Текст книги "Не суди"

Прерву отца жуткой цитатой и только одной фотографией:

Википедия: «Еврейские погромы во время Гражданской войны в России»:

«По данным Геннадия Костырченко, за время Гражданской войны в России имело место 1 236 случаев антиеврейских выступлений, 887 из которых были отнесены к погромам – к акциям, сопровождавшимся насилием в массовом масштабе. Из них 493 акции (40 %) совершили петлюровцы, 307 (25 %) – зелёные, 213 (17 %) – белогвардейцы, 106 (8,5 %) – части красных.

Олег Будницкий писал, что в 1918–1920 годах только на Украине приблизительно в 1300 населенных пунктах произошло свыше 1500 еврейских погромов. Было убито и умерло от ран, по разным оценкам, от 50 до 200 тысяч евреев. Около 200 тысяч было ранено и искалечено. Тысячи женщин были изнасилованы. Около 50 тысяч женщин стали вдовами, около 300 тысяч детей остались сиротами. Британский историк Норман Кон общее число евреев убитых в погромах с 1918 по 1920 годы оценил в 100 тысяч человек. Аналогичную цифру назвал демограф Сергей Максудов».

Свидетельства К. Паустовского и И. Бунина выношу в Приложение № 15.

(На снимке: Жертвы петлюровского погрома в Проскурове (ныне Хмельницкий, Украина). Февраль 1919 г.)

Продолжаю воспоминания отца: «Мы в Николаеве. Дальше на колесах пути нет. Киев занят деникинцами. В городе паника и безвластие. На станции власть нового командующего 58 дивизии Фидько. К нам примыкают коммунисты Николаева и отряд рабочих – судостроителей. Принято решение идти форсированным походным маршем в Одессу через Колесовку, как единственный для дивизии выход из мешка и для соединения с частями организованной Красной Армии.

Полуторастоверстый марш с боями проделан за 3 дня. Снова отсев (но уже последний) неустойчивых, нежелающих уходить из родной земли (Украины), и мы – в Одессе, куда стянулись отрезанные части 45 и 47 дивизий и бригада Котовского».

Котовский Григорий Иванович (24 июня 1881 – 6 авг. 1925), отец – из семьи разорившегося польского аристократа, мать – русская. С детства страдал заиканием. Закончил сельскохозяйственное училище. Из секретной депеши уездным исправникам и сыскному начальству: «……Прекрасно говорит по – русски, румынски и еврейски, а равно может изъясняться на немецком и чуть ли не на французском языках. Производит впечатление вполне интеллигентного человека, умного и энергичного. В обращении старается быть со всеми изящным, чем легко привлекает на свою сторону симпатии всех имеющих с ним общение. Выдавать он себя может за управляющего имениями, а то и помещика, машиниста, садовника, сотрудника какой – либо фирмы или предприятия, представителя по заготовке продуктов для армии и прочее. Старается заводить знакомства и сношения в соответствующем кругу… В разговоре заметно заикается. Одевается прилично и может разыгрывать настоящего джентльмена. Любит хорошо и изыскано питаться…».

После окончания училища работал помощником управляющего в различных имениях. Нигде не задерживался – везде выгоняли за кражи, однажды – за любовную связь с помещицей. «…к 1904 году, ведя такой образ жизни и попадая периодически в тюрьмы по мелким уголовным преступлениям, Котовский становится признанным лидером бессарабского бандитского мира. Во время русско-японской войны в 1904 году не явился на призывной пункт. В 1905 году его арестовали за уклонение от воинской службы и определили служить в 19-й Костромской пехотный полк, расквартированный в Житомире.

Вскоре дезертировал и организовал отряд, во главе которого совершал разбойничьи набеги – жёг имения, уничтожал долговые расписки, грабил население. Крестьяне оказывали отряду Котовского помощь, укрывали его от жандармов, снабжали продуктами, одеждой, оружием. Благодаря этому отряд долгое время оставался неуловимым, а о дерзости совершаемых им нападений ходили легенды».

