Текст книги "Не суди"

«Дорогой Сережа! 3.Vll

Я задержала ответ не только потому, что болела, а потому, что боялась, чтоб мое скверное самочувствие не оказало влияния на мой ответ.

Буду говорить откровенно: с моей точки зрения (у других писателей может быть иная точка зрения) то, что Вы мне передали, плохо: не интересно, написан он в тоне дурной стилизации (которую я вообще ненавижу), и вообще ни к чему.

Повторяю: таково МОЕ мнение, для Вас не обязательное. Вы можете без труда получить отзыв других писателей, обратившись в журн. «Юность» или «Смена» или в К-ссию Молодых авторов «Союза Писателей».

Только не обижайтесь на мои слова и запомните, что писательство – это профессия, требующая СВОЕГО таланта и СВОЕГО уменья. Толстой так не бездарен на месте Плесецкой, как Плесецкая на месте Толстого.

Сердечный привет Вашим

Подпись……»

Не различая «чинов и званий» (что было всегда и поныне мне присуще), я ей что-то нахально ответил, пройдясь, заодно, по её неудачному сравнению Толстого с Плесецкой, и получил следующий ответ.

«Дорогой Сережа!

Только что почта принесла Ваше письмо. К сожалению я вернула Вам рукопись, так что не имею возможности аргументировать свое мнение «документально», а послезавтра я уезжаю в Прибалтику. Поэтому мне кажется, что самое правильное – передать наш спор на решение «третьему» – людей более компетентных в таком деле, чем я.

Прилагаю при этом письмо моим друзьям в редакцию «Юности», зовут их одного Алексей Фролов, другого – Александр Егоров, тел. 291 6376. Помещается редакция на улице Воровского 53, звонок от 13 до 17.

В Вашем письме мне безусловно понравилась последняя фраза. Что же касается Толстого, то он не любил Шекспира, что доказывает индивидуальность писательских вкусов.

Желаю успеха! Подпись….»

Искренним предложением я не воспользовался, писать перестал, кроме многочисленных, часто шутливых, стишков по торжественным и не торжественным случаям да книг и статей по профессии. Самолюбивый лентяй. Как говорила моя мама: – «Что нам рупь, что нам два – самолюбствие дороже!».

(На снимке: Екатерина Михайловна Ямпольская и Илья Данилович Россман – о нём ниже – у нас в гостях)

Екатерина Михайловна Ямпольская – изумительная женщина – антипод Елизаветы Яковлевны. Большой поиск в интернете не дал мне ничего кроме фразы: «Была секретарём Басманного райкома партии – 1921–1922». Из отрывочных разговоров за столом (не было во мне тогда здорового любопытства, за что себя ругаю) запомнил я, что, будучи совсем молодой, она играла Ленину Аппассионату, и он при этом, растроганный, плакал (факт исторический). А вот что знаю точно, что прошла она все круги ада 17-летних репрессий с 1938 года и осталась добрым и достойным человеком. Бывала она у нас часто вместе с ангелоподобной молчаливой подругой Адой Абрамовной. История моих «персональных» общений с Екатериной Михайловной такова. Она потренировала меня в английском и потрясла меня однажды свой реакцией на современные комсомольские «подвиги». Дело было во время Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Москве в 1956 году. Был я «праведным» комсомольцем и членом бригадмила (бригада содействия милиции: ходили мы тройками во главе с участковым милиционером, охраняя общественный порядок от хулиганов и пьяниц, что, правда, не мешало нашим милиционерам «втихаря», под комсомольским прикрытием, выпивать в охраняемых подъездах). К началу фестиваля райкомы комсомола сколотили комсомольские «Оперативные отряды по борьбе с уголовной преступностью». Я, второкурсник, «имел честь» стать заместителем командира одного из таких отрядов из 100 студентов моего института. Штаб нашего района находился в Останкино. Задача была поставлена секретарем райкома чётко: «хватать, не пущать и тащить пред его светлые очи»! Хватать нужно было «развратных», по нашему мнению, советских девушек, не «пущать» их до вечернего «подозрительного» контакта с иностранцами, и всех «подозрительных» отводить в штаб. Что мы и делали почти две недели фестиваля. Но самое «приятное» делалось Органами без нас: поздней ночью девиц сажали в автобусы и вывозили в лес Подмосковья, где у каждой, спереди от лба к затылку, выстригалась дорожка. После фестиваля это породило моду на ношение девушками косынок. Мой красочный рассказ потряс Екатерину Михайловну: она закрыла лицо руками и дрожащим голосом спросила: – «Боже мой, Серёжа, и это делали Вы?!». Мои уверения, что я только ловил и тащил, помогли мало – она ушла убитая, не веря, что такое (!) возможно. Ну, а через энное время родились «дети разных народов», так что мы нашими комсомольскими подвигами бдения, в том числе и на Останкинском кладбище, ничему не помогли. Лично меня Екатерина Михайловна простила. Золотой души человек!

