Текст книги "Дело Кинг Тута. детектив"

Мария рассмеялась.

– Теперь я вижу, что вы действительно читаете «Чудеса и приключения»!

– Извините! Продолжайте, пожалуйста.

– С этого времени и начинается так называемый Амарнский период, которым, я собственно и занимаюсь. За четыреста километров к северу от Фив Эхнатон в кратчайшие сроки возводит новую столицу Двух земель – Ахетатон, куда переезжает со всем двором. В истории древнеегипетского искусства наступает удивительное время. Произошла не просто смена культа одного языческого божка на другой. Нет. Это была одна из первых попыток еще на заре человечества сменить языческое многобожие, всех этих мелких кровавых божков на одного, имя которому Любовь. Достаточно сказать, что жертвоприношения новому богу состояли из цветов и фруктов, богослужения из темных, таинственных помещений для избранных перешли в храмы новой архитектуры, построенные так, чтобы солнечный свет проникал повсюду. В храмах Атона не было ни крытых залов, ни тайных святилищ. Они представляли собой чередование открытых дворов. Каждый из них имел в середине прямой, слегка приподнятый проход, по обеим сторонам которого правильными рядами располагалось множество маленьких жертвенников. В центре стоял большой алтарь. Около пилонов, которые отделяли некоторые части храма, находились небольшие павильоны с царскими статуями и колоннами в виде бутонов папируса. Верующие могли общаться с богом во всех помещениях храма. Наличие многочисленных жертвенников было обусловлено стремлением Эхнатона показать другим, что и они могут общаться с богом. В храмы Амона допускались только жрецы и фараон, и фараон от лица всего египетского народа приносил жертву богу в святилище. Храмы Атона были открыт для всех желающих. В искусстве рухнули каноны, оно стало удивительно простым, реалистичным, объемным и красочным. Неслыханное дело – сам фараон стал изображаться в простых сценах: вот целует жене плечо, вот правит колесницей, а его дочка щекочет лошади бок. Тысячи лет каждый творец, беря в руки резец, перо или кисть, знал, как надо рисовать, а как не надо. И вдруг – свобода, и вдруг – стало возможным выразить свое восхищение перед миром, быть искренним, быть правдивым. Ведь само имя нового и единственного бога, переводилось как Истина. Вам не скучно?

– Нет, что вы! Когда еще услышу столько нового, – уверил Дима, но вздохнул, украдкой поглядывая на часы: «Ну почему, прежде чем перейти к делу, надо обязательно начинать от Адама и Евы!»

– Пройдемте сюда. Посмотрите на парадный трон Тутанхамона, на эту сценку, выгравированную на золотом листе, со вставками из самоцветов, серебра, фаянса и цветного стекла. Вот наш баловень в кресле. Как непринужденна его поза, как естественна для непоседливого юноши! Солнце, колонны дворца обвиты живыми цветами, жена умащает его благовониями – очень интимная сцена. Обнаженные тела выполнены неизвестным нам мастером из красной стеклянной пасты, головные уборы из бирюзового фаянса. И как удивительно гармонично это ложится на золотой фон. Но самое потрясающее… посмотрите внимательно на позу властителя Двух царств! Небрежно вскинутая на спинку правая рука, левая покоится на коленях, оторванные от пола задние ножки… Да этот маленький негодник качается на троне! В произведениях художников такого уровня нет случайного, каждый деталь – это обобщение типического, отображение сути характера.

– Примета плохая, – сказал нравоучительно Дима. – И, как видите, сбылась.

– Увы, – с печалью сказала Мария, – Любовь в качестве государственной идеологии себя не оправдала, так же как и новый бог Атон не смог защитить Царство от военных конфликтов с соседними странами, от междуусобицы, коррупции. Эхнатон пытался примириться с опальным жречеством и отправил в Фивы зятя – мужа своей старшей дочери Сменхкару, которого назначил соправителем. Юноша правил два года, затем умер. Эхнатон сделал соправителем другого зятя – Тутанхатона, женатого на его дочери Ахенсенамон. Потом царь-еретик умер. Новый фараон спустя три года правления переехал в прежнюю столицу и вернул Амон-Ра на прежнее место. Так и написал: «Вся собственность храмов Амона будет удвоена, утроена, учетверена, труды их оплачены дворцами и поместьями повелителя Двух Земель».

– Заложил папочку по полной программе. Я и не знал. А на вид такое беспорочное создание.

