Текст книги "Не суди"

 
В сверкании молний ты стал нам знаком,
Ежов, зоркоглазый и умный нарком.
Великого Ленина мудрое слово
Растило для битвы героя Ежова,
Великого Сталина пламенный зов
Услышал всем сердцем, всей кровью Ежов….
 

В отличие от Ягоды, Ежов ничего (несмотря на «незаконченное низшее образование») не «изобретал».

(На снимке 1930 года: Н. Ежов и И. Сталин. В дальнейшем это стал пропагандистский плакат)

Он умел слушать, слышать, впитывать, правильно понимать и строго исполнять волю одного человека – любимого Вождя. Все значительные документы, приказы, распоряжения по НКВД, расстрельные списки, подписанные Ежовым, правильно воспринимались как подписанные И. Сталиным.

Глядя на фотографии Ежова, никогда не скажешь, что это был один из самых зловещих людей своего времени.

Многие отзывы о нём – как о добром, отзывчивом человеке, всегда старавшемся откликнуться на просьбу о помощи. Сталин поощрял возвеличение очередного главы террора в речах, плакатах, литературе. А вот как было на деле: арестованный начальник 1 отдела ГУГБ НКВД СССР И.Я. Дагин в показаниях от 15 ноября 1938 г. сообщал:

– «Ежов… пристально посмотрел на меня и сказал… «Был у меня такой хороший приятель Марьясин… вместе с ним работали мы в ЦК. Марьясин пошёл против нашего дела и за это по моему указанию его каждый день били… Дело Марьясина было давно закончено, назначалось к слушанию, но каждый день откладывалось по моему распоряжению для того, чтобы продолжать избивать Марьясина. Я велел отрезать ему ухо, нос, выколоть глаза, резать Марьясина на куски. И так будет со всеми».

Любил товарищ Ежов пытать и самолично, сами чекисты говорили, что он садист и зверь. А вот ещё одно из многочисленных свидетельств: из показаний арестованного начальника 3-го отдела 3 управления НКВД СССР П. Радзивиловского:

«Здесь же я спросил Ежова как практически реализовать его директиву о раскрытии а/с подполья среди латышей, он ответил, что стесняться отсутствием конкретных материалов нечего, следует наметить несколько латышей из членов ВКП(б) и выбить из них необходимые показания: «– С этой публикой не церемоньтесь, их дела будут рассматриваться альбомным порядком. Надо доказать, что латыши, поляки и др., состоящие в ВКП(б), шпионы и диверсанты». Выполняя это указание Ежова, я и все другие начальники УНКВД сделали одно из самых черных дел – огульно уничтожая каждого из числа латышей, поляков и др. национальностей, входящих в ВКП(б). Все показания о их якобы антисоветской деятельности получались, как правило, в результате истязаний арестованных, широко применявшихся как в центральном, так и в периферийных органах НКВД».

А вот и знаменитый приказ № 00447 за подписью Ежова.

Разумеется, что в этом приказе нет ни одной буквы не согласованной с Вождём. Отец и тогда видел, а сейчас это стало очевидным, что «вдохновителем и организатором всех наших побед» был товарищ Сталин, а исполнителей своих зверств он подбирал, и часто менял их, по принципу холуйства и необходимых на данный момент способностей. Здесь я привожу только выдержку из приказа № 00447:

II. О МЕРАХ НАКАЗАНИЯ РЕПРЕССИРУЕМЫМ И КОЛИЧЕСТВЕ ПОДЛЕЖАЩИХ РЕПРЕССИИ.

1. Все репрессируемые кулаки, уголовники и др. антисоветские элементы разбиваются на две категории:

а) к первой категории относятся все наиболее враждебные из перечисленных выше элементов. Они подлежат немедленному аресту и, по рассмотрении их дел на тройках – РАССТРЕЛУ.

б) ко второй категории относятся все остальные менее активные, но всё же враждебные элементы. Они подлежат аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет, а наиболее злостные и социально опасные из них, заключению на те же сроки в тюрьмы по определению тройки».