На вышеприведённом снимке рядом с Екатериной Михайловной сидит Илья Данилович Россман. Вот краткая справка о нём:

«Илья Россман родился в ноябре 1895 года в еврейской семье.

В 1918 году вступил в большевистскую партию.

С августа 1927 года по август 1929 года – начальник штаба 1-го артполка 1-й моторизованной Московской Краснознамённой дивизии.

С августа 1929 года по весну 1931 года – командир 2-го стрелкового полка 1-й моторизованной Московской Краснознамённой дивизии.

26 ноября 1935 года – комбриг.

В 1935–1937 годах – начальник Московского артиллерийского училища.

С января 1937 года по 18 октября 1938 года – начальник 2-го Киевского артиллерийского училища.

В 1938 году осуждён на 10 лет лагерей по вымышленному делу «военного заговора».

В 1948 году вновь арестован и отправлен на 5 лет в ссылку в Енисейск»

А вот что я нашёл (familyspace.ru) об Илье Даниловиче в воспоминаниях его родственника о семье Рахлиных-Россман (семья великого дирижёра Натана Рахлина):

«… братья, Володя и Илья Россманы, в 1919 г. были схвачены деникинской контрразведкой за участие в большевистском подполье, за них и других арестованных безуспешно пытался заступиться писатель В.Г. Короленко. Их друг, жених их кузины Сони Рахлин – Иосиф Злотоябко дал взятку деникинскому чину, и братьев отпустили… Впоследствии Илья Россман был зам. начальника Киевской артшколы и по клеветническому доносу в середине 30-х гг. осуждён «за военный заговор». Впоследствии реабилитирован.»

В упомянутом выше Енисейске мы с ним и познакомились. Был он человеком весёлым, с чувством юмора, любил преферанс и всё ему «сопутствующее».

(На снимке: Яков Моисеевич Фишман, Соня Шапиро – её муж – бывший друг отца, генерал, погиб в 1938, моя мама).

