Текст книги "Не суди"

Приложение к главе № 9

Приложение № 30.

а) Знаменитые цитаты из доклада Н.С. Хрущева на 22 съезде КПСС в 1961 году.

«Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»!

«Наши цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!» «К концу 1965 года у нас не будет никаких налогов с населения!»

б) Из принятой на съезде Программы КПСС:

«Решение задач строительства коммунизма осуществляется последовательными этапами.

В ближайшее десятилетие (1961–1970 годы) Советский Союз, создавая материально-техническую базу коммунизма, превзойдет по производству продукции на душу населения наиболее мощную и богатую страну капитализма – США; значительно поднимется материальное благосостояние и культурно-технический уровень трудящихся, всем будет обеспечен материальный достаток; все колхозы и совхозы превратятся в высокопроизводительные и высокодоходные хозяйства; в основном будут удовлетворены потребности советских людей в благоустроенных жилищах; исчезнет тяжелый физический труд; СССР станет страной самого короткого рабочего дня.

В итоге второго десятилетия (1971–1980 годы) будет создана материально-техническая база коммунизма, обеспечивающая изобилие материальных и культурных благ для всего населения; советское общество вплотную подойдет к осуществлению принципа распределения по потребностям, произойдет постепенный переход к единой общенародной собственности. Таким образом, в СССР будет в основном построено коммунистическое общество. Полностью построение коммунистического общества завершится в последующий период…

ПАРТИЯ ТОРЖЕСТВЕННО ПРОВОЗГЛАШАЕТ: НЫНЕШНЕЕ ПОКОЛЕНИЕ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ БУДЕТ ЖИТЬ ПРИ КОММУНИЗМЕ!».

Глава 10. Пора пахать и мне

Досталась целина и студентам! Летом 1956 весь мой курс, порядка трёхсот 18–20-летних юношей и девушек, по путёвкам ЦК комсомола «добровольно» отправился на освоение… в северный Казахстан. Вот мои фотографии вагона-теплушки (в таких добирались мы до Орска) и работы на току. На переднем плане у вагона – я и мои дружки (сидят) Витя Чистопольский и Володя Евстигнеев, с которыми через год мы совершим пьяный «подвиг» в общежитии.

Но это – потом, а пока с гармонистом Витей Петровым я сочиняю песню (музыка его, слова – мои):

 
Стучат монотонно колёса,
Мы едем с тобой в дальний край,
Но грусти душа не сдаётся —
Веселье гармонь подавай!
 
 
Дороги одни нас сдружили
И впредь собираясь дружить,
Расскажем друг другу как жили
И как собираемся жить.
 
 
Хоть поезд несёт всё быстрее,
Но мысли ему не догнать —
Они ведь гораздо смелее
И их нелегко удержать
 
 
Мы едем с тобою в совхозы
По зову отчизны своей,
Пускай же гудят паровозы
И поезд несёт всё быстрей.
 

Стихи, конечно, не «на уровне», но современны! А посему, песня была исполнена несколько раз на всесоюзном радио. Правда, авторство стихов Вите Петрову приказали изменить: моя фамилия не соответствовала «текущему политическому моменту» – ещё совсем недавно в стране бушевал тотальный антисемитизм. Мучаясь, стесняясь Витя согласился. Ему подставили молодого официального поэта, и песенка под чужим именем пошла. Я не очень огорчился. Не везло мне с авторством. Такое повторится в моей жизни ещё не раз.

