Текст книги "Дальгрен"

– Эй, мам, а что?..

Она наполовину высунулась в коридор, и он ее узнал.

– Что, Джун?

– Ой… – Не узнавание, нет, хотя она придержалась за стенку и похлопала на него глазами. Желтые волосы мотнулись и ударили ее по плечам. Она кривилась, стоя под зеленой стеной чуть бледнее ковра. – А Бобби дома?

– Я его послала вниз за хлебом.

– Ой, – снова, и назад к себе.

– Я… – сделала паузу, подождала, пока он на нее посмотрит, – миссис Ричардс. Мой муж Артур придет совсем скоро. Но вы заходите, я объясню, что нужно сделать.

В гостиной – сплошь панорамные окна. За приподнятыми шторами – перекат лоскутной травы между кирпичными многоэтажками.

– Садитесь, например, – ее палец оторвался от подбородка и указал, – сюда.

– Мне с утра не удалось как следует помыться, и я довольно грязный, – а потом сообразил, что она потому и выбрала именно этот стул. – Нет, спасибо.

– А вы живете?..

– В парке.

– Садитесь, – сказала она. – Прошу вас. Прошу вас, садитесь.

Он сел и постарался не прятать босую ногу за сандалию.

Она примостилась на краешке углового дивана.

– В девятнадцать А, куда мы хотим переехать, честно говоря, разгром. Сама квартира в хорошем состоянии – стены, окна; столько окон везде побито. Мы писали в домоуправление. Но не удивлюсь, если они потеряли письмо. Все так плохо работает. Столько народу разъехалось.

Дребезг и стуки прошли по коридору, а потом кто-то кулаком заехал в дверь!

Пока он пытался приструнить свое удивление, обрывочные шепотки снаружи расползлись смехом.

Миссис Ричардс выпрямилась – закрыв глаза, прижимала кулачок к животу, другой рукой месила диван. Складки между сухожилиями над воротником пульсировали то ли медленным сердцебиением, то ли частым дыханием.

– Мэм?..

Она сглотнула, поднялась.

В дверь снова заехали кулаком; он увидел, как затряслась цепочка.

– Уходите! – Руки ее стали точно когтистые лапы. – Уходите! Уходите, я сказала!

Шаги – три или четыре пары, одна на высоких каблуках – перемолвились словечком с эхом.

– Мама?.. – вбежала Джун.

Миссис Ричардс открыла глаза, рот и перевела дух.

– Они так, – оборачиваясь к нему, – уже второй раз за сегодня. Второй. А вчера всего один.

Джун то поднимала кулачок ко рту, то опускала. У нее за спиной – стена в шершавых зеленых обоях, полки с растениями в латунных горшках на неполиваемой высоте.

– Мы переезжаем в другую квартиру. – Миссис Ричардс снова вздохнула и села. – Мы написали в домоуправление. Ответа не получили, но все равно переедем.

Он положил тетрадь на стол возле стула и посмотрел на дверь:

– А кто там?

– Не знаю. Не знаю; знать не хочу. Но они скоро… – она помолчала, взяла себя в руки, – скоро сведут меня с ума. По-моему, там… дети. Заселились в квартиру внизу. Столько народу разъехалось. Мы переедем наверх.

Джун то и дело озиралась через плечо. Ее мать сказала:

– Вам, должно быть, очень нелегко жить в парке.

Он кивнул.

– Вы давно знакомы с миссис Браун? Спасибо ей, что прислала нам подмогу. Она выходит в город, общается с людьми. Мне-то кажется, что снаружи небезопасно.

– Мама почти не выходит, – выпалила Джун поспешно, однако не без заминки; она и вечером накануне так говорила.

– Это небезопасно, и я не понимаю, зачем женщине так рисковать. Будь я кем другим, вероятно, считала бы иначе. – Она улыбнулась. Ее темные волосы уже седели, укладка недавняя и простая. – Сколько вы сможете поработать?

– Сколько вам потребуется, я думаю.

– То есть сколько часов? Сегодня?

– До конца дня, если хотите. Сейчас уже довольно поздно. Но завтра я приду пораньше.

– Я про освещение говорю.

– Про освещение?

– В большинстве квартир света нет.

– А, ну да. Тогда поработаю до темноты. Который час?

– Часы. – Миссис Ричардс открыла ладони. – Часы остановились.