Далее шёл перечень 64-х республик, краёв и областей, с указанием числа людей, которых необходимо расстрелять или осудить в каждой из названных 64-х. Например, по Московской области следовало расстрелять 5000 человек (1 категория), а по 2-ой категории репрессировать 30000 человек. По всей стране «операция» должна была быть проведена за 4 месяца, начиная с 10–15 августа 1937 года. Многие местные управления досрочно выполнили «план» и даже настаивали на разрешении его перевыполнить (на бланке приведена одна из многих таких просьб).

Кстати, об упомянутых выше «тройках», вошедших в страшную историю внесудебных расправ того времени – привожу документ за подписью Сталина. «Тройки» рассматривали дела в отсутствии обвиняемых, десятки дел на каждом заседании. По воспоминаниям бывшего чекиста М.П. Шрейдера, проработавшего на руководящих должностях в системе НКВД до 1938 г. и затем арестованного, порядок работы «тройки» по Ивановской области был следующий: «составлялась повестка, или так называемый «альбом», на каждой странице которого значились имя, отчество, фамилия, год рождения и совершенное «преступление» арестованного. После чего начальник областного управления НКВД красным карандашом писал на каждой странице большую букву «Р» и расписывался, что означало «расстрел». В тот же вечер или ночью приговор приводился в исполнение. Обычно на следующий день страницы «альбома-повестки» подписывали другие члены тройки. Протоколы заседания тройки направлялись начальникам оперативных групп НКВД для приведения приговоров в исполнение».

Очень здорово поработал товарищ Ежов за 2 года (1937–1938) безраздельной власти в НКВД. Вот таблица его «успехов» (только по официальным приговорам судов и, так называемых, «троек») – Приложение № 6.

Но возвращаюсь к рассказу отца.

«Говоря о своем здоровье, Ежов говорил мне, что лечение идет успешно, что Норден лечит его диетой, считая, что язвы на его теле – это результат нарушения обмена, при этом он мне показывал свои язвы на руках, груди и животе.

Спустя некоторое время профессор Норден со своим ассистентом, совершая обход, зашел к Ежову и при мне начал его осматривать. Тогда я снова увидел эти язвы и обратил внимание на то, что они пепельно – зеленого цвета и мокнут. Для цельности рассказа позволю себе сделать отступление и забежать вперед.

Летом 1938 года в камеру № 9 внутренней тюрьмы НКВД на Лубянке ввели хорошо мне известного работника иностранного отдела НКВД, в прошлом партработника – секретаря парторганизации Госплана. Хороший большевик, далекий от кастового интриганства большинства работников Ягодинского аппарата, он сумел себя сохранить как коммунист. Поэтому особенно приятно было с ним поговорить, как с вестником с воли и человеком, знающим много о людях и делах Ежова.

В частности, он мне рассказал, что на процессе 1938 года в числе многих на скамье подсудимых был и бывший при Ягоде, а затем при Ежове, ответственный секретарь Особого Совещания Буланов. Главное, что ему инкриминировалось, было то, что он покушался на жизнь Ежова. Для этого он якобы опрыскивал портьеры в кабинете Ежова ядовитым веществом, которое вызывало на теле Ежова язвы, могущие привести его к смерти, если бы вовремя не была обнаружена террористическая деятельность отравителя».

Буланов Павел Петрович – ближайший сотрудник и порученец Г. Ягоды. По отзывам коллег, занимался распределением среди высшего руководства НКВД конфискованных у арестованных ценностей. Арестован 29/3/1937, обвинён в попытке отравить Ежова раствором ртути. Расстрелян. Позже доказано, что всё обвинение выдумано Ежовым.

«И тут в моем мозгу кроме случая в Вене остро встал еще один эпизод: в августе 1934 года нас, нескольких работников Распредотдела ЦК, в том числе Россова, Литвина, Щербакова и меня, послали встречать на Курский вокзал Ежова, возвращавшегося из отпуска из Боржома. В вагоне, на вопрос о здоровье, Ежов, закатив рукава, показал нам язвы на руках и сказал, что лечение в Боржоме ничего ему не дало. Выйдя из вагона, мы разбились на группы.

