Текст книги "Львовский пейзаж с близкого расстояния"

Гольдфрухту Ида Осиповна объявила: – Я распорядилась вашу жену больше не пускать. Не нужно ей бывать. Вы из-за нее нервничаете. Это не жена, это ваш враг.

Ида Осиповна оказалась очень решительной женщиной, дожила до глубокой старости, дружили они всю жизнь.

Спустя много лет Фридрих Бернгардович, как человек объективный, должен был признать, Советская власть лечила его очень хорошо. И врачи были самоотверженные. Это особенно приятно слышать, потому что сам Фридрих Бернгардович вырос, как известно, во врачебной семье и мог сравнить. Потом пошли санатории. Из института его отправили на два месяца в Кочановку. Там был санаторий на месте большого помещичьего имения. Композитор Глинка когда-то бывал, гулял в кочановских аллеях, сочинял музыку. Кормили замечательно, в имении были пруды и свое рыбное хозяйство. Из Кочановки Гольдфрухта вернули в институт. В Кочановке он побывал еще раз, был и в Сосновке. Там тоже был санаторий. Врачи старались перевести туберкулез из открытой в закрытую форму. В общей сложности, Фридрих Бернгардович проболел два года. Самой большой радостью было узнать, что бактерий он больше не выделяет и не представляет никакой опасности для окружающих. Угроза быть источником заражения его очень угнетала.

А в финале больничной одиссеи, его отправили в правительственный санаторий, в горах над Ялтой. В Ялтинском санатории он попал в одну палату с Иваном Михайловичем Лопатиным (фамилия может быть неточной). Иван Михайлович был правой рукой Туполева. Он тоже оказался бывшим лагерником, и они обменялись впечатлениями. Ивану Михайловичу сиделось намного лучше, как в золоченой клетке, кормили их прилично, ходили они в домашнем. От авиаторов (на свободе и в тюрьме) стране была реальная польза. Иван Михайлович занимался рулевым управлением самолетов.

У них была большая палата на двоих с верандой. Один спал в комнате, другой на веранде, по очереди. Много гуляли. Они сдружились, Гольдфрухт потом заходил к Ивану Михайловичу в гости, когда бывал в Москве. Как-то Иван Михайлович вернулся с телефонных переговоров, стал собираться. Внук заболел. Гольдфрухт забеспокоился, как же так, до города добираться. Оказалось, Ивана Михайловича отвезут на машине. В шесть утра за ним пришел правительственный ЗИМ. А на следующий день радио торжественно объявило о каком-то важном запуске, успешных испытаниях. Прошло еще два дня, и Иван Михайлович вернулся долечиваться. – Ну, как, – спросил Гольдфрухт, – внук? Летает?

За время пребывания в крымских санаториях, Гольдфрухта дважды задерживала милиция. Но отпускали легко. По-видимому, в облике Фридриха Бернгардовича продолжало сохраняться нечто иностранное, хоть в облегченном виде. Все это время он получал реальную помощь из Совмина, зарплату платили регулярно. Но теперь он стал инвалидом второй группы и должен был подыскивать новую работу. Сенин и тут помог. По его распоряжению, Гольдфрухта приняли в Областной Союз инвалидов войны и офицеров-пенсионеров. Фридрих Бернгардович не был ни тем, ни другим, но была команда сверху (еще одно сугубо отечественное выражение) и его зачислили.

Комментарий. Как у всех советских людей, занятых устройством послевоенного бытия, тогдашняя биография Фридриха Бернгардовича сплелась из устройства на работу, создания семьи и квартирного вопроса. Все эти коллизии могли бы стать темой для романа, тем более, что Фридрих Бернгардович был вполне романической фигурой, даже с избытком, выходящим за пределы не только жизненного правдоподобия, но художественного вымысла.