– У вас тоже нет электричества?

– Только в одной розетке в кухне. Для холодильника. И она тоже иногда отключается.

– В коридоре свет горит. И лифт работает. Можно запитаться.

Миссис Ричардс не поняла.

– Удлинителем. От лампы в коридоре к вам в квартиру. Будет электричество.

– А. – Морщины у нее на лбу прорезались глубже. – Но тогда у нас не будет света в коридоре, да? Там нужен хоть какой-то свет. А то слишком…

– Двойной патрон. В один лампочку, а из другого кабель под дверь.

– Из коридора?

– Ага, а я о чем?

– А. – Она покачала головой. – Но мы же не платим за свет в коридоре. Домоуправление не обрадуется. У нас тут строго. Понимаете, лампы в коридоре – они подключены к другому, – ее руки вспорхнули, – счетчику. Вряд ли можно. Если кто увидит… – Она засмеялась. – Ой нет, у нас тут так не принято.

– А, – сказал он. – Ну, вы же переезжаете. Вам, наверно, и не надо. А в другой квартире будет электричество?

– Это один из вопросов, которые надо прояснить. Я пока не знаю. – Руки снова переплелись на коленях. – Ой, я надеюсь!

– Я поработаю до темноты, миссис Ричардс.

– Очень хорошо. Да, это прекрасно. По крайней мере, сможете начать сегодня.

– Может, спросите мужа про удлинитель? Я могу сделать. Я раньше управдомом был.

– Правда?

– Ага. Я могу, без проблем.

– Я спрошу… – Она пальцами защипнула юбку, заметила, разгладила ткань. – Но вряд ли домоуправление согласится. Ой, я очень сильно сомневаюсь.

Дважды позвонили в дверь.

– Бобби! – объявила Джун.

– Спроси, кто там.

– Кто там?

Глухо:

– Я.

Цепочка загремела и упала.

– Так, ладно, принес я твой…

Джун его перебила:

– Они приходили и опять! Ты в коридоре никого не видел?

– Нет?.. – Вопрос Бобби обращался в гостиную. – А это кто?

Бобби (четырнадцать?) держал буханку хлеба очень крепко. На левом запястье ярким браслетом – полдюжины витков оптической цепи.

– Заходи, Бобби. Это молодой человек, которого прислала Эдна Браун.

– Блин. – Бобби шагнул в гостиную. Блондин, как и его сестра, но ее черты выдавали застенчивость, а его острый нос и полные губы намекали на задиристость. Под мышкой он держал газету. – Ты что, бомжуешь?

Он кивнул.

– Хочешь в туалет, в ванную, помыться, я не знаю?

– Бобби! – Это Джун.

– Может быть, – сказал он.

Миссис Ричардс засмеялась:

– Вам же так, наверно, трудно? И опасно?

– Надо… держать ухо востро. – Прозвучало вполне по-дурацки.

– Сходим наверх и оглядимся.

– Я хочу тут почитать…

– Пойдем, Бобби. Все вместе.

– Ой, Бобби, – сказала Джун, – ну пошли!

Бобби прошагал через гостиную, швырнул газету на кофейный столик, сказал:

– Ладно, – и удалился в кухню. – Хлеб надо убрать.

– Ну так убери, – сказала миссис Ричардс. – И пойдем.

– Я только полбуханки нашел, – крикнул Бобби.

– А ты просил целую? – крикнула в ответ миссис Ричардс. – Если бы вежливо попросил целую, они бы поискали для…

– В магазе никого не было.

– Ой, Бобби…

– Деньги я оставил.

– Надо было их дождаться. А вдруг кто видел, как ты выходишь? Им-то откуда знать, что ты…

– Я и ждал. Ты думаешь, я чего так тормозил? Оба-на, на нем плесень.

– О неееет! – вскричала миссис Ричардс.

– Немного, – из кухни. – Одна бляха на уголке.

– До середины проела?

– На втором куске тоже. И на третьем…

– Хватит его драть! – воскликнула миссис Ричардс, кулаком заехала по диванной подушке, вскочила и тоже ушла в кухню. – Дай посмотрю.

Смутившись, видимо, ясности в сердцевине своего вывода, он сказал Джун:

– Нашла вчера?..

В кухне зашуршал целлофан.