– Не спешите, Дима. Тогда ему было всего лишь двенадцать лет, и, скорее всего, он играл вон в те кораблики, которые были найдены в его захоронении. Взрослым стать не успел.

– Понятно, росту был маленького, очень болезный и тоже умер. Печальные истории вы рассказываете, Маша. Что было дальше?

– Трон занял визирь Эйе, сановник весьма почтенного возраста, бывший фаворит самого Эхнатона. Царствовал недолго. После его смерти трон занял еще один любимец проклятого фараона, генерал Эмхереб. А потом начинается династия Рамсесов, которая мне неинтересна еще со студенческой скамьи.

– Маша, можно вас спросить?

Мария посмотрела на часы, кивнула серьезно, точно преподаватель, у которого остались несколько минут на дополнительные вопросы.

– Какое имеет отношение к нам этот криминал, происшедший три с половиной тысячи лет назад? Я понимаю, остаются предметы: золотишко, камушки, картины, статуи вот… Иногда полезно знать, откуда они появились и почему народ упорно стремится их прибрать к своим рукам. Но какое отношение ко мне, к вам имеет эта душераздирающая история с чехардой египетских царей?

Она вздохнула, точно ей попался уж очень туповатый студент.

– Через тысячу семьсот лет недалеко от этих мест появился молодой проповедник, который, как и Эхнатон, заявил, что Бог един. Если Эхнатон был все же человеком, то его слова изменили лишь страну, которой он правил, и то ненадолго. Проповедник же был сыном Бога, поэтому его слова изменили весь мир. И самый главный результат этих изменений – не «камушки и золотишко», а мы с вами. Поэтому, нас всегда будет интересовать, почему мы такие, какие есть.

Глава восьмая. Солнцепоклонник

Профессор Каирского университета, заместитель Генерального секретаря Высшего Совета по древностям Египта Сахиб Джамал Новбари жил в одном из богатых кварталов Каира, раскинувшихся на правом берегу Нила неподалеку от отеля «Шератон».

Расплатившись с таксистом, Дима вышел на тихой улочке, ведущей верх по склону холма, усеянного особняками. Подошел к голубенькой железной двери, вделанной в высокую кирпичную стену.

Жаль, что намечавшийся восхитительный вечер с женщиной, похожей на богиню Селкит, сорвался. Она отказалась даже выпить с ним чашечку кофе, поскольку ее самолет вылетал через два часа. Хуже всего, что замороченный лекцией о древнеегиптских монархах, он не успел выпросить номер ее телефона!

На звонок никто не отвечал, он, поколебавшись, прошел внутрь, в крохотный чудесный дворик, мощенный брусчаткой, где под низкорослыми развесистыми пальмами цвели на клумбах незнакомые ему растения. На ступени выкатился полный дядечка в белом, с лысиной, обрамленной жестким курчавым черным волосом, и радушно улыбаясь, пригласил войти.

Будучи знакомый с великосветским образом жизни, Точилин высокомерно кивнул ему головой и прошел в большую комнату, напоенную свежестью и прохладой. Плетеные кресла, стеллажи из красного дерева, огромные напольные вазы, да тут было, как в музее, только намного уютнее и тише.

– Прошу, – пригласил его к креслам дядечка.

– Хозяина позови, – усевшись, бросил ему детектив, только секундой позже сообразив, что приглашение ему сделали на чистом русском языке.

– Здесь нет хозяина, кроме меня, – заулыбался тот. – Добрый вечер!

Точилина бросило в жар, он вскочил.

– Ради бога, извините. Я подумал, раз такой богатый роскошный дом, так в нем много прислуги!

– У меня есть женщина, которая приходит по вечерам и помогает вести домашнее хозяйство. Сахиб Джамал.

– Дмитрий. Очень приятно.

– Как погода в Москве? Как долетели? Пойдемте, я покажу вам свой дом

Они вышли через деревянную веранду в сад. Треща опереньем, расхаживал по изумрудно шелковой траве павлин; в клетках важно кивали тупыми изогнутыми носами попугаи; облицованный зеленным камнем родник изливался в крохотное озеро, обсаженное тростником и красноголовой осокой. Крупные красные и золотые рыбины скользили в прозрачной воде среди голубых цветков нильского лотоса, тыкаясь носами в дно, выложенное разноцветными камушками. Среди низких декоративных кустарников представали взору обломки гранита, разукрашенные пиктограммами – золотыми плитками с нарисованными на них фигурами фантастических людей с головами птиц и животных; на белой мраморной плите лежал сфинкс – лев с человеческим лицом…

– У вас тут добра на миллионы евро! – поразился Точилин.