Итак, мы разгрузились, и человек 80 из нас привезли в одно из отделений совхоза. Две огромные палатки (мальчики/девочки) посреди бесконечной степи, туалет – в поле, еду и воду подвозят в баках. Первые работы – подготовительные: сдираем дёрн на двух больших площадках, трамбуем порушенную землю и прикатываем – это будущие тока для сушки зерна и просеивания его, рядом с ними огромные амбары для будущего хранения и просушки зерна. Вот и фото – веем, гуртуем, засыпаем – Володя Фролов, я (строоойный!) и Витя Старшов. Но перед этим зерно нужно скосить, обмолотить, просушить на подготовленной площадке (ток). Больше десятка зерноуборочных комбайнов в совхозе, несколько из них – самоходных: впереди за штурвалом – комбайнёр, управляющий движением комбайна и жаткой (высота, скорость вращения, отсутствие аварийных ситуаций), сзади на высокой площадке позади бункера – помощник комбайнёра в обязанности которого входит контроль за бункером с соломой и своевременным сбросом её и разгрузкой зерна в периодически подходящую машину. А рано утром (до 6 утра) надо подъехать к оставленному в поле комбайну и смазать (прошприцевать) все трущиеся его элементы. Строгий бригадир отобрал меня на высокую должность помощника комбайнёра и представил мне моего непосредственного начальника: – «Колька! Давай, работайте. Смотри мне!». Сам он в это время никуда не смотрел, и его «Смотри мне!» я принял на свой счёт. Однако, напрасно. 8–10 дней нашей великой битвы за целинный урожай проходили как по нотам: я вставал в начале 5-го утра, в 5 уже был у комбайна, измазывался в солидоле, смазывая всё, что надо и даже больше, и в 6 утра встречал уставшего, явно невыспавшегося своего 25-летнего начальника. Первое утро прошло особо: Колька показал мне мои обязанности наверху на копнителе, а потом любезно предложил мне место рядом с собой за штурвалом. Поехали! – «А как же копнитель?», спрашиваю. – «Да не х…, – дёргай иногда за верёвку – сам сбросит!», отвечает. Делаю круг за кругом – получаю удовольствие. Колька – тоже. Через час – два бункер полон зерна, подъезжает машина, быстро разгружаемся. Машина увозит зерно и Кольку. Из кабины он машет мне рукой и говорит: – «Работай!». Приезжает он на этой же машине к обеду, благородно кормит меня, и мы расходимся: я за штурвал, а усталый и разбитый Колька – в ближайшую копну соломы – отсыпаться. Так до глубокой темноты (в сумме часиков 14–15) с получасовыми перерывами на обед и ужин все дни, как один. Поверишь в величие русского и еврейского народов! После комбайна меня пересадили на пахоту: сидишь часов десять на тряском металлическом сиденье многолемешного плуга, который тянет за собой оглушительно ревущий трактор метрах в пяти перед тобой. Работа на комбайне один-за-двоих кажется «именинами сердца» по сравнению с этой. Через неделю удалось простудиться и 3 дня проваляться с температурой в палатке под несмолкаемый преферанс псевдобольных Бори Докшицкого (между прочим, внук графини), Захара Цепенюка и моего дружка надолго Саши Барского. Посетил меня и порадовал Колька. Такого нежного и смущенного мужика я не видал даже в кино. Постоял, спросил как чувствую себя, а потом – почти шепотом:

– «Меня за труд представили к ордену Красного Знамени». Помялся, встал и боком выбрался из палатки. Совестливый оказался.

(На снимках: удостоверение моей первой награды и красивый знак Целинника)

А награду я получил – знак ЦК ВЛКСМ «За освоение новых земель».

В удостоверении, правда, меня именуют ИВАНОВИЧ. Отца простые люди тоже называли ИВАН Григорьевич, так что верьте – это моя «цацка» (как говорил отец). Получил я ещё одну награду – мою первую взрослую Почётную грамоту от целинного совхоза. Не припомню, дали их всем нам «скопом» или только «выдающимся», но бумажка такая бывала и почётной.

Вернулись домой в сентябре, кто не умел громко материться – научился, расправил плечи. За эти заслуги, за стихосложение и за нелюбовь к вранью меня избрали секретарём бюро комсомола курса (больше 200 комсомольцев).