Яков Моисеевич Фишман – удивительной жизни человек, до сих пор не нашлось на него своего Дюма! Родился он в 1887 году, на 11 лет раньше моего отца, в Одессе, в небедной семье. Не удивляйтесь манерам Якова Моисеевича перед фотоаппаратом: его не удалось сфотографировать никому – куда уж мне!). Закончил гимназию в 1905 году и сразу поступил на физико-математический факультет Новороссийского университета. А годы на его юность пришлись заразительно буйные, и он этой же осенью университет бросает и мчится куда? – конечно в Петербург, делать Революцию! 18-летний парень невысокого роста, с великолепной рыжей шевелюрой, удивительно импульсивный и подвижный, он почти сразу становится членом Петербургского Совета рабочих депутатов, руководителем которого вскоре становится ещё один студент-недоучка того же физмата Лев Бронштейн, ставший к этому времени Львом Троцким. На знаменитом Пороховом заводе Яков возглавляет боевую дружину. Но «не долго музыка играла»: восстание не удаётся, депутаты Петербургского совета арестованы, Яков ареста избегает и возвращается в Одессу. В партии эсеров он с 1904 года и уже считается там опытным боевиком. Поэтому – «За работу, товарищ!». Ему поручают убийство главы одесского Союза русского народа – черносотенной погромной организации – графа Коновницына. И опять – «недолёт»! Группу арестовывают, но прямых улик против Якова не находят, и его освобождают. Но «битому не спится», и он сразу уезжает в Москву, где его встречают с распростёртыми объятиями и избирают членом Московского комитета партии эсеров. Бурная деятельность вскоре прерывается арестом, тюрьмой, а в 1908 году ссылкой на поселение в Туруханск за принадлежность к террористической организации. Через год его обвиняют в содействии ссыльным-бунтовщикам, арестовывают и ссылают в Енисейск, где он год проводит в тюрьме под следствием. Всё, хватит – пора менять холодную Сибирь на что-нибудь тёплое! И если, традиционно, туруханские ссыльные бегут налево, в сторону Европы, то Яков рванул (недаром считался сильным конспиратором) в 1911 году направо – сначала в Китай, а уже оттуда, долгими морскими путями, в тёплую Италию. И как его не выловили?! Осенью он поступает в Неаполитанский университет, предъявив (о, чудо из чудес!) в качестве документа тюремное свидетельство. Итак, после 5 с половиной лет тюрем и ссылок, Яков Фишман живёт и учится в Неаполе, параллельно работая ассистентом в политехнической школе, специализируясь по взрывчатым и отравляющим веществам. Он успешно заканчивает университет, получает степень доктора естественных наук и тут же поступает в высшую магистерскую школу, которую заканчивает весной 1917 года как магистр химии и возвращается в Россию. Он становится одним из лидеров левого крыла партии эсеров (будущие левые эсеры), членом знаменитого Петросовета, летом вступает в Красную гвардию, участвует в штурме Зимнего дворца. Вскоре, при образовании партии левых эсеров, Яков становится членом её ЦК, избирается членом ВЦИК. Он выступает ярым сторонником продолжения войны с Германией и становится участником заговора провокационного убийства посла Германии Мирбаха. Более того, он изготавливает ручные бомбы и передаёт их на тайной явке в гостинице «Националь» организаторам заговора, которые оснащают ими исполнителей теракта Блюмкина и Андреева. От большевистского преследования Яков бежит из Москвы на Донской фронт, а затем на Украину, где воюет против частей генерала Краснова и Петлюры. А пока в Москве его заочно приговаривают к трём годам тюрьмы за участие в мятеже левых эсеров, и как только он появляется в Москве, его хватают и засаживают в Бутырку. И тут Яков Моисеевич «перековывается»: он пишет покаянное письмо в большевистскую газету «Известия» и через считанные дни 20 декабря 1920 года становится коммунистом. Тут же его включают в состав советской экономической делегации в Италию в качестве заведующего экспортом (а на самом деле как сотрудника Разведупра Красной Армии). Так начинается шпионская жизнь доктора химии в качестве военного аташе в Италии, а затем в Германии. Он добывал военные секреты, пытался переправлять образцы оружия. По возвращении в Москву в 1925 году Я.М. Фишман (на снимке) становится, ни много-ни мало, начальником Военно-химического управления Красной Армии, возглавляет параллельно Научно-технический комитет, а с 1928 года – Институт химической обороны. Я не всё перечислил в боевых и шпионских заслугах Якова Моисеевича – просто устал! Далее легче, потому что обычное для тех лет: взяли в 1937, долго пытали, дали 10 лет ИТЛ, Норильск, повторное осуждение в 1949, реабилитация в 1955, присвоение по ходатайству маршала Жукова звания генерал-майора, тихая жизнь пенсионера до смерти в соседнем с нашим доме в 1961 году. В печати я встретил фразу, что только Фишман мог бы рассказать о тайнах убийства посла Мирбаха. Но «не на того напали»: даже когда я пытался его фотографировать у нас за обеденным столом, он всегда прикрывал лицо рукой, а единственный секрет, который он выдал, был ответ на вопрос моего отца: – «Яков Моисеевич, как Вам удалось так здорово похудеть?» он ответил: – «Поносами, Иона Григорьевич, поносами». Жену он потерял ещё в Норильске и жил с их бывшей домработницей, Марией Ивановной, на которой впоследствии женился. Разбавлю свой рассказ выдержкой из Википедии: «5 июля 1937 года Я.М. Фишман был арестован по делу военно-эсеровского центра, почти три года находился под следствием, 29 мая 1940 года Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила его к 10 годам ИТЛ. В заключении работал по специальности в Особом Техническом Бюро при НКВД (одна из «шарашек»), группа под его руководством разработала новую модель противогаза. В 1947 году был освобождён, назначен заведующим кафедрой химии Саратовского института механизации сельского хозяйства, с 1948 года – доцент кафедры химии Уманского сельскохозяйственного института. В апреле 1949 года был повторно арестован и полгода отсидел в тюрьме Киева, затем сослан в Норильск, назначен начальником участка, затем начальником лаборатории и заместителем начальника цеха Норильского горнометаллургического комбината.