Продолжение интереснейшей биографии Котовского я вынесу в Приложение № 16.

Отец продолжает:

«Одесса. Город переполнен. Яркие контрасты. Красноармейская вылинявшая гимнастерка и обмотки и разодетые буржуа со своими пышнотелыми подругами. Они брезгливо сторонятся и уступают дорогу «простонародию», продолжая шествовать дальше к морю, где далеко на горизонте стоят эскадры интервентов. Но смертельно боятся они налетчиков и бандитов».

«Одесские бандиты и налетчики с самого начала революции стали на сторону большевиков. Видимо, большевистские лозунги «Грабь награбленное» и «Экспроприируй экспроприаторов» были наиболее близкими и понятными для одесских воров. Но «идеологическая направленность» криминалитета южной столицы имела еще и ярко выраженный национальный признак – 90 процентов одесских налетчиков и жуликов были евреями». Вот как описывает очевидец шествие новоиспечённого «красного» полка Мишки Япончика по улицам Одессы: «впереди командир на вороном жеребце и с конными адъютантами по бокам, за ними два еврейских оркестра с Молдаванки, потом шествует пехота с винтовками и маузерами, одетая в белые брюки навыпуск и тельняшки, правда головные уборы были разнообразнейшие – от цилиндра и канотье до фетровых шляп и кепок. За двухтысячным отрядом пехоты везли несколько орудий со снарядными ящиками».

Отец тоже «любовался» одесскими налётчиками:

«При встрече с ними буржуа высоко поднимают соломенные канотье (или, как их иначе называли, «тирольки») и с подобострастием приветствуют известных всей Одессе главарей налетчиков. Налетчики же выступают небольшими группами, тесно, плечом к плечу шагая по Дерибасовской. Тиролька сдвинута на затылок, немыслимого оранжевого и голубого цвета полуботинки, черный пиджак, светлые брюки и белый шитый золотом жилет. Завершает этот туалет оттопыренный сзади пиджак с выглядывающим из – под него плетенным кожаным ремешком.

Мы в «мешке». Киев занят деникинцами. Деникинская пехота форсированно движется для соединения с петлюровцами, ведущими наступление бронепоездами, что им удастся сделать в районе Фастов–Казарин. Здесь деникинско – петлю-ровские банды задумали замкнуть «мешок», устроить нам «кровавую баню».

Разгул бандитизма всё нарастает. Население Одессы терроризировано. Налетчики сменили ночь на день и среди белого дня, на глазах народа, подлетают на рысаках к магазину или к дому, дают для устрашения несколько выстрелов в воздух и быстро опустошают магазин или квартиру, грузят награбленное в экипажи и так же быстро исчезают.

Прохожие, или быстро уходят от места действия, либо жмутся к домам и вбегают в подворотни.

Командование и Реввоенсовет Южной Группы, созданной из очутившихся в «мешке» частей 45, 47 и 58 дивизий, прекрасно понимали, что, если не принять быстрых и решительных мер, то такое положение может пагубно отразиться на трудящихся города. Кроме того, разгул сказывался на политическом и моральном состоянии бойцов Южной Группы и без того низком в связи с тем, что предстоял уход из родных мест.

Особенно политработников и командование насторожил случай с восстанием эскадрона грузин, связавшихся с главарем налётчиков Мишкой Япончиком. Естественно, что действовать надо было решительно, быстро и крайне осторожно. Осторожно потому, что затевать уличные бои на виду у эскадры интервентов, стоящей на рейде, было немыслимо. Да и уличные бои могли иметь затяжной характер и стать малоэффективной операцией, т. к. налётчики имели почти в каждом доме убежище. Поэтому командование решило избрать иной путь – путь переговоров с главарями налётчиков о вступлении их в состав Красной Армии. Переговоры закончились успешно. Мишка Япончик назначался командиром бригады. Была сохранена автономия, т. е. бригада состояла только из уголовного элемента. С другой стороны Мишка Япончик обязался принять в состав бригады несколько десятков политбойцов и политработников и немедленно погрузиться в эшелоны и отбыть на фронт».