Пришёл новый декан факультета, Владимир Николаевич В. – мой «крест» на ближайшие 35 лет! Бывший фронтовик, без стопы правой ноги, ходит без палки, прихрамывает не сильно. Высокий, широкоплечий, плотный, но не толстый, выглядит почти импозантно. ВН (так зовут его «за глаза») «сослан» к нам из ЦК комсомола с формулировкой (не ручаюсь – так говорили «знающие люди», а проверить невозможно) «за подхалимаж к руководству». Внешне – не скажешь! Все кадры ВН подбирал лично, значит и моё секретарство – с его одобрения. Почти сдружились: иногда вызывал к себе в кабинет, если встречал в коридоре – шёл, приобняв меня за «плечико». Секретарём я был не вредным, речей «не толкал», за своих заступался, ни одного доноса не сделал (школа отца и брата), успевал хорошо учиться. В «трудах праведных» прошёл год.

Летом нас посылают на очередной народный подвиг: по призыву Московского комсомола мы должны (разумеется, бесплатно) потрудиться на благо столицы нашей Родины. Моей группе досталось заброшенное подземелье станции метро «Киевская». Бригада рабочих Метростроя с помощью отбойных молотков вырубала там старые рельсы и готовила место для прокладки новых путей. Грохот от работы пневматических молотов в замкнутом с пяти сторон пространстве был, поначалу, нестерпимый, а когда работяги «доверили» нам тяжёлые молотки, которые при нажиме на рукоятку вытряхивали всю душу и тело (недаром их назвали отбойными), перерыв через каждые 15 минут работы казался волшебным сном. Все видели это чудовище в фильмах про шахтёров, но в нашем случае молотки были другие – не ручные шахтёрские, а гораздо более тяжёлые и приходилось «рубать» не уголёк, а крепчайший бетон, а на расстоянии метра от него – тяжёлую вязкую глину, в которую копьё молотка безнадёжно проваливалось, и тяжеленный молот приходилось с большим трудом вытягивать на поверхность. В книге В. Каверина «Первый съезд» есть воспоминание о Пастернаке. «Когда съезд приветствовали метростроевцы, он кинулся из-за стола президиума, чтобы снять с плеча одной из работниц отбойный молоток. Она не позволила – молоток входил в картину приветствия, – и он, смущенный, вернулся на свое место. Это происшествие отразилось в его речи: «Когда я в безотчетном побуждении хотел снять с плеча работницы метростроя тяжелый забойный инструмент, названия которого я не знаю, но который оттягивал книзу ее плечи, мог ли знать товарищ из президиума, высмеявший мою интеллигентную чувствительность, что в этот миг она в каком-то мгновенном смысле была мне сестрой, и я хотел помочь ей, как близкому и давно родному мне человеку». Тяжёл был молоточек! На третий день нашей каторжной работы я совершаю очередной, после целины, трудовой подвиг: предлагаю Васе-бригадиру для работы по тяжёлой глине сделать в мастерской из наконечника-копья наконечник-плоскую лопатку, попросту расплющив жало наконечника или приварив к нему сваркой соответствующую форму. Уже через три дня Вася-бригадир прославился как великий новатор-изобретатель. Метростроевская газета сообщила о подвиге, а я продолжил путь «отказника» (помню распространённую шуточку: дважды орденоПРОСЕЦ – трижды неполучивший).

Более того, я услышал, что ЦК комсомола бросил клич: поможем рабочей молодёжи повысить своё образование! Ну, я – «тут-как-тут», а кого учить? Так вот он – мой способный ученик бригадир Вася! Взялись мы с Васей за дело горячо: он стал приходить ко мне домой после работы, благо, что от метро Киевская до моего дома – рукой подать. На первом уроке я расписал ему, как полезно и приятно иметь высокое образование, раскрыл его великие горизонты, долго рассказывал о менделеевых и ломоносовых, а Вася с удовольствием пил чай и смотрел в окно. Уходя, он похлопал меня по плечу и пообещал придти через день. И – пришёл! Возгордившись первым успехом, я выложил мои старые учебники и, как настоящий педагог, приступил к выяснению Васиного «содержимого» на предмет математики. На 10-ой минуте «битвы» мне удалось узнать, что 4-ый класс Вася закончил лет 20 назад в деревне. Таблицу умножения помнит, но не всю, а я ему нужен для отчёта начальству о «повышении уровня». Больше Вася не приходил.