После смерти И.В. Сталина, 5 января 1955 года Военной Коллегией Верховного Суда СССР дело Я.М. Фишмана было пересмотрено, приговор в отношении него был отменён, дело прекращено за отсутствием состава преступления. Вскоре он был освобождён, проживал в Енисейске, затем в Кимрах. 5 мая 1955 года был полностью реабилитирован, в августе 1955 года было присвоено звание генерал-майор технических войск, с сентября 1955 года – в отставке, в ноябре 1955 года был восстановлен в партии. В отставке – персональный пенсионер, проживал в Москве.

Умер Яков Моисеевич Фишман в 1961 году в Москве».

Сергей Петрович Белько, человек могучий по всем статьям: рост, сила, воля, интеллект. Бывал у нас с женой и дочкой, все, по крайней мере ростом, под стать ему.

(На снимке: Нелли Белько – дочь Сергея Петровича, Андрюша, Юнна и я.)

Поэтому, при всем желании СП. и его жены, нам не довелось породниться: был я их доченьке где-то до уха. Удивительно, но я нигде не смог найти сведений о Сергее Петровиче (точно так же, как об отце и Екатерине Михайловне). Думаю, что информация о бывших партийных и дипломатических работниках до сих пор не выпускается из архивов. Сергей Петрович до 37 года работал с Коллонтай, был в Швеции её помощником и секретарём посольства, объехал за рулём всю Европу (с какой целью?), и как он мне говорил, «слился с машиной, чувствовал себя с ней единым целым», а после 37-го ему выпала великая «честь» быть первостроителем Норильска, жить в палатке на вечной мерзлоте, орудием труда иметь кайло и лопату. Время с 37-го по 55-ый провёл «стандартно», силу не потерял: когда я показал ему как я отжимаю за спиной экспандер из трёх мощных металлических пружин, он только сказал: – «Эх, деточка» и двумя пальцами растянул весь экспандер перед собой. Как и все «бывшая 58 статья», по приезде в Москву поиски работы ему ничего не дали. Помог мой отец: он поговорил с Николаем Ивановичем Осеневым, всерьёз рекомендовал Сергея Петровича, и тот стал директором Худфонда Союза художников СССР. Круто! В его ведение стали входить все производства Худфонда, дома отдыха и пр. Большой Начальник! А главное – много могущий! Через два – три года жить нам стало материально трудновато. Отец обратился к С.П. – дай надомную работу. Тот покапризничал, потянул, – отец его обматерил (слышал я из кухни). Получили родители две метровых доски, клубки разноцветных шерстяные ниток, металлические спицы, и работа по производству шарфов началась. Приносила она рублей 50–70 в месяц, и это к 100-рублёвой пенсии отца, 40-рублёвой пенсии мамы и 45-рублёвой моей стипендии давало существенную прибавку. Но я, персонально, «поживился» могуществом Сергея Петровича при окончании института: он «устроил» мне путёвку в дом отдыха Союза художников в Крыму и пару раз принял меня в мемориальном домике Чехова, где он с семьёй в это время проживал. «О времена, о нравы!».