Джун у дверного косяка расширила глаза, узнав – ну наконец-то. Пальцем неуклюже тронула губы, прося молчать, снова тронула и снова, пока палец не стер из жеста всякий смысл.

Она моргнула.

Целлофан шуршал.

Вышел Бобби, сел за кофейный столик и подтянул газету себе на колени. Заметив сестру, склонил голову набок, нахмурился, вновь перевел глаза на газету, а рука Джун сползла по свитеру, с груди до бедра.

– Насквозь, – объявила миссис Ричардс. – Прямо насквозь. Ну что ж, там немного. Нищий берет, что дают. – Она вернулась в гостиную. – Можно вырезать – будут сэндвичи с дырочками. Мы тут все нищие, пока положение не наладится. Опять читаешь? – И она уперла кулак в бок.

Бобби не оторвался от газеты.

– А сегодня там что? – Уже мягче. Кулак упал.

Бобби продолжал читать.

Сказал:

– Эта вчерашняя история с лунами.

– Что?

Джун пояснила:

– Я… я говорила, мам. Вчера ночью, когда я выходила…

– Ах да. А я тебе сказала, Джун: мне это не по душе. Мне это совсем не по душе. Нам пора наверх. Бобби? – (Который лишь буркнул что-то в ответ.)

– Люди говорят, что видели в небе две луны. – Он встал со стула. – Одну назвали Джорджем. – И не смотрел на Джун, смотрел Бобби в затылок и все равно знал, что Джун не сдержалась.

– Две луны в небе? – переспросила миссис Ричардс. – Это кто такое говорит?

– Калкинз не пишет, – пробубнил Бобби.

– Тот, кто написал статью, лун не видел, – сообщил он миссис Ричардс.

– Две луны? – снова спросила та. – Джун, ты вчера, когда пришла, ничего не сказала про…

Джун вышла из гостиной.

– Джун! Джун, нам надо наверх!

– А мне обязательно? – спросил Бобби.

– Да, тебе обязательно!

Бобби шумно сложил газету.

– Джун! – снова окликнула миссис Ричардс.

Следом за матерью с сыном он пошел к дверям, где ждала Джун. Пока миссис Ричардс открывала сначала верхний, потом нижний, а потом уже средний замок, глаза Джун, совершенно круглые, мазнули его по глазам, взмолились и закрылись.

– Ну вот.

Все, моргая по разным причинам, вышли в коридор. Он шел за ними по пятам, пока миссис Ричардс не возвестила:

– Так, – и продолжила: – Давайте вы – а как вас зовут? – пойдете впереди.

На удивление легко оказалось ответить:

– Шкедт, – огибая детей.

– Пардон? – переспросила миссис Ричардс.

– Шкедт. ШКипер, Если Добавить «Т».

– Малыш, типа. Как Малыш Билли, – сказал Бобби.

– Ага.

– Он был не подарок, – заметила Джун.

– Или Циско[14]14
  Малыш Билли (Billy the Kid, Генри Маккарти, 1859–1881) – американский преступник, легендарная фигура, один из символов Дикого Запада. Малыш Циско (The Cisco Kid, в рус. перев. И. Гуровой – Козленок Циско) – персонаж рассказа О’Генри «Как истый кабальеро» (The Caballero’s Way, 1907), а затем многих фильмов, комиксов, теле– и радиопостановок, изначально жестокий убийца, впоследствии – мексиканский герой.


[Закрыть], – сказал Бобби. – И, задрав брови, протянул со скупой улыбкой, как тридцатилетний мужик: – Пиф-паф?..

– Бобби, прекрати!

Он шел с миссис Ричардс. Ее каблуки глухо стучали; его сандалия шепеляво шаркала, его босая нога едва шептала.

Когда подошли к лифтам, наверху раздался шум. Они посмотрели на дверь лестничной площадки с проволочной паутиной в стекле и «ВЫХОДОМ» сверху, красными буквами. Торопливые шаги стали громче…

(Его рука прижалась к ноге поверх витка цепи.)

…еще громче, пока стекло не перечеркнули тени. Шаги, спускаясь ниже, затихали.

Рука миссис Ричардс, серая, как хворост в костре, зависла у стены возле кнопки вызова.