Третий курс – уже не «салаги» – пора и вести себя по-взрослому, особенно после летней, «ознакомительной» с будущей героической профессией, практики и работы на отбойных молотках в метро. Среди своих, в общежитии, это следует отметить! Весь курс окончательно разбит на специализации, и три группы – НР-55-1,2,3 – «чистые» буровики, даже без девочек! Собираемся одной группой – 25 ребят и 5 девочек (приглашены по старой памяти). Целиком расслабиться мне мешает только одно – завтра после занятий состоится отчётно-выборное комсомольское собрание курса с моим отчётом. Но это – завтра, а сегодня – «пей, гуляй – однова живём!», мы – буровики! Вечер, скромная комната в общежитии – 4 кровати, стол, 4 тумбочки, – как ни странно, вмещает всю ораву, несколько буханок хлеба, пару килограмм колбасы, две 3-х литровые банки маринованных помидоров и огурцов, кое-что печёное, сделанное домашними девочками. Сижу во главе стола, ближе к выходу. Через час замечаю, что нас «живых» за столом – трое, «неживые», человек 12–13, рассеяны кто по кроватям, кто под, а кто и не успел оторваться от стола. Не порядок, где остальные!? Чувствую свою ответственность! Готовлюсь к решительным действиям, но тут появляется вышеупомянутый «корешок» Володя Евстигнеев – в одних трусах и майке и с неожиданным требованием, обращенным к живым: Вите Чистопольскому и ко мне: – «Пошли – убьем Дубина!». – «За что?» – сурово спрашиваю. – «Он смотрит на меня свысока!». Аргумент и в самом деле расстрельный, правда, в Дубине с причёской – около 2-х метров, в Володе, даже лохматом, – не более 1,68. Решимости полны поднимаемся. Комната Дубина налево, третья с правой стороны. Врываемся по цепочке: Володя, Витя, я. Дубина нет, три сожителя начинают размахивать руками, но драки пока не намечается. На тебе! – появляется в дверях эта жердь и пытается оттолкнуть меня, чтобы войти. Миролюбие секретаря комсомола даёт мне шанс остановить предстоящее побоище, и я подставляю ему ногу и шиплю на ухо, пока его не видят мои орлы: – «Не входи!! Мотай отсюда!». Справедливо возмущённый Дубин отталкивает меня и врывается в комнату. Моих друзей трое дубинских пытаются скрутить, и мне ничего не остаётся, как вывести из боя источник конфликта. Мгновение, и я с удивлением вижу на полу живот Дубина: его голова находится под одной кроватью, а ноги – под противоположной, правда, неотделимо от средней части тела. Строем, в обратном порядке отряд нападавших с чувством выполненного долга срочно ретируется. Шум в комнате противника не умолкает, туда вызывается комендант и партийно-комсомольское начальство, а нас это уже не касается. Но оказалось – ещё как касается! Утром на перемене подходит ко мне парторг курса, бывший моряк Вася Щекатуров с просьбой рассказать, кто прав – кто виноват был вчера вечером в общежитии. Отнекиваюсь, говорю о мелкой ссоре. На следующей перемене меня вызывают в деканат. Негодую, дескать у меня ещё отчётный доклад не готов, а тут какие-то посторонние дела! А ждёт-то меня сам ВН! – «Садись Серёжа. Ты мне что-то хочешь рассказать?». – «Нет, Владимир Николаевич, ничего». Тяжёлая пауза. – «Серёжа, ты мне что-то хочешь рассказать!». – «Нет». – «Ну, иди. Сегодня собрание». Выхожу. До меня доходит, что мы его здорово подставили: его только что «спустили» из ЦК комсомола «на исправление», а тут на вверенном ему важном идеологическим участке – ЧП: пьяный дебош комсомольцев. И где? – в мужском общежитии, в компании с девушками! Да..! Как положено, открываю отчётно-перевыборное комсомольское собрание, выбираем президиум и председателя собрания, и я делаю недопустимый промах: не предлагаю в состав президиума собрания ни присутствующего здесь ВН, ни парторга. Ещё одна идеологическая ошибочка, товарищ! Да ладно: как говорит народная мудрость – «семь бед – один ответ!». Поехали! Достаю доклад, открываю рот, но говорить мне не приходится: декан предлагает сразу перейти к обсуждению, причём начать следует с вопроса вчерашнего происшествия в общежитии.