Сахиб Джамал Новбари вежливо улыбнулся.

– Поделка. Готовили по моему заказу. На стелах я попросил вырезать мои любимые изречения. Вот из поучения гераклеопольского царя сыну своему Мерикара: «Не строй гробницу, разрушая сделанное, чтобы соорудить свою». Вот совет Тутмоса III визирю Рехмиру «Пристрастность – это оскорбление бога. Ты будешь смотреть на того, кого знаешь, так же, как на того, кого не знаешь; на того, кто имеет доступ к твоей персоне, так же, как на того, кто далек от твоего дома». Эти надписи из поучений Анхшешонка: «Не делай злого человеку, ибо другой тебе сделает то же. Мудр тот, кто спрашивает – дом его стоит вечно. Каждый добывает добро, мудр тот, кто умеет хранить добытое. Лишь тот поступок благой, в котором нуждались. Не беги слишком быстро, а не то упадешь. Испив воды, не плюй в колодец».

– Где-то я уже слышал… Так ведь это старинная русская пословица!

– История моего древнего народа длиннее, чем вся история современного человечества, – кротко сказал музейный смотритель. – Вы найдете в ней мудрость, которая разошлась по всему миру. Но знаете, чего в нашей истории нет?

– Я даже не знаю, что в ней есть, – пожал плечами Дима.

– Любви. Наши пирамиды уходят в небо, наши земли полны сокровищ, наши боги родили всех богов в мире, и в наших книгах спрятаны знания, способные обогатить все человечество… но любви нет.

– А как же знаменитая сцена на спинке трона Тутанхамона, где его супруга натирает благовониями?

– Я не говорю о любви плотской, человеческой. Люди жили, естественно, любили и, естественно, свои чувства изливали в стихах. Вот послушайте, какой силы поэзия заключена в письме одной молодой женщины, разлученной с мужем: «Как твои дела? Я так тоскую по тебе. Мои глаза огромны, словно Мемфис, ибо голодны по тебе. И я молю всех богов о твоем здоровье, о твоем благополучии, о похвале всем твоим деяниям!». Но это человеческое, слишком человеческое. А я говорю о той Любви, которая согревает весь мир, которая дает жизнь и малому, и великому. Посмотрите сюда.

Профессор подвел Точилина к куску гранита, вросшему в землю среди кустов желтых и алых вьющихся роз. На плоской полированной поверхности была вырезана странная сценка: большие и маленькие человечки явно инопланетной наружности – затылочная часть черепа сильно вытянута, тела неестественно удлинены, – стояли с поднятыми руками под прямыми стрелами солнца, изображенного в виде круглого диска.

– Это сцена поклонения богу солнца Атону. Первым стоит у жертвенника Аменхотеп VI, за ним его жена Нефертитити, или Нефернефруатон, что в переводе означает «Прекрасны красоты Атона». Позади их дети.

– И чем примечательна… – Дима запнулся, поскольку на его взгляд грубый, пещерный рисунок напоминал первые пробы детского пера. – …сцена?

– В этой картине разгадка тайны, почему рухнуло Тысячелетнее царство. Всегда, если хотите найти мотив преступления, любого преступления, ищите Любовь.

Сверху упал багровый луч огромного заходящего солнца, потянуло по ногам вечерней сыростью, сад сразу потемнел, увял. Взмыл в поднебесье пронзительный голос муэдзина с ближайшего минарета, сзывающий правоверных мусульман на ночную молитву…

– Пойдемте в дом, вы, наверное, голодны?

Жанна говорила, что ученый египтянин окончил московский университет имени Патриса Лумумбы, продолжил образование в Германии, занимал ряд должностей в ЮНЕСКО… словом, был довольно видной фигурой в международном ученом сообществе. Но она не говорила, что он настолько прост и дружелюбен в общении.

Когда они вернулись и сели за низким полированным столом из черного дерева, Сахиб Джамал, разливая красный чай каркаде по маленьким пиалам, спросил:

– Как маленькая красивая леди перенесла потерю? Они трогательно любили друг друга. Помнится, все время пыталась повязать господину Кожинову на шею косынку или шарфик, когда он садился близко к кондиционеру.