(На снимке: мама, Сергей Митрофанович и Берта Борисовна у нас в гостях)

Профессорская чета историков: Граве Берта Борисовна и Сергей Митрофанович Дубровский. Берта Борисовна запомнилась мне ещё с Енисейска как большая матерщинница и человек, пренебрегающий всяким этикетом. Она могла прийти к нам в гости с пирогом, испечённым ею в знаменитой тогда чудо-печке, поставить пирог на стол и начинать вытряхивать из чудо-печки (вот в чём чудо!) катышки от её родной козы. При этом она ничуть не обижалась, когда её пирог мы демонстративно игнорировали, все, кроме её безропотного мужа. По прибытии в Москву она взялась за всех: мужу доставалось за неправильную езду на старом «Москвиче» – стоило им остановиться у светофора, как она приказывала милиционеру отобрать у её водителя права, и, вообще, арестовать его за аварийную езду; когда сосед по даче (им вернули дачу в Барвихе) вышел к калитке и представился ей как муж Галины Николаевой (знаменитый в то время автор книг о Ленине и детях), она тут же его ошарашила вопросом: – «А днём Вы что делаете?». Бедный малый не знал что ответить и тут же исчез за калиткой. Сергей Митрофанович Дубровский в общении – добрейший интеллигент, немногословный, и он же полная этому противоположность в борьбе за «чистоту науки». Мы были пару раз на его выступлениях с докладами в институте истории Академии наук: без ругани и повышения голоса, но жёстко и сурово. Недаром, он был сын священника. Академик Милиция Нечкина как-то в выступлении обыграла его фамилию, сравнивая с Пушкинским Дубровским. На его день рождения я разразился четверостишием:

 
Дорогой наш профессор,
Милый доктор наук,
Наши руки возьмите
К сотне дружеских рук.
И хотя Вы «Дубровский»,
Как сказала М.Н.
Пусть они Вам помогут
Взять историю в плен!
 

Одно изречение Сергея Митрофановича на экзамене, когда студент сказал ему, что у «Гераклита всё текло», стало прямо историческим. К его удовольствию и к ревности Берты Борисовны (она и сама «пописывала»), я перевёл это в короткий стишок:

 
Всё текло у Гераклита
И по бедному студенту
Это «всё» бывало влито
В историческую ленту.
Вы ж спокойно доказали
Испытующему муки,
Что «текущее» едва ли
Будет ценно для науки.
 