Первым выступает с побитой рожей сам пострадавший с упором на то, что его не пускал в собственную комнату и даже грубо отталкивал секретарь Броун. Развёрнутую речь произнёс сожитель пострадавшего. Его первые фразы звучали так: – «Был вечер, мы готовились ко сну. Вдруг, без стука, к нам врываются абсолютно пьяные Евстигнеев и Чистопольский, а также совершенно трезвый Броун!». Короче, в течение часа никто не вспомнил об отчёте и выборах, раз 100 упоминалась моя фамилия и раз по 20 – фамилии моих ведомых ангелочков. Собрание закончили без меня, так как большинство решило, что я уже не комсомолец.

Через несколько дней мне было объявлено, после краткого заслушивания на комитете комсомола института, что мне выносится «строгий выговор с последним предупреждением с занесением в учётную карточку». Тоже круто – последний шаг перед исключением из комсомола! И отправили меня на перевоспитание в подшефную школу – руководить школьной художественной самодеятельностью. Вот что значит написать стишки к песне про целину! (На снимке: главный режиссер школьного драмтеатра имени (это возможно, т. к. она приходила на наш концерт и выступала на этой сцене, правда, не бесплатно) Рины Зелёной – студент МНИ Сергей Броун в окружении юных актрис – поклонниц его таланта!).

После подъёма на недосягаемую высоту означенного поручения (сказался трёхлетний опыт Орского дома культуры и мамина наследственность!) через месяц узнаю, что мера моего взыскания снижена до простого строгого выговора – «без занесения». Райком посоветовал ради ВН не «выносить сор из избы» (учётные карточки хранились в райкоме комсомола). Но наказал меня ВН гораздо более жестоко: с тех пор он не только не «держал меня за плечико», но в течение 30 с лишним лет «в упор не видел», разрешив в течение года заведование кафедрой, он не дал официальное распоряжение об этом в приказе по институту, не позволил защиту докторской диссертации по совокупности работ и др., но трижды призывал на тяжёлые общественные работы со словами: – «Райком партии велел. Справишься только ты». А работёнки поручал «весёлые»: возглавить первый выезд на уборку урожая в подшефный совхоз трёхсот студентов; навести порядок в новом общежитии, где милые шалости пьяных парней по переходу с балкона на балкон заканчивались падением с 12-го этажа; стать ответственным за всю работу в подшефном микрорайоне, в который входил и дом преподавателей института. И все эти почётные нагрузки не давали мне никаких поблажек в работе. ВН знал, что безотказного Броуна подгружают со всех бесплатных сторон: зам. декана по новым методам обучения, зам. зав. кафедрой по науке, редактор факультетской газеты и т. д. Однажды, когда декан попросил меня возглавить какую-то партийную комиссию, я открыл ему секрет, что это будет одновременно 13-ое (!) общественное поручение и не заберёт ли он у меня хотя бы пятёрочку. Не поверил. Пришлось вслух посчитать.

А Вы, Сергей Ионович, уже не раз в этой книге вопрошали, как это Ваши отец и брат так отчаянно всю жизнь трудились на благо партии и народа?! Хватит спрашивать: «Суду всё ясно!».

Я сравнивал ВН с вождём всех народов – товарищем Сталиным. Он первым в высшей школе стал ректором – Героем социалистического труда, долгие годы был председателем Совета ректоров Москвы, отверг, как унизительное для себя, официальное предложение стать заместителем Министра высшего образования СССР – претендовал только на должность Министра. Подчинённые боялись его до дрожи. Заведующие кафедрами, профессора, известные учёные неделями могли сидеть в его приёмной, ожидая, что он соизволит принять их. ВН периодически выходил из кабинета, внимательно оглядывал присутствующих, и плохо было тому, кто не отсиживал в приёмной необходимые, по его мнению, часы и дни. Срок отсидки в приёмной для таких непокорных резко возрастал. Я как-то увидел несколько человек, стоящих в коридоре ректорского этажа у стенки напротив туалета – народ был начальственный. Спрашиваю у своего приятеля, проректора по учебной работе, чего они здесь делают. Он кивает на дверь туалета и тихо отвечает: – «Ждём ВН».