Пожалуй, этому есть объяснение. Каждый человек, выросший в определенном социуме, наделен не только знанием правил поведения, но социальной мимикрией, позволяющей реагировать на изменение среды и предугадывать опасность (хоть и ошибаться при этом). Это свойство часто проявляется через случайность, совпадение, казалось бы, второстепенных и малосущественных обстоятельств. Тогда, кажется, сама судьба, хранит своего избранника, распознавая как своего в переделах родного места и конкретного времени. То ли дело инородный элемент, подобный Фридриху Бернгардовичу, причем в среде достаточно нетерпимой и насторожено подозрительной к любым признакам чужеродности. Здесь Случаю приходится прилагать гораздо больше усилий, чтобы удержать спасительное равновесие. Так по отблеску, по цветовому пятнышку среди равномерно однородного пейзажа обнаруживается некий объект, стремящийся лишь к одному – укрыться, спрятаться, зарыться глубже. Деваться ему некуда, и такова его судьба – быть заметным и оставаться на виду.

Начало новой жизни. Выйдя из больницы, Фридрих Бернгардович обнаружил, что жить ему негде. Прежнюю холостяцкую квартиру на Рейтарской он легкомысленно потерял, а отношения с женой за долгое время болезни сильно пошатнулись. Фаина Лазаревна была хищницей и испытывала к вернувшемуся мужу сложные чувства. Она побаивалась сближения, полагая, что болезнь может возобновиться, и она – цветущая, перспективная женщина станет ее жертвой. Но отъевшийся в санаториях Фридрих Бернгардович оставался видным мужчиной, красавцем и бросаться им не следовало. Тем более в послевоенные годы, когда женщине было непросто устроить личную жизнь и судьбу.

К этому времени и сам Фридрих Бернгардович, как супруг, перегорел. Чувство его угасло. Двуличное поведение жены открыло ему глаза. Он стал подумывать о разводе. Тем более, за время пребывания мужа в больнице Фаина Лазаревна совершила мрачный поступок, она выписала Фридриха Бернгардовича с жилплощади. Жить в одной комнате с больным казалось ей невозможным. Как ей это удалось, выше нашего понимания, но паспорт Фридриха Бернгардовича украсился зловещим штампом, указующим на отсутствие места проживания – прописки, без которой советская жизнь просто немыслима.

Фридрих Бернгардович отправился к тогдашнему Председателю Киевского горсовета Давыдову. У Давыдова были перед ним обязательства. Гольдфрухт собирал для Давыдова машину, на которой тот долгие годы разъезжал. Несколько раз машину приходилось ремонтировать, и заслуга в том, что она все еще выезжала самостоятельно с горсоветовского подворья, полностью принадлежала Гольдфрухту. Поэтому в Квартирном отделе его без волокиты поставили на учет. Но жилья было мало, к тому же Фридрих Бернгардович, как туберкулезный больной и инвалид, нуждался в улучшенных условиях. Дело затягивалось на годы.

В это время в квартире по тому же адресу – Круглоуниверситетская 4 освободилась комната – двенадцать метров. Прежнюю жиличку – крупную спекулянтку осудили, имущество конфисковали, комната стояла пустой. Гольдфрухт без всякого разрешения туда вселился. Квартирный начальник, которого он известил, принял известие о вселении со сложным чувством. Конечно, это незаконно, общая квартира, он не имел права Гольдфрухта вселить, тем более, больного. Но такое решение помогало, хоть временно, закрыть квартирный вопрос, давало передышку. А там будет видно.

Таким образом, проблему проживания в Киеве Гольдфрухт на время решил. Но в командировках (а по своей новой работе он много бывал в командировках) это сильно осложнило ему жизнь, без прописки его не принимали в гостиницу. Приходилось Фридриху Бернгардовичу ночевать, где попало, пока его сотрудники нежились на гостиничных простынях. И это при том, что Фридрих Бернгардович был их начальником (об этом чуть позже). Все это создавало трудности.

В квартире, кроме Гольдфрухта, проживало немало народа. Семья Гороховых, семья Берковичей и одинокая старушка, оставшаяся безымянной ввиду тихого, практически бесплотного существования. Живет, ну, и ладно.