По дороге к выходу жена Ежова мне подробно рассказала о том, что их очень хорошо встретили в Тифлисе, даже переборщили при встрече. Был почти весь состав Крайкома во главе с Берия, духовой оркестр музыки и много цветов. Тут же они пересели в специальный поезд и приехали в Боржом, куда их сопровождал Берия, который отдал Ежову свой дворец на все время лечения и отдыха.

Говоря о здоровье, она рассказала, что эти язвы много лет мучают Ежова и упорно не поддаются лечению, так как Николай Иванович злоупотребляет алкоголем и куревом.

На мой вопрос Фельдману признался ли Буланов, что он хотел отравить Ежова, я получил утвердительный ответ. И тогда мне стала ясна чудовищная провокация и фабрикация всех публичных процессов. Более того, я усомнился в «антигосударственном, шпионском, диверсионном и террористическом характере процессов Пятакова, Тухачевского, Бухарина, Рыкова, Зиновьева, Каменева, Крестинского и многих других. То, что они были политическими противниками Сталина, никакого сомнения у меня не вызывало, что в большинстве их позиция шла вразрез с генеральной линией партии по основным вопросам промышленности и сельского хозяйства – это тоже несомненно, но, что они продавали Родину и партию всем разведкам мира, были на службе иностранного капитала, выполняя его волю, вредительствуя, совершая террористические акты и диверсии, – это весьма и весьма сомнительно.

Но что же в таком случае могло заставить людей большого ума и большой воли, людей большой революционной закалки, знающих подлинную цену Сталину и его к лик и, знающие Сталина, его деспотизм, тиранию и его беспощадность в борьбе с его личными противниками, публично признаваться в том, что они были на службе у международного капитала, что они были шпионами, диверсантами и проч.?

Об этом, главным образом, и пойдет речь – проследить весь путь методов и практики массового уничтожения преданных до конца партии и Сталину, их нечеловеческих и моральных мук и испытаний, их стойкость и их слабость, их думы и надежды. Проследить весь путь пребывания этих большевиков в камерах Бутырской, Лубянской и в камерах легендарной Лефортовской тюрьмы и Сухиновки, в кабинетах следователей, в пересыльных тюрьмах Новосибирска, Свердловска и Красноярска, в лагерях Канска, Ингаша, Акши, Норильска, в многочисленных станках, селах и городках Сибири и Заполярья на положении ссыльного, везде, где я был. Проследить повторный путь арестов 1948–1952 года, тюрем, допросов, этапов и ссылок».

Как и следовало ожидать, Сталин ликвидировал очередного исполнителя, свалив на него вину за «большой террор». 9 декабря 1938 года Ежов был освобождён от обязанностей наркома внутренних дел, оставаясь наркомом водного транспорта, а 10 апреля 1939 года его арестовали по обвинению:

1. Являлся руководителем антисоветской заговорщической организации в войсках и органах НКВД.

2. Изменил Родине. Был шпионом польской, германской, японской и английской разведок.

3. Стремился к захвату власти в СССР, готовил вооруженное восстание и террористические акты против руководителей партии и правительства.

4. Занимался подрывной, вредительской работой в советском и партийном аппарате.

5. Организовал убийство целого ряда неугодных ему лиц, могущих разоблачить его предательскую работу, и имел половые отношения с мужчинами (мужеложство). На суде Ежов заявил: “В тех преступлениях, которые в обвинительном заключении, я признать себя виновным не могу. От данных на предварительном следствии показаний я отказываюсь. Они мной вымышлены и не соответствуют действительности. На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, что я не террорист, но мне не верили и применяли ко мне избиения. Никакого заговора против партии и правительства я не организовывал, а наоборот, все зависящее я принимал к раскрытию заговора. Я почистил 14 тысяч чекистов. Но огромная моя вина заключается в том, что я их мало почистил. Кругом меня были враги народа, мои враги. А я их не разглядел”.