Мне ещё не раз приходилось задавать себе вопрос, а в последние годы, практически, задаю его постоянно: что делает человека рабом, что не позволяет ему глядеть «правде в глаза» и жить по этой правде? А ответов – тысячи, в том числе и такие: не нужно «напрягать» мозговые извилины (легче жить «в стаде» – «фюрер думает за нас»); властолюбие (и не только жажда власти над себе подобными, но и над всем живым и неживым), присущее, смею утверждать, всем без исключения; страх за жизнь и благополучие своё и своих близких; различная шкала ценностей у различных людей и проч. На этой почве растут идеологии (социальные, религиозные), возникают конфликты (от семейных до глобальных), подчиняя человека, заставляя его, извините, «ждать начальника около сортира», воевать за неправое дело, не признавать свою неправоту и так далее. Печально.

Увлекшись, я на последней паре страниц, не желая этого, перескочил через годы. Будут воля и время – я вернусь к ним.

После очередной редакции развернулась моя книга до 10 глав, 369 страниц, 234 фотографий и десятка приложений, и заключил я её фразой: «На этом я закончу свою книгу – мой неоплатный долг перед родителями, прожившими героическую жизнь не согнувшись».

Но три моих главных читателя вынесли вердикт: 1. Книга не смотрится законченной. 2. Вторая глава трудно читается из-за частых и длительных отступлений в исторические и биографические справки, хоть и интересные, но отвлекающие внимание от главного. 3. В заключительных главах хотим больше слышать об авторах, об их «битвах» за жизнь.

Хотел я с ними поспорить, сказать, что во второй главе (где было 109 страниц), да и в других тоже, я пытался дать панораму событий того времени – без этого невозможно понять жизнь и поступки отдельного человека; да и отец посвящает этому львинную долю своего дневника. Но, отдохнув, продолжил: принялся за 5-ую редакцию книги (замечания для этой редакции сделал мой старший сын Леонид), плавно перешедшую в 6-ую. Пока правил, опять много копался в интернете. Результат получился ошеломляющим: 419 страниц, 232 фотографии, 24 приложения! А ведь честно говорю – выбрасывал!

Это моё прошлое сыграло со мной злую шутку: добрых 40 лет я был добытчиком информации в науке, педагогике и изобретательстве, анализировал полученную информацию, писал профессиональные книги, создавал новые учебные курсы, как преподаватель, был автором многих изобретений. Но как, получив доступ к современному интернету, мог я при написании книги не взять это новое информационное пиршество, это побоище противоположных фактов и мнений? А тут ещё и предстоящий номер следующей главы – 11. Вы помните нашу с сестрой и норильскими соседями игру в лото? Так вот, когда выпадал бочоночек с цифрой 11, ведущий кричал: – «барабанные палочки!». Но барабанные палочки всегда ассоциировались у меня с барабанным боем. С боем! И мамина любимая поговорка была: – «Бей в барабан и не бойся!». Я, конечно, шучу, но «в каждой шутке есть доля шутки».

Итак, я решил продолжать. Меня занимали вопросы: что было причиной поведения моего отца в описываемых событиях, почему он оставался верен фантастическим идеям, в чем отличие национального сознания и поведения, почему его сыновья «топтали» его дорожку? Введу ключевые слова: евреи, антисемитизм, черта оседлости, рабство, революция, свобода.

Когда вы увидите, наконец, 20-ю редакцию этой книги, вы похвалите меня хотя бы за то, что она «ужалась» на добрую сотню заявленных выше фотографий и сотню страниц текста.