Самую большую комнату занимали Гороховы – сорок квадратных метров. Это оказалась семья будущей жены, о чем Фридрих Бернгардович пока не подозревал. Тамара Бенедиктовна Горохова отбывала срок в лагере. Ее судьба складывалась до сих пор не очень счастливо. Был муж – журналист, она во время войны работала где-то в издательстве корректором. Там в Свердловске они с мужем познакомились, там родился сын. Отец Тамары Бенедиктовны – Бенедикт (Хайм) Давидович Горохов занимал видную должность в МВД УССР. Он был там крупной шишкой в Финансовом управлении, чуть ли не главным начальником. В тридцать седьмом году, когда шли аресты, Борохов взял отпуск, уехал к родственникам, и пересидел период бурь. Видно, что умный человек. Во время войны Борохов был в армии где-то неподалеку от будущего министра, поэтому, когда начались гонения на евреев, обратился к фронтовому (или партизанскому?) соратнику с вопросом, как ему быть. Уходить? Сменить имя отчество? В общем, что делать? Министр успокоил, один такой Хайм-Бенедикт (так дословно он и сказал) в его ведомстве укладывается в процент нормы, и Горохов остался на службе. Это был человек домашний, любил портняжную и сапожную работу, сам шил и подбивал каблуки всей семье. Дома ходил в еврейском головном уборе – кипе. Сохранились снимки Горохова в кипе и в милицейской форме, правда, не сразу, а отдельно (но и так непросто поверить). У Тамары Бенедиктовны случилась какая-то история с мужем, в результате которой она осталась одна, и отец помог ей устроиться в книжный магазин – был тогда такой на углу улиц Саксаганского и Красноармейской. Там она работала продавцом. Потом в магазине обнаружилась недостача, Тамара Бенедиктовна была абсолютно не причем, но ее несправедливо осудили. Такое случалось, несмотря на повышенную бдительность, а, может быть, именно поэтому. Отца к тому времени из органов уволили, и, хотя гражданскую должность он получил завидную – Главный бухгалтер мебельной фабрики имени Боженко, но дочери помочь не смог. Мать работала заведующей Областным библиотечным коллектором, и жили бы они, можно сказать, беспечально, если бы не судьба дочери. Тамару Бенедиктовну отправили на лагерь, где она и находилась до амнистии по случаю смерти И.В. Сталина.

После возвращения в родительскую квартиру Тамара Бенедиктовна познакомилась с Гольдфрухтом. На нее было тогда тяжело смотреть, ноги, опухшие в лагере, не влезали в туфли. Фридрих Бернгардович легко сходился с людьми, так же легко он сошелся с будущей женой. Первым чувством была жалость. Бывший лагерник – он был солидарен с людьми сходной судьбы. Это был опыт, недоступный пониманию со стороны. К тому же Фридрих Бернгардович обладал еще одним достоинством – он легко (но не легкомысленно) относился к деньгам. Предложил женщине помощь на первое время. Деньги у Фридриха Бернгардовича были – два года лечения ему шла зарплата. На себя он тратил мало, а аппетиты коварной жены сумел вовремя обуздать. Деньги хранил в сберегательной кассе, в начале Бульвара Шевченко. Себе в новую комнатушку купил только приемник, и то неудачно. Как-то в дверь позвонили, он открыл, без слов в квартиру вихрем ворвалась тогда еще законная жена Фаина Лазаревна и приемник унесла. Фридрих Бернгардович не оказал сопротивления. Теперь Фаина Лазаревна относилась к нему очень ревниво, следила за каждым шагом. Отношения стали враждебными, семья не могла простить Гольдфрухту разрыва, а теща – домохозяйка выбегала вслед за Гольдфрухтом на крыльцо и кричала ему в спину голосом актрисы Раневской – Вот шпион прошел, американский шпион. Держите его, держите.

Конечно, это было очень некстати. Развод Гольдфрухту категорически не давали, Фаина Лазаревна одумалась и настаивала на возвращении беглого мужа в семью. Теперь, когда появилась Тамара Бенедиктовна, это стало совершенно невозможно. Но и открыть свои отношения (женщины – соседки, через лестницу) было неразумно. Появились проблемы. И тут, в дополнение ко всему, по той же амнистии вернулась хозяйка комнаты. Фридрих Бернгардович приехал из командировки и нашел свои вещи в коридоре. Собственно говоря, и вещей почти не было. Отвоеванный у жены приемник Фридрих Бернгардович тайком вручил Тамаре Бенедиктовне, рассчитывая, что туда не дотянутся жадные руки Фаины Лазаревны.