Его действительно пытали обученные им бывшие подчинённые, причём делали это с большим удовольствием.

Единственный «грех», который признал за собой Ежов (тогда это квалифицировалось как уголовное преступление), было мужеложство, которым он начал заниматься с молодости.

На допросах он назвал немало имён своих партнёров, но разглядывая фотографии его награждения «всероссийским старостой» М. Калининым (на снимке) и плакат с шепчущим ему на ухо Сталиным (см. выше), так и хочется за их счёт расширить круг его партнёров. На следующий день после зачтения приговора 4 февраля 1939 года Ежов был расстрелян. Его последними словами, как и у многих других в эти годы, были: «Да здравствует Сталин!». Я бы назвал это – «до смерти преданный пёс».

Возвращаюсь к отставке отца.

«Итак, после более пяти лет работы в аппарате ЦК партии нужно было уходить.

Сердце сжимается, ноет. Тоскливо. Места себе не находишь, руки опускаются и никак не сосредоточишься на чем либо, а в мозгу один вопрос, – за что! за что?!?!

Сдача дел по сектору и комиссии по выездам за границу. Получил решение Секретариата ЦК о назначении на работу во вновь организованный Наркомат Оборонной Промышленности. Это решение родилось после того, как я побывал у А.А. Андреева.

Во время беседы Андрей Андреевич чувствовал себя крайне плохо, был смущён, пожимал плечами и разводил недоуменно руки.

Во всем облике Андрея Андреевича было большое сочувствие, симпатия и вместе с тем он смотрел на меня как на уже обреченного.

Стараюсь как можно быстрее сдать дела и уйти, т. к., вопреки желанию товарищей, нет уже той душевности, товарищеского отношения, какие существовали все годы. А иные при встрече делают вид, что не заметили.

Страх уже вползал не только в многочисленные души и двери домов, заводов, фабрик, учреждений, но и в такой могучий аппарат, как Центральный Комитет партии.

Всё постепенно менялось, причем менялось на глазах. Вместо всегда открытых взглядов, глаза что-то ищут, глаза угрожающие, беспокойные. Вместо гордой походки человека, крепко идущего по нашей земле, какая-то чуть – чуть обозначившаяся сутулость, нетвёрдая поступь. Вместо заразительного смеха, шутки, остроумного анекдота при встречах чаще всего слышится:

– Что нового? – Да знаешь говорят, что взяли …? – Да что ты, неужели? Подумать, ведь как враг умеет маскироваться. – Кто-то сказал, что…

И вокруг этого затевался нудный длинный разговор о бдительности, причем никто первый не рисковал его прервать и закончить.

И всё-таки все верили в него, в Сталина, верили в то, что вот он один может оградить нас от врагов внешних и внутренних, что он один знает, в чем секрет нашей победы. Особенно гипноз Вездесущего действовал на людей нашего поколения. Этот гипноз подогревался все с большей силой в Московской организации, возглавляемой Кагановичем».

Каганович Лазарь Моисеевич – «двухсотпроцентный сталинист», как назвал его В. Молотов. Прозвища: «Железный Лазарь», «Железный еврей Сталина». В Энциклопедическом словаре о нём сказано:

Лазарь Моисеевич Каганович (1893–1991).