– Плохо перенесла, – хмуро ответил Точилин, и попытался сразу перейти к делу. – Обстоятельства смерти Михаила Юрьевича известны. На него напали малолетние отморозки, но Жанне кажется, что убийство было подстроено людьми, которым очень не хотелось, чтобы дедушка закончил свой последний проект.

– Извините, сейчас поговорим, – прервал его Сахиб Джамал – Хочу угостить вас свежими финиками. Когда я приезжал с каникул в Москву, эти фрукты больше всего нравились моим друзьям.

Вскочил, и выкатился из комнаты – он был весь упругим, вертким, как мяч, и скользил по циновкам в своих сандалиях на плоской подошве бесшумно и легко, точно шаровая молния. Белая шаровая молния.

Дима подоткнул под поясницу маленькую подушку и расслабился. Голова гудела. Не только из-за перелета из Европы в Африку. Слишком много информации, да еще столь непривычной, обрушилось на нее, бедную. Все смешалось в ней: юные любовники, забравшиеся на трон могущественного царства, гробы и высохшие покойники, собаки в галстуках и величественные пирамиды…

«Перебор, – подумал он. – Шпану, которая на стариков бросается, я бы нашел. Куда б они делись! Но в такой каше из английских лордов, лондонских проституток, русских бандитов, косящих под полицейских, фараонов и целой толпы профессоров… – нет, не разберусь! Я и так запрыгнул на ступеньку, до которой мне нормальным ходом лет двести или триста ползти. Не моего ума дело. Спрошу старика для очистки совести, с чем могут быть связаны два убийства его коллег, отдохну пару дней и домой… Сахиб – старик гостеприимный, но торчать долго тут незачем».

Чай оказался необычно приятным на вкус, живительным, и мысли неожиданно приняли совершенно другое направление.

Оставим в стороне весь исторический хлам. В первый день в Лондоне, сидя в ресторане «The Bell» с другом Бобби, он принялся сочинять детективную историю, будто некая группа международных преступников пытается помешать объективному ходу исследования мумии Тутанхамона. Запугивает, убирает тех ученых из комиссии ЮНЕСКО, которые не соглашаются фальсифицировать итоги исследования в нужную сторону. Фантазия, которую он придумал всего лишь за тем, чтобы вынудить Дугласа помочь достать ему нужную бумагу из полиции.

Чисто из любопытства примем за основную версию. Тогда необходимо выяснить мотив. Во-первых, чтобы убивать непокорных, надо знать, в чем их непокорство. Ведь сами ученые понятия не имеют, что выйдет в итоге: убили юношу или он помер по собственным причинам: была весна, подхватил легкий грипп, медицина не на уровне, и того – сыграл в золотой ящик к радости фиванских жрецов. Ученые не знают, тогда зачем их убивать? Выходит, либо известен уже определенный результат, который при последних исследованиях уже не измениться и только обретет новые доказательства, либо убийца… уже знает, отчего на самом деле умер фараон и знает, что экспертиза только подтвердит это? Нет, сплошная сказка. Кто может знать сейчас, что произошло три с половиной тысячи лет назад? Исключено.

Вероятно, получен промежуточный результат. Каким-то нехорошим ребятам он стал известен, и они теперь пытаются повлиять на него. Но тогда возникает следующий вопрос: а какого именно результата они опасаются? Что им выгодно: убит или не убит? Вот здесь то ему поможет, уважаемый профессор. Уж он-то наверняка знаком с основными существующими версиями. Кстати, где он так долго шляется?

– Я бы вполне обошелся без свежих фиников, – с досадой пробормотал детектив, нажимая кнопку на сотовом телефоне – восьмой час вечера. Кажется, и экскурсия по вечернему Каиру с Аминой накрывается. Так и надо записать в дневнике – День великих обломов.

Он поднялся, прошел в коридор, где начиналась лестница на второй этаж. Перила ее были украшены фигурками сфинксов из черного дерева.

– Мистер Сахиб! – крикнул он. Сфинксы недружелюбно посмотрели на него. В полутьме их морды выглядели не так забавно, как при дневном свете.

Прошел знакомым ему путем на веранду, выходящую в диковинный сад.

– Товарищ Джамал!