А сам ушел жить на работу, в цех. День заканчивался, люди расходились, он вытаскивал раскладушку и устраивался на ночлег. Уборщицы его знали, начальство находилось в курсе, люди ему сочувствовали. Все кругом были инвалиды с разными болезнями и последствиями ранений. Все – бывшие офицеры, артель была организована специально для них. Фридрих Бернгардович пользовался среди этих людей уважением. Достаточно сказать, ему по общественной линии было поручено распределять инвалидный транспорт. Тут было много нуждающихся, еще больше желающих, и большая возможность для злоупотреблений. Фридрих Бернгардович великолепно разбирался в автоделе, служил экспертом в сложных ситуациях и к тому же был неподкупный, как Робеспьер. Народ это знал и ценил, потому сравнение можно признать уместным.

Все было хорошо, если бы не противоестественность самой ситуации. Жить было можно, но негде. Фридрих Бернгардович стоял в очереди на жилье, регулярно навещал квартирный отдел, где на него стали повышать голос, как бывало (и бывает) с назойливыми посетителями, которые мешают занятым людям плодотворно трудиться и даже нарушают обеденный перерыв. И в командировки невыносимо стало ездить без штампа о прописке.

Если реальную проблему все время игнорировать, откладывать решение на потом, она непременно даст о себе знать самым неприятным образом и в самое неудобное время. В цеху работала семья в полном составе – муж, жена и взрослая дочь. Дочь заболела туберкулёзом почек. Все знали, что Гольдфрухт переболел этой болезнью, и семья на него набросилась. Напрасно он уверял, что никакой опасности для окружающих не представляет, что туберкулез легких не может вызвать заражение почек. И сама форма болезни у него закрытая, без выделения бацилл во внешнюю среду. Все было напрасно. Его проживанию на работе пришел конец. Семья стала писать в инстанции. Пошли в ход жалобы и доносы – опаснейшее оружие эпохи. Нагрянула милиция и выявила укрывающегося без прописки Гольдфрухта. Его оштрафовали и категорически запретили находиться на производстве в нерабочее время. Идти было некуда. И тогда Гольдфрухт отправился в Москву.

Комментарий. Следующая страница биографии Фридриха Бернгардовича выглядит фантастической даже по меркам предыдущего повествования. Но только на первый взгляд. В конце концов, человеку, чьи пути пересеклись с Муссолини и румынским королем, видавшему Гитлера и особ королевского дома Британской империи, почему бы не отметиться еще и среди советских вождей. В каждом отдельном случае рассказ Гольдфрухта выглядит правдоподобно, хотя по интенсивности эпизодов, повествование реального барона напоминает вымышленного, летавшего на ядре и вытянувшего себя за волосы из болота. Но ведь был и такой человек, реально был. У меня не было повода усомниться в достоверности рассказа. А что касается баронов – у каждого свое время и судьба.

Получение квартиры. Фридрих Бернгардович часто ездил в командировки, и отлучка его среди трудовой недели была не слишком заметна. Человек, доведенный до отчаяния, – он вышел на московском вокзале и отправился прямиком в Кремль. Тогда еще действовали особые порядки, внутрь Кремля не пускали. На проходной, у ворот его остановили. Гольдфрухт начал сразу с главного. Он хочет попасть на прием к товарищу Маленкову. Тогда, в пятьдесят четвертом году Маленков был первым лицом в государстве. Разговор дословно был такой.

– Я хочу попасть на прием к товарищу Маленкову.

– По какому вопросу?

– По личному.

– Пройдите к телефону. Видите, будка. Перезвоните, и объясните, в чем дело.

Гольдфрухт перезвонил. Объяснил, что туберкулезный больной, инвалид со сложной биографией вынужден жить на улице, его отовсюду гонят, власти в Киеве не могут решить его вопрос.

С другой стороны выслушали внимательно. Видно, акцент действовал убеждающе. – Что вы хотите? – Спросил голос в трубке.