«Родился в бедной еврейской семье в д. Кабаны Киевской губернии. С 14 лет был вынужден стать рабочим – сапожником на различных заводах и в мастерских, одновременно работал (по ночам) грузчиком на железнодорожной станции, а по выходным (включая субботу – у евреев этот день является праздником) – упаковщиком в магазине. В 1911 г. вступил в партию большевиков, член Киевского комитета партии. В 1915 г. арестован, но вскоре бежал, организовал подпольный профсоюз сапожников. Руководил большевистским переворотом в Гомеле, был избран оттуда членом Учредительного собрания. Стал членом ВЦИК. Во время Гражданской войны – на политической работе в войсках, неоднократно выезжал на фронт, в 1920 г. – один из руководителей Туркестанского Реввоенсовета, нарком Рабоче – крестьянской инспекции Туркестана, участник подавления движения басмачей. В 1922 г. сменил Сталина на посту заведующего организационно – распределительного отдела ЦК партии. В 1924 г. стал секретарем ЦК. В 1925–1928 гг. – Генеральный секретарь ЦК компартии Украины, где организовал подавление национального движения, в том числе, и внутри коммунистической партии, многие члены которой были репрессированы по инициативе Кагановича, как «национал – уклонисты». От своего еврейского происхождения отрекся. Именно при Кагановиче было разгромлено хасидское течение иудаизма в Украине, закрыты сотни синагог, расстреляны десятки раввинов. Некоторые еврейские кладбища в Украине были уничтожены, а свитки Торы – сожжены.

Всё остальное из «героических» деяний Кагановича я выношу в Приложение № 7 и продолжаю рассказ отца.

«А за Кагановичем шли все в горкоме, а за горкомом – все в райкомах, а за райкомами – почти все в парторганизациях. Все средства для Его /Сталина/ возвеличения пошли в ход: фотопортреты 15-метровой высоты к 1 мая и 7 ноября, портреты в кабинетах, клубах, красных уголках, на знамёнах, в витринах магазинов.

Речи, тосты, обращения, письма, поздравления, которые печатались в “Правде”. Устоять перед таким шквалом возвеличивания, восхваления в практической агитации и пропаганде, в литературе и искусстве, во всех, положительно, сторонах жизни всей страны было совершенно невозможно».

Дополню рассказ отца о Сталине. Но вначале (в порядке мнимой объективности) – положительные высказывания о нём великих и знаменитых (см. Приложение № 8). ОтносИться ли к этим людям и их высказываниям с доверием? Вполне. Субъективное мнение формируется как характером человека, так и его потребностями: личными, семейными, политическими, профессиональными, а также сиюминутным настроением. Как и формировалась история России ХХ века. «Как и всякое тоталитарное государство, Россия в ХХ веке имела две истории, почти не совпадающие между собой. Одна из них официальная, состоявшая из речей, постановлений, открытых приказов и инструкций, газет, журналов, книг, радио– и телепередач. Будучи насквозь идеологизированной, эта история разлагала сознание людей, служила утопическим целям. Под лозунгами справедливости социалистической демократии, равенства и всемирного братства она звала к беспощадной борьбе с буржуазией, со всеми угнетателями простого народа.

Но была и другая история. Она отражена в огромной массе секретных документов, по которым строилась практическая жизнь народов Советского Союза. Это подлинная история «великих строек коммунизма», сооружавшихся каторжным трудом «политических заключенных», история ГУЛАГа, история о том, как химера великой цели оправдывала массовый террор власти» – это сказано в обращении к Читателю в огромном сборнике документов фонда «Демократия» Александра Яковлева.

Вот, какие ласкательные имена придумала, от имени НАРОДА, Иосифу Сталину, пресса, литература и другие любители (сам Сталин давал себе около 32 псевдонимов – Солин, Салин, Сосело, Стефин, Коба и др.): «Вождь», «Отец», «Учитель», «Локомотив революции», «Борец и сокол», «Горный орёл», «Отец народов», «Ученик от революции», «Великий вождь и учитель», «Мудрый отец», «Зодчий коммунизма», Ленин называл его «Чудесный грузин» и «Пламенный колхидец», Черчилль и Рузвельт – «Дядя Джо», подчинённые (за глаза) – «Хозяин» и «Сам».