Мишка Япончик (Беня Крик – у И. Бабеля), Мойше-Яков Вольфович Ви́нницкий, 30 октября 1891 – 4 августа 1919 года.

Родился в семье фургонщика Меера-Вольфа Мордковича Винницкого в селе Голта Ананьевского уезда Херсонской губернии (сейчас город Первомайск Николаевской области Украины). Потомок знаменитой еврейской династии Коротичей. Во время еврейских погромов в октябре 1905 года участвовал в еврейской самообороне. После этого присоединился к отряду анархистов-коммунистов «Молодая воля». После убийства полицмейстера Михайловского участка подполковника В. Кожухаря осуждён на смертную казнь, которую заменили 12 годами каторги (1907). В тюрьме познакомился с Г. И. Котовским. В 1917 году вышел на свободу по амнистии, организовал большую банду налётчиков и стал «грозой» Одессы.

Продолжение о Япончике – в Приложении № 17.

«Наступил день отправки бригады. И вот она растянулась на несколько километров от центра города до вокзала. Колонна была такой большой потому, что бойцов сопровождали их подруги и струнные оркестры из погребков, часто посещаемых налетчиками.

Колонна не торопилась. На всем пути – песни и пляски налётчиков и их подвыпивших подруг. Отплясывали и некоторые политбойцы и политработники. Не знаю, было ли это маневром для привлечения симпатии и влияния на всех бойцов, или эти политбойцы и политработники подпали под их тлетворное влияние. Во всяком случае, зрелище было очень забавным. Наконец, эшелон за эшелоном уходят от станции вагоны, наполненные горе – бойцами под пьяные истерические крики подруг и разухабистые и блатные мелодии. Вступив в соприкосновение с петлюровцами, бригада погнала их на запад. Но то ли им надоело воевать, то ли они почуяли неладное, но налётчики по приказу Мишки Япончика двинулись обратно в Одессу, просачиваясь мелкими группами через выставленные кордоны, а Мишка Япончик был расстрелян на станции Вознесенск за предательство, оголение большого участка фронта и невыполнение приказа командования».

В Российском государственном архиве недавно был обнаружен документ следующего содержания:

«Одесскому окружному комиссару по военным делам.

Доклад

4-го сего августа 1919 года я получил распоряжение со станции Помощная от командующего внутренним фронтом т. Кругляка задержать до особого распоряжения прибывшего с эшелоном командира 54-го стрелкового полка Советского Украинского полка Митьку Японца (так в документе). Во исполнение поручения я тотчас же отправился на станцию Вознесенск с отрядом кавалеристов Вознесенского отдельного кавалерийского дивизиона и командиром названного дивизиона т. Урсуловым, где распорядился расстановкой кавалеристов в указанных местах и стал поджидать прибытия эшелона.

Ожидаемый эшелон был остановлен за семафором. К остановленному эшелону я прибыл совместно с военруком, секретарем и командиром дивизиона и потребовал немедленной явки ко мне Митьки Японца, что и было исполнено. По прибытии Японца я объявил его арестованным и потребовал от него оружие, но он сдать оружие отказался, после чего я приказал отобрать оружие силой. В это время, когда было приступлено к обезоруживанию, Японец пытался бежать, ввиду чего и был убит выстрелом из револьвера командиром дивизиона. Отряд Японца в числе 116 человек арестован и отправлен под конвоем…

Уездвоенком М. Синюков».

«Надо уходить из Одессы и пробиваться из окружения. Эскадра интервентов постреливает, нащупывая станцию. Части Южной Группы грузятся и эшелон за эшелоном движутся на Раздельную, а затем на Балту. В Раздельной станцию заполнили анархисты с черными знаменами, с пулемётными лентами на груди и большими маузерами в деревянных кобурах. Дополняют живописные фигуры высокие смушковые шапки и множество матросских бескозырок с ленточками и невообразимый клеш.