– Хочу попасть на прием к товарищу Маленкову.

– Это невозможно. Товарищ Маленков очень занят. Обратитесь еще раз к киевским властям. Вам должны помочь.

– Обращался много раз. Без результата. Если никто не может решить этот вопрос, дайте мне возможность уехать. Я хочу пойти в посольство Румынии и просить, чтобы мне помогли уехать. Потому что мне негде жить.

Голос помолчал. – Не нужно никуда ходить. Оставьте свою фамилию. И в четыре часа перезвоните.

Целый день Гольдфрухт, не приседая, бродил по Москве. Устал бесконечно, проникся полным равнодушием к собственной участи. Такое настроение и раньше его спасало. Поел в кафе при ЦУМе. Ровно без пяти четыре был на проходной. Там его ждали. По паспорту выписали пропуск. Не один, а целых три, разного цвета. Первый он оставил тут же на проходной, второй – отдал при входе в здание, куда его довел провожатый, третий, красного цвета – на этаже, у столика с охраной. Оказался в большой приемной, перед глазами секретаря. Назвал фамилию. Снял пальто, так было предложено. Оставил в углу чемоданчик (его проверили при входе).

И спустя пять минут прошел в кабинет. В кабинете был портрет Сталина, и живой Георгий Максимилианович Маленков за столом. Головы не поднимал.

– Садитесь. В чем дело?

Гольдфрухт протянул загодя подготовленное заявление. – Не нужно. Объясните коротко своими словами.

Он объяснил.

– У Председателя горсовета были?

– Почти ежедневно в течение полугода. Меня все секретарши знают.

– И никак?

– Никак.

Маленков позвонил. За спиной Гольдфрухта открылась дверь.

– Заберите товарища с собой, выясните, в чём дело, завтра в 16.00 доложите, как решен вопрос.

На этом аудиенция закончилась. Гольдфрухт едва успел сказать вождю спасибо. Поднялись на этаж выше. Фридрих Бернгардович еще раз изложил свою историю. На этот раз не спеша, подробно. Чиновник просмотрел выписку из истории болезни, документ об инвалидности, глядел двояко – на Фридриха Бернгардовича успокаивающе и даже приветливо, в документы – сосредоточенно и хмуро. Распорядился в телефон. – Свяжите с Киевом. Дайте Давыдова.

Голос изменился и разговаривал с далеким Давыдовым (или с помощником, тут Фридрих Бернгардович не понял) он преимущественно с помощью выражений, отягощающих деликатный слух. Приблизительно так.

– Вы что там, вашу мать. Больных людей гоняете к товарищу Маленкову. Сами вопрос решить не можете? Чей? Вы такого знаете? (Референт еще раз заглянул в паспорт). Так вот, завтра он у вас будет. И чтобы вопрос был решен. Вы меня поняли?

Обращаясь к Гольдфрухту, референт еще раз сменил тон на вежливый и даже проникновенный. По доброму. – Вот (записал на бумажке). Скажете, что звонил Федотов по вашему вопросу. Сейчас вас накормят и отправят в Киев. Утром прямо с вокзала зайдите к Давыдову, о результате перезвоните мне по этому номеру с любого телефона. На имя Федотова. Можете не беспокоиться, ваш вопрос будет решен. Сейчас вами займутся.

Гольдфрухта провели в столовую, накормили и отвезли на вокзал к поезду. Ехал он в мягком вагоне за казенный счет. Выпил в поезде чай и отправился прямо в Горсовет. В приемной стыла очередь с напряженным выражением в лицах. Ощущалась значительность момента. Были генералы. Стояла тишина. До тех пор пока не появился Фридрих Бернгардович. Секретарша (хоть и была знакома) глянула, не узнавая, равнодушно.

– Я вас очень прошу, зайдите и скажите только, что приехал Гольдфрухт от Федотова.

– От какого Федотова?

– Я не знаю, но он знает.

Секретарша доложила, дверь широко распахнулась и на пороге с шумом обнаружился сам Давыдов.