Берта Борисовна и Сергей Митрофанович прошли обычный путь 1937–1955. В газете «Красноярский рабочий» от 02.04.89 есть рассказ о случайной встрече молодого человека с моими героями в Енисейске: «… с двумя профессорами – С.М. Дубровским и Б.Б. Граве, занимавшихся исключительно «сельхозпроизводством», точнее говоря, овощеводством и свиноводством (они жили только этим натуральным хозяйством, изредка и втайне ещё содействуя местному начальству в подготовке очередных докладов или отчётов, особенно по части международной политики и философии). По присущей ему скромности, Сергей Митрофанович Дубровский не рассказал (я узнал это позднее), что он был в Норильске среди двадцати смертников, отправленных на Талнах с последующим расстрелом, спас всех обречённых тогда лично А.В. Завенягин, начальник будущего комбината, имя которого вспоминают многие». Ну, насчёт свиноводства товарищ не разглядел: одна коза – ещё не свиноводство. А вот намёк насчёт помощи Сергея Митрофановича начальству я встретил дважды, в том числе и про тайную работу на краевое управление МГБ. Если это так, то я ему не судья: мучили и били всех, мало кто выдерживал. Завершает мой список друзей отца Пётр Аронович Золотусский (на снимке). При моём фотографировании он не загораживал лицо, как Яков Моисеевич, но шпионом он был настоящим. Я спросил у моей жены Нины, какое впечатление производил на неё Пётр Аронович. Срезала правду-матку: местечковый, еврейковатый, даже с некоторым акцентом. Это ей, конечно, казалось по-молодости, но что-то в этом есть. Приходил он к нам с женой (на снимке – справа), простой хорошей женщиной, оставляя дома четверых детей. Жили они материально тяжело на его не великую пенсию и её заработки. В книге «Внешняя разведка СССР» о нём сказано следующее: «Золотусский Пётр Аронович (1896–1967). Еврей. Член Коммунистической партии. Работал в Разведупре РККА. Окончил восточный факультет Военной академии РККА (1924). Секретарь Советского консульства в Осака. Затем перешёл в ИНООГПУ. Легальный резидент ИНО в Лондоне с февраля 1927 г. и до разрыва дипломатических отношений в мае того же года. По данным эмигрантской печати, работал в Нью-Йорке (1930) под именем Семена Филина (Мышкина) и прикрытием сотрудника амторга. Репрессирован, находился в заключении. Реабилитирован. Отец известного литературного критика Игоря Золотусского. Скончался в Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище». Вышепоименованный Игорь Золотусский – сын Петра Ароновича от первого брака в книге «Нас было трое. Часть 1» даёт описание своей жизни с отцом и матерью с года своего рождения (1930) и до прощания с отцом в 1937 году. Ему удалось войти в архивы КГБ и изучить уголовное дело отца, но и только. Все остальные перипетии жизни Петра Ароновича (весьма фантастические) – плод воспоминаний максимум 7-летнего ребёнка и, как пишет Игорь, некоторых записей отца после возвращения из ссылки. Жалко, что всё обрывается 1956-м годом. Вероятно, Игорь мало общался с новой семьёй отца. В краткой характеристике моего отца Жак (у нас в семье все называли его только Жак) назывался бывшим прекрасным разведчиком, объехавшим под видом купчины много стран. В помощь оставшейся после смерти Жака почти в нищете его семье мой отец в «могучей кучке» с Марией Поповой (знаменитая Анка-пулемётчица из дивизии Чапаева) и некоторыми друзьями добились оставления персональной пенсии Жака его семье. Вот это любопытное письмо.

В КОМИССИЮ ПО УСТАНОВЛЕНИЮ ПЕРСОНАЛЬНЫХ ПЕНСИЙ ПРИ СОВЕТЕ МИНИСТРОВ РСФСР

Дорогие товарищи!

25 октября 1967 года умер член КПСС с марта 1919 года персональный пенсионер республиканского значения ЗОЛОТУССКИЙ Петр Аронович.

Вся жизнь этого человека – это жизнь борьбы и смертельной опасности в самой гуще злейших наших врагов во многих странах капиталистического мира.

Чекист и контрразведчик, он всю жизнь был на боевом посту как верный сын и солдат коммунистической партии.

В 1937 году его постигла участь многих: он был репрессирован и много лет провел в тюрьмах и лагерях.

В 1955 году он был полностью реабилитирован и восстановлен в рядах партии.

Но здоровье его уже было подорвано, и после трех инфарктов он скончался, оставив большую семью: жену – работницу-плетельщицу и 4-х детей в возрасте: 21 года, 17 лет, 14 лет и 11 лет. Не оправилась от лишений, выпавших ему репрессией, семья до сих пор.

Чтобы еще более не ухудшить тяжелого положения его семьи, мы просим оставить его семье получаемую им республиканскую пенсию в размере 120 рублей. Это будет справедливо и заслуженно.