– Дети, – сказала она. – Наверняка дети. Бегают вверх-вниз по лестницам, по коридору, в стены колотят, в двери. На глаза, между прочим, не показываются. Потому что боятся. – Голос ее, сообразил он, от ужаса осип. – Боятся нас. А чего нас бояться? Мы их не обидим. Но лучше бы они так не делали. Вот и всё. Лучше бы они не делали так.

Разом открылись оба лифта.

Из одного мужской голос сказал:

– А, – резковато. – Лапушка. Это ты. Перепугала меня до смерти. Ты куда собралась?

Из другого повеяло ветерком с далекой вышины или далекой глубины.

– Артур! Ой, Артур, это Шкедт! Его Эдна Браун прислала помочь. Мы ведем его смотреть новую квартиру.

Он пожал крупную влажную руку.

– Рад, – сказал Артур Ричардс. Дверь, закрываясь, кхынкнула его в плечо, отодвинулась и снова попыталась закрыться.

– Эдна прислала его помочь прибраться и переехать.

– А. Эдна потом придет?

– Она сказала, что во второй половине дня постарается, мистер Ричардс.

Кхынк.

– Хорошо. Ладно, давайте зайдем, пока эта штуковина меня не свалила, – гоготнул мистер Ричардс. Белый воротничок пускал складки в мясистой шее. Волосы очень светлые – возможная седина терялась в сумраке. – Мне иногда кажется, что эта железяка меня не любит. Заходите.

Кхынк.

Они нырнули внутрь. Дверь запечатала их в темноте.

На черном оранжево повисла «19».

– Артур, – сказала миссис Ричардс в гудящем мраке, – они опять бегали по коридору. Приходили и стучали в дверь, опять. Дважды. Один раз утром и еще раз, как только Шкедт пришел. Ой, я так рада, что он был с нами!

– Ничего, лапушка, – утешил мистер Ричардс. – Мы поэтому и переезжаем.

– Домоуправлению пора вмешаться. Ты же говорил, что ходил к ним и сказал?

– Я ходил. Я сказал. Они ответили, что у них забот выше крыши. Лапушка, ты их тоже пойми. У кого сейчас нет забот?

Подле него дышала Джун. В лифте она стояла к нему ближе всех.

– Артур, ты бы знал, как это неприятно, если б сам слышал. Почему нельзя разок взять отгул на работе? Просто чтобы ты знал.

– Я и не сомневаюсь, что неприятно.

Дверь открылась; в коридоре, заметил он, горели два потолочных шара.

Миссис Ричардс выглянула из-за мужа:

– Если бы Артур был дома, они бы так не делали.

– А где вы работаете, мистер Ричардс? – спросил он уже в коридоре.

– «Инженерные системы „Мейтленд“». Лапушка, я бы рад взять отгул. Но на работе бедлам еще хуже, чем здесь. Просто не время. Не сейчас.

Миссис Ричардс вздохнула и достала ключ:

– Я понимаю, голубчик. Домоуправление точно не возражает?

– Я же сказал, лапушка, я взял ключ у них.

– А на письмо они мне так и не ответили. В том году, когда я писала про штукатурку у Джун в спальне, ответили через два дня. – Ключ вошел, заскрипев, как гравий. – В общем, – она снова выглянула из-за мужа, – мы переезжаем сюда.

По шуршащим горам бурой бумаги она вышла в бледно-голубую комнату.

– Свет, – сказала она. – Проверьте свет.

Мистер Ричардс, и Джун, и Бобби ждали в дверях.

Он вошел, щелкнул выключателем.

Лампочка под потолком вспыхнула, сказала: «Пппп!» – и погасла.

Джун у него за спиной тихонько взвизгнула.

– Это просто лампочка. Зато хоть какое-то электричество есть.

– Ой, это мы починим, – сказал мистер Ричардс и вошел в квартиру. – Давайте, ребята. Заходите уже.

Джун и Бобби протиснулись в дверь плечом к плечу, но продолжали часовыми подпирать косяки.

– Что еще убрать, кроме бумаги?

– Ну… – Миссис Ричардс поставила упавший плетеный стул. – Тут есть и другие комнаты, мебель и так далее. – Бурая бумага взревела прибоем у ее ног. – Всякий мусор. И грязь. А потом, само собой, надо будет перенести сюда наши вещи.

Жалюзи, соскочившие с одного крепления, свесили до пола мятые алюминиевые ламели.