Бандит, как правило, трус. Как только он осознал силу противника, так он сразу капитулирует. Так случилось с эскадроном грузин, которые храбро нападали на одиночек-красноармейцев, и с отрядом анархистов (вернее бандитов), потребовавших освободить для них несколько вагонов. Длинная пулемётная очередь заставила бежать эскадрон предателей – грузин и отрезвила отряд анархистов.

Эшелоны прибыли в Балту. Дальше пути нет. Части Южной Группы выгружаются с колёс и сосредотачиваются в Балте.

Бронепоезд приказано взорвать. Началось движение на север. Цель ясна: надо выйти из окружения и соединиться с частями 12 Армии. Для нас было ясно, что нужны решительные действия, нужна железная дисциплина и, наконец, необходима не оборонительная позиция, а только наступательная. Для этого в первый же день похода был организован коммунистический полк из подавляющего числа коммунистов всех частей Южной Группы. Это было мудрое большевистское решение, это отвечало самым коренным традициям нашей партии. Одним словом – «коммунисты – вперёд». И коммунистический полк двинулся в авангарде всей группы.

Без связи, не зная где проходит новый фронт 12-ой Армии, с наполовину разбежавшейся 47 дивизией, с ослабленной непрерывными боями, проделавшей путь от берегов Черного моря (от Грузии) 58-ой дивизией, с присоединившейся 45 дивизией Южная Группа войск двинулась на север. Принято решение – и Группа пробивается походным порядком по грунтовым дорогам между железными дорогами с запада и востока, прочно занятыми петлюровцами и деникинцами.

Если учесть, что все районы между железными дорогами были сплошь заполнены бандами Махно, Заболотного, Зеленого и многими другими, что, отходя от позиций в районе Вопнярки, придется сдерживать натиск противника и что не исключена возможность преследования Группы со стороны Одессы, т. е. с тыла отходящих войск, то станет ясным трагическое положение войск, попавших в этот «мешок».

Но появилась цель – во что бы то ни стало пробиться на север на соединение с 12-ой армией. Появилось организованное командование и Реввоенсовет Южной Группы, принявшие решение организовать из добровольцев несколько новых боевых частей, в том числе 1-ый Красный Сводный полк целиком из коммунистов, шедший в авангарде Группы, и, наконец, во главе Группы встали всем известные и любимые боевые военачальники и политработники И.Э. Якир и Я.Б. Гамарник».

Иона Эммануилович Якир (15 августа 1896, Кишинёв, Бессарабская губерния – 12 июня 1937, Москва) – советский военный деятель, командарм 1-го ранга (1935). Родился в Кишинёве в семье провизора Менделя (Эммануила) Якира и его жены Хаи Меерзон.

Учился в Базельском университете и Харьковском технологическом институте.

В апреле 1917 года вступил в РСДРП(б). С декабря 1917 года – член исполкома Бессарабского губернского совета, член губкома и ревкома. С января 1918 года командовал красными отрядами в боях с румынскими войсками. Затем комиссар бригады, дивизии, Поворинского боевого участка. С сентября 1918 года – начальник политотдела Южного участка отрядов завесы. В октябре 1918 года – июне 1919 года – член Реввоенсовета (РВС) 8-й армии, командовал группой войск. В 1919–1920 годах командовал дивизией и группой войск. С октября 1920 года начальник и комиссар 45-й стрелковой дивизии, одновременно командовал различными группами войск на Юго-Западном фронте. В 1921 году командовал войсками Крымского района Киевского военного округа.

Продолжение рассказа о выдающемся тёзке моего отца – в Приложении № 18.

Отец продолжает:

«Как писали Якир и Гамарник в докладной записке, «явилась цель, а за ней бодрость и деятельность».

С великими трудностями, но все же организован большой лошадиный обозный транспорт, на который из вагонов погружено самое необходимое для похода, т. е. снаряды в большом числе, патроны и небольшое количество продовольствия. Ценности Одесского Народного банка взяты на автомобильный транспорт, имевший запас горючего на одну треть предстоящего пути (в пути пополнен на заводах).