А теперь – с другой стороны. Начну с его внешнего вида, манеры общения, некоторых высказываний. Я пишу эту книгу для широкой публики, но иногда не привожу ссылки на источники, тем более, что нередко они очень противоречивы, и выбирать из них приходится по крупицам. Ниже я почти полностью процитирую статью известного писателя, лауреата многих престижных премий Андрея Столярова из популярной «Новой Газеты» в связи с юбилеем Сталина от 20 декабря 2012 года – лучше не скажешь! Я дополню эту статью несколькими комментариями и фотографиями, полностью подписавшись под её текстом.

Итак, Сталин (Джугашвили) Иосиф Виссарионович (дата рождения остаётся неопределённой – 18 дек. 1878 или 21 дек. 1879 – 5 марта 1953).

«Он производит неприятное впечатление: низкий рост – всего 162 сантиметра, небольшая сужающаяся голова с приплюснутым лбом, лицо землистого цвета, буроватые щербины от оспы, сутулость, гнилые зубы, поскольку он отказывался обращаться к врачам. Его, разумеется, одухотворяют. Придворные живописцы снимают оспины и увеличивают дегенеративный лоб. Они рисуют ему молодые блестящие волосы и ласковые морщинки у глаз. Глаза ему делают вообще – неземной мудрости и доброты. Никто не знает, что у него сухая рука. Никто не знает, что у него срослись пальцы на левой ноге. Рост его теперь не имеет значения. Фильмы и даже хронику монтируют так, что он всегда оказывается выше всех. Он и есть выше всех.

Потому что он может убить миллион человек. А выше всех тот, кто может больше убить. Живопись и история таким образом совпадают. Они отражают не то, что есть, а то, чему, по его мнению, следует быть. Потом это станет принципом социалистического реализма».

Продолжение статьи Столярова с моими добавлениями я выношу в Приложение № 9.

(На снимках: реальный Сталин и отретушированный – навсегда).

Продолжаю цитировать отца.

«Погожий день лета 1936 года. Выйдя из ЦК вместе с Бауманом Карлом Яновичем, членом ЦК, Завотделом ЦК, бывшим Секретарем ЦК, МК и Средазбюро ЦК, мы решили пойти пешком на Воздвиженку – в кремлевскую столовую. В пути завязался оживленный разговор. Пересекая Красную площадь, мы обратили внимание, что площадь готовилась к какому-то празднеству (кажется к спортивному) и вывешивались портреты Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. И тут я, говоря о роли Сталина, сказал, что Ленин вошёл в историю, как создатель первого в мире Советского Государства, а Сталин войдет в историю, как руководитель и вождь мировой революции».

Бауман, Карл Янович (29 авг. 1892 – 14 окт. 1937). Латыш, сын крестьянина, рано лишившийся отца. В 1916 г. окончил Киевский коммерческий институт. 1920–1923 гг. – секретарь Курского губкома РКП(б), 1928 г. – зав. отделом ЦК по работе в деревне, 1929–1930 гг. – Секретарь ЦК и одновременно 1-ый Секретарь Московского комитета партии, а в 1931–1934 гг. 1-ый Секретарь Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б). 1934–1937 гг. – зав. отделом науки ЦК ВКП(б). Арестован 12 октября 1937 года по обвинению в участии в «контрреволюционной организации правых» на положении «особо законспирированного члена». Через 2 дня умер в Лефортовской тюрьме во время допроса.

«Бауман на меня посмотрел настороженно, затем в глазах его появилось выражение жалости, презрения и насмешки, и после продолжительной паузы он сказал: – «И это говорите Вы, участник Октября, военный комиссар Гражданской войны и партийный работник. Вы осмелились делать сравнение между Лениным и Сталиным, да еще какое… Затем он махнул рукой и замолчал. Так мы и прошли с ним до столовой не обмолвившись ни одним словом, и только расходясь и взирая на мой смущенный, жалкий и убитый вид, он сказал: – «Ничего, Вы не грустите, Вы хорошенько подумайте над этим, а вообще-то жизнь Вам покажет всю ошибочность Ваших суждений».

Жизнь мне в полной мере это показала и, вспоминая этот разговор, я сгораю от стыда и каждый раз краснею за то, что я был таким наивным и легковерным».