– Это все снимите. Если здесь почистить, будет хорошая квартира.

– А вы знали тех, кто раньше тут жил?

– Нет, – сказала миссис Ричардс. – Нет. Мы с ними незнакомы. Вы только вынесите это все. – Она зашла в кухню и открыла чулан. – Швабра, ведро, «Спик-н-спэн». Всё есть. – Вернулась. – В других комнатах еще много чего.

– Зачем им столько бумаги?

– Не знаю, – нервно ответил Бобби из двери.

Наступив в лишайную листву, босая нога нащупала дерево, проволоку, стекло: кр-ряк! Он отдернул ногу, распинав бумагу.

Трещина в стекле пробежала через оба лица: в рамке черного дерева муж и жена, бородатый и накуафюренная, позировали в нарядах первого десятилетия века. Он выудил фотографию из бумаги. Заскрипело разболтанное стекло.

– Это что? – спросила миссис Ричардс, огибая еще какую-то перевернутую мебель.

– Я, кажется, разбил, – стараясь понять не глядя, порезал ли ногу.

Между родителями – сестра и два брата (один младше, другой старше) в одинаковых матросских костюмчиках, серьезные и скованные.

– На полу валялась.

Миссис Ричардс забрала у него фотографию. На картонной подложке загремела проволочная петля.

– Ты подумай. Это кто ж такие?

– Те, кто раньше тут жил?.. – Джун шагнула ближе, засмеялась: – Ой, нет. Совсем старье.

– Пап, – сказал Бобби из дверей.

– Да?

– По-моему, Шкедту надо в ванную.

Джун и миссис Ричардс разом повернулись.

– В смысле, – сказал Бобби, – он же в парке живет; он ужас какой грязный.

Миссис Ричардс цыкнула, а Джун едва-едва не сказала: «Ой, Бобби!»

Мистер Ричардс ответил:

– Ну-у… – с улыбкой, а затем: – Э-э… – А затем: – Ну… разумеется.

– Я несколько изгваздался, – согласился он. – Мне бы не помешало помыться, когда тут закончу.

– Разумеется, – сердечно повторил мистер Ричардс. – У меня есть бритва – можете воспользоваться. Мэри вам полотенце даст. Разумеется.

– В этой комнате… – Миссис Ричардс прислонила фотографию к стене и теперь пыталась открыть дверь. – Я не знаю, что у них тут.

Он подошел и взялся за ручку. На несколько дюймов толкнул дверь – что-то заскребло. Еще несколько дюймов – и удалось заглянуть:

– Мебель, мэм. По-моему, вся комната забита мебелью.

– Ох батюшки…

– Я могу пролезть и все вытащить.

– Вы уверены?..

– Может, вам всем пойти вниз? А я тогда начну. Сделаем чисто-опрятно. Сейчас бардак. Показывать особо нечего.

– Пожалуй…

– Пойдем, Мэри. Пусть мальчик приступает.

Он вернулся в гостиную и принялся сгребать бумагу на одну половину.

– Бобби, ну-ка уйди оттуда. Не ищи себе на голову неприятностей.

– Ну ма-ама…

Дверь затворилась:…мальчик? Впрочем, он привык, что его лет никто не угадывает. (И куда, по их мнению, я должен деть всю эту дрянь!) Он повернулся и сандалией еще на что-то наступил. Распинал бумагу: вилка.

Он отложил тетрадь на стул, который миссис Ричардс поставила прямо, и взялся сворачивать оберточную бумагу пачками в квадратный ярд. Можно выйти на балкон и сбросить оттуда. Ангельский пух цвета говна? И мебель туда же: тр-рах! Нет, как-то не катит. Отволочь хлам к лифту, отправить странствующую меблирашку в полет до подпола. Сражаться с нею в подвальном мраке? Бить об стены, стучать в пол? Тоже не пойдет. Сдвинуть на одну сторону, подмести и помыть, сдвинуть на другую. Сжечь посередке? А она рассчитывает на что?

Так или иначе, спустя десять минут пол наполовину очистился. Он уже обнаружил на черном (с белыми прожилками а-ля мрамор) виниле блюдце, затянутое пленкой сохлого кофе; «Тайм» с помятой обложкой, которую он узнал, – номеру несколько лет; какие-то тряпки в коросте краски…

От стука он подскочил.