30 августа начали свой поход на север. Несмотря на все трудности, к 17 сентября общая цель операции достигнута. Войска Южной Группы вступили в соединение с 44 дивизией в районе житомирского шоссе и Радомысля.

За 20 дней похода грунтовыми дорогами пройдено 600 верст пешком, причём не было ни одного дня без большого или малого боя, а чаще одновременно несколько боев.

После соединения с 44 дивизией перед Группой стали две задачи:

1-ая – операция занятия Житомира,

2-ая – операция занятия Киева.

Выполнить 2-ую операцию было поручено 58 дивизии, в авангарде которой шел 1-ый Сводный Коммунистический полк. Полк форсированно пошел на сближение с противником в районе села Копылово, не зная ни его количества, ни как он оснащен.

Оказалось, что противник – это карательный офицерский отряд с большим количеством артиллерии и конницы. Две батареи были целиком укомплектованы юнкерами, а два эскадрона конницы – казаками.

За селом – небольшая полянка, а за ней – лес. Оказалось, что находящийся в лесу карательный отряд был хорошо осведомлён о нашем продвижении и поджидал нас именно в этом месте, внезапно обрушив на нас во флангах кавалерию, а в лоб – офицерскую пехоту, предварительно обработав нас, сбившихся на тесной полянке, прицельным пулеметным огнем.

Мужество коммунистов было безгранично. Казакам пришлось нести большие потери, так как бойцы, подняв над головами винтовки, не давали возможности нас рубить с коня, и как только казак, ища раскрытую цель, обращал свой удар на бойца, в него всаживался штык другого бойца. Остервенев, казаки начали рубить наших бойцов по пальцам. Летели пальцы, но и летели клинки казаков, а затем падали с коней и сами казаки.

Но огромное численное превосходство, невозможность развернуть 1 и 2 батальоны полка поставили 3-ий батальон в катастрофическое положение. Батальон был истреблен, а 120 коммунистов, в том числе 11 женщин, все до одного раненные, были связаны телефонным проводом и бегом погнаны к мосту через реку Ирпень. Бегом потому, что одна из бригад 58 дивизии начала наседать на выставленный заслон невдалеке от села Копылово.

Короткая остановка у церковной ограды. Запомнилось очень отчётливо как на крыльцо после возлияния и трапезы по случаю победы над «антихристами – коммунистами» вышел в сопровождении командования карательного отряда поп и благословил «христово воинство». Поп был до смешного плакатный. Толстый, красный, гривастый, в полном облачении, с большим крестом в руках, покоящихся на огромном животе.

Не доходя до моста через реку Ирпень с левой стороны дороги – большая поляна, а вдали лес. Остановка. Мы выстроены в два ряда. Нас уже не 120, так как по дороге отстающие пристреливались и оставлялись в колонне, отчего провод, натягиваясь, еще больше врезался в тело и в руки. Путь от поворота на дорогу у села Копылова до поляны у моста через реку Ирпень короткий, но он был обильно полит нашей кровью, так как не было ни одного из нас не раненного, с открытыми кровоточащими ранами. Никогда не забыть медицинской сестры, коммунистки. Худая, изможденная, она проделала с нами весь путь, тяжелый и кровавый, голодный и нечеловечески трудный. На ней была опрятная летняя гимнастерка и брюки и не по размеру большая кепка, и походила она на подростка. Узнав, что это женщина, каратели вытащили ее из рядов и с искусством опытных палачей … ловко повесили на телеграфном столбе. Перед казнью, в ответ на похабные и грязные оскорбления, она плюнула в лицо краснорожему офицеру. Построив нас у дороги в два ряда, каратели перед нами на шоссе поставили в центре пулемет, а по бокам 15 офицеров, и по команде того же краснорожего подполковника начали расстрел. Ни один коммунист не только не проронил ни слова о пощаде, но и не повернулся спиной к палачам, глядя смерти в глаза. Острая боль пронзила мою ногу. Я упал, лишившись сознания. Падая, в последний момент я почувствовал как всего меня обдает чем-то теплым и клейким. Очнулся в момент, когда два карателя заканчивали пристреливать из наганов оставшихся в живых коммунистов и, быстро сев на коней, удалились.