– Фридрих Бернгардович! Заходите, дорогой! Неужели не могли решить вопрос здесь? Вам надо было затрудняться в таком состоянии, ехать в Москву! Как же можно. Садитесь, пожалуйста. Начальника квартотдела ко мне немедленно!

Квартотдел был рядом на Крещатике. Начальник объявился спустя десять минут.

– Возьми товарища и по нашему списку покажи всё, что есть. Пока не подберешь, не возвращайся. И сразу ко мне. Ты понял?!

Видно, в глазах квартирьера проявилось недопонимание. Возможно, последуют разъяснения. И что за срочность?

– Ты понял?! Я спрашиваю?! Всё. Не волнуйтесь (это Гольдфрухту, совсем другим тоном), вопрос будет решён.

Немедленно отправились на машине, смотреть квартиры. Проехали несколько адресов. Действительно, выбирать было не из чего. Везде комнаты в общих квартирах. А Гольдфрухту нужна была отдельная, чтобы ему – больному и потенциально заразному избежать контакта с соседями. А отдельной квартиры не было. Начальник умаялся. Напоминаем, был пятьдесят четвертый год. Квартирное строительство только начиналось.

– Нет у меня таких квартир. – Квартирный бог отчаялся. – Нет.

Но Гольдфрухт был безжалостен. Это был его час. Приказано обеспечить.

Наконец, сообразили. Улица Шота Руставели, 35. Отдельная квартирка, комната – двенадцать метров, кухня крохотная. Но отдельно. Газовое отопление, плита. Одна проблема – квартира занята. Женщина с двумя детьми. Муж умер от фронтовых ранений.

– Позвольте осмотреть квартиру.

– Как? Почему?

– Позвольте. Вас устраивает?

– Подождите, тут люди живут.

– Сейчас, сейчас. Все будет в порядке.

Женщина давно стояла на очереди. И еще бы ждала. В тот день ей был выписан ордер на двухкомнатную квартиру в недавно отстроенной сталинской высотке, где кинотеатр Дружба. С единственным условием, немедленно выбраться с улицы Шота Руставели. Счастливая женщина тут же стала укладываться. Жили они бедно, много времени это не должно было занять.

– А вы, – это Гольдфрухту, – можете вселяться. И сообщите, куда следует, ваш вопрос решен положительно.

Как сохранить и найти мужа. Решение вопроса с квартирой поставило жизнь Фридриха Бернгардовича на новые рельсы. Известно, как много это значит, получение квартиры. Как много в этом звуке для сердца не только русского, но и такого, как у Фридриха Бернгардовича, слилось. Тут же хлопоты по доведению жилплощади до приемлимого вида, покупка мебели, установка кранов, обивка дверей и многое другое. Фридрих Бернгардович – можно сказать определенно – был непритязателен, даже в своем довоенном обеспеченном быту. Легкий на подъем молодой человек, офицер. Но теперь с получением квартиры свершилось нечто особенно важное именно для него. Получив постоянное жилье, прописавшись в нем, Фридрих Бернгардович утвердился окончательно в новом для себя жизнеустройстве. И впредь до последнего дня жизни оставался советским человеком, несмотря на горечь воспоминаний. Он умел быть благодарным судьбе такой, как есть, и не требовать слишком многого.