Джун окликнула:

– Это я тут…

Он открыл, и она вошла с бутылкой колы в одной руке и тарелкой с сэндвичем в другой. У сэндвича в боку дыра. Джун сунула все это ему и сказала:

– Пожалуйста, не говори ничего про вчера у бара! Пожалуйста! Пожалуйста, а?

– Я твоей матери ничего не сказал. – Он взял тарелку и бутылку. – Я ж не буду тебя подставлять.

– Про это они не знают ничего!.. В газете были фотографии, но моего имени не назвали… хотя все знают и так!

– Понял…

– Они на эти фотографии смотрели, мама с папой. Смотрели, а меня не узнали! Ой, я думала, я умру… плакала. Потом уже. Ой… – Она сглотнула. – Мама… тебе прислала. Подумала, может, ты есть хочешь. Умоляю, ничего не говори!

– Не скажу. – И рассердился.

– Ты как будто нарочно у меня на нервах играл. И это было ужасно!

Он отпил из бутылки.

– Ты его нашла? Джорджа Харрисона? – Газированная, но не холодная.

Она прошептала:

– Нет…

– На что он тебе сдался-то?

И заухмылялся от ее совершенно беззащитного взгляда.

Отставил тарелку на стул, поразмыслил, стоит ли принимать подношение, которое, по всему судя, уже отвергали; затем взял сэндвич и разодрал дыру зубами. «Спам». С майонезом.

– Он там был. Зря ты слиняла. Джордж через минуту вышел. – Проглотил. – Эй, а хочешь его портрет?

– А?

– Могу добыть тебе его портрет, если хочешь, и не такой, как в газете был.

– Нет. Я не хочу его портрет. Какой портрет?

– Большой полноцветный плакат. В чем мать родила.

– Нет! – Она повесила голову. – Вот ты правда на нервах играешь. Не надо, а? Это ужасно.

– Да нет, я просто… – Он перевел взгляд с сэндвича на бутылку. Есть не хотелось, но он ел из соучастия. И теперь пожалел. Сказал: – Если играть одной, проиграешь, и все дела. Если я с тобой сыграю, может, у тебя… будет шанс.

Ее волосы мотнулись; она подняла глаза в притворном смятении оттого, что он отвесил ей комплимент таким допущением.

– Завтра добуду тебе…

– Ты чего меня не подождала? – сказал Бобби из дверей. – Мама сказала, нам сюда надо вместе… Блин, ты тут почти все вычистил.

Джун подергала плечами, на что Бобби не вполне закрыл глаза, но и не откликнулся. Вместо этого сказал:

– У тебя на шее эта штука. Такая же. – Он показал блестящий браслет.

– Ага, – улыбнулся он. – Небось не расскажешь мне, где взял свою.

Бобби удивился сильнее, чем он ожидал:

– Маме с папой я сказал, что просто нашел.

Джун надулась:

– Зря ты это носишь.

Бобби заложил руки за спину и хмыкнул, словно этот обмен репликами повторялся в их спорах то и дело.

– Почему он зря это носит?

Бобби ответил:

– Она думает, если носить, с тобой случится ужасное. Боится. Свою сняла.

Джун прожгла его взглядом.

– Знаешь, что я думаю? – сказал Бобби. – Я думаю, с теми, кто сначала носил, а потом снял, случится еще страшнее!

– Я не снимала.

– Снимала!

– Не снимала!

– Снимала!

– Она была не моя! И нечего было говорить, что нашел. Наверняка с теми, кто их крадет, случается совсем страшное.

– Я не крал!

– Крал!

– Не крал!

– Крал! Уй-й!.. – Она завершила этот антифон, в сестринском бешенстве всплеснув руками.

Он снова укусил мяклый хлеб; проглотил, запив теплой колой: зря. Вернул на стул и то и другое.

– Я пошел домой, – сказал Бобби. – И ты пошли. Нам велели вместе. – И удалился за дверь.

Она ждала. Он смотрел.

Ее рука шевельнулась в складках юбки, потянулась было вверх. Потом она подняла голову.

– Может, лучше тебе…

– Ой, да он на разведку пойдет. – Презрение?

– Зачем тебе искать… Джорджа?

Она поморгала. Слово потерялось во вдохе.

– Я… я должна. Я хочу! – Ее руки тщились подняться, одна, затем другая, и обе удерживали друг друга по очереди. – Ты его знаешь?