ПОПОВА Мария Андреевна, член КПСС с марта 1918 г., боец 25 Чапаевской дивизии, п/б № 04587081

САПЕРШТЕЙН Розалия Яковлевна, чл. КПСС с мая 1917 г участница гражданской войны, п/б № 07596198

БРОУН Иона Григорьевич, член КПСС с авг.1917 г. быв. Зав. Сектором загран. кадров ЦК ВКП/б/ п/б № 07212951

ЮЖНЫЙ-ГОРЕНЮК Иосиф Эммануилов чл. КПСС с ав.1917 г быв. член коллегии Одесской Губчека, п/б № 09246550

ТУМАРКИН Михаил Борисович, член КПСС с февр. 1920 г, бывший чекист, п/б № 07276790

Ну, а насчёт жены «работницы-плетельщицы» – это, как мы понимаем, дело моего отца через Сергея Петровича Белько. Последний штрих в «богатство» семьи Жака: мой племянник Андрюша вспоминает, как он пацаном носил на Фрунзенскую с бабушкой и дедушкой детские вещи для детей Жака.

Завершу описание друзей нашего дома фотографией, на которой удалось поймать многих из здесь поименованных: Иона Григорьевич Броун, Валентина Григорьевна Вагрина, Екатерина Михайловна Ямпольская, Николай Иванович Осенев, Сергей Митрофанович Дубровский.

Итак, через считанные месяцы после незаконного «налёта» на Москву мы обустроились в новой квартире в прекрасно расположенном доме на Краснопресненской набережной: слева мост и высокое здание СЭВ, напротив, через Москву-реку – начало знаменитого Кутузовского проспекта и высотная гостиница «Украина», а через несколько лет слева от нашего дома построят Дом Совета Министров («Белый Дом»), а справа – огромный Международный комплекс. Против 17-тысячного Енисейска – «небо и земля». Пора жить, что называется, «полной грудью». Живём. Но остаётся главное переживание родителей – дочь, оставленная в Норильске и родившая пацана от влюблённого в неё главного инженера химкомбината. Тот не может на ней жениться: «она дочь врага народа, он – коммунист». Отец категорически настаивает на приезде Юнны в Москву, она упирается: в Норильске остаётся всё – отец сына, замечательные подруги, хорошая работа, а с её независимым характером (есть в кого) ещё и полная самостоятельность. Но сдалась: младенцу нужен уход и здоровый климат. Не прошло и 4-х лет нашей разлуки, и в апреле 1955 года мы встречаем её с малышом Андрюшей (на снимке). После покупки мебели и пианино (!), денег, заработанных в Норильске, остаётся, как выражается мама, «с гулькин нос». Отец упорно ищет работу, мама печатает на пишущий машинке его многочисленные обращения к власть имущим, вплоть до Генерального Секретаря партии, но одновременно успевает устраивать вышеописанные приёмы («журфиксы», называет она их) и подрабатывать на машинке мелкими заказами и плетением шарфиков; но главная её забота – внук Андрюша. Наш семейный доход: персональная («за заслуги перед отечеством») пенсия отца – 1000 (с 1961 года – 130) рублей в месяц, мамина – 440, моя стипендия – 450 (так как я учусь на специальности «Бурение нефтяных и газовых скважин» – будущей тяжёлой и опасной профессии; обычная стипендия в различных вузах – от 290 до 390 рублей) и семейные приработки рублей на 400 в месяц. Среднемесячная зарплата по стране (как средняя температура по госпиталю), приведённая Статистическим Управлением СССР, равнялась за 1955 год: рабочие промышленных предприятий – 785 рублей в месяц, строительные рабочие – 700 рублей, работники совхозов и подсобных сельско-хозяйственных предприятий – 466 рублей, работники наземного транспорта – 750 рублей, работники связи – 556 рублей, работники торговли – 553 рубля, работники питания – 449 рублей, работники просвещения, науки и культуры – 742 рубля, работники здравоохранения – 521 рубль. Эти цифры ничего не значат, пока я не приведу некоторых цен того времени.