Это теплое и клейкое была кровь товарища, повидимому пораженного в сердце и прикрывшего меня своим телом.

Необычайно тихо, где-то высоко – высоко заливается жаворонок. Осторожно повернув голову, я вижу его далеко в безоблачном небе. Значит – я жив! Значит – жизнь!

И вдруг: – Ребята, вставайте! Товарищи, вставайте! Это мы – красноармейцы!

Я.Б. Гамарник в беседе с сотрудником газеты Политуправления 12 Армии «Красная Армия» 3/10–1919 года (№ 154), обрисовав героический поход Южной Группы, между прочим, сказал:

«Как дрались коммунисты

В состав Южной Группы войск входил сводный коммунистический полк. При движении на Киев полк этот всё время был в авангарде. В одном бою с карательным отрядом деникинцев полк был окружен и 120 человек попали в плен. Все были выстроены и одним залпом расстреляны. Один из офицеров обходил потом ряды и шашкой добивал раненных».

Несколько дней в госпитале полуполевого типа в Новозыбкове, и санитарный поезд медленно везет нас в Москву. Я попадаю в Краснопресненский госпиталь в Лефортово.

Лютая зима 1919 года, голодная и очень холодная. Нет заборов, ограждающих госпиталь – все ушло на топливо больших печей. По ночам производятся набеги на дальние деревянные заборы. Палаты для командного и политического состава большие, высокие. Для того, чтобы натопить их прожорливые печи топлива, добытого во время набегов, явно недостаточно и, сбившись в кучу возле печи, командиры и политработники вслух мечтают о том, когда их выпишут из госпиталя, как они поедут на фронт и будут разыскивать свои части, движущиеся и погнавшие банды белогвардейцев на юг.

Почти вся ночь проходит у дверцы пылающей печки (на снимке: она же – «буржуйка») в разговорах. А если к теплу и задушевным разговорам прибавляется сваренная на воде пшенная каша, по – братски поделенная, то будущее кажется еще светлее, еще радужней. Под утро все спят крепким сном, укрытые солдатскими одеялами, скрючившись, чтобы подольше сохранить ночное тепло. Каждый из нас пуще вражеской пули или клинка боится свирепствующего в стране сыпного тифа, наполовину заполнившего госпиталь.

Скорей бы зажили раны, скорей бы на фронт!

Как секретарь парторганизации корпуса госпиталя, я получаю в Лефортовском райкоме гостевой билет на 8-ую партийную конференцию РКПб, открывающуюся в Кремле 2-го декабря.

Сколько волнений и забот у нас в связи с этим событием. Нужно прилично одеться, чего, к сожалению, я в своих обносках, оставленных мне белобандитами, сделать не могу. Кроме того, моя гимнастёрка обильно пропитана кровью и землей, а из обуви у меня один только сапог. В моем одевании участвует весь корпус и, в результате, я прилично экипирован, если не считать, что сапоги немножко жмут. Были бы они на номер больше – как было бы хорошо.

За день до открытия конференции нам выдали заработную плату и наши самодеятельные завхозы, сбегав на Сухаревку, притащили пшена. У кого-то оказался кусочек залежалого пожелтевшего сала, кто-то достал две луковицы, топливные снабженцы притащили заборные столбы и начался пир горой.

Сытно поели. Печи, получив необычно добротное топливо, вовсю постарались и дали благодатное тепло. И тут я впервые воочию увидел, как захмелели мои товарищи от тепла и еды. Одни начали, громко, перебивая друг друга, разговаривать, немыслимо при этом жестикулируя, другие – сидя засыпать, а один, стоя у печки и ощущая её горячее тепло спиной и руками, даже запел громко и проголосно, и подобно казаху, едущему по необъятной степи, слова его песни выражали виденное им и переживаемое: – «Иван, подбрось в печь еще дровишек! Сестра к нам не зайдет – привезли еще пару тифозных. А Ёна пойдет завтра в Кремль и увидит и услышит Ленина. Ой, Ленина! Как я ему завидую, хоть одним бы глазком посмотреть на Ленина».