– Видел.

Пепельный блонд, глазки светлые – но какой жар во взоре.

– Ты просто… живешь на улице?

– Ага. – Он вгляделся в ее лицо. – Мне пока не нужно было… – Жар жаром, но прояснял он мало что. – Я тут совсем недавно – не то что ты. – Он заставил себя опустить плечи: они сдвинулись, готовясь отразить то, что он даже не осознал как атаку. – Надеюсь, ты его найдешь. – Не атака; только этот жар. – Но конкурентов у тебя навалом.

– Что?.. – И едва он это понял, весь жар угас. – Ты чего хочешь? – Говорила она устало, а выглядела так, будто если повторит, голоса вообще не будет. – Ты зачем… сюда пришел?

– Прибраться… не знаю зачем. Может, на нервах поиграть. Давай я приберусь? А ты иди лучше вниз. – Он подобрал еще кусок бумаги и сложил, рокоча ею и хлопая, до приемлемого размера.

– А… – И она вдруг снова стала очень юной девочкой, и все. – Ты просто… – Она пожала плечами; и ушла.

Он одолел бумагу, унес обнаруженный под ней хлам в кухню, поднял и поставил еще какую-то мебель, а между тем размышлял об этой семье.

Они заполняли его мозг, когда он наконец протиснулся в забитую комнату; раздумывая о них, он сделал бесчисленные выводы – и все растерял среди скребущих ножек стульев, подкашивающихся столов для бриджа, ящиков, которые не лезли в свои шифоньеры. Одна мысль, однако, не ушла на глубину за все время, что понадобилось, дабы перенести пять предметов в подметенную гостиную: попытки сохранить здравость рассудка в таком вот безумии сводят нас с ума. Он поразмыслил, не записать ли это в тетрадь. Но ни одному слову (а он даже вытащил ручку) недостало веса пригнуть его кисть к бумаге. Мысль исчезла в петельном скрипе, когда он впихивал выдвижную доску в письменный стол с крышкой. Кто сгрузил сюда всю эту рухлядь? (Порыв? Нажим? Усилие?.. но оно было чрезмерно, когда он двигал вокруг бюро поставленную на попа тахту.) Подмышки скользкие, шея грязная – он вкалывал, раздумывая о часах и жалованьях. Но не поймешь, сколько времени просквозило, пока ты тасовал и раскладывал столько пустопорожних реплик.

Когда он вышел на балкон, небо уже было каменно-темное. Носовую полость жгло. На земле вроде бы что-то шевельнулось. Но, взявшись за перила и нагнувшись посмотреть, он увидел только дым. И предплечья ныли. Он зашел в квартиру. Доел сэндвич. Допил колу – теперь не только теплую, но и выдохшуюся.

Работать до заката в городе, где никогда не видно солнца? Он засмеялся. Эти пускай нахуй идут – он не поволочет столько барахла в подвал! Сопя, он прошелся между комодами, мягкими креслами, тахтами и буфетами. Посетила мысль переставить все это в другую квартиру на том же этаже. Потом следующая мысль: а чего нет-то?

Великаном он развернулся в мебельном лесу высотой ему до пупа. В здании, по сути, никого больше нет. Кто узнает? Кто расстроится? В мочевом пузыре вдруг стало жарко; он зашагал по коридору.

Ванную в глубине ниши отмечал проблеск плитки над порогом. Внутри он щелкнул выключателем; свет загораться не пожелал. Но, развернувшись, он голенью долбанулся о стульчак.

Темно хоть глаз выколи, но он подумал: ну а что такого?

Особый звук собственной влаги, а также внезапная и горячая сырость под ногой дали понять, что он промахнулся. Он сдвинул прицел, но плеск воды в воде не воспел его успех. Оборвать струю? Воспоминание о желтом взрыве боли в основании пениса… Потом подотрет. И он предоставил моче течь.

Он вывалился из темноты и сказал:

– Ёпта!

Мокрая нога оставила растекшийся отпечаток на тетради, лежавшей за дверью. Прокралась за ним следом, в грязи захотела вываляться? Нет; он вспомнил (гамма черно-белая; бесцветная… точно во сне), как прихватил ее с собой, намереваясь что-то записать. А когда свет не включился, бросил ее под дверью.