Итак, отец становится высокопоставленным гражданским чиновником.

«Новый Наркомат Оборонной Промышленности, новое место моей работы.

Новый Нарком – Рухимович, большого обаяния человек. Он привлекает удивительной простотой, широчайшим кругозором, образованостью. Образец большевика – государственного деятеля.

Я назначен заместителем начальника Главка. Начальником Главка назначен работник Наркомата Обороны Сидоров. Период организации Министерства – суматошный период. Но он еще усугублялся тем, что не проходило дня, чтобы один – два человека не исчезало из Наркомата. Через неделю исчез и мой н-к Главка. Я вступаю в обязаности н-ка Главка и начинаю с того, что мне приходится долго успокаивать жену Сидорова.

Говорить трафаретные фразы о том, что все будет в порядке, что все выяснится и он вернется на волю, хотя я уже понимаю, что песенка его спета. Но все же я был настолько наивен, что все я это делал на людях. А среди них уже начал утверждаться самый подлый и мерзкий тип человека – клеветника, «передового» борца за бдительность, которые на следующий же день меня проработали на партийном собрании. Не прошло и нескольких дней, как меня вызвал Рухимович и начал с того, что пора начать личное ознакомление с заводами, что особенно нужно потому, что там происходят «важные процессы». В частности, он рекомендует мне съездить в Ульяновск на завод, где за последнее время арестовано более десятка начальников цехов, инженеров и мастеров. На мой вопрос, за что они арестованы, Рухимович пожал плечами, развел руки и сказал, с грустной многозначительной улыбкой: – «За что? – разве можно сейчас сказать за что».

В разгаре шли уже выездные процессы, раздавались выстрелы самоубийств с легкой руки товарища Яна (Гамарника)».

Гамарник, Ян Борисович (Яков Пудикович), (21 мая 1894 года – 31 мая 1937 года). Родился в интеллигентной еврейской семье. В 1913 году окончил гимназию с серебряной медалью. 1929–1937 гг. – начальник Политуправления Красной Армии, 1930–1934 гг. – 1-ый зам. Наркома по военным и морским делам СССР и зам. Председателя Реввоенсовета СССР. 1934–1937 гг. – 1-ый зам. Наркома обороны СССР. Яну Гамарнику первому в Красной Армии было присвоено звание армейского комиссара 1 ранга. 20 мая 1937 года он снят с поста начальника Политуправления, 30 мая отстранён от работы в Наркомате обороны и исключён из состава Военного Совета за «нахождение в тесной групповой связи с Якиром, исключённым из партии за участие в военно-фашистском заговоре». Понимая свой неизбежный арест, Гамарник 31 мая 1937 года застрелился. Был объявлен «врагом народа».

«Арестован бывший мой помощник Зявкин во время перерыва работы Бауманской районной партконференции, делегатом которой он был. Исключен из партии лучший мой друг Тамарин, секретарь парткома Люберецкого завода, член бюро РК, исключен по анонимному письму тут же на бюро райкома без проверки, без парткома и общего собрания, член партии с 1919 года, замечательный рабочий – самородок, прошедший всю гражданскую войну на фронте, до конца преданный партии человек, умница, весельчак, с открытой душой и вместе с тем несгибаемый и непреклонный в принципиальных вопросах, о чём свидетельствует то, что он шесть месяцев был под непрерывным избиением палачей из Транспортного отдела Казанской дороги. Там его и забили насмерть, и он ничего на себя и на других не написал и не стал пособником провокаторов.

Вот в этой обстановке я и выехал на завод в Ульяновск.

Командный состав этого многотысячного коллектива встретил меня настороженно, недоверчиво, молчаливо, отвечая только на задаваемые мною вопросы. Директор завода тов. Чайка, бывший рабочий Донбасса, забойщик, активный участник Гражданской войны, член партии с 1917 года, кавалер 2-х орденов Боевого Красного Знамени, нервничает, мечется по кабинету и явно выжидает, когда кроме нас с ним никого в кабинете не будет. Наконец, уходит последний, главный инженер, и Чайка на мой вопрос почему все вокруг так возбуждены отвечает:

– Да как не возбуждаться, когда 10 начальников цехов, инженеров, мастеров арестованы НКВД.