Еда и тепло сморили всех и все спят, только я никак уснуть не могу. Вглядываюсь в лица своих товарищей и мне кажется, что у них от еды и тепла появился на лицах румянец, они спокойно дышат и улыбаются, кто-то что-то одно и то же говорит во сне, а я все ворочаюсь с боку на бок, не могу отогнать мысли о завтрашнем дне. Как он сложится? Увижу ли я его? Услышу ли? А вдруг Владимир Ильич политический отчёт делать не будет. А вдруг вообще отменят заседание конференции. И тут же иные мысли: отменить конференцию не могут, так как со всей страны приехали делегаты, как и доклада отменить не могут, раз конференция состоится.

Всё мысли и мысли, надежды и сомнения, а сна всё нет.

Начало светать. Я поднялся, учитывая, что от Лефортово до Кремля мне необходимо будет потратить не менее 2-х часов на пешее хождение. На иное я рассчитывать не мог, так как трамваи не ходили, а извозчику нужно было бы заплатить очень дорого, а денег ни у меня, ни у товарищей не было, и вот я тронулся в путь, напутствуемый товарищами: – «Так ты же смотри! Смотри! И слушай внимательно! Записывай! Главное – отчет Владимира Ильича! Смотри внимательно на Ленина! Ну, шагай, а не то можешь опоздать!».

И я начал шагать по только что пробуждающейся Москве. Подгоняет меня крепкий мороз. Не разберешь, скрипят ли сапоги или скрипит не убранный снег. Повидимому, и сапоги, и снег.

(На снимке: Сухаревка с видом на знаменитую башню)

Чем ближе к Каланчёвке, к вокзалам, тем чаще начали попадаться сани и двухколёсные тележки, везущие тощие небольшие мешочки с продовольствием, обмененные на рабочую одежонку или на изделия седоусого жилистого рабочего, идущего за тележкой. За другими санями, до отказа нагруженными полновесными мешками, идут два-три дюжих парня, типа бывших охотнорядцев, и подталкивают тяжело нагруженные сани.

Вокзалы волнами выбрасывают из своего чрева мешочников, и они растекаются по огромному заснеженному, холодному городу. Выхожу на Домниковку и поворачиваю мимо Спасских казарм к Сухаревке. Сухаревка уже шумит, кричит, вопит на разные голоса. Со всех сторон в неё стекаются люди – москвичи, закутанные во множество одежек; у женщин поверх этих одежек – платки, подпоясанные на спине. У мужчин башлыки также подпоясаны и завязаны сзади. Смотришь на них и думаешь, сколько мужества в этих людях, сколько подлинной веры в дело революции и сколько лишений во имя её терпит этот человек – Москвич. И сколько накипи на поверхности революции. Алчные, наглые и вороватые, они безжалостно сдерут с тебя семь шкур. Ничего человеческого в них нет. Они, не моргнув глазом, продадут ближнего и революцию. Идёт торг, а я, протаранив уже плотную толпу у Сухаревской башни, выхожу на Сретенку.

Ноги от мороза начинают деревенеть, поэтому я прибавляю шагу, хотя и начинаю выдыхаться. Сказывается 2х-месячное лежание в госпитале.

Наконец я в Кремле. Сдав шинель, я направляюсь к лестнице Большого Кремлевского дворца. Пока я раздевался, меня начало обволакивать тепло. Медленно поднимаюсь по лестнице и, добравшись до площадки, я бессильно опускаюсь, и тут все пошло кругом – и вздыбившиеся кони, и всадники, и щиты, и олень на картине, и редкие люди, спешащие в зал заседания. Всё в тумане. И как в тумане слышу слегка грассирующий голос: – «Смотрите, товарищу, кажется, плохо. Помогите товарищу!».