Где-то рядом протрещал костяным оперением невидимый павлин, раздался дробных перестук крыльев и тут же стих. В сгустившихся сумерках узкие длинные листья пальм отливали черным лаком, силуэты каменных стел выглядели точно надгробия и сердце бесстрашного сыщика сжало суеверным страхом. «Куда же подевался профессор?» – с недоумением подумал он и ступил на песчаную дорожку, идущую к искусственному озеру.

Включил мобильник, и пользуясь им как фонариком, дошел до журчащего озерца, но близко подойти не смог, потому что ступил в воду: темная, с красным отливом она медленно растекалась по земле… Он поднял телефон выше и в его дрожащем голубоватом сиянии увидел хранителя древностей. Раскинув руки, тот медленно покачивался в воде и красная рыбка, запутавшись, билась в его вздернутой кверху бороде.

– Товарищ Сахиб, что ж вы это?! – ошеломленно выкрикнул детектив и бросился к нему, обхватил под мышки тяжелое, обмякшее тело, вытащил на траву, принялся за искусственное дыхание… В доме вспыхнул свет и золотые шары светильников вдруг засветились по всему саду. Детектив оглянулся:

– Кто-нибудь! Помогите! Help me!

На веранде показалась женщина в черном хенджабе, завизжала и опрометью кинулась обратно в дом.

Взгляд Точилина упал на грудь профессора, на черную от крови зияющую прореху под сердцем. Ноги его обмякли, стали ватными, непослушными, он сел рядом и беспомощно выдохнул:

– Сказочки все рассказывал, а я, дурак, заслушался!

Глава девятая. Гость из страны белых песков

Ослепший от нестерпимо яркого белого света фотолампы, отупевший от этой боли в запястьях, стянутых за спиной наручниками, оглушенный криками арабов в полицейской форме и в штатском, Дима тупо повторял:

– Не видел, не знаю, не убивал. Я гражданин России и требую консула.

Били не больно, во всяком случае не так умело и страшно, как в российской ментуре. То ли не умели, то ли стеснялись, что иностранец, то ли думали, что все еще впереди. Когда вошел представительный мужчина в офицерской форме, полицейские вытянулись вдоль стен. Мужчина снял фуражку, пригладил седеющие волосы, бросил перед собой на стол пластиковый файл с документами, попросил выключить верхний свет.

– Почему вы не сознаетесь, Дмитрий Сергеевич! – сказал он на довольно хорошем русском языке. – Запираться бесполезно. Вас поймали на месте преступления. Убит очень уважаемый в нашей стране человек. Вам не отвертеться. Вас может спасти от смертной казни только чистосердечное признание.

– Я не убивал, я требую представителя российского посольства, – устало повторил заплетающимся языком Точилин.

– Хорошо. Вы не убивали, – неожиданно легко согласился офицер. – Тогда что вы делали в доме профессора Новбари рядом с его трупом и ножом в руках? От этого отпираться глупо. Вас видела женщина, помогающая профессору вести хозяйство.

– Не было никакого ножа.

Офицер кивнул, один из полицейских подал большой пластиковый пакет, в котором лежал обычный кухонный нож, остро заточенный, с длинным прямым узким лезвием. На стыке лезвия и рукоятки чернела запекшаяся кровь.

– Вот этот нож нашли наши сотрудники.

– На нем не может быть отпечатков моих пальцев, потому что вижу его в первый раз. Господин следователь, я никуда не убегал, я думал, что произошел несчастный случай – Сахиб Джамал упал в пруд. Я стал делать искусственное дыхание…

– Очень умный ответ и очень продуманная защита. Но вы прекрасно знали, что бежать вам некуда, поэтому и не бежали, – улыбнулся офицер. – Вас взяли бы прямо в аэропорту и тогда вам было бы не отвертеться. Отпечатков нет? У вас было время их уничтожить. Сопротивление бесполезно. Лучше говорить правду.

– Правду, так правду, – обреченно сказал Точилин, понимая, что терять ему нечего. – Но я хотел бы сначала поговорить с вами наедине. И снимите, пожалуйста, наручники.

Все вышли. Потирая запястья, разоблаченный преступник выпил чашечку разбавленного донельзя кофе – все же он был лучше по вкусу, чем чай с вонючим бергамотом в замке английского лорда, потер переносицу и спросил:

– Господин офицер, где вы так хорошо научились говорить по-русски?