В декабре 1947 года произошла отмена карточной системы на продуктовые и промышленные товары и введены единые государственные цены на них. Это не касалось рыночной и кооперативный торговли, где цены сразу значительно подскочили. Кроме того, страна была поделена на три ценовых пояса в зависимости от климатических и природных условий и удалённости от производящих продовольствие и промышленные товары территорий, и даже от вида этих товаров. Например, цена на хлеб пшеничный из муки 1-го сорта на территориях 1 пояса была 6,20 руб. за килограмм, 2 пояса – 7 руб. и 3 пояса – 7,80 руб. К 1961 году произошло 6 государственных снижений цен – каждый раз от 10–12 до 15–20 процентов на разные группы товаров. Более того, цены разнились для города и деревни. Поэтому, сельский и поселковый жители запасались продуктами в большом городе, особенно в дотируемой Москве. Это стало массовым явлением, когда в 1961 году после деноминации (в экономике – укрупнение денежной единицы страны без изменения её наименования: например, 100-рублёвую купюру заменили 10-рублёвой и т. д.), а по-существу, – девальвации более чем в 2 раза, всё больше начал проявляться дефицит различных товаров. Итак, 1955 год, мужские кожаные туфли – 200 руб., мужские брюки – от 10 руб, рубашка – от 3 руб, мужской костюм – от 65 руб.; плата за проезд: в трамвае – 3 коп, автобусе – 4 коп, троллейбусе – 4 коп, на метро – 5 коп, проезд Ленинград—Москва: плацкартный вагон – 10 руб, вагон люкс – 25 руб, самолёт – 36 рублей.

На не роскошную жизнь с ежемесячными «журфиксами» нам хватало, хотя мама никогда не была «экономистом». Цена любой непродовольственной покупки, заявленная отцу, смело могла умножаться на 2, что и составляло её приблизительную стоимость (отец обычно, всё равно, говорил: – «Дорого!»). Кроме того, мама никогда не знала сколько денег осталось до получки. Весь запас хранился в не запиравшемся шкафу под стопкой белья. Мы с отцом периодически вежливо посещали «склад»: я – понятно зачем, а отец, по старой лагерной привычке, любил иметь «заначку». «Заначка», в размере 3–5 рублей, жёстко свёрнутая в трубочку и сложенная пополам, хранилась в «пистоне» над правым верхним карманом брюк. Для всех нас это был «секрет Полишинеля». Отец не курил и не пил (кроме пары рюмок на «журфиксах»), поэтому заначка использовалась чисто в гуманитарных целях: мне, когда «склад» был пуст, и для покупки «цацки» внуку Андрюше (он же Юшенька) в прекрасном магазине игрушек около гостиницы «Украина». Каждый следующий год с середины 50-х экономически становился всё труднее для страны: сельское хозяйство и техника за последние 10 лет были разрушены экстенсивной эксплуатацией земель, промышленность не успевала за пополнением и модернизацией техники; мужское население колхозов, всеми правдами и неправдами, бежало в города. Главным Правителем Союза стал суматошный и «недалёкий» Генеральный Секретарь ЦК Никита Хрущёв. Его взбалмошные идеи (кукуруза в средней полосе страны с её коротким летом и др.) достигли апогея решением ввести в оборот в короткие сроки более 40 миллионов гектаров новых земель от Алтая до Казахстана. Так, с 1954 года началась знаменитая «Целина» – освоение целинных и залежных земель силами, в основном, молодёжи. Через несколько лет вся затея закончилась крахом: распахивать степные целинные земли без соответствующей агрокультуры и профилактики их разрушения было безумием, большие урожаи первых лет быстро сошли «на нет», не защищённые от степных жарких ветров плодородные почвы выдувались, превращаясь в пыльные бури. Продовольственный кризис в стране нарастал, а правление «умелого» Никиты в середине 60-х закончилось, но его «великие» изречения будут жить вечно – Приложение № 30.