый повелитель! Мы прослышали про твое мягкое сердце, про твое ласковое отношение к провинциалам. Преклони ухо твое и выслушай нас. Великая комиссия из десяти римских сенаторов со Сципионом Эмилианом во главе[47]47
   Это было в 133 г.


[Закрыть] устроила нашу провинцию. По их приказу было переписано все население нашей страны, после чего строго определено, сколько дани должно платить население, а также сколько вспомогательных войск выставлять римскому претору. Мы надеялись безмятежно жить под могучей защитой Рима. Так и было до прибытия претора прошлого года[48]48
   Это было в 112 г.


[Закрыть]. Новый претор забыл законы божеские и человеческие. Да избавят нас боги от подобного человека!.. Но я расскажу все по порядку.

Мы, жители долины, пахали свои поля и пасли на лугах стада овец и коней. Но вот в горах появились шайки разбойников и стали нас грабить. Мы думали, что римский претор защитит нас от них. И правда, вскоре после своего прибытия он обещал нам свое покровительство. Но только, странное дело, он потребовал с нас заложников в обеспечение того, что мы не будем помогать горцам, как будто мы были ему врагами, а не они. Мы не догадались тогда, что тут крылась хитрость, и выдали заложников. Претор отправил свои отряды в горы. Но здесь его постигли неудачи: шайки разбойников или уходили от преследования в горы, или разбивали его отдельные отряды. И он не мог получить той выгоды, на которую рассчитывал: ему не достались пленные для продажи в рабство, он не мог отобрать и награбленного разбойниками в свою пользу.