– Гамаль. Меня зовут Абдрашит Гамаль, – сухо сказал следователь. – Я учился в военной академии в городе Фрунзе. В советское время. Тогда мы были братьями. А потом мир сошел с ума: враги-американцы стали друзьями, а бывшие братья стали приезжать в нашу страну убивать наших лучших ученых, а не для того, чтобы любоваться древними чудесами. Мало нам исламистов… У нас мало времени. Говорите к делу.

– По делу, – поправил его арестант. – Ну что ж, сам напросились, дела у нас такие…

Перевел дыхание… и выложил все! Как в 1364 году до нашей эры Аменхотеп IV пытался изменить ход мировой истории, в разгаре язычества пытаясь утвердить власть единого бога, имя которому Любовь и Истина. Как солнце проникло в темные закоулки храмов, как на жертвенниках появились вместо крови вино, вместо агонизирующей плоти – фрукты. Как фиванские жрецы, бродя в сумерках своих опустевших храмов, клялись отомстить взбунтовавшемуся фараону-еретику. Им удалось совершить кровавое возмездие и стереть солнце с храмовых жертвенников. Но хотя солнечный бог был свергнут сразу же после смерти царя-еретика, солнечная ересь тлела и тлела в сердцах и в столетиях. Тогда бессмертные египетские маги поклялись преследовать солнцепоклонников до скончания веков.

– Мы говорили с профессором Новбари о боге Атоне. Он сказал, что тысячелетнее Царство не могло не рухнуть, ибо в нем не было Любви, которая одна делает все живое на земле вечным. Он был убит. Убит также, как доктор Такер из Лондона, как русский генетик Кожинов.

Наверное, супруги Ассекс доверили ему тайну трех государств, когда говорили об исследованиях, предпринятом правительством Египта для установления причины точной смерти Кинг Тута, наверное, надо было хранить ее как зеницу ока, но Точилин разболтал и ее.

– Есть могущественные силы, которым не нужна истина. Террором они пытаются запугать тех, кто взял на себя бескорыстное служение богине Маат…

Наконец, арестант выдохся. Он выплеснул всю ту чушь, которым забивали его несчастную голову заграничные и отечественные умники, прервал беспредельный полет своей фантазии и закрыл глаза, втянув голову в плечи. Дима не сомневался, что сейчас его начнут бить и очень больно. Или в лучшем случае немедленно отправят на судебно-психиатрическую экспертизу (чего он, собственно, и добивался).

В камере воцарилась гробовая тишина.

– Возьмите это, – сказал египтянин и снял с шеи цепочку, на которой болтался крохотный жук-скарабей из синей смальты в золотой оправе. На прежде невозмутимом лице офицера явно отобразилась… жалость! Да, с жалостью и состраданием он смотрел на русского!

Дмитрий открыл один глаз, второй. Гамаль взял его руку и вложил в ладонь жука.

– Талисман подарила мне бабушка. Она говорила, что ему тысячу лет. Его принесли белые пески, когда немцы обстреливали Тобрук, и ничего живого в городе уже не осталось. Но наш дом уцелел.

– Спасибо, – промямлил Точилин. – Но почему…

– Моя бабушка сказала, что я должен отдать тому человеку, который придет из белых песков искать тайну нашей древней земли. Он будет чужестранцем.

– Белые пески… вы имеете в виду снега?

«Крыша» охранника с Тверской окончательно поплыла. Он словно попал в сказку, которая стала затягивать не только его, но и всех, кто с ним соприкасался.

– Но я…

– Вы и есть тот самый чужестранец, – торжественным тоном продолжил Гамаль. – Вы умрете в расцвете сил, ибо нет такого человека, который бы нашел эту тайну и остался жив.

«Разыгрывает, гад, – подумал детектив, пристально всматриваясь в смуглое лицо египтянина. – Сейчас рассмеется, вскочит и как трахнет резиновой палкой мне по башке».

Но тот достал большой клетчатый платок и отер пот, выступивший на лбу.

– Сегодня исполнилось наше семейное предание. Я выполнил свой долг. Боги будут мною довольны.

«Бр-рр, – попытался стряхнуть с себя наваждение Точилин. – Вот те на! На сумасшедшего нарвался!»

– Я не могу принять ваш подарок, – решительно сказал он. – Понимаете, в этом деле я играю маленькую роль. Мне лишь надо выяснить, кто убил генетика Кожинова, деда моей невесты. Я никогда не выйду на заказчиков, они, по всей видимости, птицы слишком большого полета, но хотя бы разобраться с исполнителями!