Кто-то помог мне встать, кто-то повел меня мимо Георгиевского зала в небольшой зал, сплошь иконописно расписанный и уставленный длинными столами, накрытыми белыми скатертями с приборами для еды. Первое, что я почувствовал – это запах щей и исходящий от них пар. Когда я съел тарелку щей с большим ломтем хлеба, я оглянулся и увидел пожилую женщину, которая стояла, скрестив на груди руки, смотрела на меня так жалостливо, как может смотреть только мать на сына, попавшего в беду. – «Ешь, милый, ешь касатик!», и передо мной очутилась тарелка пшённой каши с маслом. Покончив с кашей, я почувствовал огромный прилив сил и бодрости. Все вокруг меня посветлело, и я, снабженный пачкой папирос, поспешил в зал заседаний съезда.

Много красного, много позолоты, тяжелые люстры и большие толстые колонны, мешающие нам – гостям съезда хорошо видеть происходящее на трибуне и в президиуме. Приходилось вытягивать шею и вертеть её в другую сторону от вертящейся впереди тебя головы.

Когда я приноровился и начал реально отличать и видеть что меня окружает, что и кто находится в президиуме съезда, в действие вступил слух.

И вдруг зал затих и из президиума раздался громкий, разделяющий каждое слово голос: – «Слово предоставляется товарищу Ленину!». Секунда абсолютной тишины, и зал взрывается аплодисментами. Ленин обвёл взглядом аплодирующий зал и мне показалось, что его внимательный взгляд заметил и меня. Затем Владимир Ильич вынул из жилетного кармана часы и жестом показал на циферблат. Аплодисменты начали стихать и зал, почуяв что Ленин вот – вот заговорит, мгновенно затих.

И Ленин заговорил. Речь его была свободна, спокойна и вместе с тем энергична. В ней мне почудилась огромная взрывная сила, когда он говорил о том, что мы можем, мы должны, мы дадим хлеб рабочему, матери, детям, а для этого нужно, чтобы коммунисты были впереди, чтобы они показывали пример борьбы за хлеб. С такой же силой Владимир Ильич говорил, что мы должны дать железным дорогам, предприятиям топливо (дрова), мы должны победить вошь, победить тиф. И тут, как и везде, впереди должны быть коммунисты – передовые рабочие».

Возвращался отец в госпиталь на Красной Пресне тем же путём, что и шёл в Кремль. Из головы не выходила лестница, он сам в полуобмороке и кто-то над ним, и чей-то грассирующий голос. При подходе к госпиталю он бесповоротно решил – о нём позаботился ЛЕНИН! Верность ему он пронесёт через всю жизнь.

Из автобиографии отца:

«После излечения я был назначен Политотделом Югзапфронта и направлен в феврале 1920 года в 1-ю Конную Армию Будённого и с ней я прошёл Северный Кавказ, Украину и часть Галиции, будучи начальником шифровального отдела Полевого штаба Армии и инструктором Политотдела.

Летом 1921 года я был назначен в части Украинского Военного Округа, где я пробыл до 1929 года в качестве комиссара курсов, начальника Политотдела бригады курсантов, комиссара штаба 23-й дивизии, прокурора 23-й дивизии, 80-й дивизии и помощником начальника Украинского Военного Округа».

Дополню рассказ отца данными, которых он безусловно не знал, о тяжёлых итогах Гражданской войны.

В ходе Гражданской войны от голода, болезней, террора и в боях погибло (по различным данным) от 8 до 13 млн человек, в том числе около 1 млн бойцов Красной Армии. Эмигрировало из страны до 2 млн человек. Резко увеличилось число беспризорных детей после Первой мировой войны и Гражданской войны. По одним данным в 1921 году в России насчитывалось 4,5 млн беспризорников, по другим – в 1922 году было 7 млн беспризорников. Ущерб народному хозяйству составил около 50 млрд золотых руб., промышленное производство упало до 4—20 % от уровня 1913 года.

Потери в ходе войны

Категория потерь ……………………........  Численность