Сейчас счастливому квартировладельцу пришла пора оформлять отношения с Тамарой Бенедиктовной. Но у этого желания оказались серьезные препятствия в виде законной жены – Фаины Лазаревны. Эта женщина теперь, когда муж окреп и встал на ноги, стала испытывать к нему постоянно растущее чувство cобственницы. Фридрих Бернгардович не только не умер, но даже округлился, набрал вес и стал прилично одеваться. Теперь он выглядел элегантно, почти франтом, и даже стал покуривать. Рядом с таким мужчиной женщина чувствует себя уверенно. А тут еще государство вознаградило Фридриха Бернгардовича жилплощадью, на которую жена, как ни крути, тоже имеет право. В общем, Фаина Лазаревна решила вернуть мужа в семью, несмотря на то, что Фридрих Бернгардович полюбил Тамару Бенедиктовну и возвращаться к жене категорически не хотел. Странная сложилась ситуация, буквально, для пьесы, там – водевиль, а в жизни – как получится… Фаина Лазаревна и Тамара Бенедиктовна были соседками, жили в одном подъезде. Стоит отношениям проявиться и шумного скандала не избежать. Это, с одной стороны, заставляло Фридриха Бернгардовича спешить, а, с другой, действовать предельно осторожно. Он отнес заявление в суд с просьбой о разводе. Тогда для этого полагалось дать объявление в газете Вечерний Киев. Он дал. Государство в трудное послевоенное время усиленно охраняло интересы семьи. Разводы разрешали с большим трудом, нужны были серьезные основания. Фаина Лазаревна этим бессовестно пользовалась. Объявила упирающемуся супругу, что хочет постоянно быть с ним в будни и праздники, ухаживать в случае обострения болезни, и на правах законной жены повесить занавески в его новой квартире. Приходить постоянно и в виде сюрприза, лежать в чулках на диване. Создать уют. Положение становилось угрожающим. Поначалу Фаина Лазаревна даже не изволила явиться в суд, считая намерения Фридриха Бернгардовича легкомысленными и вздорными. Но злоупотреблять терпением советского суда было опасно. После нескольких отвергнутых повесток пришлось явиться. В суде Фаина Лазаревна расплакалась. Она рассказала, как самоотверженно ухаживала за Фридрихом Бернгардовичем во время долгой болезни. Между прочим, с риском для собственного здоровья. А вот теперь, когда он выздоровел, сами видите… Судья и народные заседатели (все женщины) смотрели на Фридриха Бернгардовича с явным неодобрением. Что он себе вообразил? А если все так… Решение отложили. Стороны отправили по домам, дав месяц на размышление.

Тамара Бенедиктовна приуныла. Мечты о семейном счастье разбивались о коварство Фаины Лазаревны. Любовники преисполнились печали. И тогда Фридриха Бернгардовича осенило. Вернее, он нашел хорошего советчика, имя которого для нашей истории, увы, утрачено. Имея ввиду некий план, Фридрих Бернгардович отправился к другу и врачу – Иде Осиповне. Не на прием, а прямо домой, он напросился. Ида Осиповна наблюдала полнейшее бездушие Фаины Лазаревны к судьбе умиравшего Гольдфрухта, и готова была подтвердить свои наблюдения в суде. Но Фридрих Бернгардрович попросил этого не делать. Позиции Фаины Лазаревны были настолько сильны, что появление нового свидетеля со стороны истца вряд ли бы что-то изменило. Пришлось бы ему и дальше влачить жалкое существование с нелюбимой и вероломной женщиной и, пожалуй, даже прописать ее на драгоценной жилплощади. – Вот только… – и тут Фридрих Бернгардович с надеждой поглядел на Иду Осиповну… – А как? – Ида Осиповна – добрая душа была целиком на стороне несчастного. Фридрих Бернгадрович сделал смущенное лицо и изложил просьбу. Тут сочувствие Иды Осиповны переполнило чашу: – А вы? Вы, действительно?.. Такой молодой…

Фридрих Бернгрардович понурил голову. – Боже мой. – Глубоко вздохнула Ида Осиповна. – Конечно, конечно. Я напишу.

На следующее заседание Фаина Лазаревна явилась с видом победительницы. Держалась уверенно. Клятвенно заверила суд, что готова остаться супругой Фридриха Бернгардовича в горе, и в радости. Тем более, что горе они уже пережили.

– Вот, стерва, – так или близко по смыслу, думал про себя Фридрих Бернгардович. Судьи обратили на него укоризненный взгляд. Дело было проиграно. Женщины за судейским столом задвигались, напрасно Фридрих Бернгардович морочит им головы и проявляет легкомыслие ветреника. Сколько можно?! Нет ему пощады. В семью, и только туда!