– Тогда верните талисман, – будничным и прозаичным тоном сказал Гамаль, пожав плечами. Посмотрел задумчиво на скарабея и повесил себе на шею, спрятав талисман под китель. – Я вас отпущу. С одним условием, что вы немедленно вылетите в любую страну, в которую захотите.

Достал из пластикового файла точилинский паспорт и пододвинул к нему.

– Подождите, – заупрямился Дмитрий, отодвигая от себя паспорт. – Почему отпустите? Мне самому важно знать, кто убил профессора! Нет, я никуда не полечу.

– Профессора никто не убивал.

– Как это?!

– Несчастный случай, – невозмутимо сказал египтянин. – Упал в бассейн и утонул.

– А нож?

– Нож мы вам показали, чтобы заставить вас говорить правду. Принесли с полицейской кухни.

– Но я сам видел рану на груди Сахиба Новбари!

– В саду было темно. Вам показалось. Но если вы будете настаивать, тогда… – Гамаль неожиданно вскочил и перегнулся через стол, буравя непокорного арестанта свирепым взглядом черных глаз. – Тогда обещаю вам, что вы до конца жизни будете гнить в тюрьме. Ибо по нашим законам ничто не мешает нам вести следствие всю жизнь – всю вашу оставшуюся жизнь.

– Хорошо, – тут же сдался Точилин и поднял руки. – Ничего не видел, ничего не знаю, профессор утонул, я стал оказывать первую медицинскую помощь, но опоздал. Где мне расписаться под такими показаниями? Спасибо. Мой паспорт… Пропуск мне не нужен, я понял, вы меня любезно проводите до аэропорта. Можно последний вопрос?

Гамаль убрал бумаги и настороженно посмотрел на русского.

– Вас самих, господин следователь, разве не интересует истина? Почему вы лично не хотите знать, кто убил одного из лучших ученых вашей страны?

– Те, кто строил из гранита, кто замуровывал камеру в пирамиду, создавал прекрасные творения… их жертвенные камни также пусты, как и тех уставших, которые покоятся на берегу, не оставив после себя наследников, – вместо ответа процитировал офицер. И мрачно добавил: – Джамал Новбари – не ученый. Джамал Новбари – вор и сообщник воров. Они хуже воров – осквернители могил.

– Не понял, – опешил детектив.

– Что непонятного я сказал? – нехорошо оскалился следователь. – Если бы в вашу страну приезжали иностранцы и разрывали ваши кладбища, найденные кости ваших прабабушек и прадедушек выставляли на всеобщее обозрение, беззастенчиво ими торговали… – как бы вам это понравилось?

– Я не силен в археологии, – почесал затылок Дима, – но есть наука, история…

Однако перечить не стал, согласился:

– Да, вообще-то, не очень хорошо.

– Наши предки надеялись найти покой на миллионы лет, но кости их потревожены ради алчности иностранцев. В Саккаре построены сотни складов, где выставлено на обозрение то, что должно быть скрыто вечностью навсегда. Хуже всего – среди нашего народа есть предатели, которые им помогают. Я имею в виду Высший Совет древностей.

Гамаль вздел указательный палец кверху:

– Я не верю ни в христианского Бога, ни в Аллаха. Но я знаю, что проклятие предков рано или поздно падает на голову того человека, который осмелится нарушить их покой.

И успокоено добавил:

– Я ничем не рискую, отправляя вас домой. Виновны вы или невиновны – не имеет значения. Вы умрете, как умирали все.

– Почему? – недоверчиво поинтересовался детектив. Он не любил, когда ему угрожали.

– Умрут все осквернители могил и те, кто им помогает, – с непреклонностью сказал египтянин. – Еще никому не удавалось избежать наказания богов Великого Сонма.

«Нет, он все-таки сумасшедший!», – подумал Точилин, когда полицейские с резиновыми палками на бедрах повели по длинному подземному коридору мимо железных дверей с зарешеченными глазками.

Оказывается, наступил полдень. Солнце даже через полуопущенные оконные жалюзи больно ударило по измученным глазам. Через вестибюль, в котором находилось множество полицейских, они вышли на улицу и сели в желтый «Ситроен». Несмотря на грубую реальность всего с ним происходящего, Точилин все больше и больше укреплялся в ощущении, что попал в сказку и все никак оттуда не может выбраться. И в этой сказке, как он начинал подозревать, не было обычного счастливого конца.