– Где они находятся?

– На том берегу в Ульяновске в подвале Окружного Отдела НКВД.

– Откуда Вам известны такие подробности?

– От жён, которых трудно убедить, что их мужья вредители, шпионы и диверсанты, тем более, что как делаются они врагами нам на днях стало хорошо известно.

На мой вопрошающий взгляд последовала долгая пауза, затем Чайка рубанул рукой, как клинком, и с возгласом «эх, да что там говорить….» начал рассказ.

– На днях жена начальника одного нашего цеха поехала на тот берег в Ульяновск с продовольственной передачей и бельем. Несмотря на то, что это был день передач, – передачу у неё не приняли, и она вместе с другими женами арестованных начала искать пути для того, чтобы вручить мужу передачу и тем самым послать ему весточку о себе. Три окна подвала Окротдела НКВД выходили на улицу. Перед окнами все время маячил часовой. Кроме того, что окна были зарешечены, во все окна был прилажен козырек, исключающий возможность не только что – либо передать, но и что – либо видеть. То ли случайно, то ли это сделали заключенные, но край козырька от окна, выходящего на угол, был отогнут. В камере с этим козырьком и сидел начальник цеха. Две женщины, также жены арестантов, отвлекли вопросами часового, а жена н-ка цеха в это время из-за угла передала передачу мужу и от него получила пару белья и записку. Белье, особенно рубашка, было все в крови, к нему прилипли волосы и даже не то сгустки крови, не то кусочки кожи. В записке муж сообщал, что его беспрерывно истязают, заставляя писать о том, что он из контрреволюционных побуждений занимался вредительством на заводе и подготавливал крупную диверсию по взрыву завода. Причём, его заставляют дать 15–20 фамилий работников завода – участников вредительства и диверсий.

(Эта решительная и мужественная женщина, не говоря никому ни слова, оставив своих двух детей на домашнюю работницу, выехала в Москву искать правосудия. Как мне стало известно уже в Куйбышеве, эта женщина в Ульяновск не вернулась. Дети были отданы в детдом).

Закончив рассказ, Чайка сел, размяк и с безнадежным видом заявил: – Ну как же можно работать в таких условиях? Как можно выполнять план? Ведь коллектив деморализован!

В отчаянной борьбе с собой, полный сомнений, внутренне веря, что все рассказанное мне правда, приходя в отчаяние от этой правды, от правды, сокрушающей все мои представления о подлинном облике людей, призванных быть щитом революции для контрреволюционеров и стражем, охраняющим советских людей и строго соблюдающим советские законы, – я начал читать Чайке нотацию о том, что всё это быть не может, что рассказанное походит больше на фашистский застенок, а не на органы советской разведки, что, если люди не виновны, то в органах НКВД разберутся и их выпустят, что коллектив, партийное руководство и он, Чайка, растерялись и вовремя не сумели сориентироваться в обстановке и поэтому пустили производство на самотёк.

Все это я говорил без подъема, без веры, механически, под пристальным и укоризненным взглядом Чайки.

– Ну что же, тогда поезжайте на тот берег в Окротдел НКВД и поговорите с начальником Горотдела. Кстати, там сейчас идет окружная партийная конференция, на которую я впервые не избран – подчеркнул со значением Чайка – и Вы сможете поговорить и с Секретарем Окружкома, и с Секретарем Крайкома Левиным.

Полный решимости выяснить истину, уверенный в том, что мне удастся это сделать, тем более, что на партконференции присутствует мой товарищ по работе в ЦК партии, бывший первый помощник Кагановича Левин, а ныне 2-ой Секретарь Крайкома, я поехал в Ульяновск и прямо с пристани пошел на конференцию.