Но вот Фридрих Бернгардович приблизился к судейскому возвышению и положил перед судьей бумагу, заверенную печатью. Вид у него был убитый. Три головы склонились над документом. Открытые комсомольские лица вспыхнули от смущения. Судья еще раз оглядела поникшего Фридриха Бернгардовича и самоуверенную пышущую энергией и здоровьем Фаину Лазаревну. В справке было записано, что туберкулез сделал Фридриха Бернгардовича импотентом. И надежды на исцеление, увы, нет…

Известно, что по части сострадания женщины превосходят мужчин и способны принять чужую судьбу как собственную. Возможно, это касается и судей. Не будем вступать в спор с несогласными, факт тот, что из суда Фридрих Бернгардович вышел свободным человеком. Фаина Лазаревна встретила бывшего (теперь уже) мужа на ступеньках и облила базарной руганью. Рядом, с трудом сдерживаясь, стояла бывшая теща. – Фаня, – сказала она дочери, с презрением глядя на непутевого зятя, – перестань продолжать этот крик. Не мучай себя. Ты себе найдешь. Я тебе давно говорила, что это – шпион. Ты разве не видишь, он завтра выдаст нас в заграницу.

Чем старше человек, тем мудрее (так, по крайней мере, считается). Теща как раз достигла нужного возраста. Узнав о романе бывшего мужа, Фаина Лазаревна принялась рассылать доносы на Тамару Бенедиктовну. А что остается делать покинутой и оскорбленной женщине, если счастливая соперница маячит перед глазами и портит пейзаж развешенным после стирки бельем? Пробуждает воспоминанья. Но справедливость (а она есть!) раздала награды победителям и побежденным. Фаина Лазаревна удачно вышла замуж за зубного техника и со временем отбыла в Израиль. Она была увешана этими цяцьками, как елка, – рассказывал Фридрих Бернгрардович, имея в виду доступные для вывоза золото и бриллианты. Он продолжал издали следить за судьбой бывшей супруги. В Израиле Фаина Лазаревна освоилась, похоронила мужа, открыла массажный салон, а далее следы ее затерялись.

Фридрих Бернгардович и Тамара Бенедиктовна еще долго не могли поверить в реальность своего счастья. Они продолжали встречаться тайно. Повидимому, бывшим лагерникам известно о жизни нечто такое (может быть, главное), что позволяет радоваться жизни просто так, изо дня в день. Расписались они спустя пять лет после знакомства и прожили вместе до смерти Тамары Бенедиктовны. В их доме было много фотографий Тамары Бенедиктовны. Фридрих Бернгардович любил фотографировать жену, а это – верный признак семейного мира и благоденствия.

Советский человек. Союз (Артель) инвалидов Отечественной войны и офицеров-пенсионеров была огромной организацией, объединявшей под своей крышей (вернее, крышами) многие десятки и сотни раненых воинов. Одних генералов было четверо, а полковников – человек двадцать. Был рядовой – Герой Советского Союза, всего Героев было пятеро или шестеро.

Центральная контора Артели была на Чоколовке. А цеха были на улицах Саксаганского, Владимирской и Жилянской. Многие подвальные помещения принадлежали артели. Это была верхушка Всеукраинского объединения инвалидов, и, конечно, для послевоенного восстановления страны они делали огромную работу. Получали массу заказов на самые разные виды работ. Проводили инспекцию и паспортизацию отопительных систем – промышленных и городского хозяйства. Налаживали мелкое и среднее производство по всей Украине, сюда вывезли много предприятий из Германии, нужно было осваивать. Было много некомплектной техники, приходилось разбираться с каждым станком, как можно его пустить в дело. Главным руководителем был некто Гальперин, Фридрих Бернгардович считал его инженерным гением. Сам он выдвинулся на должность заведующего технологическим отделом. Было еще одно поручение. Он контролировал правильное распределение инвалидного транспорта. На получение льготного транспорта была очередь, направление работы, очевидно, было конфликтным, но на Гольдфрухта никто никогда не жаловался. Знали, работает он честно. Но главным в его работе технолога было налаживание производства. Эта отрасль называлась местной промышленностью, работала на основе местного сырья, в том числе, из разных отходов – так называемого, вторсырья. Этот вид деятельности давал большую возможность для злоупотреблений, при учете и контроле нужно было действовать расчетливо и предельно точно (или жульничать вместе с другими).